Текст книги "Контрреволюция"

Мне пришлось вести с Алексеевым серьезный деловой разговор во время войны всего один раз, но он оставил во мне глубокое впечатление по отношению к волевым свойствам Алексеева как большого начальника.

Я работал с начала 1916 года в Особом совещании по обороне. Мы часто наталкивались там на недохват рабочих рук в промышленных заведениях, обслуживающих оборону страны. Генерал Маниковский[92]92
  Маниковский Алексей Алексеевич (1865–1920) – генерал от артиллерии, временно управляющий военным министерством Временного правительства, начальник Артиллерийского управления и Управления снабжения РККА.


[Закрыть] говорил по этому поводу однажды о необходимости расформирования пары корпусов: без них войну все же можно продолжать вести, а без рабочих на заводах, выделывающих снаряды, воевать нельзя.

Россия почиталась неисчерпаемым источником людских запасов, но точной картины использования этих запасов в Ставке, по-видимому, не было, так как она предъявляла требования в людях, не считаясь с тем, на сколько их может хватить при наличии существующего закона о воинской повинности.

Я взялся за исследование этого вопроса на основании отчетов Министерства внутренних дел о ежегодных призывах. Учитывая естественную убыль, я произвел довольно точные подсчеты всего количества людей, подлежащих призыву в войска, по возрастам и по категориям.

В возрасте от 18 до 43 лет, т. е. в возрасте призывном, имелось всего 26½ миллионов мужчин. К концу 1916 года из них было призвано свыше 15 миллионов. Более половины не призванных 11 миллионов были фактически люди, неспособные к физическому труду или оставшиеся в занятых противником областях. Остальные обслуживали промышленность, железные дороги и прочее. В распоряжении военного ведомства, в случае необходимости продолжать войну в течение 1917 года, оставался лишь призыв 1919 года, немного свыше миллиона, тогда как потребность армии для пополнения потерь и для новых формирований превышала 300 тысяч в месяц. При таких условиях своевременно было остановиться на изыскании возможностей дальнейшего комплектования армии.

Исследуя составы частей армии на фронте и в тылу, я пришел к заключению о непомерном разрастании наших тыловых частей, не в соответствии с действительной потребностью.

На основании произведенных мною подсчетов я составил довольно наглядные диаграммы и решил ехать с ними в Ставку для доклада моих соображений Алексееву.

Алексеев заинтересовался моим докладом и полностью согласился с мнением о чрезмерном увеличении состава тыловых воинских организаций. Но меня поразили его заключительные слова: «Вы правы, но что я могу поделать с фронтами?»

Я вынес убеждение, что на высоком посту начальника штаба самого царя, т. е. имея полную возможность фактически руководить лично всеми операциями и порядком формирований на всем русском фронте, он оставался тем же скромным тружеником, которого мы знали в былое время.

Временное правительство сразу после революции призвало на пост Верховного главнокомандующего бывшего великого князя Николая Николаевича, но тотчас же спохватилось, поняв невозможность ставить во главе армии одного из членов семьи Романовых.

Назначен был Алексеев. Казалось, это назначение было вполне естественным и ни в каком отношении не вызывало возражений. Алексеев был, несомненно, опытным военачальником, хорошо знакомым со всей обстановкой на фронте. К тому же его отношение к революции было вполне приемлемым: он не побуждал царя к борьбе с революцией и ни в какой степени не проявлял своей враждебности к ней. Однако очень скоро, когда Временное правительство оказалось вынужденным вводить в армии установления, не рожденные революцией, – комиссаров, войсковые комитеты, Алексеев стал протестовать и в этом случае проявил настойчивость, каковой от него, казалось, ждать было нельзя.

Керенский стал искать среди старших генералов сотрудника, более подходящего к моменту. Выбор его остановился на Брусилове.

Брусилов был человеком иного порядка, нежели Алексеев.

Он происходил из дворян и в конце семидесятых годов прошлого века окончил привилегированный Пажеский корпус. Службу он начал не в гвардии, а в одном из драгунских полков, стоявшем на Кавказе, в рядах которого принимал участие в войне с турками в 1877 году. Вскоре после войны он перевелся в состав Офицерской кавалерийской школы и там прослужил свыше 20 лет, довольно медленно продвигаясь в чинах и должностях. Академии он не кончал, но много занимался самообразованием, и не без пользы: у него выработались определенные прогрессивные взгляды на различные отрасли военного искусства.

Я познакомился с ним еще будучи пажом: он дал мне разрешение обучаться верховой езде у вахмистров школы. Много позднее я находился под его начальством, когда проходил курс в Офицерской кавалерийской школе, и имел с ним много общения по делам конного спорта. Ознакомился я с его взглядами в военных вопросах уже в бытность мою членом Государственной думы и докладчиком закона «Большая программа» наших вооружений в 1914 году. Брусилов был в то время помощником командующего войсками Варшавского военного округа, и я воспользовался его временным пребыванием в Петербурге, чтобы посовещаться с ним относительно предполагавшихся в «Большой программе» кавалерийских формирований. В беседе со мной Брусилов развил ряд передовых мыслей не только о деятельности конницы, но и об использовании артиллерии, правильность коих полностью подтвердила практика Первой мировой войны.

Когда великий князь Николай Николаевич принялся за перевоспитание нашей конницы, застывшей на плац-парадных упражнениях, Брусилов стал сразу горячим сторонником нового направления.

Он явился одним из наиболее активных сотрудников Николая Николаевича и много содействовал развитию подвижности нашей кавалерии.

В деле подготовки старших кавалерийских начальников в тактическом отношении, как это выявилось на войне, и реформаторская деятельность великого князя, и влияние Брусилова на наших кавалерийских генералах отразились мало.

Во всяком случае, на указанной почве Брусилов выделился и, быстро перешагнув через должности начальника гвардейской кавалерийской дивизии и командира корпуса, оказался помощником командующего войсками округа, а с началом войны – командующим 8-й армией.

Во время войны Брусилов сразу же был отмечен как один из наиболее решительных и энергичных командующих армиями. Ему приходилось главным образом иметь противниками австрийцев, а не германцев – это в некоторой степени облегчало его задачу. В 1916 году он был поставлен во главе Юго-Западного фронта и своим наступлением весной того же года стяжал славу «героя войны».

Не беру на себя разрешение вопроса о том, насколько организация наступления согласовалась с принципами военного искусства, были ли сосредоточены превосходные силы в направлении главного удара или части войск были равномерно распределены по фронту, но, во всяком случае, при обсуждении наступления на военном совете в Ставке, в ходе подготовки операции и в ведении ее Брусилов выявил себя военачальником, умеющим принимать большие решения, брать на себя ответственность за них и энергично проводить в жизнь.

Наступление в результате не привело к тем достижениям, на которые поначалу можно было рассчитывать, но винить в этом Брусилова нельзя. В то время когда войска Юго-Западного фронта напрягали все свои силы в борьбе с врагом, к которому все время шли подкрепления, снятые с других участков фронта противника, наши Западный и Северный фронты пребывали почти в полной пассивности. Ответственность за это, помимо главнокомандующих фронтами Эверта[93]93
  Эверт Алексей Ермолаевич (1857–1918) – генерал от инфантерии, главнокомандующий армиями Западного фронта.


[Закрыть] и Куропаткина[94]94
  Куропаткин Алексей Николаевич (1848–1925) – генерал-адъютант, военный министр, член Государственного совета, командующий Северным фронтом, защищавшим путь к Петрограду. В 1916 году в должности Туркестанского генерал-губернатора добился прекращения выступлений местного населения и восстановления мирной жизни в регионе (Генерал Куропаткин – государственный и военный деятель Российской империи. К 170-летию со дня рождения: коллективная монография / под общ. ред. В. П. Сальникова. СПб.: Фонд «Университет», 2018. С. 15).


[Закрыть], ложится на Ставку в лице царя и его начальника штаба Алексеева.

Верховное командование Николая Второго сводилось к пребыванию в Могилеве и подписыванию распоряжений и планов, составленных Алексеевым, а у Алексеева не хватало воли для того, чтобы заставить Эверта в Куропаткина объединить усилия их фронтов с Юго-Западным во имя достижения общей цели.

По складу своего характера, как и по условиям прохождения службы, Брусилов был совсем непохож на Алексеева.

Волевое начало было, несомненно, развито в нем в значительно большей степени, чем у Алексеева. Вдобавок к этому у него была способность приспособляться к обстановке и обстоятельствам, которая в некоторых случаях переходила за пределы, при которых она еще может считаться качеством.

Брусилов умел очень искусно подхватывать направление, которое в данный момент являлось руководящим и могло благоприятно сказаться на его карьере. Мне пришлось слышать, что эта способность принимала подчас характер того, что мы, мальчиками в корпусе, называли «подлизыванием».

Я не был лично свидетелем факта, но слыхал рассказ о нем в собрании одного из гвардейских полков в присутствии многих офицеров, и не имею оснований сомневаться в его правдивости. На каком-то кавалерийском маневре, которым руководил сам великий князь, Брусилов «от преизбытка восторга» поцеловал великокняжескую руку.

На совещании главнокомандующих фронтами в Петрограде в мае 1917 года Алексеев говорил о признании революции от имени всех присутствовавших главкомов. Я готов верить искренности слов Алексеева по отношению к нему самому, но очень сомневаюсь в том, что Брусилов тоже вполне искренне примирился с революцией.

На этом совещании присутствовал и генерал Василий Гурко – в отношении его у меня уже нет никаких сомнений: Гурко ни одной минуты не мирился с революцией, он вынужден был считаться с нею как с неизбежным злом, и это ясно высказал в своем письме к царю, в котором открыто сокрушался о перевороте, который перевернул вверх дном все былые отношения в России. Письмо попало в руки правительства, и Гурко был снят с командования.

Брусилов тоже, несомненно, в душе не сочувствовал революции, но он, по-видимому по складу своего характера, решил «примениться» к ней и взялся сделать попытку согласовать новые революционные учреждения с прежней структурой армии. Попытка эта ему не удалась, а, с другой стороны, Керенский увидал угрозу для себя не справа, как ему казалось в первые месяцы после Февраля, а слева, со стороны большевиков, и соглашатель типа Брусилова перестал быть для него подходящим сотрудником.

Таким образом объясняю я себе переход Керенского от Брусилова к Корнилову: Керенский хотел иметь не такого сотрудника, который при случае способен был сам перейти на сторону большевиков, а заведомо неспособного на подобные вольтфасы. Такового он усмотрел в Корнилове.

Корнилов не был сыном фельдмаршала, как генерал Гурко, ни даже простым дворянином, как Брусилов. Он был вполне демократического происхождения. Его отец, бедный казачий хорунжий, обремененный семьей, принужден был, уйдя на льготу, принять должность волостного писаря. С детских лет Лавр Георгиевич Корнилов испытывал нужду, и эксплуатировать труд другого человека ему не приходилось.

Образование он получил в Кадетском корпусе и в Академии Генерального штаба, и тот и другую он окончил первым. Он имел полную возможность занять должность в столице, в гвардейском штабе или в центральных управлениях Военного министерства, но предпочел служить в пограничных военных округах и взял вакансию в Туркестане. Там он отличился целым рядом смелых и рискованных разведок в верховьях Аму-Дарьи. В 1904 году он принял участие в Японской войне, отличился и там и был награжден высшей боевой наградой – Георгиевским крестом.

На войне 1914–1918 годов он вначале командовал дивизией. Брусилов в своих воспоминаниях, отдавая должное личной храбрости Корнилова, невысоко оценивал его как старшего начальника. По его мнению, Корнилов не умел охватывать и в должной мере учитывать общую обстановку на фронте и в силу этого проявлял героическое упорство и там, где обстановка этого не требовала, чем ставил подчиненные ему войска в безвыходное положение: так было в боях на Южном фронте весной 1915 года, когда его дивизия была окружена и он сам взят в плен.

По отношению к солдатам он был прост и доступен. Притом в бою они видели его всегда в огне, рядом с ними, и потому он, несомненно, пользовался уважением и доверием в подчиненной ему солдатской массе.

Мне пришлось уже говорить о его политических взглядах, вернее, об отсутствии у него взглядов на экономическую структуру государства. Во всяком случае, он принадлежал к числу тех генералов, которые без внутреннего протеста приняли революцию. Свое отношение к ней он довольно наглядно выявил, лично навесив знак отличия военного ордена, так называемый «солдатский Георгиевский крест», на грудь унтер-офицера Кирпичникова[95]95
  Кирпичников Тимофей Иванович (1892 – конец 1917 или начало 1918) – активный участник Февральской революции 1917 года в России, подпрапорщик, инициатор выступления Петроградского гарнизона.


[Закрыть], первого убившего своего ротного командира перед фронтом роты 27 февраля 1917 года. Может быть, ему, военному профессионалу до мозга костей, и было нелегко награждать солдата за такое из ряда выходящее нарушение военной дисциплины, но он все же пошел на это, желая демонстрировать перед солдатами свое искреннее и полное признание революции.

Контрреволюционность Корнилова, как и Алексеева, вытекала из их представлений об устройстве армии и о войне. И они оба, и огромное большинство рядового офицерства вместе с ними, когда перед их глазами началось разрушение всех старых государственных установлений и в первую очередь армии, не могли предвидеть той перестройки Русской армии на новых началах, которые привели ее к небывалым победам. Они все, и я тоже тогда в их числе, видели лишь разрушение и принялись бороться с теми, которых считали разрушителями. Корнилов лично не боролся за восстановление монархии, за возврат земли помещикам, заводов, фабрик и копей промышленникам. Он упорно отказывался поднять монархический флаг, когда возглавлял Белую армию.

Но и сторонники монархии, и помещики, и фабриканты все тесным кольцом окружили Корнилова, когда увидали в нем борца с теми, которые хотели отнять у них все их преимущества, борца из других побуждений, но, во всяком случае, временного союзника. Обрабатывая Корнилова, они говорили с ним, как и с рядовыми офицерами, на понятном для него языке, говорили о том, что имело для него первенствующее значение – о войне, и он становился их невольным сотрудником.

Бесплодные попытки установить в частях войск знакомый, старый «порядок» привели к разделению армии на два враждебных фронта – офицерский и солдатский.

Алексеев и Корнилов возглавили первый. Но Алексеев поначалу надеялся убедить Временное правительство и лично Керенского в необходимости, при желании продолжать войну, изменить принятый ими курс. При этом он видел возможность избежать ужасов гражданской войны. Корнилов быстро пришел к выводу о необходимости применить вооруженную силу против крайних течений революции, в которых и Керенский начинал видеть опасность. Керенский, несомненно, вел переговоры с Корниловым по этому поводу, вел и лично, и через члена правительства Савинкова[96]96
  Савинков Борис Викторович (1879–1925) – революционер, террорист, один из лидеров партии эсеров, руководитель Боевой организации партии эсеров, участник Белого движения, писатель.


[Закрыть], и через комиссара Станкевича. Потому, может быть, и прав был Бурцев[97]97
  Бурцев Владимир Львович (1862–1942) – русский публицист и издатель, дворянин Уфимской губернии, с 1918 по 1934 год издавал в Париже газету «Общее дело».


[Закрыть], когда утверждал, что не было «заговора Корнилова», а был «сговор Керенского с Корниловым».

Однако если сам Корнилов и мог считать себя действующим по соглашению с главой Временного правительства, то в окружении Корнилова, несомненно, назревал заговор, направленный против всех завоеваний революции.

Глава 5
Контрреволюция заговорщическая

В течение июня 1917 года я получил много писем от своих товарищей с фронта и вел много разговоров с офицерами Петроградского гарнизона.

С фронта шли неутешительные вести: войсковые комитеты и иные самочинные организации, митинги, выносившие различные постановления, росли как грибы и укрепляли революцию. Мои корреспонденты были в большой тревоге и точно искали у меня ответа на волнующие их вопросы: куда мы идем? что нас ждет? Но я сам находился на каком-то распутье и ничего им пояснить не мог. Во всех этих письмах чувствовалось, что к болезненному сознанию надвигающейся катастрофы, как следствию потери армией боеспособности, катастрофы, которая, казалось, должна была выразиться в полном разгроме Русской армии немцами, примешивался страх за личную судьбу, ввиду все растущего враждебного отношения солдат ко всему начальствующему персоналу.

Мой товарищ по Академии Генерального штаба генерал Романовский[98]98
  Романовский Иван Павлович (1877–1920) – генерал-лейтенант, видный деятель Белого движения на юге России, начальник штаба Добровольческой армии при генерале А. И. Деникине.


[Закрыть], во время Гражданской войны на Юге России бывший начальником штаба Деникина[99]99
  Деникин Антон Иванович (1872–1947) – генерал-лейтенант, руководитель Белого движения на юге России (1918–1920).


[Закрыть], в то время занимал должность генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего. По долгу службы он работал над подготовкой наступления, задуманного Керенским летом 1917 года, но в своем письме ко мне откровенно высказывал не только сомнение в успехе, но прямо говорил, что наступление приведет нас лишь к совершенно бесплодным потерям и в связи с этим ухудшит отношения солдат и офицеров.

Из личных бесед с офицерами в Петрограде я убедился в том, что солдаты Петроградского гарнизона, успокоенные постановлением о невыводе войск из столицы, доверчивее относятся к офицерам уже в силу того, что тем не приходится предъявлять к ним наиболее острых требований – наступать на врага. В некоторых полках офицерам удалось даже установить вполне сносные отношения с солдатами и до некоторой степени подчинить их своему влиянию. Это сказалось при выступлении народных масс в начале июля 1917 года, когда командующему войсками Петроградского военного округа генералу Петру Половцеву[100]100
  Половцов Петр Александрович (1874–1964) – генерал-лейтенант, автор ряда военно-востоковедных работ. С 1916 года начальник штаба Кавказской туземной конной дивизии, в мае 1917 года сменил генерала Л. Г. Корнилова на посту главнокомандующего войсками Петроградского военного округа, военный губернатор и командующий войсками Терской области (Басханов М. К. Русские военные востоковеды до 1917 г. Биобиблиографический словарь. М.: Восточная литература, 2005. С. 185–186).


[Закрыть] удалось подавить выступление при помощи некоторых послушных ему полков.

Победа Половцева в результате не укрепила авторитета офицеров в солдатской массе, не укрепила и положение Временного правительства. Наоборот, кровь, пролитая в столкновении с народом, толкнула многих солдат в сторону тех, которые звали их к единению с народом, – к большевикам. Некоторые офицеры сознавали, что разрешение политических споров при посредстве оружия представляет опасность для налаживавшегося соглашения между солдатами и офицерами и сторонились того, что могло вызвать подобные столкновения.

И новые настроения в солдатской массе, и колебания в офицерской среде наглядно проявились во время выступления Корнилова.

Солдаты целиком стали против Корнилова[101]101
  Автор здесь явно преувеличивает.


[Закрыть]. Офицеры не решились ни на какое частное действие для поддержки наступающих частей Крымова[102]102
  Крымов Александр Михайлович (1871–1917) – генерал-лейтенант, в 1917 году командующий Особой Петроградской армией, созданной для подавления революционных волнений, участник мятежа генерала Л. Г. Корнилова. Под угрозой предания суду за поддержку Корнилова и предстоящего заключения в тюрьму (после разговора с Керенским) застрелился 31 августа 1917 года.


[Закрыть].

В том же июне месяце 1917 года морской офицер, мой коллега по Новому клубу, конфиденциально сообщил мне, что адмирал Колчак[103]103
  Колчак Александр Васильевич (1874–1920) – адмирал, полярный исследователь, флотоводец, Верховный правитель России и Верховный главнокомандующий Русской армией (ноябрь 1918 – январь 1920), вошел в историю как руководитель Белого движения во время Гражданской войны в России.


[Закрыть], недавно приехавший из Севастополя, желает встретиться и побеседовать со мной. Я никогда раньше не встречался с Колчаком и был несколько удивлен этим приглашением, но в то же время заинтересован встречей с адмиралом, приобретшим за последнее время репутацию одного из самых выдающихся морских командиров.

Свидание наше состоялось в какой-то маленькой квартире на Васильевском острове.

Колчак находился всецело под впечатлением развала дисциплины в Черноморском флоте, во главе которого ему удалось сравнительно долго удержаться после революции. Его былое человечное отношение к матросам дало ему возможность довольно успешно сохранять влияние на них и поддерживать внешний порядок в эскадре, но в конце концов, хоть он и установил приемлемые отношения с комитетами, у него произошла горячая схватка с приезжими агитаторами, он не выдержал, демонстративно выбросил свой кортик в море, отказался от командования флотом и уехал в Петроград.

Исходной точкой всех рассуждений Колчака было признание полного развала армии и флота и то, что этот развал вызван революцией.

Временное правительство явно неспособно вывести страну из того тупика, в котором она оказалась. Мало того, оно само, сознательно или бессознательно, ведет Россию к гибели.

Отсюда вывод: дальнейшему развитию революции необходимо положить предел; это возможно только при восстановлении во флоте и в сухопутных войсках старой дисциплины, и в настоящих условиях добиться этого нужно вооруженной рукой. Следовательно, нужна диктатура. Установив «порядок» в войсковых частях, можно будет навести «порядок» и во всей стране.

Говоря о «порядке», Колчак совершенно не останавливался на том или ином разрешении вопроса об экономической структуре государства, точно не придавая ему большого значения, во всяком случае, откладывая это решение до Учредительного собрания, которое будет собрано, когда диктатура добьется полного спокойствия в стране. Исключение он делал по отношению к аграрному вопросу: здесь он видел необходимость немедленно объявить о предстоящем наделении крестьян землей. Какими путями и на каких основаниях вопрос этот будет разрешен, Колчак опять-таки не указывал.

Затронул он вопрос и о кандидатах в диктаторы. Он считал наиболее подходящим человеком генерала Василия Иосифовича Гурко, только что снятого с командования Западным фронтом.

Он откровенно признался, что многие морские офицеры призывают его самого стать во главе контрреволюционного движения. По его словам, он отвечал им, что не ищет этой роли, сознавая всю ответственность, которую она возлагает, но в случае необходимости не станет и уклоняться от нее.

В рассуждениях Колчака о «диктатуре» и о «порядке» не было и намека на какой-либо определенный план действий – было лишь ярко выраженное контрреволюционное настроение и искание единомышленников и сотрудников.

На мой вопрос, почему он пожелал побеседовать со мной, Колчак сказал, что обратился ко мне не как к члену Государственной думы, члену «говорильни», а как к политическому деятелю, по существу оставшемуся военным и, по слухам, не теряющему присутствия духа в острые политические моменты. Он предложил мне сотрудничество в дальнейшем, и мы сговорились взаимно поддерживать связь. Однако связи этой меж нами так и не установилось, и с Колчаком мне больше встречаться не пришлось.

Через два-три дня после встречи с Колчаком я совершенно неожиданно получил приглашение на заседание правления общества «Бессарабских железных дорог», Невский проспект № 107.

Кроме покупки железнодорожного билета, я никогда никаких дел с железнодорожными обществами не имел, а потому был очень удивлен этим приглашением, но все же поехал, невольно подозревая, что под этим совещанием может скрываться нечто иное.

Мои подозрения оправдались полностью.

Поначалу речь шла о проведении какой-то ветки от какого-то железнодорожного узла. Вопрос этот не представлял для меня никакого интереса, и я уже собирался незаметно улизнуть, когда председательствующий передал руководство заседанием своему соседу и, подойдя ко мне, пригласил меня пройти с ним в соседний кабинет. За нами последовал один из присутствовавших на заседании.

Оба назвали себя: это были – председатель правления «Бессарабских железных дорог» Николаевский[104]104
  Николаевский К.В. (? – 1936) – путейский инженер, директор Бессарабской железной дороги, один из руководителей «Республиканского центра».


[Закрыть] и инженер Финисов[105]105
  Финисов Петр Николаевич (1879–1953) – инженер путей сообщения, один из руководителей «Республиканского центра».


[Закрыть].

Мы расселись в удобных четырехугольных кожаных креслах, Николаевский предложил мне сигару, я как некурящий отказался, и он заговорил:

«Я пригласил вас, конечно, не для того, чтобы слушать разговоры о проведении железнодорожных путей… Наша беседа будет иметь совсем иной характер…»

И Николаевский без обиняков предложил мне войти в создаваемую им и его друзьями контрреволюционную организацию.

«В былое царское время, – продолжал Николаевский, – многое могло быть нам, промышленникам, не по душе, но то, что теперь назревает, если этому не положить своевременно предел, угрожает не только нашим делам, но и нашему положению в обществе, а может быть, и личному существованию. Социалистические “эксперименты”, о которых теперь беззастенчиво толкуют в Совете рабочих депутатов при благосклонном попустительстве Керенского, недопустимы, и надо организовать силу, способную их не допустить…»

Попутно говорил Николаевский и о доведении войны до победного конца, но, конечно, не этот вопрос стоял у него на первом месте.

Свою организацию он предполагал наименовать «Республиканский центр». Она должна была объединить видных финансистов и промышленников и официально предназначаться для выступления под этим флагом на выборах в Учредительное собрание. А главной задачей «Республиканского центра» должна была быть подготовка обстановки, главным образом в столице, для захвата власти в избранный момент. Для этого захвата власти надо наметить определенного военачальника и установить с ним безотлагательно тесную связь: он будет «диктатором» и найдет опору во всем финансовом и промышленном мире страны. Определенного кандидата в диктаторы у Николаевского еще не было.

Временное правительство с Керенским во главе, по мнению Николаевского, не являлось силой, способной противостоять натиску Ленина, в котором он видел главную угрозу. Потому Временное правительство подлежит упразднению, но, пока контрреволюционные силы еще не организованы, следует его даже поддерживать и наладить с ним связь. Еще важнее установить надежные, дружеские отношения со старшими военачальниками в столице, надо выяснить, насколько можно рассчитывать на их поддержку в решительный момент.

Как и Колчак, Николаевский сказал мне несколько любезных слов о моей якобы способности не теряться в тяжелой обстановке, на основании чего он и обращается ко мне.

В заключение и он, и Финисов просили меня принять пост начальника военной секции всей контрреволюционной организации.

Наружно сочувственное отношение к революции в буржуазных кругах, далеко не всегда искреннее, проявлявшееся в течение первых нескольких недель после Февраля, сменилось уже откровенно критическим.

Революция несла с собой много тяжелого для этих кругов. Не говоря о конфликтах в армии между начальниками и солдатами на почве расхождений во взглядах на войну и мир, об угрозе потрясений в области экономических отношений, осложнялась жизнь в повседневном быту, нарастала дороговизна продуктов питания и предметов ширпотреба – все это способствовало увеличению недовольства, которое выявлялось все откровеннее и откровеннее. Потому я уже много наслышался разговоров с контрреволюционным душком. Были и явно контрреволюционные речи – капитана Муравьева и адмирала Колчака, но и это были лишь выражения настроений, теперь мне сделано было ясно и определенно выраженное предложение вступить в антиправительственный заговор с конечной целью уничтожения всех завоеваний революции.

Мое участие в Февральской революции вызывалось исключительно моим положением члена Государственной думы, члена общественной организации, силою обстоятельств выдвинутой во главу революционного движения. В душе симпатий к революции у меня не было: в первые же дни после нее я высказывал мысль о возможности затушить ее только кровью. Потом во мне возобладали мои постепеновские представления, и я полагал возможным умерить развитие революции путем парламентских прений… однако и разрешение всех жизненных вопросов установлением военной диктатуры особых возражений с моей стороны не встречало.

Но и доверия к организации Николаевского у меня не явилось.

Когда на ту же тему со мной говорил Колчак, я видел перед собой видного военачальника, стяжавшего популярность не только в морских, но и в сухопутных военных кругах. Теперь меня звали в подпольную организацию совершенно незнакомые мне люди: какая у них общественная база? кого они фактически представляют?

Кроме того, они звали меня на руководящую роль в организации, имевшей целью захват власти насильственным путем, с арестом, верней, уничтожением политических противников.

Это было чрезвычайно сложное дело. Надо было создать боевые организации в столице – для этого нужны были связи в офицерских кругах, которые я утратил. После пятилетней отставки я пробыл немного более года на фронте и уже свыше года как покинул фронт. Нужно было знать своих вероятных противников – я их не знал. Наконец, надо было иметь определенный план действий – у меня его не было.

При таких условиях браться за ответственное и очень рискованное дело я не хотел и от предложенного мне поста начальника военной секции наотрез отказался.

В то же время я согласился войти в организацию в качестве рядового члена, рекомендовал Николаевскому дельного офицера Генерального штаба в качестве начальника военной секции и обещал произвести разведку настроений среди старших военачальников в столице.

Мой ответ, по-видимому, разочаровал Николаевского и Финисова во мне.

Офицер Генерального штаба, которого я рекомендовал организаторам «Республиканского центра», был полковник Доманевский[106]106
  Доманевский Владимир Николаевич (1878–1937) – генерал-лейтенант, участник Первой мировой войны и Белого движения на Востоке России.


[Закрыть].

Я знал его с малых лет. В Пажеском корпусе он был годом моложе меня по классу и моим подчиненным, когда я в качестве старшего камер-пажа заведовал его отделением. Потом мы одновременно проходили курс в Академии Генерального штаба, а во время Первой мировой войны я уже оказался его подчиненным, когда из отставки вновь на время военных действий определился на военную службу. Он в то время фактически исправлял обязанности начальника штаба корпуса ввиду полной непригодности к делу настоящего начальника штаба, генерала графа Ностица[107]107
  Ностиц Григорий Иванович (1862–1926) – граф, генерал, военный агент во Франции, участник Первой мировой войны и Белого движения.


[Закрыть]. В течение первых трех месяцев войны он на деле являлся руководителем всех действий корпуса. Ему гвардия была обязана, прежде всего, полной согласованностью маневрирования отдельных частей и потому своими успехами в этот период войны.

Для меня лично, отставшего от штабной службы, было очень полезно поработать под его начальством. Это облегчило мне задачу управления штабом корпуса, когда после ухода и Доманевского, и Ностица я сам принял начальство над штабом. Однако за Доманевским был и большой грех: он периодически запивал и тогда делался ни к чему не годным. Тем не менее я высоко оценивал его организаторские способности и потому считал возможным рекомендовать его Николаевскому.

Доманевский согласился работать в «Республиканском центре» и, обладая способностью быстро схватывать сущность задания, немедленно составил план действий и принялся за дело.

В это время на фронте произошло уже много столкновений офицеров с солдатами, вынудивших офицеров покинуть свои части. Многие из таких подвергнувшихся остракизму старших и младших начальников приезжали в Петроград с целью пристроиться куда-либо на службу или просто для ознакомления с общей политической обстановкой. Эти офицеры привозили с собой недовольство революцией, вызванное теми неприятностями, которые им пришлось пережить за последнее время. Потому они являлись подходящим материалом для постройки контрреволюционных организаций.

Доманевский решил постараться использовать этот материал и под теми или иными предлогами задержать таких приезжих офицеров в Петрограде и, объединив их, придать им соответствующую организацию.

Для этого нужны были деньги, и немалые. Николаевский поначалу хвалился, что в средствах задержки не будет, но на деле в распоряжение Доманевского поступали буквально гроши.

Доманевский являлся ко мне с жалобами, я шел объясняться с Николаевским, Николаевский давал какие-то неопределенные обещания, но в результате дело организации ударных отрядов вперед не двигалось.

В «Республиканском центре» периодически, примерно еженедельно, собирались совещания. На них появлялись все новые и новые лица. Слышались речи все более и более воинственные.