Текст книги "Золото"

Часть четвёртая

1

Пулемётная стрельба, постепенно стихая, провожала трех партизан, быстро двигавшихся на восток. Шли они по дну глубокой канавы, местами совсем сухому, местами жмыхавшему под ногой, местами поблёскивавшему бурой водой, задёрнутой радужной плёнкой ржавчины. Влажный торф заглушал их шаги, и путники, кроме собственного дыхания, слышали только эти, теперь уже отдалённые, звуки стрельбы, нарушавшие осеннюю тишину, стоявшую над болотом.

Шли молча.

Впереди размашисто шагал задумчивый, хмурый Николай, с автоматом на груди, с тяжёлым мешком за плечами. За ним, то отставая, то пускаясь впритруску, семенил Толя, тоже с автоматом, с гранатами у пояса, с ножом за голенищем. Он нёс мешок поменьше. Муся, налегке, с маленьким офицерским «вальтером» у пояса, заключала шествие. Николай и Толя разгрузили её от тяжестей. В рюкзаке девушки они оставили только лёгкую алюминиевую посуду да свёрток трофейных плащ-палаток, взятых по её настоянию.

Девушка шла легко, привычно. Думы её были там, позади, где два самоотверженных человека вели сейчас неравный бой. Умудрённая теперь в военных делах, Муся ясно представляла себе, что там происходит. Издали доносится частая беспорядочная стрельба из автоматов. Это фашисты пошли в атаку. Но тотчас же начинают бить пулеметы. Все смешивается в сплошной треск. Потом автоматы разом смолкают. Пулемёты дают несколько очередей, и наступает тишина. Только хлюпает под ногами влажный торф.

Девушка облегчённо вздыхает. Отбили! И она явственно рисует себе, будто видит это собственными глазами, как Мирко Чёрный вытирает ладонью вспотевшее лицо, коричневое от пороховой гари, как Кузьмич, подмигивая, возбужденно посмеивается, как дрожащими пальцами свертывает он две цигарки – для себя и для товарища – и бережно ссыпает табачные крошки обратно в свой толстый, как колбаска, кисет… Впрочем, нет, кисет с табаком он отдал уходившим, когда прощался. От этого воспоминания у девушки начинает щекотать в горле. Но снова злобно, бранчливо бормочут вдали автоматы, снова, точно отругиваясь, упругими очередями отвечают пулемёты. И девушка опять мысленно видит Кузьмича и Чёрного, их злые, непреклонные лица, прильнувшие щеками к вздрагивающим прикладам.

Да, таких не сломишь! И рождается радостная надёжда, что пулемётчики дотянут до темноты и что ночью, когда падёт туман, они ускачут на конях, обманув противника.

К сухому, уже еле слышному треску стрелкового оружия стали примешиваться глухие короткие взрывы, будто кто-то в бочку кулаком бьёт.

– Гранаты, – предположил Николай останавливаясь. – Подползли, прохвосты, и гранатами их глушат…

– Ты что – «гранаты»! – прерывает его Толя. – Разве они с гранатами к себе подпустят? Слышь, ёлки-палки, пулемёт… Какие ж тут гранаты? Из миномётов фриц ударил, вот что! Миномёты подтащили, из миномётов и садят…

– Ну, миномёты там – дело дохлое, из миномётов новичков пугать. Видал, какие окопы им вырыли? Что им мина! Разве если только в самую маковку угодит…

Все трое, повернувшись назад, прислушиваются. Минометы смолкают. Снова возникает всполошённый автоматный треск, но опять его перекрывают пулемётные очереди, деловитые и будничные, как зудящая дробь пневматических отбойных молотков.

– Ах, как, ёлки-палки, бьют!

– Ну, хватит, пошли! – скомандовал Николай.

Путники двинулись дальше. Муся задумчиво проговорила:

– Вот когда врага прогоним, поставить бы на этой высотке красивый мраморный памятник. И пусть бы на нем всегда красная звезда горела. Чтоб и днём и ночью видели люди эту звезду и вспоминали о том, как сражались тут против фашистов двое партизан.

– Да! Но только очень много памятников таких пришлось бы ставить, – отозвался, не оглядываясь, Николай. – Пожалуй, и мрамора на земле не хватит…

Бесконечно отодвигались назад ровные чёрные откосы глубокой канавы, кое-где поросшие серенькими лапками мать-мачехи. Темно-розовые султанчики иван-чая низко склоняли свои набухшие щедрой росой головы в воротничках из пуха созревших семян. Иногда они дотягивались до середины канавы и, раскачиваясь, гладили путников по щекам. Почувствовав прохладное прикосновение, девушка вздрагивала, с удивлением оглядывалась и снова погружалась в свои думы.

Теперь перед ней вставала картина прощания партизан, которую она наблюдала из темноты. Какие все это прекрасные души, как по-братски относились они к ней, к незаметной, бездомной девчонке, случайно попавшей в их лагерь! А Рудаков! Этот словно из стали отлит. Но как он стеснялся, когда там, на аэродроме, говорил о своей семье! А как вдруг заговорил о поэзии! Вот бы стать когда-нибудь такой, как он, воспитать в себе такую волю, такое спокойствие. А с виду – самый обыкновенный человек. Встреть его где-нибудь – и внимания не обратишь, не оглянешься даже. И на кого это он похож? Ах да, пожалуй, на старого Рубцова. А может быть, на управляющего банком Чередникова? Вот ведь совсем они разные, а все-таки похожи. Чем?.. Нет, такой, как они, наверное не станешь. Ну хоть бы чуть, хоть бы самую капельку походить на них!

А этот Карпов! Вот кто удивил. Мусе думалось – сухарь. А он, простившись с Кузьмичом, вдруг бросился в кусты, и было слышно, как дочка спрашивала его: «Папа, скажи Юлочке, зачем ты плачешь?» И кто бы мог подумать, что этот человек с тонкими, в нитку, губами умеет плакать! «Эх, Муська, Муська, дожила ты до девятнадцати лет, а о людях все ещё судишь по их внешности: симпатичный, несимпатичный, страшный, так себе, хоть куда…»

Что это? Снова стреляют. Но пулемётные очереди звучат теперь еле слышно, будто кто-то неумело строчит на швейной машине в соседней комнате. Там ещё бьются. «Вот тоже люди! А разве они одни такие? Какая же ты, Муська, была чудачка, когда там, у костра, точно примадонна в опере, выкрикнула о своём желании остаться в пулеметной засаде! Выскочила, покрасовалась, пофорсила: вот я какая! А все другие заявили о том же самом совсем спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся. Нет, где тебе, голубушка, стать такой, как Рудаков! Тебе ещё у Кузьмича поучиться надо…»

Так раздумывая о тех, кто остался позади, шла Муся, не замечая, что ветер усиливается, а воздух все горше и горше пахнет дымом. Заметно мерк ясный холодный день, тускнело солнце.

2

Николай, уже давно с беспокойством посматривавший кругом, остановил товарищей и выбрался из канавы. Болото до самого горизонта было, точно огромной шкурой, покрыто сизым густым дымом. Ветер рвал эту шкуру, трепал её по земле, раздувал огонь, гнал его на северо-восток. Если ветер не прекратится, он может направить пламя прямо наперерез путникам. Можно, конечно, свернув на север, бежать от надвигающегося огня, но тогда придётся оставить спасительную канаву.

– Двинулись и дальше по канаве, – решил Николай. – Ёлка – первый, Муся – за ним, я – сзади. Идти как можно быстрее. Слышите, люди? Вперёд!

Когда Муся обгоняла Николая, он взял её за руку и попытался заглянуть ей в глаза. Девушка отвернулась и отняла руку. Она все ещё была с теми, кто сражался на холме, и эта робкая ласка казалась ей оскорблением их подвига.

Теперь партизаны почти бежали. Ветер перебрасывал через них целые тучи гари. Порой он уже доносил жаркое дыхание близкого пожара. Воздух стал нестерпимо горьким. Кровь тревожно стучала в висках, и, что самое скверное, перед глазами Муси опять зароились искрящиеся круги. «Только бы не потерять сознания! Ведь ребята тоже из-за меня остановятся, и тогда…»

– Скорее, скорее! – торопил Николай.

Ловкая фигурка Толи то исчезала в ленивых клубах дыма, уже наполнившего канаву, то неясно маячила среди них, наконец будто и вовсе растаяла. Муся поняла, что отстает. Сквозь порывистый шум ветра уже доносились зловещий шелест, треск и приглушённое шипящее гуденье. Ветер стал таким горячим, будто дул из печи. Дышать было трудно, и казалось, что вместо воздуха в лёгкие вливается горький, полынью настоенный кипяток. Где-то сзади раздался голос Николая:

– Нагибайся ниже, к земле!

Под ногами чавкала вода. Муся нагнулась. Тут, над влажным слоем торфа, дышалось легче. Пробегая мимо лужицы, девушка зачерпнула горсть воды и плеснула себе в лицо. Затем она сорвала с головы марлевый платок, намочила его, приложила ко рту. Дышать стало не так горько, но бежать уже не было сил. И она, низко согнувшись, пошла шагом.

– Дыши сквозь мокрую тряпку, легче! – крикнула она Николаю.

– Теперь недалеко. Я по карте помню, тут скоро лес, – ответил он.

Пожар уже перерезал им дорогу. Горящие ветки, поднятые токами раскалённого воздуха, перебросили пламя через канаву. Целые тучи искр летели над головой партизан, тлеющая торфяная крошка точно булавками колола лицо. Теперь путники двигались по канаве, как по узкому коридору, перерезавшему горящее болото. Душный жар дышал на них с обеих сторон, одежда дымилась.

Муся почувствовала, что задыхается. Мокрый платок уже не помогал. Вовсе обессилев, она опустилась на дно канавы и несколько секунд лежала, неподвижно прижимаясь щекой к влажному торфу, вдыхая пахнущую прелью прохладу. Это вернуло ей сознание.

Над ней склонился Николай. Закопчённое, потное лицо его было страшно. Но в глазах, по-прежнему голубых и чистых, девушка увидела ту же трезвую, спокойную волю, какой её всегда поражал Рудаков. Партизан что-то кричат. Она не разбирала слов, но догадывалась, что он убеждает её подняться. Все гудело и кружилось, но голубые глаза спокойно и требовательно смотрели на неё.

– Милый, беги! – прошептала она. – Бегите… бросьте меня… Спасайте это… в мешке.

– Не говори глупостей! – сердито сказал Николай. Охватив девушку за талию, он поднял и поставил её на ноги. Подтолкнул: – Иди!

К удивлению своему, Муся пошла. Впрочем, шла она теперь уже почти бессознательно. Земля под ней покачивалась, как доска качелей, и Мусе казалось, что вот-вот она соскользнёт с неё и полетит в пропасть. И все же она шла и шла, подчиняясь сильной, поддерживающей её руке.

Из тьмы впереди вдруг донёсся предостерегающий крик Толи. Не то в бреду, не то наяву девушка почувствовала, что земля действительно выскользнула у неё из-под ног и что сама она куда-то стремительно падает.

Острая боль в ноге, и все закрылось плотной и тёплой мглой.

3

Сначала Муся услышала знакомые голоса.

– Ой, ёлки-палки, смотри, смотри – на нас идёт!.. Вон по вершинам. Бежим!

– Куда? Нужно определить направление.

Девушка почувствовала, что она как бы парит в воздухе. Тупая боль жгла, ногу где-то повыше колена. Открыв глаза, Муся увидела совсем рядом лицо Николая и поняла, что он держит её на руках. Волосы у партизана были опалены; пот струился по его лицу, оставляя на закопчённой коже розовые извилистые дорожки; растрескавшиеся губы были полуоткрыты. Юноша тяжело дышал.

– Ты заметил, куда бегут звери?

– Да туда же, туда, вон белки верхом пошли… Вон, вон… видишь?

Муся жадно вздохнула полной грудью. Хотя и здесь, в лесу, под высокими соснами, дым кипел и бурлил, точно в котле, воздух показался ей необычайно чистым, прохладным и вкусным. Вливаясь в лёгкие, он освежал, как ключевая вода.

– Очнулась?

Николай радостно вздрогнул и крепче прижал её к себе.

Подгоняемый и раздуваемый ветром, огонь словно катился по вершинам деревьев, переползая и перепрыгивая с одного на другое. Ели загорались, как свечи, сосны вспыхивали с рёвом, точно смоляные факелы. Пламя медленно стекало по ветвям, по коре сверху вниз. Что-то первобытное, неотвратимое, перед чем человек чувствует себя бессильным, было в этой наступающей стене огня. Два каких-то рыжих зверя выскочили из кустов, наткнулись на партизан и скрылись в чаще леса.

– Бегом! – хрипло крикнул Николай и бросился за ними следом.

Только этот большой и сильный человек мог так легко нести Myсю, прыгая через кочки, как лось продираясь сквозь кусты. Страх вместе с дымом и рёвом пламени остался позади. С Николаем ничего не страшно. Чтобы удобнее и легче было ему её нести, Муся обхватила его шею, прижалась к нему. Ветки стегали её по спине, цеплялись за одежду, будто хватали и пытались задержать. Дым понемногу редел, дышать становилось легче.

Вдруг Толя, бежавший впереди, остановился с таким видом, точно его что-то ударило по голове.

– Мешок… – едва слышно прошептал маленький партизан. – Я забыл мешок.

– Где? – спросил Николай.

И Муся почувствовала, как он весь вздрогнул.

– Там, где сейчас стояли.

Мгновение все трое со страхом смотрели, как вдали, настигая их, прыгает по вершинам деревьев пламя. Пожар ещё шёл верхом.

– Спасай её! – крикнул Толя.

Он резким движением надвинул фуражку на уши и кинулся обратно, туда, где в кипении сизого дыма пламя медленно, как расплавленная смола, стекало вниз по коре высоких сосен.

– Бегите! – донёсся голос маленького партизана из дымной мглы, в которой он сразу точно растворился. И снова, уже издали, донеслось: – Бегите! Слышите! Я догоню-ю-ю!

Николай хотел было броситься вслед за ним но Муся… Как быть с ней? Ведь ей же одной не двинуться с места. Но колебался он только мгновение.

Ещё крепче прижав к себе девушку, Николай во весь дух кинулся прочь от быстро надвигающегося лесного пожара.

Даже не замечая тяжести ноши, не чувствуя, как висевший за плечами автомат бьёт его по спине, партизан нёсся через кочки и пни туда, куда устремлялись зверьё и птицы.

Муся замерла. Она видела, как по пятам с глухим, угрожающим рёвом движется огненный фронт. Иногда под ударами ветра пламя делало по вершинам деревьев скачок и настигало их. Огненные костры, занимаясь над головой, осыпали их шелестящими тучами горевшей хвои. Муся крепче прижималась к сильному плечу. Иногда огонь как бы в раздумье останавливался перед какой-нибудь лесной полянкой. Густой вал дыма оставался позади. Николай переводил дух. Тогда мысль девушки устремлялась назад, к маленькому вихрастому человеку, что так отважно бросился в дым и пламя. Все существо её рвалось к нему на помощь. Если бы были силы!

Горящие с рёвом вершины деревьев, силуэты несущихся зверей – все это походило на кошмар, в котором что-то необъяснимо страшное настигает вас из тьмы. И с той же непоследовательностью, какая бывает в кошмаре, перед беглецами разом открылась болотистая низина, а за ней – ровная гладь озера с небольшим островом, накрытым пестрой шапкой тронутого осенью лиственного леска, опушённого по краям ярко-зелёным кудрявым тальником. С озера пахнуло влажной прохладой.

Николай дышал, как загнанная лошадь. Сердце точно увесистым кулаком колотило в грудную клетку. Он еле стоял. Земля под ним покачивалась. И все: зеленоватое равнодушное небо, яркая зелень кустов, холодная гладь чистой воды – плыло в красноватых кругах.

А пламя лесного пожара, кутаясь в бурно клубящиеся облака дыма, уже подступало к озеру. Оно уже трещало и жадно подвывало в кустах опушки; синевато курясь, бежало по высохшему мху кочек. Судорожно поводя ветвями, начинал тлеть серый ольшаник. Возле Николая, дрожа тонким мускулистым телом, стоял дикий козёл. Осмотревшись, он сделал пружинистый скачок и ринулся вниз, в камыш, увлекая за собой двух самок, вырвавшихся из-за кустов. Николай бросился за ними. Стены камыша обступили его, под ногами зачавкала вода. Партизан продолжал двигаться по проложенному зверьём пути, пока камыш не расступился и ноги не ощутили твёрдую почву. Отсюда начиналась острая и узкая песчаная коса. Рассекая озеро, она тянулась к острову, отделённому от неё лишь небольшой протокой. Дикие козы уже переплыли протоку и, вырвавшись на пляжик, кинулись в заросли тальника.

Двигаясь по их следу, Николай думал лишь о том, чтобы не споткнуться, не уронить Мусю, теперь казавшуюся ему необычайно тяжёлой. Он плохо различал, что происходит вокруг.

Но Муся, которую чистый и влажный озёрный воздух окончательно привёл в себя, видела, как в прибрежных камышах металось зверьё, согнанное сюда лесным пожаром, видела, как на берег, вывалив языки и поджав хвосты, выскочило несколько волков, которых она приняла сначала за собак-овчарок. Тяжело поводя вспотевшими боками, волки принялись было совсем по-собачьи лакать воду, но самый крупный из них бросился к косе и увлёк за собой остальных.

Волки обогнали Николая, но страха Муся не почувствовала. Было лишь удивление. Не испугалась она и тогда, когда, тяжело дыша, с астматическими хрипами, пронёсся по кромке косы огромный чёрный кабан, косивший на людей маленьким, злым, заросшим жёсткой шерстью глазом.

Но вот наконец и остров, кусты. Зелёный тальник больно хлещет по лицу. Николай делает несколько нетвёрдых шагов и, вдруг покачнувшись, начинает оседать. Последним усилием он опустил Мусю на траву и сам свалился тут же. Рука его никак не может найти и расстегнуть пуговицы гимнастёрки.

Муся расстегнула партизану ворот и вскочила, чтобы сбегать за водой, но тут же со стоном опустилась на землю. Жгучая боль в колене или чуть выше его пронзила её. Девушка посмотрела на свою левую ногу и с удивлением увидела, что стёганная ватой штанина вся почернела и заскорузла. Что-то скверное случилось с ногой. Девушка беспомощно огляделась. Полное безлюдье. Пожар уже подступил к озеру. Густо чадя, пылают на берегу серые заросли ольшаника. Горящие ветки, подброшенные пожаром высоко в воздух, падают и с шипеньем гаснут в воде. Головы спасающихся от огня зверей то там, то тут бороздят холодную гладь.

Николай пошевелился, начал дышать ровней.

– Ёлка там… Стрельни… Посигналь ему! – с трудом говорит он Мусе, не поднимая головы.

Но в это время где-то недалеко слышится короткая очередь. Муся и Николай замирают. Вдруг с шумом раздвигаются кусты тальника, из яркой зелени появляется чёрное, лоснящееся лицо маленького партизана. В руках у него автомат.

– Ух, и кабанище здесь! Здоровенный – ужас!

Толя с облегчением сбросил на траву тяжёлый мешок. Приподнявшись с земли, Николай пощупал кожух его автомата. Он был ещё тёплый.

– В кого стрелял?

– В кабана. Целую очередь ему в спину врезал – он хоть бы что! Ушёл…

С мальчишеским бахвальством, пренебрежительно пнув ногой спасённый мешок, Толя устало докладывает:

– Еле нашёл его в дыму. Вот грузный, черт! Там что в печке, верь слову… Заяц на меня налетел, чуть с ног не сбил… Ой-ой-ой!

Толя вдруг вскочил и с воплями страха и боли начал бить себя по бёдрам, точно стараясь стряхнуть ядовитых, опасных насекомых. Потом он сорвался, бросился вниз под берег, и тут же послышался судорожный плеск воды. Вернулся он несколько смущённый.

– Вот черт! От пожара убег и чуть здесь не зажарился. Вдруг как меня куснёт… Ай-яй-яй… насквозь прожгло… – Он с сожалением рассматривал две большие дыры, прогоревшие на стёганых шароварах. – А ведь мне вчера Кащей Бессмертный со склада совсем новенькие выдал… Штаны-то какие были!

Толя чуть не плакал. Его искреннее горе после только что пережитых опасностей и бед было так комично, что на чёрное от копоти лицо Муси помимо воли выползла улыбка.

Несколько минут все трое сидели молча, наслаждаясь свежим воздухом, неподвижностью, тишиной. В самой этой тишине было нечто гипнотизирующее, успокаивающее, бесконечно дорогое всем троим. Долго никто не смел нарушить тишину.

Николай вдруг спохватился:

– Муся, а как нога?

– Очень болит, очень… Что с ней?

– Ёлки-палки, что… Вы же в торфяной карьер ссыпались. Там машина какая-то стояла вроде плуга. Об эту машину как треснулись… Вот что…

Николай стал перед девушкой на колени, осторожно приподнял и ощупал её левую ногу.

– Кость не размозжило? – тихо спросил Толя.

– Как будто цела. Бинт есть?

– А то нет! У меня все есть…

Пока Толя, вымыв предварительно в озере руки, разорвал ниткой пропитанную парафином бумагу индивидуального пакета, Николай острым штурмовым ножом вспорол штанину. Сбегали за водой, смыли запёкшуюся кровь. Коленка посинела и распухла, но сгибалась. Чашечка, невидимому, осталась цела. Рана выше колена была небольшая, но, видимо, задела какой-то сосуд. Кровь ещё бежала тугим пульсирующим родничком.

Толя и здесь оказался молодцом. Пока Николай плескал из пузырька прямо в рану дезинфицирующую жидкость, мальчик намочил полотенце, сделал из него плотный жгут и перехватил им ногу повыше раны. Жгут был наложён так ловко, что родничок крови перестал биться и постепенно иссяк.

– Видал медицину? – хвастливо произнёс маленький партизан, довольно потирая руки.

Николай осторожно приподнял раненую ногу девушки и, положив её себе на колено, стал туго бинтовать. Муся застонала. Николай испуганно отдёрнул руки.

– Ничего, ничего, бинтуй.

В серых глазах девушки испуг сменился тихой радостью. Слабой рукой она прикоснулась к путаным волосам Толи и прошептала:

– Милые, милые вы мои!

Затем взгляд девушки остановился на лице Николая, закопчённом, пятнистом от сажи и ожогов. Опалённые брови и ресницы белели на нем, как пух. Уловив этот взгляд, партизан почувствовал вдруг, что ему неловко оттого, что он держит у себя на колене стройную, мускулистую ногу девушки. Руки, обёртывавшие ногу бинтом, задрожали. Муся, мгновение назад не ощущавшая ничего, кроме благодарности к двум своим друзьям, тоже вдруг застыдилась, покраснела и, скрипнув от боли зубами, сняла раненую ногу с колена Николая. Скаточка не размотанного бинта вывалилась у него из рук и, разматываясь, упала на траву.

– Тоже мне санитар! – пренебрежительно фыркнул Толя и, ловко действуя своими худенькими, непропорционально длинными руками, быстро закончил перевязку.

Потом, когда они собрались идти, чтобы пробраться вглубь лесистого островка, Муся взбунтовалась и запретила Николаю нести её на руках. Пришлось наскоро из плащ-палатки и двух берёзовых жердей мастерить носилки.

Лесной пожар постепенно окружал озерко, замыкая вокруг него кольцо огня и дыма. Огромными кострами полыхали вершины деревьев. Пламя ползло по траве, по кочкам, плясало в курчавом кустарнике. Бурые смерчи огня и дыма, взвиваясь в небо, в опрокинутом виде отражались в гладкой воде. Казалось, и вода пылает все тем же мрачным, красным огнём.