Текст книги "Записки из Тюрьмы"

На его лице будто поселилась вечная улыбка /

Улыбка для людей /

Улыбка для охраны /

Улыбка для тюрьмы /

Улыбка для ограды /

Да /

Он улыбается им всем /

Он наверняка улыбается врачам и медсестрам /

Тем, с чьих лиц тоже не сходят улыбки упорно /

Я уверен, он улыбается даже своим ранам /

Улыбка для крови /

Улыбка для гноя /

Улыбка для боли в его костях /

Улыбка для кожи, жаждущей быть разорванной

острыми, как бритва, ногтями /

Он улыбается даже всем этим ужасным вещам.

* * *

Все просто. МСЗМП делает пациентов зависимыми от себя, она их поглощает. И тогда больной человек запутывается в ней, как в паутине, и оказывается в плену ненависти и зависимости. Недавно узники, стоявшие в очереди за таблетками, передрались. Они соревнуются за право скорее увидеть улыбающихся медсестер. Они даже не идут, а бегут от главных тюремных ворот к воротам клиники. Заключенные стали зависимы от таблеток, и эта зависимость течет в их крови, став для них жизненно важной.

Когда выстоявший очередь заключенный проходит последний досмотр, проводимый папу, он ведет себя как измученная жаждой лошадь, что наизусть знает путь к роднику. Узники наперегонки бегут к клинике, как лошади. Но это не гарантия успеха. Нет.

Даже старики умудряются состязаться с молодыми мужчинами в проглатывании таблеток. Их высохшие мышцы словно обретают новый источник силы, настолько мощный, что, если бы не их седые бороды, вы никогда бы не сказали, что они больны или стары.

Внутри контейнеров – помещений МСЗМП всегда царит гнетущая атмосфера. Может быть, это ощущаю только я, или это лишь мои предубеждения. Но я твердо намерен избегать этого места. Для меня медицинская система – словно лопасти тюремных вентиляторов: если в ней застрянет хотя бы прядь спутанных волос с моей головы, она затянет меня целиком.

Я сопротивляюсь системе до конца /

Чтобы не увязнуть в ней даже кончиком пальца /

Я держусь подальше от контейнеров клиники /

И улыбок медсестер безликих.

Несмотря на осознанное сопротивление, мне все равно любопытно. Жажда познания тянет меня изучить, как работает эта система. Иногда я даже думаю, что нервы в моих зубах намеренно меня мучают.

Когда у меня заболел зуб, я взял бланк запроса МСЗМП и написал вверху: «Приветствую, тюремное начальство. У меня болит зуб. Я бы хотел попасть к стоматологу. Пожалуйста, запишите меня к нему».

Коротко и уважительно /

Но при этом непочтительно /

Разве системе не все равно? /

Какие слова наладят с ней диалог?

С точки зрения Кириархальной Системы важно, чтобы я страдал. Возможно, система даже улыбнулась, прочитав мои полные гнева слова. Пускай система безлична и не умеет улыбаться, ублюдок, читающий письма с запросами, мог бы потешиться.

Я прекрасно знал, что здесь нет стоматолога. И я знал, что через неделю я смогу в крайне почтительной манере представиться охраннику у входа в МСЗМП, чтобы начать бюрократический процесс. Другими словами, система радушно пригласит меня войти.

Бессмысленное действие /

Безуспешный процесс /

Бесплодная встреча с улыбчивыми медсестрами /

Медсестры с бесполезными улыбками.

Под «почтительно» я подразумеваю, что нет смысла действовать агрессивно, например, колотить кулаками и пинать ногами крошечный штаб охраны. Схема ясна: я приду в клинику, где одна из медсестер откроет большой журнал регистрации и впишет мое имя в очередь. До меня туда уже были внесены имена сотен других людей. Когда я объясню медсестре, что я «в ужасном состоянии», она перенесет мое имя – ах да, извините, мой номер – из Очереди C в Очередь B. Мой номер никогда не попадет в Очередь А, предназначенную для людей «в крайне ужасном состоянии». Стоматологу, который должен посетить тюрьму в следующем месяце, поручат сначала разобраться с проблемами людей из Очереди А. Затем с Очередью B. И, в конце концов, с Очередью С. Вот такая психологическая игра.

Эта профессиональная и четкая система играет с людьми, а смысл ее игры в том, чтобы зарегистрировать тебя в массе журналов, массе номеров, массе цифр.

Видите ли, ни один стоматолог так никогда и не прилетит в тюрьму. Но заключенные все равно ловятся на крючок. Они соревнуются, оттесняя друг друга, чтобы попасть в Очередь А. Или, увидев свой номер в Очереди В, думают, что хотя бы не так сильно отстают от остальных и у них есть шанс посетить стоматолога. Очередь А кажется недостижимой мечтой. Я не встречал никого, кто добился бы регистрации в Очереди А, однако там значится целый список номеров.

Система МСЗМП еще более запутана для людей с другими заболеваниями. Их множество: болезни костей, желудка, ушей, горла, носоглотки, глаз. У каждого врача свое расписание и очереди. Все эти врачи воспринимаются как мессии, спасители, но нога ни одного из них никогда не ступала ни на остров, ни в тюрьму. Их прибытие вечно запланировано на следующий месяц. Но они никогда не приезжают.

Люди вроде Улыбчивого Юноши борются за выживание в этих условиях. Улыбчивый Юноша бьется за каждый глоток воздуха внутри этой системы. Как и многие другие, кто изо всех сил пытается выжить, но система перемалывает их до самых костей. Я уже свыкся со своей зубной болью. Я даже представляю себя сидящим однажды утром на своей кровати без зубов – как глубокий старик, у которого выпали все зубы. Я буду неподвижно сидеть, отупело уставившись в стену. Иногда можно развеять скуку, воображая себя в наихудшем из возможных сценариев. И тогда медленно, но верно тягостное чувство, которое при этом испытываешь, уступает место безразличию. Погружение в фантазии заставляет меня чувствовать себя более живым.

* * *

В ситуации, когда ты стонешь, истекая кровью, когда ты измучен непрекращающейся агонией, в ситуации страдания малейший сдвиг или любая перемена могут предвещать огромное событие. Так что просто представьте, что будет, если на порог тюрьмы ступит австралийский Министр по делам иммиграции. Только вообразите себе этот эффект. Эта новость прозвучала, словно взрыв огромной бомбы.

Здесь прилет и отлет самолетов вызывают страх. У заключенных особенно обостряется слух на звук пролетающих самолетов, обычно скрытых облаками. Рев самолета притягивает болезненное внимание и вызывает тревогу. Этот рев – дурной знак. Он может нести зловещие новости. Новости, по силе действия подобные кувалде, готовой размозжить голову тюрьмы. Еще он может везти группы новых заключенных-беженцев с Острова Рождества. А это приведет к удлинению очередей и увеличению и без того шумной толпы. Также самолеты могут забирать с острова группы узников, а это означает их депортацию, отправку обратно в их родные страны. Поэтому шум самолетов вызывает волны отчаяния и дурного предчувствия, прокатывающиеся по тюрьме.

Министр иммиграции быстрыми шагами пересекает короткое расстояние между Тюрьмой Оскар и Тюрьмой Дельта, не глядя по сторонам. Он усаживается на стул внутри контейнера рядом с Тюрьмой Фокс. Охранники собирают группу из пяти или шести заключенных, не подозревающих, куда их ведут, чтобы послушать Министра. Тот указывает пальцем на эту кучку людей, словно диктатор. Он говорит торопливо и произносит слова с намеренным нажимом. Он говорит: «У вас нет никаких шансов. Вы либо возвращаетесь в свои страны, либо навсегда останетесь на острове Манус». Затем он спешно уходит. Вот и все события за день.

После ухода Министра в тюрьму входит группа чиновников из Департамента иммиграции в сопровождении нескольких переводчиков, одетых в зеленое. Это стандартный подход, когда власти хотят подчеркнуть какую-либо проблему. Они собирают всех перед столовой, где сотрудник Департамента иммиграции заберется на стул и громко зачитает документ. Его выступление призвано нас одурачить. Его песню сочинили, чтобы нас обмануть.

Пока мы слушаем, наше подсознание выставляет его самым могущественным человеком на этом тропическом острове. Он мнит себя глашатаем, передающим королевские приказы народу на площадях старинных городов. Он нелепо выпячивает грудь и слегка отклячивает зад. Он так старательно держит документ как можно более прямо, одной рукой за верхнюю часть, а другой – за нижнюю, будто бумага вот-вот разорвется пополам. Затем он с особым самодовольством зачитывает законы, ограничивающие жизнь на острове.

Это дарит ему ощущение могущества. Это раздувает его чувство собственной важности. Так он становится чем-то большим, чем мелкий чиновник с морщинистым лицом, складками между бровями, грудью колесом и выпяченным задом. Зачитывая эти слова, он приобретает мнимую власть. Возможно, если бы документ зачитал ребенок или кто-то посимпатичнее этого сотрудника, он бы тоже преисполнился гордыней и властностью.

Он похож на индюка, а переводчики – на его индюшат. Индюк заканчивает предложение и делает паузу. В это время переводчики громко и торопливо переводят его слова на несколько языков. Этот сумбур продолжается, пока документ не дочитают до конца.

Тюремные переводчики кажутся самыми потерянными из всех людей в тюрьме. Они полностью отчуждены от своей идентичности, от того, кем они были; они будто сами не знают, кто они и за что выступают. У них нет свободы воли. Будь я поистине великодушен, я бы сказал, что они, по сути, являются живыми ретрансляторами.

Я поражаюсь тому, как профессия может влиять на характер. В случае переводчиков это влияние выходит далеко за рамки ожиданий. Их работа делает их субъектами, полностью подконтрольными Кириархальной Системе. Они отказались от своей воли и вручили себя в руки представителя системы, говорящего от ее имени. В результате я без колебаний пишу о них следующее: «В Тюрьме Манус переводчик – никчемный человек. У него нет ни капли решимости, ведь им категорически запрещено выражать какие-либо эмоции».

Когда заключенный спорит с куратором по своему делу, с чиновником из Департамента иммиграции или медсестрой, переводчики не имеют права выразить на лицах хоть каплю сочувствия. Иначе последует увольнение и выдворение с острова. Я часто был свидетелем разговоров заключенных с представителями Кириархальной Системы, и чиновник ни разу не признавал в переводчике человека. Разве люди, произносящие речь, обращаются к своему микрофону, как к личности?

Как только чиновники – вернее, индюки – удаляются, тревожный ужас медленно, но неотступно затапливает тюремный пейзаж, словно наводнение. Вся тюрьма погружается в состояние неопределенности и стресса. С наступлением ночи изо всех углов тюрьмы сбегаются большие группы узников… и бегут в сторону душевых.

Стоны, треск и шорох раций /

Охранников панические интонации /

Заключенные обманчиво тревожатся /

Любопытная толпа у душевых множится /

Неразборчивые фразы, ошеломленные голоса /

Звук жутких и тщетных попыток отсюда сбежать /

Темнота ночи. Вот общая картина /

Кто-то снова порезал себя бритвой /

Вот что случилось, и это не кончится /

Все каждый раз к этому сводится.

Окровавленного молодого заключенного несут на руках к главным воротам тюрьмы его друзья и охранники из G4S. Словно труп во время похорон. Бетонный пол душевой залит кровью. Парень перерезал себе запястья одной из тех бритв с синей ручкой. Он вскрыл себе вены.

Подобные сцены в Тюрьме Манус разыгрываются снова и снова. Наблюдать их по ночам становится своего рода нормой. Такие ситуации вызывают переполох среди заключенных. Заполняют время. Абсурдны. Пахнут кровью.

Я могу уверенно сказать, что при виде этого залитого кровью тела каждый узник переживает своеобразный внутренний конфликт. Эти сцены вызывают ажиотаж. Заключенные громко высказываются. Они извергают массу бесплодных ругательств в адрес Кириархальной Системы и даже в адрес собственных судеб. По их реакциям видна адреналиновая тяга к таким кровавым ночам, спектаклям с залитой кровью сценой, в театре, где каждый из них играет свою роль. Безжизненное тело и запястья с кровавыми порезами – картина, которая захватывает внимание и поглощает эмоции всех узников… Всем ли этим заключенным хватит храбрости порезать себя острыми бритвами?

Зрелище напоминает мрачный фестиваль: фестиваль крови, фестиваль мертвых. Для наблюдателей она становится катарсисом, очищающим эмоции и психику. Подобная сцена – зеркало, заставляющее заключенных всмотреться в свое отражение. Но ни у кого из них не хватает смелости признать, что он зачарован происходящим, и признаться в этом кому-то рядом даже шепотом. Вот загадка существа, известного как человек.

С наступлением ночи все чувства обостряются, как у идущего за добычей охотника, на случай, если в одной из душевых случится инцидент. Если уж кровь – первичная субстанция и источник всех несчастий, то она должна расплескаться повсюду. Как только человек опускает руки перед тяжкими жизненными обстоятельствами, мир в его глазах погружается в темную бездну, из которой нет выхода.

Бритва с синей ручкой /

В его руке трясущейся /

По тонкой коже она скользит /

Его рука от страха дрожит.

Для некоторых узников самоповреждение стало своего рода культурной практикой. Когда кто-то режет себя, у остальных заключенных это вызывает определенное уважение. Однако уровень уважения зависит от глубины пореза, тяжести нанесенной раны. Чем сильнее увечье узника, тем больше доверия к нему самому. Это таинственное неписаное правило, но оно реально.

На лицах тех, кто порезал себя, застывает умиротворение и глубокий покой, сродни экстазу или эйфории. Я делаю этот вывод, внимательно наблюдая за их лицами, детально изучая их выражения, морщинки и складки. Проливая свою кровь, заключенный, судя по всему, на несколько минут впадает в состояние экстаза и эйфории – это экзистенциальный момент с запахом смерти. А его лицо становится белым как мел.

Кровь – удивительная стихия: теплая и алая, пахнущая ужасом. У нее цвет смерти. Вся эта история – о странной жажде пролития крови, парадоксальной тяге к самоповреждению.

* * *

Один кровавый инцидент исчерпан. Настал черед другого узника. Еще один заключенный, через две душевых от предыдущего, бритвой пишет новый кровавый сценарий, очень похожий на первый. Он вспарывает свой волосатый живот, делая на нем несколько глубоких порезов. Узкие струйки крови каскадом стекают по его телу, кровавые ручьи сбегают на грязный пол.

Как обычно, собирается толпа заключенных, перелезающих друг через друга, чтобы посмотреть на происходящее. Самые проворные подходят почти вплотную, чтобы крупным планом увидеть тело, тонущее в крови и поту. А когда люди начинают расходиться, некоторые осматривают душевую изнутри. Заплесневелый пол и стены залиты кровью, ею забрызгана вся заросшая грибком кабинка. Узники вдыхают запах крови. Они жалуются и ноют себе под нос, а потом уходят, зная, что не увидят финала инцидента, ведь появляется группа персонала с моющими средствами. Они оттирают кровь, сливая ее в грязные канализационные стоки.

Кажется, когда кровь смешивается с водой, смотреть на нее становится еще интереснее. Реки крови текут из слива в конце душевых к океану. И эта кровь – человеческая, часть его страдания. Некоторые с нетерпением ждут, когда персонал начнет уборку, чтобы последовать за этими кровавыми реками до ограждений, отрезающих тюрьму от океана.

После того как все закончено, я ищу убежище от этих гнетущих происшествий рядом с бревном от кокосовой пальмы, на цветочной поляне, в тягостной пустоте. Этой ночью у меня особенно сильное желание освободиться, сбежать по ту сторону забора, прикоснуться к растениям, ощутить песок под ногами. Но сюда приходит и Улыбчивый Юноша.

Сразу же несколько охранников из G4S придвигают стулья и садятся невдалеке. Я хорошо знаю, чем займутся эти ублюдки. Если их число возросло до того, что один из них притащил стулья, то они будут сидеть тут часами, ни разу не поднявшись. Они болтают не замолкая, иногда разражаясь громким смехом. Они несут полную чушь и оглушительно хохочут над ней. Я уверен, что этой ночью уже точно не смогу перелезть через забор. Так что я просто упираюсь ногами в ограду… и молча сижу.

Я играю пальцами ног. Курю. Дым моей сигареты словно наделен интеллектом. С каждым выдохом дым поднимается вверх, пока не достигает металлической сетки ограждений. Коснувшись забора, он исчезает: становится невидимым. Но, просочившись за пределы тюрьмы, он снова сгущается, словно облако, расползающееся в разных направлениях. Для крабов же проникновение в тюрьму – что-то вроде важной миссии. Чем старше становятся крабы, тем дальше от океана они осмеливаются уйти. Это еще одна загадка острова.

Джунгли кажутся еще мрачнее, чем раньше /

Но сверчки и лягушки спелись в хоре оглушающем /

Он царит безраздельно, заполняя тьму /

Этой ночью их пение проникает в тюрьму /

Она проклята, джунгли взяли ее в плен /

Заросли поглощают комплекс постепенно /

Тюрьма тонет в безысходности и кошмаре /

Краб неспешно роет влажную почву клешнями /

Он безмятежно копается в мягкой земле под заборами /

Старый краб роет, пока не проникнет на территорию.

Улыбчивый Юноша тоже закидывает ноги на забор. Сидеть, уперев ступни в ограждения, – обычная практика почти для всех заключенных. Я знаю заключенного, который особенно высоко задирает ноги, сидя на стуле. Он так сползает на сиденье, что со стороны видна лишь его голова, а зад при этом частично свешивается со стула. Он ставит пятки как можно выше на ограду и так балансирует. Издалека другим видны только его длинные ноги, как два столба, подпирающие забор.

У меня своя манера сидеть. Я переношу вес на задние ножки стула, качаясь на нем ради удовольствия. Большую часть времени я балансирую на двух ножках стула, иногда даже на одной. Это просто игра, отвлекающая тело, чтобы разум мог размышлять и сосредоточиться на обрывочных образах. Пока тело развлекается, сознание готовит ментальные образы к параду, упорядочивая спутанные мысли, чтобы они маршировали стройными рядами.

Улыбчивый Юноша всегда сидит на своем стуле самым обычным образом, как менеджер в кабинете, не считая того, что он упирает ноги в ограждения. Однако в эту ночь кажется, что он изменился, он будто рассыпается. Он глубоко оседает на стуле.

Этой ночью мы явно мешаем друг другу, но решаем потерпеть. Кажется, что, если кто-то из нас встанет и уйдет, может случиться нечто плохое. Возможно, это страх или что-то вроде него. Но, что бы это ни было, нам остается только терпеть это предчувствие и мириться с текущим положением дел. Мы двое должны смириться с тем, что доставляет нам дискомфорт. Мы – два индивидуума, два чужака, пытающиеся привыкнуть к чужбине. И это чувство отчуждения, это столкновение с чужеродным – наш общий опыт.

Но мы резко забываем про тягостное чувство. В другой части тюрьмы произошел инцидент. Ожили рации охранников из G4S. Те встают и убегают. Когда все надсмотрщики из G4S сбегаются со всех концов тюрьмы в одно место, это означает красную тревогу. И когда заключенные видят бегущих тюремщиков, они без раздумий мчатся за ними, не имея понятия зачем. Несколько минут такой беготни заканчиваются скоплением людей в одной определенной точке. Собирается целая толпа.

Мы с Улыбчивым Юношей тоже бежим. Мгновение мы смотрим друг на друга, вопросительно переглядываемся и убегаем. Перед главными воротами тюрьмы Улыбчивый Юноша исчезает в толпе. Без сомнения, я тоже исчез из его поля зрения. Я поворачиваюсь спиной к будке охранников. Я цепенею от ужаса. Я потрясен. Я наблюдаю за толпой. Толпа тоже охвачена ужасом.

Зрелище повергает в шок. Кровь льется этой ночью, словно какое-то стихийное бедствие вроде наводнения. На сей раз это юный парень. Он порезал себе шею.

* * *

В подобных обстоятельствах кто-то всегда строит из себя лидера. В тюрьме такие люди повсюду. Они идут на все, чтобы привлечь к себе внимание. Они лезут в самый центр событий, в любой инцидент. Это маленькие тюремные диктаторы с ограниченным умом, но с огромным талантом к самообману. Такова реальность тюрьмы. Самозваные наивные лидеры легко покупаются на ложное чувство власти, просто будучи признанными главными. Они легко поддаются влиянию и становятся инструментами сопротивления Кириархальной Системе.

Но принятие на себя роли настоящего лидера требует мужества. Истинное лидерство предполагает руководство сильными духом. Но люди следуют и за слабым лидером, поддерживая его, если это служит их целям, особенно в тюрьме. Чтобы добиться перемен, смелым лидерам требуются бесстрашные мужчины и женщины. А в нашей тюрьме заключенные держатся подальше от храбрых и отважных, чтобы им самим не пришлось проявлять мужество. Быть руководителем и наставником – тоже в какой-то степени идиотизм, отражающий взаимоотношения в сообществе. Глупо полагать, что жизнь и свобода одного человека завязана на судьбе и амбициях другого. Лидеры могут быть узколобыми, примитивными и недалекими.

Настоящие лидеры – в той или иной форме провидцы. Да, именно это делает лидера харизматичным.

Провидение – умение найти новый путь вперед /

Провидение – это чувственный подход /

Провидение – открытие нового горизонта /

Провидение переплетено с поэзией тонко /

Провидение созидает любовь.

Однако быть провидцем не значит быть святым. Будь так, я мог бы подняться со стула, на котором сижу… Я мог бы встать, забраться на свой стул, закурить, спустить штаны и помочиться на все, что свято во вселенной.

* * *

Когда охранники выносят наружу порезавшего себя юношу, один самозваный лидер готовит сцену для своего выступления. Он отлично понимает, что это прекрасная возможность продвинуться, показав себя достойным лидером. Все время, что этот мужчина средних лет находился в Тюрьме Фокс, он стремился только к одной цели: повысить свой статус до главного. Назовем его Героем.

У него есть некоторые задатки истинного лидера. Могу ли я сказать, что он добрый? Да, он добрый человек. У него есть чувство братства по отношению к другим заключенным. Он явно храбр, хотя его поведение крайне наивно. Иногда благодаря этому другие заключенные манипулируют им и используют его в своих интересах. Всякий раз, когда он появляется в какой-либо компании, кто-нибудь освобождает для него стул. А затем присутствующие продолжают насмехаться над ним, будто он лишь карикатура на лидера. Но он не теряет мужества. Если другие узники признают его храбрость достойной уважения, он сможет бросить вызов Кириархальной Системе. Возможно, если бы он выказал страх, заключенные восприняли бы его более серьезно.

Каждый узник должен заботиться о собрате по заключению, независимо от того, кто он, каков его социальный статус и что он за личность. Даже самый глупый заключенный старается действовать в рамках этого принципа, насколько может. Однако для Героя самое важное – бросить вызов Кириархальной Системе тюрьмы. Но заключенные его боятся. Они понимают, что он создаст им проблемы. Они избегают выражать ему поддержку и деятельно следовать за ним. В этом смысле они косвенно признают его смелость. Он простой человек, и заключенные рассматривают его наивность не как предлог отрицать его отвагу, а как повод оставить ее непризнанной. Такой сознательный отказ.

Этой ночью, сразу после инцидента, Герой забирается на стул, чтобы произнести лидерскую речь, проповедовать, как вдохновенно выступающие на городских площадях перед очарованной толпой посреди слепого накала революции.

Этой ночью он встает на стул, чтобы попросить всех разойтись. Выступление явно доставляет ему удовольствие. Он наслаждается тем, каким предстал в этот момент, но упивается он этим недолго.

Все шло хорошо, пока он несколько раз не повторил одну фразу: «Все, расходитесь». Кто-то из темноты отвечает ему неуверенным голосом. Он негромко произносит: «Слышь, чувак, слезай оттуда». Говорящий явно не претендует на власть. Он не считает себя наделенным ею, в отличие от Героя. Он говорит, только чтобы сказать хоть что-нибудь. Это всего лишь случайная фраза, мысли вслух. Он не собирался прерывать речь Героя и не хотел, чтобы сказанное услышала вся толпа. И все же эта фраза обрушилась на лидера, стоящего на стуле, подобно удару дубинки, сокрушая его мнимую власть.

Герой на миг замолкает. Он не ожидал, что у кого-то хватит мужества выступить против него, что кому-то хватит наглости ему противостоять. Он в ярости высматривает источник своего унижения. Он знает, откуда донеслись слова. С возвышения он может опознать говорящего быстрее всех остальных. Герой превращается в носорога, знающего только один путь – вперед. Мгновение спустя сыпется град ударов и пинков – единственный звук, эхом отдающийся в этом тусклом пространстве, месте, существующем на грани тьмы и света.

В сознании большинства заключенных Герой вовсе не символ добродетели. Они хотят бросить ему прямой вызов, поэтому кружат вокруг него. Однако некоторые узники относятся к нему благосклонно; многие из парней помладше участвуют в потасовках в его поддержку.

События той ночи сводятся к череде пинков и тычков, и даже сам Герой в итоге решает проблему мирным путем. В конце концов, разве он не великодушный лидер?

* * *

Той ночью я больше не видел Улыбчивого Юношу /

Я больше не увижу его у забора, с улыбкой добродушной /

Я никогда больше не увижу его любующимся этими цветами /

Я никогда больше не услышу его смеха рядом с нами /

Я больше не увижу его рядом с обрубком кокосовой пальмы /

Я больше не увижу, как он в волнении расчесывает свои раны /

Улыбчивый Юноша в клинике – той, что за тюрьмой /

Улыбчивый Юноша в окружении группы медсестер /

Улыбчивый Юноша среди целой команды врачей /

Улыбчивый Юноша оказался среди их смеха и речей /

Спустя годы, или месяцы, или дней череду /

Чаука снова прилетает в знойную духоту /

Крича с верхушки самой высокой кокосовой пальмы /

О том, что Улыбчивый Юноша умирает /

Улыбка в уголках его губ тает /

Превращаясь в безжизненную пустоту /

Хамид, улыбчивый юноша, мертв[98]98
  23 августа 2014 года 24-летний Хамид Хазаи (Hamid Khazaei) обратился в клинику центра содержания с инфицированной раной после пореза стопы. Она воспалилась из-за тюремной антисанитарии, так как в туалетах заключенным приходилось ходить по сточным водам. Его состояние ухудшилось, и медики потребовали его немедленной эвакуации, но разрешение выдали только 26 августа. 2 сентября в больнице Брисбена у Хазаи диагностировали смерть мозга. С разрешения семьи его жизнеобеспечение отключили 5 сентября. Хамид вырос в Тегеране, служил в иранской армии, но разочаровался в теократическом репрессивном режиме страны и сбежал в апреле 2013 года. Он прибыл на лодке на Остров Рождества в августе, через месяц после того, как правительство ввело политику оффшорного оформления для всех просителей убежища, прибывших морем. Его перевели на остров Манус в сентябре 2013 года. Он помогал психически больному другу в качестве сиделки и умер незадолго до одобрения заявки на убежище. Прим. перев.


[Закрыть].