Текст книги "Контрреволюция"

Глава 4
Контрреволюция военная

Контрреволюция в среде военных развивалась на других основаниях и шла другими путями, чем контрреволюция среди штатских, пока обе не слились в одном общем движении, выразившемся в гражданской войне на всех окраинах нашей Великой Родины.

Вскоре после образования Временного правительства Родзянко предложил мне вести пропаганду за продолжение войны от лица Государственной думы.

Подводя итоги своим взглядам того времени, я должен признать, что, несмотря на наличие во мне больших сомнений относительно возможности продолжения военных действий после издания Приказа № 1 и развившимися в связи с этим настроениями в войсках, я все же не мог согласиться с заключением немедленного мира. Мир, заключенный при нахождении немцев на нашей территории, казалось мне, не мог соответствовать достоинству России. Между тем во мне теплилась какая-то неопределенная надежда на то, что уж один факт сохранения армии на фронте заставит и немцев держать на востоке значительные силы, а это облегчит задачу союзников: они смогут добиться окончательной победы над общим врагом, а нам не придется заключать преждевременного, невыгодного мира. Без особой надежды на успех я все же взялся за «уговаривание» солдат продолжать опостылевшую им войну.

Пропаганда войны в тот момент была делом нелегким.

Во-первых, трудно было преподнести солдатам такие доводы, которые могли бы разбудить в них желание добиться победы во что бы то ни стало. Трудность эта усугублялась наличием контрпропаганды, которую вели газеты «Правда», «Окопная Правда» и другие.

Во-вторых, немалые трудности возникали и при доставке газет и листовок на фронт, потому что и в этом случае встречались противодействия.

Приезд Ленина внес нечто совершенно новое в развитие революции. Ленин с первого дня приезда в Петроград ясно наметил дальнейшие этапы этого развития. Тезисы Ленина казались представителям буржуазии настолько необычайными и неосуществимыми, что поначалу они были даже не столько напуганы, как удивлены.

Серьезнее отнеслись к делу иностранцы. Как следствие проповедей Ленина они предвидели прекращение войны на Восточном фронте, усиление немцев на Западном, возможность проигрыша войны, в лучшем случае затяжку ее на долгий срок.

От имени сербского посланника Сполайковича[77]77
  Сполайкович Мирослав Иванович (1869–1951) – сербский дипломат, политик. В 1913–1919 годах – посланник Сербии в России. Именно он убедил министра иностранных дел России С. Д. Сазонова предоставить в июле 1914 года гарантии Сербии после австрийского ультиматума. Отклонение ультиматума Сербией впоследствии стало поводом для начала Первой мировой войны. Один из представителей Антанты, осуществлявших военный контроль над белым Временным правительством Северной области.


[Закрыть] ко мне явился знакомый мне офицер Качалов, бывавший запросто в доме Сполайковича, и попросил в секретном порядке выяснить, как отнеслось бы Временное правительство к предложению Сербии прислать в Петроград в распоряжение правительства сербскую дивизию, с тем чтобы власть имела в своих руках надежную силу на случай возникновения «беспорядков» и для прекращения «зловредной пропаганды».

Я не сомневался в том, что Сполайкович ведет разведку не по личной инициативе, а с ведома и, быть может, по поручению англичан и французов.

Вмешательство иностранцев в русские дела в то время казалось мне еще недопустимым. В той или иной степени мы стали мириться с ним позднее. Все же я счел нужным довести до сведения министра иностранных дел Милюкова предложение сербского посланника.

Милюков в те дни, как и я, еще надеялся разрешить все наши русские противоречия своими силами и отклонил это предложение.

«Пропаганда войны» стала вскоре встречать энергичное противодействие со стороны Солдатских комитетов, организованных во всех частях в тылу и на фронте. Усиленно распространяя «Правду» и другие газеты того же направления, комитеты задерживали проникновение в части войск буржуазных газет, вроде кадетской «Речи» и полевевшего после революции «Нового Времени».

Надо было принять меры против этого и, в свою очередь, по возможности тормозить распространение большевистских газет в войсках.

Я решил переговорить по этому поводу с командующим войсками в Петрограде генералом Корниловым и с начальником Главного управления Генерального штаба генералом Аверьяновым[78]78
  Аверьянов Петр Иванович (1867–1937) – генерал-лейтенант, секретарь Российского Генерального консульства в Эрзеруме, и. д. начальника Генерального штаба. В 1917 году – Генеральный комиссар и Главноуправляющий турецкими областями, занятыми русскими войсками по праву войны. В 1918–1920 годах в распоряжении Главнокомандующего Добровольческой армией, а затем ВСЮР.


[Закрыть].

Корнилова я нашел в полной растерянности. Ему, военному до мозга костей, было совершенно непонятно то, что делается в Русской армии, на которую он привык смотреть как на послушную начальству силу, без рассуждений, по приказу свыше шедшую на защиту Родины. Теперь эта армия открыто заявляла о своем нежелании воевать. На каждом шагу он сталкивался с необходимостью считаться с решениями Солдатских комитетов, с выражениями «доверия» и «недоверия» начальству, со вмешательством Совета рабочих и солдатских депутатов в его распоряжения. Он приписывал все это нахождению войск в столице с трехмиллионным революционно настроенным населением и надеялся, что на фронте он избавится от всех этих вмешательств, с которыми примириться не мог.

Корнилов принадлежал к числу тех старших начальников, которые не только примирились с революцией, но даже приветствовали ее, ожидая встретить в ней тот подъем народной энергии, который ускорит победу над врагом. На деле случилось нечто совершенно непохожее на то, что он ждал, и у Корнилова стали зарождаться контрреволюционные настроения. Он мечтал развязаться с Петроградским тыловым округом и принять командование на фронте. Что же касается борьбы с «разлагающим» влиянием различных газет, то он не видел возможности этого в Петрограде.

У генерала Аверьянова я встретил совсем другие планы.

«Вы стараетесь вашими газетными статьями пробудить в солдатах угасшее чувство любви к Родине, – сказал Аверьянов. – Намерения хорошие, но я очень сомневаюсь в том, что вы чего-нибудь добьетесь… Разве вы не чувствуете, что Ленин одним своим выступлением сводит на нет вашу десятидневную работу? Вы хотите не допускать газету «Правда» в окопы. Уж не говоря о том, что это почти невозможно осуществить на деле, надо понимать и учитывать, что проповеди Ленина, передаваясь из уст в уста, без печати докатываются до фронта.

Вы хотите бороться со следствиями болезни, а нужно бороться с источником заразы…»

Аверьянов наклонился ко мне и продолжал шепотом: «Ленин – источник заразы, и его надо убрать прежде всего… Мы назначили за его голову 200 тысяч рублей золотом…»

Такая постановка вопроса была мне еще в новинку. Я был, по-видимому, еще настолько наивен, что как призыв иностранцев для разрешения наших домашних споров, так и средневековые способы для устранения политического противника мне еще казались недопустимыми.

«Что же, нашли вы охотника, который соблазнился крупным заработком?» – спросил я.

«Являлся ко мне один бравый артиллерийский капитан, георгиевский кавалер, называет себя эсером и говорит, что он принципиальный противник Ленина. Берется избавить нас от опасного проповедника… Только нет у меня к нему доверия, я даже боюсь с ним связываться – уж очень от него несет водкой…»

Когда он назвал мне фамилию артиллерийского капитана, я вспомнил, что ко мне в Государственную думу, в отделение пропаганды, являлся какой-то высокий капитан, с Георгиевским крестом на груди, и горячо говорил о своем принципиальном расхождении с Лениным, но он ни словом не обмолвился о своих сношениях с Аверьяновым.

Уже примерно через год я случайно узнал, что этот капитан погиб во время одного из контрреволюционных выступлений эсеров.

В процессе ведения пропаганды мне приходилось знакомиться с настроениями в армии.

Неразрешенный вопрос о войне или мире сразу расколол армию на два враждебных лагеря.

Офицерство в огромном своем большинстве высказывалось за продолжение войны. Если и были в душе предпочитавшие мир, то они обычно не решались высказывать это открыто.

Нельзя приписывать сторонникам войны в этом случае исключительно личные, корыстные побуждения. Война большинству из них никаких выгод не приносила. В данном случае наибольшую роль играло воспитание, полученное офицерами смолоду, создавшее в их умах определенные представления об обязанностях офицера к Родине.

Кадровое офицерство, воспитанное в корпусах в военных училищах, очень мало задумывалось над социальными и экономическими вопросами. Военное образование того времени совершенно исключало всякое соприкосновение с подобными темами. Одним из основных требований военного воспитания было полное устранение военнослужащего от всякой политики, а потому представления в этих вопросах бывали часто самые ограниченные.

Не позволяя военному задумываться над справедливостью и целесообразностью существующего государственного устройства, ему упорно внушали преклонение перед подвигами отдельных героев и всей армии в целом, трудами и кровью которой было упрочено международное значение Российской империи.

Хорошо помню, как мы, мальчики, в корпусе с уважением глядели на черные мраморные доски в корпусной церкви, на которых золотыми буквами написаны были имена и подвиги наших старших однокашников, доблестно сложивших головы в былых войнах. Мы с интересом принимались за изучение подвигов русских войск в былые времена, и во многих из нас просыпалось желание им следовать. Нам внушали, что звание офицера «высоко и почетно», и мы действительно на практике видели, что пользуемся известными привилегиями и почетом в обществе. Но мы сознавали в то же время, что эти привилегии возлагают на нас и определенные обязанности, от которых большинство не пыталось уклоняться.

Как и многие мои товарищи, я лично, как только вспыхнула в 1904 году Русско-японская война, счел себя морально обязанным немедленно ехать на войну, хотя мои служебные обязанности меня к этому не привлекали. Я был тяжело ранен, но, оправившись, вновь вернулся на фронт.

Я опасался возникновения войны в 1914 году. В качестве докладчика главнейших военных законопроектов в Государственной думе я основательно ознакомился с состоянием наших вооруженных сил перед войной и не мог желать возникновения войны. Но как только она была объявлена, как член Думы я был совершенно освобожден от воинской повинности, я немедленно вновь надел военный мундир и отправился на фронт. Таковое же отношение к обязанностям по отношению к Родине существовало у многих кадровых офицеров.

Молодые офицеры, мобилизованные на время военных действий и не прошедшие в мирное время муштровки кадровых офицеров, во время войны невольно сроднились со взглядами старшего состава и, даже искренне приняв революцию, тоже не хотели допускать немедленного мира – он рисовался им в тот момент возможным лишь в крайне унизительной для России форме.

Солдаты почти сплошь все требовали мира. Доводы о невыгодности немедленного его заключения, которые могли быть восприняты офицерами, до солдатской массы не доходили. Солдаты руководствовались народным чутьем, которое подсказывало им, что правда не в этих доводах, а в проповеди Ленина, зовущего к немедленному прекращению мировой бойни и к переходу к созидательному труду.

Таким образом, контрреволюционность офицеров выражалась первое время в расхождении с требованиями немедленного мира солдатской массы, требованиями, выдвинутыми революцией. При этом расхождение диктовалось не соображениями защиты своих имущественных интересов, а определенными убеждениями, привитыми соответствующим воспитанием.

Подобное отношение офицеров к революции, к миру, а в дальнейшем к Гражданской войне я встречал на протяжении всех трех лет всероссийской смуты.

Во время Гражданской войны часто приходилось слышать от молодых офицеров: «Разве мы боремся за возвращение земли помещикам? Нет, ради этого мы не взялись бы за оружие. Мы готовы жертвовать жизнью за “гибнущую Родину”».

«Гибель Родины» они усматривали в том разрушении всех основ старой государственности, и старой армии в том числе, за которое сознательно принялись большевики с намерением строить нечто новое. Между тем развал старой армии являлся стихийным выражением отношения народных масс, одетых в солдатские шинели, к революции и ее завоеваниям: этот развал очищал место для новых строек.

Но ни молодые офицеры на фронте Гражданской войны, ни я сам в то время не были в силах понять и оценить по достоинству развивающиеся события. Мы видели перед собой только разрушение.

Когда Врангель вел переговоры с поляками о совместных действиях против Советского Союза, мне приходилось слышать от офицеров: «…Как, с поляками против большевиков? – Нет, с большевиками против поляков».

При таких настроениях и взглядах эта офицерская молодежь могла признать себя «пособниками капиталистов» или «наемниками иностранного империализма».

Но расхождения в основном вопросе тех дней были налицо, и противоречия во взглядах на войну и мир падали на почву, соответственно подготовленную былыми отношениями между солдатами и офицерами. Неизгладимая рознь между ними существовала вплоть до революции.

В былое время кулачная расправа и грубое отношение к солдату почти что входили в систему воспитания войск. Однако уже в конце прошлого столетия началась борьба с этим злом сверху. Приказ командующего войсками Киевского военного округа генерала Драгомирова[79]79
  Драгомиров Михаил Иванович (1830–1905) – генерал-адъютант, генерал от инфантерии, крупнейший военный теоретик Российской империи 2-й половины XIX века, киевский, подольский и волынский генерал-губернатор. Один из ведущих военных педагогов своего времени, Драгомиров возглавил в 1878 году Академию Генштаба. Драгомиров противопоставлял дух технике, не сознавая, что техника отнюдь не враг духа, а его ценный союзник и помощник, позволяющий сберечь силы и кровь бойца. Все свои тактические расчеты драгомировская школа строила на потоках человеческой крови – и эти взгляды имели пагубное влияние на формацию целого поколения офицеров Генерального штаба. Считая, что всякого рода техника ведет непременно к угашению духа, Драгомиров всей силой своего авторитета противился введению магазинного ружья и скорострельной пушки, он добился, чтобы они были без щитов, якобы способствующих робости. В результате было пролито море крови. Став же командующим войсками, Драгомиров подавлял инициативу подчиненных ему корпусных командиров и начальников дивизий. Обратив все свое внимание на индивидуальное воспитание солдата, при этом сознательно лишал авторитета строевого офицера. Нарочитым умалением, унижением офицерского авторитета Драгомиров думал создать себе популярность как в солдатской среде, так и в обществе. Памятным остался его пресловутый приказ по войскам Киевского военного округа: «В некоторых частях дерутся…», произвел большое впечатление в армии и нанес незаслуженное оскорбление строевому офицерству (14 лет. 1881–1894. Сборник оригинальных и переводных статей М. Драгомирова. СПб., 1896. Т. II. С. 110).


[Закрыть] «В войсках дерутся» с отдачей под суд повинных в мордобойстве нашумел в свое время на всю Россию. После Японской войны под влиянием революции 1905 года стал сказываться сдержанный, но тем не менее внушительный протест солдатской массы снизу. Он выражался в редких активных выступлениях и в неизменном молчаливом сопротивлении, и все это в большей степени, чем начальнические приказы, влияло на сокращение рукоприкладства.

Однако в то же время неизжитым грехом оставалась оторванность офицера от солдата. Понятия «барин» и «мужик» продолжали жить в военной среде.

Когда вспыхнула революция, к существовавшей розни добавились противоречия в вопросе «война и мир», и отношения между корпусом офицеров и солдатской массой обострились в высшей мере.

Рознь между офицерами, понуждающими идти в бой, и солдатами, не желающими воевать, приводила к столкновениям, кончавшимися насилиями всякого рода, вплоть до кровавого самосуда. Грехи отдельных офицеров обобщались и переносились на все офицерство в целом, и «золотопогонники»[80]80
  «Золотопогонники» – уничижительное прозвище офицеров.


[Закрыть] стало враждебной и презрительной кличкой офицеров. В первую очередь подверглись расправе офицеры, за которыми действительно числились грехи по отношению к солдатам, но многие из таковых, чувствуя свою вину, поспешили своевременно скрыться, и часто гнев солдат обрушивался на неповинных в грубом и несправедливом отношении к подчиненным.

Одиночные офицеры стали чувствовать себя беспомощными по отношению к солдатской массе, и чувство самосохранения толкало их к объединению в свои офицерские организации.

Разговоры о необходимости создания офицерских организаций возникли очень скоро после Февральской революции. Инициаторами их являлись полковники Генерального штаба Лебедев[81]81
  Лебедев Дмитрий Антонович (1883–1921 (?)) – генерал-майор, служил в аппарате Генерального штаба. Член Главного комитета монархического Союза офицеров армии и флота. Участник корниловского мятежа. В Добровольческой армии начальник штаба отряда. В подпольных военных отрядах и войсках Сибирской армии. Начальник штаба Верховного главнокомандующего адмирала Колчака. (Клавинг В. Гражданская война в России: Белые армии. Военно-историческая библиотека. М., 2003).


[Закрыть] и Пронин[82]82
  Пронин Василий Михайлович (1882–1965) – полковник, участник Первой мировой войны и Белого движения на юге России, первопоходник, военный журналист ВСЮР. Эмигрант, военный преподаватель, редактор и издатель газет «Русский голос», «Военный сборник». Автор воспоминаний «Последние дни Царской Ставки».


[Закрыть]. Они исходили из положения, что офицерство не может оставаться безучастным по отношению к тем грандиозным событиям, которые развиваются в стране. В числе прочих голосов страна должна услыхать и голос офицерства, но для того, чтобы он звучал громко и авторитетно, надо столковаться, надо объединить свои взгляды.

С этой целью в начале мая в Ставке в Могилеве был созван офицерский съезд, который продлился две недели. На съезде присутствовало свыше 300 офицеров, по преимуществу фронтовиков.

Речи, раздававшиеся на этом съезде, наглядно рисуют настроения офицерской массы в то время.

Большинство офицеров отнеслось к революции сочувственно. Но уже с первых шагов ее развития они увидали в ней угрозу целости армии. Офицеры принимали наличие глубокого расхождения между солдатами и офицерами и видели причину этого в наследии прошлого. Они выражали готовность преодолеть эту рознь, и даже раздавались голоса, высказывавшие опасение, что создание самостоятельных офицерских организаций расширит и углубит это расхождение.

В тот момент офицеры не поднимали разговоров о политике. Свою задачу они видели в укреплении мощи Русской армии во имя «спасения Родины». Во время Гражданской войны офицеры хотели спасать родину от большевиков, в мае 1917 года они думали еще о спасении ее от врага внешнего, вторгнувшегося в пределы России. Но для борьбы с этим врагом они требовали наличия строгой дисциплины в армии. Между тем в опубликовании «Декларации прав солдата»[83]83
  Декларация прав солдата («Приказ о введении положений об основных правах военнослужащих») – приказ, изданный военным и морским министром А. Ф. Керенским 11 мая 1917 года. Декларация являлась важной составляющей «демократизации» армии – в ней провозглашалось предоставление солдатам всех гражданских прав: свободы совести, политических, религиозных, социальных взглядов; в ней также говорилось о недопустимости телесных и оскорбительных наказаний (Гальперина Б. Д. Февральская революция и права солдат. Опыт источниковедческого исследования // Вопросы истории. 2000. Вып. 10. С. 55–71).


[Закрыть] и в насаждении «комитетов»[84]84
  Военно-революционные комитеты (ВРК) в России – военные организации при Советах рабочих и солдатских депутатов, возникшие в России во второй половине 1917 года. Первый Военно-революционный комитет был создан при Петроградском совете в дни Корниловского мятежа для организации обороны столицы; после ликвидации мятежа был распущен и комитет. По примеру Петрограда Военно-революционный комитет в октябре был создан при Московском совете (Московский военно-революционный комитет), а затем и в ряде других городов. К моменту победы вооруженного восстания в Петрограде в России действовало свыше 40 ВРК, занимавшихся военно-технической подготовкой восстания. Вплоть до марта 1918 года ВРК выполняли роль временных чрезвычайных органов пролетарской власти. По территориальному делению существовали губернские, городские, уездные, районные, волостные ВРК. В армии ВРК подразделялись на фронтовые, армейские, корпусные, дивизионные и полковые. В ряде случаев функции ВРК исполняли Революционные комитеты (Военно-революционные комитеты / Л. Г. Новикова // Большая российская энциклопедия: [в 35 т.] / гл. ред. Ю. С. Осипов. М.: Большая российская энциклопедия, 2004–2017).


[Закрыть] в войсковых частях они видели подрыв дисциплины.

Таким образом, не проявляя прямой контрреволюционности, офицерский съезд в Ставке сразу стал в оппозицию по отношению к Временному правительству.

На этой почве возник некоторый раскол в офицерской среде.

Почти одновременно с могилевским съездом собрался съезд в Петрограде. Он был даже значительно многочисленнее первого, в нем присутствовало до 700 человек, но преобладали представители тыловых частей. Руководили им полковники Свечин[85]85
  Свечин Михаил Андреевич (1876–1969) – генерал-лейтенант, командир лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка, участник Белого движения.


[Закрыть] и Гущин.

На этом съезде выявились тенденции соглашения с политикой Временного правительства. Поскольку Правительство собиралось продолжать военные действия, съезд стоял также за продолжение войны, в то же время признавая необходимость и целесообразность всех правительственных мероприятий по отношению к армии, т. е. соглашаясь с назначением комиссаров, введением комитетов и прочее.

Могилевский съезд оставил после себя постоянный орган в виде «Главного комитета офицерского союза». Петроградский съезд никаких следов не оставил. Этот Главный комитет в дальнейшем, с нарастанием подлинных контрреволюционных настроений в офицерской среде, явился главной организационной ячейкой в Корниловском выступлении.

Более решительно откололись от большинства офицеры, целиком разделявшие солдатскую точку зрения на войну и на мир. Это были офицеры, сразу воспринявшие революцию в ее конечном воплощении и безоговорочно примкнувшие к большевикам.

В июне 1917 года, вскоре после закрытия офицерского съезда в Ставке, собрались в Петрограде и представители Казачьих войск.

На этом съезде выдвигались уже политические и экономические требования, которые не возникали на офицерских. Офицеры толковали главным образом о войне, о возможности довести ее до победного конца; разрешение всех животрепещущих вопросов русской жизни они откладывали до Учредительного собрания.

Казаки сразу высказали желание видеть в России демократическую республику с широким местным самоуправлением.

Особое внимание они обратили на разрешение аграрного вопроса: в казачьих областях вся земля должна была оставаться во владении исключительно казаков и притом на прежних, дореволюционных основаниях; как будет разрешен этот вопрос в остальной России, им было безразлично.

Казаки ждали, что Временное правительство поддержит их домогательства и со своей стороны готовы были поддерживать правительство Львова – Керенского. С другой стороны, они знали, что программа большевиков по отношению к земельному вопросу иная, чем им желательно, а потому высказывались за борьбу с большевиками.

Таким образом, контрреволюционные тенденции обнаружены были казаками раньше, чем офицерами.

Старший командный персонал по своим взглядам и настроениям представлял обособленную и сравнительно небольшую среду, тем не менее весьма влиятельную в дореволюционное время. Офицерская масса была от нее далека и относилась к ней отрицательно. Яркую картину этого отношения дает частное письмо полковника Генерального штаба Морозова[86]86
  Морозов Николай Аполлонович (1879–1938) – полковник Генерального штаба, и. д. начальника штаба 1-й Кавказской стр. дивизии, и. д. генерал-кварт. штаба 11-й армии. Участник Белого движения в составе ВСЮР. В 1920 году – генерал-майор, командир Кубанской пластунской бригады, командующий Кубанской армией в районе Сочи. В апреле 1920 года вступил в переговоры с командованием Красной армии о сдаче ей остатков Кубанской армии и сдался сам. Вернулся в Петроград. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР в 1938 году приговорен к расстрелу (URL: http://ria1914.info/index.php?title=-Морозов_Николай_Аполлонович (дата обращения: 11.11.2018).


[Закрыть] на имя начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Алексеева. Письмо это произвело большое впечатление на Алексеева, и он разослал его на отзывы всем командующим армиями. Во всех отзывах говорилось, что письмо полно преувеличений.

Между тем полковник Морозов во многом был, несомненно, прав.

Начальники дивизий, корпусов, армий, их начальники штабов – все это были пожилые люди, военные профессионалы, которым война могла принести если не прямые материальные выгоды, то, во всяком случае, служебные преимущества. Для получения этих преимуществ надо было иметь успех на полях сражений. Сражения являлись средством, для старших начальников – средством даже не слишком опасным, получать награды, чины и назначения, что в конечном счете несло с собой и материальные блага. Полковник Морозов находил, что большинство генералов в своих боевых распоряжениях руководствуются главным образом стремлением к достижению этих благ. Ради наград и отличий они готовы жертвовать тысячами жизней, ради создания репутации начальника с железной волей генералы не считаются ни с обстановкой, ни с возможностью достижения успеха и оценивают действия подчиненного главным образом на основании количества потерь. Если признать в этом хоть долю правды, становится понятным, что огромное большинство старших начальников стояло за продолжение войны.

Политически старшие начальники были если не более развиты, чем вся офицерская масса, то, во всяком случае, имели более мотивированные симпатии к тому или иному государственному устройству. Уже в силу их служебного положения у них могли создаваться отношения с представителями капитала и промышленности, которых у младшего офицерства быть не могло. Этим и объясняются те связи, которые быстро установились у многих генералов с различными буржуазными политическими группировками.

Революцию почти все старшие начальники приняли без всякого протеста. Характерно то, что на запрос Николая Второго, все 12 командующих армиями советовали царю отречься от престола, а великий князь Николай Николаевич[87]87
  Николай Николаевич младший, великий князь (1856–1929) – первый сын великого князя Николая Николаевича старшего и великой княгини Александры Петровны (урожденной принцессы Ольденбургской), внук Николая I; генерал от кавалерии, Верховный главнокомандующий всеми сухопутными и морскими силами Российской империи в начале Первой мировой войны (1914–1915) и в мартовские дни 1917 года; с 1915 до марта 1917 года – наместник Его Императорского Величества на Кавказе, главнокомандующий Кавказской армией и войсковой наказный атаман Кавказских казачьих войск (Гагкуев Р. Г., Цветков В. Ж., Голицын В. В. Генерал Кутепов. М.: Посев, 2009. С. 193).


[Закрыть] даже молил об этом «коленопреклоненно».

Однако как скоро революция посягнула на основы всей старой структуры армии, т. е. на то, что являлось источником всего их благосостояния, тогда значительная часть старших начальников стала относиться к революции враждебно.

Революция зародилась и победила в Петрограде. Провинция сразу признала ее, но поначалу относилась к ней неактивно. Очень большой процент взрослых мужчин в стране находился в то время в армии. Из всего количества мужского населения в России, подлежащего призыву, в призывном возрасте, от 18 до 43 лет, имелось приблизительно 26½ миллионов человек. Из них призвано было свыше 15 миллионов, из коих к моменту Февральской революции свыше 9 миллионов находилось под ружьем на фронте и в запасных батальонах и около 3 миллионов раненых и больных в госпиталях на излечении. При таких условиях от того или иного отношения армии к революции зависел в значительной степени ее успех.

В числе прочих лозунгов, выдвинутых революцией, она провозгласила немедленный мир, и этот лозунг встретил горячий отклик в солдатской массе. На этой почве рознь между солдатами и офицерами продолжала расширяться, и после больших офицерских съездов в Ставке и в Петрограде возник целый ряд офицерских организаций. В зависимости от состава лиц, в них входивших, часто – от условий возникновения, организации принимали обособленный характер с определенными заданиями. Так возникли: «Военная лига», «Союз военного долга», «Батальон свободы», «Общество 1914 года», «Союз добровольцев народной обороны» – все они исходили из признания революции и даже высказывались за республику.

Другие – «Союз Георгиевских кавалеров», «Союз чести Родины» «Союз спасения Родины» – носили более реакционный характер.

Однако сплошь все, в значительной степени из чувства самосохранения, были озабочены восстановлением старых порядков в армии. А именно этого-то и не хотела солдатская масса.

При таких условиях в офицерских организациях развивались настроения, которые легко могли быть использованы сознательными контрреволюционерами в своих целях.

Еще в 1916 году в армии циркулировало шуточное четверостишие:

 
Храбрые убиты,
Робкие в плену,
Глупые на фронте,
Умные в тылу…
 

После революции тыловые «умные» стали приглядываться к тому, как можно будет использовать «глупых» на фронте для борьбы с революцией. «Умные» также говорили языком фронтовых офицеров о «чести Родины», о «спасении Родины», но непосредственную защиту «чести» они предоставляли фронтовикам. У них были свои задачи, свои эгоистические цели, для осуществления которых они устанавливали связь с офицерскими организациями и даже внедрялись в них.

Контрреволюционная организация «Республиканский центр», возникшая в Петрограде в июне 1917 года, втянула в свою военную секцию все вышеупомянутые офицерские организации.

Старшие войсковые начальники после Февральской революции в значительной степени утратили прежний авторитет. Однако, когда рознь между солдатами и офицерами достигла высших пределов и некоторые начальники открыто стали выступать за восстановление старой дисциплины, за возврат офицерам прежней власти и прежнего значения, офицерство, естественно, стало группироваться вокруг таких начальников, в которых усматривало защитников своих прав и преимуществ. Так возникали «вожди», которые в дальнейшем возглавили контрреволюцию.

На офицерском съезде в Ставке генерал Алексеев, исполнявший в то время обязанности Верховного главнокомандующего и пользовавшийся большим престижем не только в силу своего высокого поста, выступил с пространной, патриотически построенной речью. Речь эта полностью отвечала настроениям офицеров в то время и еще более подняла авторитет Алексеева.

Он говорил о заслугах офицеров перед Родиной в прошлом, об их долге служить ей в новых политических условиях так же самоотверженно, как служили ей раньше, говорил о своем признании революции и призывал к тому же и офицеров, но сводил все к необходимости довести войну до победного конца.

Я полагаю, что Алексеев был вполне искренен, когда говорил на съезде о своем полном признании революции, как был искренен, когда говорил то же самое на совещании главнокомандующих фронтами в Петрограде в начале мая. Только признавал-то он революцию по-своему, а не так, как того хотела солдатская масса.

Солдаты хотели видеть в революции конец войны, а Алексеев думал найти в ней новое могущественное средство для одержания победы, т. е. стоял за продолжение войны. Это он и высказал почти такими же словами на совещании главнокомандующих.

На этом расхождении во взглядах с широкими кругами населения всей страны на вопрос, имевший в то время преобладающее значение в русской жизни, и была построена в значительной степени контрреволюционность Алексеева.

По своему рождению Алексеев принадлежал к самым демократическим слоям русского общества: его отец, крестьянин по происхождению, был ротным фельдфебелем, и сам Алексеев не без труда добился офицерского чина. В течение своей долголетней службы он никогда не имел связей ни с аристократическими кругами, ни с крупными банками, ни с владельцами фабрик и заводов. Особых предпочтений к той или иной экономической структуре государства у него лично не было, и вряд ли он серьезно задумывался раньше над этими вопросами. Он был военным профессионалом, преданным своему делу, от которого зависела вся его дальнейшая судьба и роль в жизни страны. Говорить нечего, что с развитием революции на него обратили особое внимание представители капитала и промышленности: это естественно вытекало из его положения во главе армии, а когда он оставил этот пост, то все же оставался наиболее авторитетным из всех русских военачальников. Как положение Алексеева в армии, так и его личные свойства окружившая его после революции капиталистическая среда стремилась использовать в своих уже подлинно контрреволюционных домогательствах.

В результате Алексеев оказался одним из главарей контрреволюции. Поначалу он не стремился к гражданской войне и не сочувствовал начинаниям Корнилова. Он пошел на все, когда решил, что революция разрушает Русскую армию, а вместе с тем ведет к гибели и Россию.

Он не мог себе представить, что большевики, в которых он видел главных виновников разрушения армии, смогут построить новую, еще более совершенную армию, а между тем по складу его убеждений и характера можно не сомневаться в том, что, доживи он до того момента, когда красные войска входили в Берлин, он отказался бы от всех подозрений и обвинений по отношению к Ленину и большевикам вообще, его патриотическое чувство было бы удовлетворено вполне и он с полной искренностью приветствовал бы советскую власть.

Я знал Алексеева с давних пор. Он был моим профессором в Академии Генерального штаба. Я у него неоднократно экзаменовался, он был моим оппонентом, когда я докладывал свою первую тему на дополнительном курсе в Академии. В то время он пользовался репутацией скромного труженика, и трудно было предположить, что во время войны он выдвинется на первые роли.

В дальнейшем по своей службе в Главном управлении Генерального штаба он был призван к разрешению вопросов, связанных с подготовкой к войне, и не без основания считался специалистом в вопросах стратегии.

В начале войны он занимал должность начальника штаба Юго-Западного фронта, а весной и летом 1915 года непосредственно руководил отступательными операциями нашей армии[88]88
  Имеется в виду Горлицкая стратегическая оборонительная операция 3-й и 8-й армий Юго-Западного фронта, проходившая с 19 апреля по 10 июня 1915 года, в ходе которой русские войска противостояли напору многократно превосходившего противника под командованием генерал-полковника А. фон Макензена. Вследствие больших потерь, утомления войск, крайнего недостатка в материальном обеспечении и вооружении войск командование Юго-Западного фронта на этом участке перешло к обороне. Русские армии оставили Галицию, понесли огромные потери в людях и материальных ресурсах, были утрачены результаты оперативных успехов русских армий в период кампании 1914 года и Карпатской операции 1915 года. Вместе с тем тактически Горлицкий прорыв противника должен быть оценен невысоко. Войска русской 3-й армии, принявшей главный удар противника, оказались на высоте. Само истощение этой армии свидетельствует о высоком боевом духе ее командного состава и бойцов. Исключительная стойкость пехоты Русской императорской армии потребовала огромных усилий и больших жертв от германо-австрийских войск (Келлерман Г. Прорыв 11-й германской армии у Горлице 2–5 мая 1915 г. // Война и революция. 1934. Март – апрель).


[Закрыть] после прорыва фронта армией Макензена[89]89
  Август фон Макензен (нем. August von Mackensen; 1849–1945) – германский генерал-фельдмаршал, участник Первой мировой войны.


[Закрыть] на Дунайце. Удачное проведение этой операции упрочило его репутацию как стратега, и, когда Николай Второй пожелал лично возглавить армию, он избрал своим начальником штаба Алексеева.

Надо признать, что в этой роли Алексеев не оправдал возлагавшихся на него надежд.

Можно отметить, что Алексееву пришлось руководить армией, в значительной степени утратившей основательную подготовку мирного времени, с большим некомплектом кадровых офицеров и унтер-офицеров, на треть составленной из частей, импровизированных в военное время, заполненных малообученными призывниками, армией, в которой мало-помалу нарастали революционные настроения, подрывавшие дисциплину. С другой стороны, в подчиненных ему войсках в течение операций в 1916 году были и некоторые несомненные преимущества по сравнению с 1915 годом. Войска были богаче оснащены тяжелой артиллерией и лучше обеспечены боевыми припасами. Во всяком случае, при оценке деятельности главнокомандующего нельзя базироваться на качестве личного состава армии, и надлежит главным образом учитывать его руководство теми крупными войсковыми соединениями, которые находились в его распоряжении.

В этом отношении Алексеев не проявил ни волевого начала, ни яркой стратегической мысли.

Может быть, нельзя ставить ему в вину слишком большую уступчивость требованиям союзников. Это может быть объяснено действиями во имя общих интересов на всех театрах европейской войны, но, подчиняясь домогательствам французов, англичан и итальянцев, Алексеев так и не сумел согласовать и объединить действия всех фронтов в главнейших, проведенных им в 1916 году. Так было во время мартовской операции на Западном фронте, предпринятой в исключительно неблагоприятных климатических условиях с целью облегчить положение французов под Верденом. Так было и во время весеннего Брусиловского наступления на Юго-Западном фронте[90]90
  Имеется в виду Луцкий, или Брусиловский прорыв. Успех этой операции был обеспечен 8-й армией, которая осуществила прорыв укреплений противника на всю глубину во главе со своим командующим генералом А. М. Калединым. На передовой 8-й «калединской» армии наступала «Железная дивизия» под командованием генерал-лейтенанта А. И. Деникина. Не исключено, что громкой славой в советской истории генерал Брусилов обязан тому, что он сразу перешел на сторону советской власти и добровольно вступил в РККА. Остальные же участники знаменитого прорыва возглавляли в годы Гражданской войны белые армии.


[Закрыть], когда Западный и Северный фронты держались совершенно пассивно, в силу чего успехи Брусилова[91]91
  Брусилов Алексей Алексеевич (1853–1926) – генерал от кавалерии, генерал-адъютант, с марта 1916 года главнокомандующий Юго-Западным фронтом, главный инспектор кавалерии РККА.


[Закрыть] не были использованы в должной мере.