Текст книги "Малый ледниковый период. Как климат изменил историю, 1300–1850"

В 1739 году дожди и холода в Британии нанесли значительный ущерб зерновым культурам, из-за чего сбор урожая был отложен. На севере Англии «пропало очень много пшеницы и бóльшая часть ячменя»[167]167
  Источник многих данных в этом разделе: John D. Post. Food Shortage, Climatic Variability, and Epidemic Disease in Preindustrial Europe. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1985. Цитата со с. 58. См. Также: F. Neman. Hunger in History: Food Shortages, Poverty and Deprivation. Cambridge, Mass.: Blackwell, 1990.


[Закрыть]. Английские цены на зерно в 1739 году на 23,6 % превысили скользящее среднее значение за 1731 год. Отчасти это произошло из-за плохих урожаев, особенно на западе, где пшеница пострадала от сентябрьских бурь. По тем же причинам на большей части Западной Европы очень поздно созрели хлеба и виноград. Сбор зерновых на западе Швейцарии начался не раньше 14 октября – за период с 1675 по 1879 год подобное случалось лишь дважды. В конце октября льды остановили судоходство на Балтике, а к 1 ноября в Германии замерзли реки. На Темзе навигации не было с конца декабря до конца февраля. Свирепые штормовые волны, ветры и дрейфующие льды выбрасывали на мель лихтеры и баржи. Льды на Балтийском море соединили шведский Стокгольм с финским Або[168]168
  Ныне Турку. – Прим. пер.


[Закрыть]. Плуги крестьян гнулись о твердую, как камень, почву. Из-за того, что несколько недель не удавалось приступить к пахоте, урожайность озимых во многих местах значительно снизилась.

Даже в домах невозможно было укрыться от холода. В начале января 1740 года ударили беспощадные морозы. В добротных отапливаемых домах некоторых зажиточных горожан температура упала до 3 °C. Мало кто из бедняков мог позволить себе уголь или дрова. Они тряслись от холода в бараках и лачугах, прижимаясь друг к другу в попытках согреться и иногда замерзая насмерть. Еще хуже было положение городских бродяг: идти им было некуда, а плохо развитая система церковной благотворительности от них отвернулась. Газета «Лондонский проспект» писала: «Толпы обездоленных ныне заполнили улицы, приводя нас в ужас; многие из них не имеют законного места жительства, не получают помощи от церкви; но все же они наши братья и не должны умирать от голода, а бесчеловечные негодяи гоняют их, как стадо, от одного прихода к другому, оставляя без всякой поддержки»[169]169
  Там же. P. 60.


[Закрыть]. Эдинбургская газета «Каледонский вестник» отмечала: «Это самый сильный мороз, когда-либо виденный или зарегистрированный в этой части света; из-за пронзительного ветра с Новой Земли несчастные торговцы не могут работать… и цены на еду растут так же, как и на уголь»[170]170
  Post. Food Shortage, Climatic Variability, and Epidemic Disease. P. 62.


[Закрыть].

Томас Шорт точно подвел итоги 1740 года: «Из-за двух последних суровых зим состояние бедняков в стране было жалким: нужда и нехватка продовольствия, недостаток товаров и денег»[171]171
  Там же. С. 63.


[Закрыть]. Тысячи людей погибали не столько от голода, сколько от вызванных им болезней и от невыносимого холода.

К 1740 году инфекционные заболевания, такие как бубонная чума, уже не были основной причиной смертей в Западной Европе. Рост смертности в голодные годы был обусловлен главным образом плохим питанием, ослаблявшим иммунную систему, или условиями жизни, вынуждавшими людей тесно контактировать, что способствовало распространению инфекций. В XVIII веке как в селах, так и в городах Европы царила крайняя антисанитария. Перенаселенные местности, отчаянная нищета и ужасные жилищные условия всегда представляли собой идеальную среду для заразных болезней, особенно когда люди были истощены голодом. В доиндустриальной Англии, например, смертность значительно возрастала в периоды сильной жары или холодов[172]172
  Там же. С. 73–74.


[Закрыть].

Большинство этих смертей случалось не из-за длительного воздействия низких температур, которому часто подвергаются моряки и люди, работающие на открытом воздухе, а из-за гипотермии. Когда человек замерзает, его кровяное давление повышается, пульс учащается, и пострадавший постоянно дрожит, рефлекторно вырабатывая тепло путем сокращения мышц. Возрастает потребление кислорода и энергии, а теплая кровь в первую очередь приливает к жизненно важным органам. Сердце работает из последних сил. Когда температура тела опускается ниже 35 °C, дрожь прекращается. При дальнейшем понижении температуры падают давление и пульс. В конце концов человек умирает от остановки сердца.

От гипотермии в основном умирали пожилые или очень молодые люди, оказавшиеся в ситуации, когда было невозможно поддерживать нормальную температуру тела. Переутомление, вялость и недоедание ускоряли процесс. В 1740 году лишь в немногих домах Европы было хоть что-то похожее на нормальную систему обогрева. Даже в наши дни старики умирают от гипотермии в домах без центрального отопления, когда температура в них опускается ниже 8 °C. В 1960–70-х в Великобритании по этой причине умирало до 20 тысяч человек в год: почти все они были преклонного возраста и плохо питались. В 1740 году условия были несравнимо тяжелее – даже в лучших домах тепло было лишь рядом с печью или камином. В газетах того времени встречалось много историй о гибели от «жестоких морозов»[173]173
  Там же. С. 279.


[Закрыть].

В то же время резкие перепады температуры приводили к распространению бронхитов, пневмоний, инфарктов и инсультов. У пожилых людей снижена способность к терморегуляции, а термический стресс снижает и устойчивость к инфекционным заболеваниям. Лондонская статистика смертности за первые пять месяцев 1740 года показывает рост числа зарегистрированных смертей на 53,1 % по сравнению с аналогичным периодом предыдущего года. Детализация данных об умерших говорит о приросте во всех возрастных группах, причем наибольший (более 97 %) наблюдался в группе старше 60 лет.

Многие умирали от голодной диареи – расстройства, возникающего в результате длительного недоедания и патологических изменений кишечника, которые приводят к нарушению водно-солевого баланса в организме. Диарея часто начиналась после того, как человек съедал гниющую падаль или еще что-то неудобоваримое. Поскольку голод не прекращался, больные продолжали терять жидкость и худели, пока не умирали в состоянии крайнего истощения. Голодная диарея была обычным явлением в нацистских концлагерях времен Второй мировой войны. Длительное недоедание часто становится причиной так называемого кровавого поноса, когда в водянистом стуле больного появляется кровь.

Циклы холодных, дождливых и засушливых лет с частыми неурожаями напрямую влияли на здоровье людей. Любая серьезная проблема с продовольствием серьезно сказывалась на сельских и городских общинах, и тысячи бедняков оставались на попечении несовершенной системы социальной защиты XVIII века. Голодающие часто покидали свои дома и деревни, заполняя больницы и ночлежки, где царила чудовищная антисанитария. Очагами инфекции также были переполненные тюрьмы и жилища, используемые для постоя солдат. Там вспыхивали эпидемии сыпного, брюшного и возвратного тифа, особенно в холода, когда изможденные люди жались друг к другу в тесных каморках, чтобы согреться. Когда нищие умирали или продавали свой скарб, их одежда и даже нижнее белье переходили к другим хозяевам вместе с заразой.

Распространению тифа способствовали безработица, голод и война. Страшная эпидемия разразилась в Плимуте на юго-западе Англии в начале 1740 года и достигла пика в летние месяцы. К 1742 году болезнь расползлась по всей стране. Сильнее всего пострадал Девоншир на западе. Врач Джон Хаксем, наблюдавший эпидемию своими глазами, писал: «Гнилостные лихорадки продолжались долго… были весьма обычны среди людей низшего класса… Некоторые из них сопровождались плевритом и губили больных гораздо быстрее». Другой врач, Джон Баркер, объяснял эпидемию плохой погодой и неурожаями, точно такими же, как и во время вспышки зимой 1684/85 года[174]174
  Там же. С. 295.


[Закрыть]. От брюшного и сыпного тифа погибли сотни бедняков в графстве Корк и в других районах на юге Ирландии, а также в Дублине.

Даже в обычные времена бактериальная дизентерия, которая легко передается через грязные руки, плохую воду или зараженную пищу, была типична для Европы XVIII века. Голод лишь усугубил и без того высокую смертность среди неимущих слоев. Во время продовольственного дефицита, когда люди покидали свои дома, а стандарты личной гигиены падали, заболеваемость резко возрастала. Во время длительных летних засух 1740–1741 годов возбудители дизентерии разносились с пылью.

Томас Берт, английский джентльмен, путешествовавший по Шотландии в 1741 году, так комментировал плачевное состояние маленьких детей: «Эти бедные создания по большей части страдают тем недугом [диареей], от которого некоторые не могут избавиться с младенчества до старости. Я видел, как они выходят из хижин холодным ранним утром, совершенно голые, и приседают на корточки, как псы на помойке (если прилично использовать такое сравнение)»[175]175
  Там же. С. 210–211.


[Закрыть]. Ситуацию усугубляло и то, что выгребные ямы находились рядом с жилищами и микробы вновь просачивались в почву, заражая землю. Кроме того, нечистоты использовались в качестве удобрения для полей.

В этих условиях десятки тысяч людей должны были погибнуть от массового голода 1740–1741 годов, как это случилось в 1315 году. Но на сей раз главными убийцами стали холод, социальные проблемы и связанные с ними эпидемии. В некоторой степени тяжесть положения была смягчена решительным разрывом оков натурального хозяйства.

* * *

Каждый раз, посещая Национальную галерею в Лондоне, я на мгновение задерживаюсь перед «Портретом четы Эндрюс», написанным в 1751 году Томасом Гейнсборо. Молодой сквайр в щегольской треуголке опирается на садовую скамейку, под мышкой у него кремневое ружье, а у ног преданная собака. Его жена безмятежно сидит рядом в легком летнем платье. Но мое внимание всегда привлекает гармоничный сельский пейзаж на заднем плане: плавные холмы Суффолка, аккуратно сложенные на поле снопы, ровные борозды, деревянная изгородь, за которой на зеленой лужайке пасутся тучные овцы, и загон с коровами. Мы видим аграрную утопию, странным образом обходящуюся без жнецов, пастухов, возчиков и десятков других тружеников, создавших этот плодородный ландшафт. Картина олицетворяет глубокие изменения в сельском хозяйстве Англии XVIII века[176]176
  По случайному совпадению после написания этого раздела я пролистал работу Charles More «The Industrial Age: Economy and Society in Britain 1750–1995» (2^nd ed. London and New York: Longman, 1997), где та же картина рассматривается в контексте сельского хозяйства. Любопытно, что она вызвала одинаковую реакцию у археолога и у историка!


[Закрыть].

Эндрюсы были зажиточными помещиками-джентри, одной из 20 тысяч семей, владевших примерно тремя четвертями английских сельскохозяйственных угодий. Оставалось еще довольно много небольших ферм, площадью менее 40 га, но их число в XVIII веке сократилось. Процесс огораживания и создания более обширных хозяйств закономерно набирал обороты, и остановить его было невозможно. Открытые поля постепенно исчезали, и сельские пейзажи Англии обретали свой современный вид. Средневековый фермер обычно выращивал исключительно злаки, оставляя животноводство общинам, живущим рядом с естественными пастбищами. Огороженные хозяйства, находившиеся в руках грамотных собственников (все чаще – крупных землевладельцев) сочетали производство зерна с животноводством, культивируя также кормовые растения, чтобы животные были сыты в течение зимы. Книги и информационные бюллетени, такие как «Собрание писем об улучшении земледелия и торговли» Джона Хоутона, появившееся между 1691 и 1702 годами, помогали преодолеть старые предрассудки и распространить новые идеи. Влиятельные заинтересованные лица, включая научную элиту Лондонского королевского общества, поддерживали стремление к росту производства продовольствия и созданию крупных сельскохозяйственных предприятий.

Коммерческое земледелие возникло в наименее загрязненных регионах, таких как Восточная и частично Западная Англия, где никогда не была распространена система открытых полей, а фермы находились в относительной близости от городов – Бристоля, Лондона и Нориджа. Стимулами к переменам стали потребности городских рынков и растущий экспорт через Северное море. Пшеница и солодовый ячмень для пивоваров отправлялись из портов Восточной Англии в Голландию, а обратно те же корабли возвращались с семенами клевера и репы.

Аграрную революцию возглавляли прогрессивные землевладельцы. Их эксперименты и впечатляющие результаты, основанные на недавних достижениях, привлекали всеобщее внимание. Землевладелец Джетро Талл благодаря своим новаторским идеям заслужил репутацию «лучшего мелиоратора». Талл управлял фермой Хаубери близ Кроумарша в Оксфордшире, а позднее – преуспевающим хозяйством Шелбурн в Беркшире. Невзирая на недоверие со стороны своих работников и консервативных соседей, он упорно старался повысить плодородность почв, особенно после поездки на юг Франции, где ознакомился с методами тамошних виноградарей. «Чем больше железа даешь корням, тем лучше урожай»[177]177
  Талл имеет в виду необходимость часто рыхлить почву мотыгами. – Прим. пер.


[Закрыть], – писал он в работе «Конно-мотыжное земледелие», опубликованной в 1731 году[178]178
  John Walker. British Economic and Social History 1700–1977, 2^nd ed. revised by C. W. Munn. London: Macdonald and Evans, 1979. P. 79. О неприятии новых методов в Британии см.: Frank O. Darvall. Popular Disturbances and Public Disorder in Regency England. London: Oxford University Press, 1934. Более сложный анализ: E. P. Thompson. The Making of the English Working Class. London: Longmans, 1965.


[Закрыть]. Талл пропагандировал глубокую вспашку почвы, ее тщательное переворачивание и очистку, посев семян ровными рядами и использование конной мотыги для прополки междурядий.

Современник Талла, виконт Таунсенд по прозвищу Репа, владел поместьем Рейнем в Норфолке. Таунсенд был государственным деятелем, но из-за конфликта с шурином, влиятельным министром сэром Робертом Уолполом, оставил политику ради сельского хозяйства. Он перенял старинную норфолкскую практику мергелевания, при котором в почву добавляется смесь известняка и глины. Таунсенд питал страсть к репе: он засевал ею обширные поля, чередуя с пшеницей, ячменем и клевером в знаменитом норфолкском четырехпольном севообороте. Он продавал пшеницу для выпечки хлеба, ячмень для пивоварения, кормил животных репой и сушеным клевером. Его методы обрели популярность и вскоре были внедрены его соседями – прежде всего потому, что обеспечивали запасы кормов для скота на зиму, избавляя хозяев от необходимости забивать осенью бóльшую часть стада.

Многие землевладельцы, разумеется, никогда не слышавшие о генетике, пытались улучшать породу скота, опираясь на опыт предыдущих поколений. Роберт Бейкуэлл из Дишли-Грейнджа, Линкольншир, был одним из таких экспериментаторов и при этом охотно популяризировал собственные достижения. Он вел родословные своих животных и отбирал отдельных племенных особей с теми характеристиками, которые хотел сохранить. Бейкуэлл разводил овец с густой шерстью, сильных лошадей-тяжеловозов из Голландии и длиннорогих коров, которые давали мало молока, зато мясо их было превосходным. Немало фермеров посещали его пастбища и перенимали его методы.

Несмотря на весь интерес к новшествам, изменения происходили медленно, особенно в районах с тяжелыми почвами. Средств для оплаты обременительных расходов, связанных с огораживанием, не хватало, фермеры были людьми консервативными, и даже крупные поместья оказались отрезанными от ближайших рынков. К тому же приемы, успешно применявшиеся в одном месте, не всегда давали результат даже в нескольких километрах от него, где состояние почв было иным. Тем не менее новые веяния постепенно распространились, во многом благодаря Артуру Юнгу, одному из величайших английских авторов того времени, писавших об аграрной культуре[179]179
  Артур Юнг уникален тем, что, по сути, сам создавал надежные исторические источники. Читая работы Юнга, невозможно не восхититься его наблюдательностью. Его двухтомный труд «A Course in Experimental Agriculture», опубликованный в Лондоне в 1771 году, представляет собой истинный шедевр.


[Закрыть]. Сам Юнг не был фермером, но он много путешествовал и делился своими наблюдениями в серии книг, к которым люди часто обращались за советами. В то время как французская аристократия смотрела на свои земли лишь как на источник дохода, многие английские дворяне глубоко интересовались сельским хозяйством. Юнг адресовал свои труды именно этим джентльменам и утверждал, что для увеличения запасов продовольствия необходимо огораживание, чтобы наилучшим образом использовать доселе непродуктивные леса, пустоши и взгорья, а также открытые поля и общинные участки. Он резко критиковал мелких фермеров за их консерватизм, невежество и пренебрежительное отношение к земле, способной приносить немалую прибыль. Самодостаточные деревенские общины с их «ленивыми, вороватыми людьми» – то есть крестьянами, ведущими натуральное хозяйство – были лишними в новой аграрной экономике.

В ходе масштабного процесса огораживания неизбежно поглощалось множество мелких ферм, на сей раз уже не по взаимным соглашениям, а в соответствии с актами парламента, принятыми в интересах крупных землевладельцев[180]180
  «Парламентскому огораживанию» посвящено множество работ. Хороший источник для знакомства с темой: Michael Turner. Enclosures in Britain 1750–1830. London: Macmillan, 1984.


[Закрыть]. В период между 1700 и 1760 годами процесс охватил 137 000 га земли, бóльшая часть из которых была огорожена после 1730 года. Еще больше земель было огорожено в конце века. Общинные участки, неогороженные или неиспользуемые пастбища исчезали под натиском нового мира, где давно не было места феодалу – хозяину манора, а землевладельцы и фермеры-арендаторы нанимали работников для обработки полей. К 1865 году, когда огораживание было законодательно запрещено, в общественной собственности находилось всего лишь около 4 % британской земли.

Социальные издержки огораживания были огромны. Общинные земли когда-то кормили десятки тысяч бедняков из маленьких деревень, которые держали свиней и крупный рогатый скот, «тощих заморышей, не годных ни на дойку, ни под ярмо»[181]181
  Trow-Smith. Society and the Land. P. 103.


[Закрыть]. Артур Юнг приводил в пример Блофилд в Норфолке, где 30 семей сквоттеров содержали 23 коровы, 18 лошадей и других животных всего на 16 га земли (площадь общинных земель составляла 280 га). Теперь, когда таких земель не стало, этим людям пришлось выбирать между крайней нищетой в родных деревнях и миграцией в крупные города в поисках работы на фабриках. Тысячи выходцев из семей бедных фермеров всего лишь меняли одну форму жалкого существования на другую, во власти работодателей. Многие землевладельцы были довольны высоким уровнем безработицы, поскольку это гарантировало низкие расходы на оплату труда в аграрном секторе. Сельская беднота практически превратилась в отдельный человеческий вид «низшего порядка». Когда звучали предложения выделить хоть немного земли сельскохозяйственным рабочим, это воспринималось как непозволительное расточительство. Во многих частях Британии жалование батраков едва позволяло им не умереть с голоду, даже с учетом бесплатного жилья и натуральной оплаты, а также помощи домочадцев, подрабатывавших рукоделием или сбором хвороста. Мало кто из лендлордов пытался улучшить нездоровые условия жизни своих арендаторов, лишенных «всякой возможности для рационального ведения хозяйства, выращивания кормов и внесения удобрений»[182]182
  Там же. С. 101.


[Закрыть].

К 1780 году в Англии, в отличие от Дании, Швеции, Пруссии и послереволюционной Франции, немногие из сельских тружеников владели землей. Девяносто процентов ее обрабатывалось арендаторами – основными нанимателями временной рабочей силы. Батраки жили в ужасных условиях. Публицист и реформатор Уильям Коббет писал в книге «Загородные прогулки» (1830): «Я никогда не видел человеческого несчастья, равного этому, даже среди свободных американских негров»[183]183
  Там же. С. 41.


[Закрыть]. Уровень жизни среднего английского батрака в 1800 году был ниже, чем у большинства сегодняшних земледельцев третьего мира, кормящихся натуральным хозяйством. Грязный, одетый в лохмотья, едва выживающий на хлебе, сыре и воде, деревенский работник из Британии XVIII–XIX веков был далек от образа симпатичного румяного селянина, столь любимого художниками и производителями праздничных открыток. Роберт Троу-Смит пишет: «Если где-то в деревнях того времени и встречались веселье, чистота и здоровье, то это была победа страдающих людей над обстоятельствами»[184]184
  Там же. С. 138.


[Закрыть]. Занятость была в лучшем случае сезонной, но даже эти рабочие места значительно сократились с внедрением механических молотилок.

К середине XVIII века Британия уже не была строго иерархическим обществом, где главную роль играло происхождение. Теперь все решало владение собственностью. Общество стало более «текучим»: обычным делом стали вертикальная мобильность и браки между землевладельческой знатью и городской буржуазией. Помещики перестали быть закрытой кастой. Это резко контрастировало с Францией, где аристократ, занявшийся коммерцией, мог лишиться дворянских привилегий, за исключением тех случаев, когда эта деятельность признавалась отвечающей национальным интересам. В Британии быстро стирались юридические различия между рангами ниже пэра и размывались границы между городом и деревней. Однако более половины населения составляли «бедняки» – мелкие лавочники, мастеровые, ремесленники, рабочие, солдаты и матросы, бродяги и нищие, у которых не было достаточных сбережений на случай неурожая или на старость. Им приходилось рассчитывать на благотворительность или воровать, чтобы выжить, и потому они представляли особую опасность для закона и порядка[185]185
  Этот сложный вопрос рассматривается в: Wilson. England’s Apprenticeship 1603–1763. Chapter 1.


[Закрыть].

Сложные и до сих пор малоизученные системы обратной связи, объединявшие разные направления нового сельского хозяйства, ухудшающийся климат на пике малого ледникового периода, экономические и социальные условия, подготовили Британию к промышленной революции. Помимо очевидных связей, существовали и скрытые. Еще в 1664 году священник из Сомерсета по имени Ричард Эберн призывал к массовому переселению в колонии – по 16 тысяч человек ежегодно – как решению проблемы роста количества бедняков. Столетие спустя население Британии значительно выросло, обострилась проблема безработицы и нехватки земли. Все большее число ремесленников и сельских работников в качестве пути к новой жизни выбирали эмиграцию, ручеек которой превратился в мощный поток в XIX веке, когда пароходы и железные дороги сделали возможными перевозки огромного количества людей. Десятки тысяч батраков ехали в Северную Америку, Австралию, Южную Африку и Новую Зеландию, где доступная земля и упорный труд делали их полноправными фермерами. Последовавшая за этим широкомасштабная расчистка земель серьезно повлияла на содержание в атмосфере углекислого газа, что стало важным фактором глобального потепления, начавшегося в конце XIX века.