Автор книги: Брайан Фейган
Жанр: Прочая образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Изначально доггерами называли небольшие суда, которые использовались для ловли трески на Доггер-банке – крупной песчаной отмели в южной части Северного моря. Их оснастка состояла из прямого паруса на грот-мачте в носовой части и треугольного латинского паруса на кормовой бизань-мачте. Треугольный парус позволял идти круто к ветру, что было важно во время путешествий в Исландию и обратно при преобладающих юго-западных ветрах. Впервые у рыбаков появились надежные суда, обладающие мореходными качествами для плавания в любых морях. Доггеры имели простую конструкцию, и их легко было отремонтировать в любой подходящей бухте. Благодаря им зона трескового промысла расширилась далеко за пределы Северного моря. Конечно, огромное количество моряков гибло в неспокойных водах, но в эпоху низкой продолжительности жизни и суровых условий труда люди без колебаний шли на риск. В морях тонуло так много доггеров и других рыболовецких судов, что у мастеров-корабелов всегда была работа. Вдоль северного побережья Испании целые баскские деревни только и делали, что строили новые корабли.
* * *
Англичане быстро нашли удачное применение своим доггерам. В 1412 году, всего через год после изгнания из Бергена, «рыбаки из Англии» появились у южного побережья Исландии, бросив вызов норвежским и ганзейским монополиям. В 1413 году сюда прибыло уже «тридцать или более» рыбацких судов: англичане обменивали свой товар на скот. Моряки подвергались тяжелым испытаниям. В Чистый четверг 1419 года 25 английских рыболовецких судов были разбиты штормом. «Все люди погибли, а грузы и обломки кораблей были выброшены на берег»[75]75
Wilson. The Iceland Trade. P. 180.
[Закрыть]. Вскоре англичане завоевали столь прочные позиции в торговле исландской треской, что Берген был вынужден смягчить ограничения.
Английские доггеры оказались настолько эффективными, что власти Исландии вскоре пожаловались своим датским хозяевам на чужеземцев, истребляющих популяцию трески. Дания, в свою очередь, направила протест английскому королю Генриху V, который немедленно запретил такие плавания. Об этом было объявлено в каждом порту, несмотря на возражения Палаты общин, заявившей, что, «как хорошо известно», треска покинула свои прежние места обитания у берегов Норвегии. Ни английские рыбаки, ни исландцы, жившие вблизи промысловых районов, не обращали на этот запрет никакого внимания, поскольку торговля приносила огромную прибыль обеим сторонам. Один доггер мог взять на борт десять человек с провиантом на лето и солью для хранения улова – и вернуться с 30 тоннами рыбы. Суда покидали Англию в феврале или марте и при попутном ветре и некотором везении достигали Исландии примерно за неделю. В случае неудачи зимние штормы могли разрушить несколько судов и смыть за борт множество матросов. Добравшись до Исландии, доггеры все лето ловили рыбу на некотором отдалении от берега, лишь изредка возвращаясь домой, чтобы выгрузить улов и пополнить запасы продовольствия. Бесстрашные моряки стойко переносили ледяные брызги и пронизывающие ветры, не имея от них почти никакой защиты. Представьте себе мартовский шторм посреди Атлантического океана, когда вы не можете согреться, потому что боитесь разводить огонь; оказавшись во власти огромных волн, вы непрерывно откачиваете воду, чтобы остаться на плаву; одежда на вас промокла насквозь, а температура воздуха близка к нулевой… Рыбаки привыкли к условиям, которые сегодня кажутся невообразимыми: кто-то должен был удовлетворять спрос на постную пищу.
Рыбу продавали в октябре и ноябре к предстоящему посту. При правильном хранении между слоями соломы сушеное филе не портилось до двух лет. По сути, исландская треска была валютой – гораздо более стабильной, чем золото Индии.
Десятилетиями у английских рыбаков не было конкурентов. Но в 1430-х в промысловых районах появились вездесущие ганзейцы, которые даже начали поставлять треску прямо в Лондон. Вспыхнули баталии и грабежи, а дипломаты обменивались нотами протеста. Исландские воды стали слишком тесными, а запасы трески истощались, в том числе из-за резкого падения температуры морской воды. Самые предприимчивые баскские и английские шкиперы искали новые рыбные места еще дальше в Атлантике.
* * *
Треска в изобилии водилась у берегов Европы, Исландии и Северной Америки. Маршруты норвежских покорителей Севера и Запада в более теплые времена совпадали с ареалом обитания крупных популяций трески. По мере того как паковые льды продвигались на юг, а вода близ Гренландии остывала, треска мигрировала к югу и западу от Исландии, где популяция, по-видимому, была неустойчивой (эти изменения слабо задокументированы). В XV и XVI веках капитаны рыболовецких судов упорно преследовали треску даже далеко на западе.
Рыбаки – скрытные люди, хорошо знающие, что их жизнь зависит от тщательно оберегаемых, передаваемых из поколения в поколение знаний. Эти знания они никогда не доверяли бумаге или чиновникам. Баски были отличными мореплавателями, не боявшимися переходов в 2000 км через Бискайский залив в Северное море и дальше. Они охотились на китов в приполярных водах и следовали за ними на запад, в Гренландию, по маршрутам древних мореплавателей. Еще в 1450 году они побывали в Восточном поселении норвежцев, где были обнаружены их следы, а через некоторое время, вероятно, совершили путешествие на юг вдоль побережья Лабрадора. Там они обнаружили не только китов, но и огромные стаи трески. Слухи о новых рыболовных угодьях и таинственных землях далеко на западе расползались по рыбацким деревням и тавернам и, конечно, доходили до ушей торговцев.
Бристоль, расположенный на юго-западе Англии на реке Северн, стал к 1300 году крупным торговым портом. Его хорошо защищенная гавань занимала выгодное положение на полпути между исландской треской и виноградниками Испании и Франции. Бристоль процветал благодаря торговле до 1475 года, когда Ганзейский союз внезапно запретил местным купцам покупать исландскую треску. К тому времени почтенные жители Бристоля уже были хорошо осведомлены об успехах баскских рыбаков в Атлантическом океане. До них постоянно доходили слухи о далеких западных землях, в том числе о месте под названием Хай-Бразил. В 1480 году богатый таможенный чиновник Томас Крофт и купец Джон Джей послали корабль на поиски Хай-Бразила, чтобы основать там базу для ловли трески. На следующий год Джей отправил еще два корабля – «Тринити» и «Георга». История не сохранила сведений о том, причаливали ли они хоть к какому-то берегу, но корабли возвращались с таким количеством трески, что Бристоль заявил Ганзейской лиге о своей незаинтересованности в переговорах о возобновлении прав на тресковый промысел в Исландии.
Крофт и Джей не сообщали, откуда взялась треска, но слухи все равно распространились. В 1497 году, через пять лет после высадки Христофора Колумба на Багамах, генуэзский[76]76
Вероятнее, венецианский. – Прим. пер.
[Закрыть] торговец Джованни Кабото (Джон Кабот) отплыл из Бристоля на запад. Он искал не рыбу, а северный путь к азиатским плантациям пряностей. Тридцать пять дней спустя Кабот обнаружил скалистый берег, омываемый водами, которые кишели треской. Там же оказалось множество баскских рыболовецких судов. В письме одного итальянца, который посетил Лондон и слышал рассказы о путешествии Кабота, говорится, что «море покрыто рыбой, ее ловят не только сетями, но и корзинами, к которым привязывают камни, чтобы они погружались в воду». В свою очередь, бристольцы с корабля «Матфей» вернулись весьма довольными, поскольку их суда «привезут так много рыбы, что королевство больше не будет нуждаться в Исландии»[77]77
Там же.
[Закрыть].
К 1500 году огромные рыболовецкие и китобойные флотилии ежегодно отправлялись на Большую Ньюфаундлендскую банку. Полвека спустя более 2000 басков каждое лето наведывались к Лабрадору, где они перерабатывали свой улов, прежде чем отплыть домой с осенними западными ветрами. Бристольские корабли сначала шли в Португалию за солью, отважно пересекая беспокойной зимой Бискайский залив, а затем отправлялись к Ньюфаундленду за треской. Со своим уловом они возвращались в Португалию, наполняли трюмы вином, оливковым маслом и солью для Бристоля. Английские суда двигались на юг вдоль изрезанных берегов современной Новой Шотландии и штата Мэн в поисках трескового рая. Пятнадцатого мая 1602 года корабль «Конкорд» обогнул «огромный мыс» Кейп-Код и «встал на якорь в месте глубиной 15 морских саженей, где мы взяли большой запас трески». Шкипер «Конкорда» Бартоломью Госнольд отмечал, что весной «у этого берега больше рыбы, и такое же ее изобилие, как у Ньюфаундленда… и, кроме того, эти места… были глубиной в семь морских саженей и менее чем в лиге от берега; в то время как в новообретенных землях рыбу ловят на глубине в сорок-пятьдесят морских саженей и гораздо дальше от берега»[78]78
Albert C. Jensen. The Cod. New York: Thomas Crowell, 1972. P. 87.
[Закрыть]. Он отправился в путешествие сразу после того, как его жена Марта родила ребенка, и назвал лесистый остров в ее честь – Мартас-Винъярд («виноградник Марты»). Два десятилетия рыбаки довольствовались тем, что в благоприятные месяцы ловили и сушили треску недалеко от берега, но никто не оставался пережидать там суровые ветреные зимы в период усилившихся холодов. Позднее, в 1620 году, «Мэйфлауэр» привез в Новую Англию пилигримов, чтобы они «служили своему Богу и ловили рыбу»[79]79
Там же. С. 89.
[Закрыть]. Таким образом, похолодание на севере после XI века, участившиеся штормы и непредсказуемая погода на море, а также поиск лучших мест для ловли рыбы способствовали заселению Северной Америки европейцами.
Глава 5
Многочисленное крестьянство
Семюр-ан-Осоа – древняя шахтерская коммуна во французском департаменте Кот-д’Ор близ Дижона. Оконный витраж в церкви XVI века изображает святого Медара, которому люди молились о дожде, и святую Варвару, покровительницу горняков и защитницу от грома и молнии. Святая Варвара предстает мученицей с обнаженной грудью; ее тело исполосовано плетьми, изорвано раскаленными клещами и воздето на крючьях. В конце концов ее сожгли на костре[82]82
По канонической версии Варвару не сжигали, а обезглавили. – Прим. пер.
[Закрыть]. Эта мученица защищала людей от капризов природы и помогала шахтерам безбоязненно вгрызаться кирками в недра земли[83]83
При написании этой главы я во многом опирался на классический труд: Emmanuel Le Roy Ladurie. Times of Feast, Times of Famine: A History of Climate since the Year 1000, translated by Barbara Bray. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1971. Оконные витражи в Семюр-ан-Осоа вполне достойны того, чтобы увидеть их своими глазами.
[Закрыть].
Образы святых мучеников-покровителей смотрят на нас с витражей, холстов и икон. Десятки особых дней в году были посвящены духовным благодетелям, которые защищали крестьян и горожан от засухи и дождей. В 1350 году, когда Европа пребывала во власти непредсказуемой погоды, прогнозы строились лишь на наблюдениях за природой с вершины холма или с колокольни. В лучшем случае это позволяло предугадать резкое похолодание, сильные ливни или аномальную жару на день вперед. Даже те, кому достались самые плодородные почвы, постоянно следили за небом, за сезонными приметами, ранним цветением яблонь, яркими закатами, предвещавшими проливные дожди или ранние заморозки, опасные для созревающего винограда. Ни одна сельская община не вела систематических записей о погоде, приносившей в один год благополучие, а в другой – страшный голод. Человеческая память, опыт и предания, а также вера в силу святых были единственным спасением от стихии. Незащищенность оставалась реальностью повседневной жизни: хотя фермеры учились приспосабливаться ко всему, в Европе еще не было надежной инфраструктуры для быстрой перевозки большого количества зерна и других товаров.
Годичные кольца деревьев и ледяные керны рассказывают о постоянных изменениях климата после 1320 года – в ужасные дни Черной смерти, в эпоху Столетней войны (которая велась главным образом на территории Франции), во времена правления английской королевы Елизаветы I, а также в период господства и крушения испанской Непобедимой армады. В древесных кольцах и ледяных кернах отразились нерегулярные циклы теплых и холодных летних сезонов, влажных весен и волн экстремальной жары. По всей видимости, устойчивой тенденции не существовало вплоть до конца XVI века, когда началось выраженное похолодание. Те, кто пережил тучные и тощие годы, почти не оставили после себя записей о климатических условиях, за исключением редких упоминаний об исключительных урожаях и неурожаях, а также о необычайно дождливой или сухой погоде. В то время люди воспринимали циклы хороших или плохих лет как случайность или следствие божественной воли, но в действительности они жили в несколько ином с климатической точки зрения мире.
В период средневекового климатического оптимума отмечались лишь немногие из аномалий, характерных для XIV–XVI веков. В промежутке между 1298 и 1353 годами самыми дождливыми были годы Великого голода (1315–1319). Согласно архивам епископа Винчестерского, 1321–1336 годы были засушливыми – или чрезвычайно засушливыми. Затем последовали десятилетия обычной погоды. Следующие поистине дождливые сезоны пришлись на период между 1399 и 1403 годами, но тем дождям было далеко до ливней, которые ранее привели к массовому голоду. На этот раз Европа столкнулась лишь с отдельными случаями нехватки продовольствия, и эти проблемы решались на местном уровне.
Когда голод прекратился, качество питания в городах и деревнях, по-видимому, несколько улучшилось – или по крайней мере оставалось стабильным. В некоторых районах численность населения сократилась и появились излишки урожая. Эффективность сельского хозяйства возрастала благодаря укрупнению фермерских хозяйств, которое предвосхитило масштабное огораживание общинных земель в следующие века.
Северная Европа никогда больше не переживала такого катастрофического голода, как в 1315 году. Позднейшие случаи нехватки продовольствия, хоть и носили локальный характер, служили напоминанием о чрезвычайной хрупкости человеческого общества. Лишь в конце XVII века в Англии и еще столетие спустя во Франции новые зерновые культуры и сельскохозяйственные методы, а также более совершенная коммерческая инфраструктура и масштабный импорт продовольствия значительно снизили угрозу голода.
* * *
Деревенская жизнь во Франции XIV века была типична для большей части Европы. В 1328 году уполномоченные представители французского короля подсчитали домашние хозяйства и приходы по всей стране и установили, что на территории, которая три столетия спустя стала суверенной державой под названием Франция, проживало от 15 до 18 миллионов человек[84]84
Описание жизни французских крестьян взято из: Emmanuel Le Roy Ladurie. The French Peasantry 1450–1600, translated by Alan Sheridan. Berkeley: University of California Press, 1987.
[Закрыть]. Девяносто процентов французов были крестьянами; их было слишком много в сравнении с имевшимися продовольственными ресурсами. Несмотря на высокую продуктивность отдельных сельскохозяйственных угодий, таких как фермы в окрестностях Парижа и винодельческий регион близ Бордо, усилия крестьян на девять десятых были направлены на то, чтобы прокормить самих себя. После голода 1315–1322 годов численность населения быстро восстанавливалась, и в период довольно низкой урожайности и дефицита возделываемых земель производство зерна неизбежно достигло потолка. Это сделало сельских жителей еще более беззащитными перед неурожаями. В то же время крестьяне страдали от высокой арендной платы, скудных доходов и бесконечных разделов земельных участков, бóльшая часть которых принадлежала дворянству. И все же начало XIV века было относительно благополучным. Некоторые французские историки называют этот период monde plein – «изобильный мир».
«Изобильный мир» просуществовал недолго. К XIII веку Монгольская империя простиралась почти через всю Евразию, от провинции Юньнань на юге Китая до Черного моря. Ее сеть дорог и необычайно быстрые всадники связывали Азию с Европой и Индию с Маньчжурией. В XIV веке монгольские торговые караваны завезли с собой крыс, на которых паразитировали блохи, зараженные бактериями Yersinia pestis – чумными палочками, возбудителями бубонной (грандулярной) чумы[85]85
Анализу эпидемии чумы посвящено множество работ. См., напр.: Robert S. Gottfried. The Black Death: Natural and Human Disaster in Medieval Europe. New York: Free Press, 1983; William H. McNeill. Plagues and People. New York: Anchor Books – Doubleday, 1977. В работе Graham Twigg «The Black Death: A Biological Reappraisal» (London: Batsford Academic and Educational, 1984) высказывается предположение, что Черная смерть, поразившая Англию, на самом деле могла быть первым смертоносным появлением сибирской язвы, а не бубонной чумы. Авторы материалов в сборнике Robert I. Rotberg and Theodore K. Rabb, eds. «History and Hunger» (Cambridge: Cambridge University Press, 1985) анализируют сложные взаимосвязи между производством пищи, демографическими показателями и болезнями. Особенно интересны графики на с. 305–308.
[Закрыть]. Откуда они взялись, точно неизвестно, но вероятно, что из пустыни Гоби. Бубонная чума вспыхнула в Центральной Азии в 1338–1339 годах, а в 1346 году добралась до Индии и Китая. Резкие климатические изменения, возможно, ускорили распространение этой болезни. В то время как Европа переживала период повышенной влажности, Центральную Азию охватили жара и засуха, из-за чего монголы были вынуждены постоянно кочевать в поисках пастбищ со свежей травой. Их сопровождали чумные блохи вместе со своими хозяевами. К 1347 году эпидемия пришла в черноморский порт Каффу, который осаждали монголы. Согласно не самой правдоподобной версии, они при помощи катапульт перебрасывали через стену чумные трупы. Но более вероятно, что болезнь проникла в город на спинах грызунов. Затем корабли бежавших генуэзцев доставили блох и их хозяев в Константинополь, Италию и Марсель. Первая же вспышка чумы погубила не менее 35 % населения Генуи.
Из богатых городов Италии Черная смерть волнами распространялась по Западной Европе. В окрестностях Парижа в период с 1328 по 1470 год население сократилось по меньшей мере на две трети. Район Ко в Нормандии также лишился двух третей своих жителей. Всего, по некоторым оценкам, погибло не менее 42 % населения Франции, в основном среди людей, страдавших недоеданием в Великий голод, случившийся поколением ранее. В Британию чума проникла через несколько портов, включая Бристоль, где она сошла на берег в августе 1348 года. Тогда «почти все горожане погибли, застигнутые врасплох внезапной смертью; ибо мало кто из заболевших жил более двух-трех дней или хотя бы половины суток»[86]86
Gottfried. The Black Death. P. 58–59.
[Закрыть]. К июлю 1349 года Черная смерть достигла Шотландии, где «почти треть человеческого рода таким образом выплатила дань природе… Тела больных иногда вздувались и распухали, и они едва могли продлить свою земную жизнь на два дня»[87]87
Там же. С. 67.
[Закрыть]. Эта первая волна эпидемии не угасала до 1351 года.
Наследием Черной смерти стали периодические эпидемии, которые случались примерно раз в десять лет, а иногда и чаще – особенно в перенаселенных городах. Люди были бессильны перед болезнью, и веками универсальным средством считались молитвы и религиозные процессии. В Германии кающиеся раздевались до пояса и били себя по спине тяжелыми плетьми, громко распевая псалмы. «Они пели очень печальные песни о Рождестве и страстях Христовых. Целью этой епитимьи было положить конец мору, ибо в то время… по меньшей мере треть всех людей погибла»[88]88
Там же. С. 70. Подобные процессии были обычным явлением и в более ранние века.
[Закрыть]. Только в XVII–XVIII веках власти, военные и врачи начали широко применять разумные подходы, такие как введение карантина и обеззараживание.
* * *
К началу XV века из-за голода, чумы и войны во Франции полностью обезлюдело около 3000 деревень. Тысячи гектаров пахотных земель пустовали и не возделывались до конца столетия – и даже дольше. Главным злом была война. Перепуганные крестьяне укрывались за городскими стенами и не осмеливались выходить на близлежащие пашни, что усугубляло нехватку продовольствия, вызванную непогодой и плохими урожаями. В Скандинавии раскисшие поля не позволяли начать сев. Английские гости на датской королевской свадьбе в 1406 году отмечали, что проехали множество полей, но не увидели растущей пшеницы. Многие фермерские дома были заброшены, поскольку теперь в одном доме часто жило сразу по нескольку семей.
Периодические эпидемии и недоедание десятилетиями сдерживали рост населения. Из исторических источников нам хорошо известно о продовольственных кризисах в окрестностях Парижа и Руана в 1421, 1432 и 1433 годах, и особенно с 1437 по 1439 год – вероятно, когда высокий индекс САО вызвал необычайно обильные осадки в прибрежных районах Западной Европы. Причиной голода были плохие урожаи, в основном из-за аномально сырой зимы, а также весны и лета, когда залитые водой и прибитые к земле посевы сгнили на корню. Недород случался примерно каждое десятилетие, при этом проблемы с продовольствием усугублялись постоянными войнами и набегами разбойников. Учитывая значительное сокращение населения, нехватка еды не должна была стать серьезной проблемой, однако голод все же регулярно возвращался, во многом из-за непрекращающихся битв Столетней войны.
Период 1430-х ознаменовался исключительно суровыми зимами. По меньшей мере семь лет стояли продолжительные морозы и бушевали жестокие штормы. Зимой 1431/32 года французские виноградники сильно пострадали от мороза, когда очаг постоянного высокого давления над Скандинавией вызвал сильные холода в Британии и на большей части Западной Европы. В Бискайском заливе бури уничтожили десятки кораблей, сотни людей погибли. Далеко в Атлантике венецианское судно, следовавшее в порт Брюгге, сбилось с курса из-за свирепого десятидневного северо-восточного шторма. Команда покинула корабль в открытом океане на следующий день после Рождества 1431 года и, проявив чудеса мореходного искусства, 14 января на небольшой шлюпке благополучно достигла побережья Норвегии[89]89
Lamb. Climate Present, Past, and Future. P. 479.
[Закрыть]. Годичные кольца дубов с юга Англии свидетельствуют о череде трудных лет с холодными зимами и веснами, а также с несколькими теплыми летними сезонами между 1419 и 1459 годами. Голод 1433–1438 годов, распространившийся по всей Европе, по масштабам был почти сопоставим с Великим голодом. К 1440 году в Британии практически исчезло виноградарство. Лишь в Или на востоке Англии виноградники дожили до 1469 года, когда после многих лет производства кислого сока из недозрелых плодов их эксплуатация окончательно прекратилась.
Первые признаки восстановления хозяйства во Франции стали появляться с окончанием Столетней войны в 1453 году, во времена более умеренного океанического климата. Во второй половине века значительно выросло производство зерна, поскольку вновь начали возделываться земли, заброшенные после Черной смерти. Многие регионы больше не сталкивались с нехваткой продовольствия по меньшей мере до 1504 года. Зерно стало настолько дешевым, что многие производители перешли на животноводство и другие, более прибыльные виды сельского хозяйства. Крупный рогатый скот и овцы были для землевладельцев отличными инвестициями и хорошей страховкой от неурожаев даже в те неблагополучные годы, когда фермеры-арендаторы и бедняки голодали. Кроме того, людей кормила рыба. Между 1460 и 1465 годами канцлер Франции построил недалеко от Лассе большой пруд с 40-метровой плотиной. Искусно сделанное заграждение имело три стока и формировало поросшее тростником озеро площадью 54 га и глубиной 6 м, где откармливались тысячи рыб. Каждые три или четыре года сливные отверстия открывались, вода уходила и можно было собрать множество рыбы, чем и пользовались местные рыботорговцы. Пока помещик подсчитывал прибыль, крестьяне распахивали влажную землю ниже плотины, сеяли на ней овес или пасли скот[90]90
Ladurie. The French Peasantry 1450–1600. P. 48.
[Закрыть].
Эти благоприятные условия сохранялись и в начале XVI века. Даты сбора урожаев винограда указывают на длительный период теплых весенних и летних месяцев между 1520 и 1560 годами, тогда как три года, с 1527-го по 1529-й, были холодными, и виноград собирали довольно поздно[91]91
Данные об урожаях винограда рассматриваются в: Ladurie. Times of Feast, Times of Famine.
[Закрыть]. В Англии 1520-е ознаменовались пятью необычайно урожайными годами подряд, и люди быстро привыкли к изобилию. Внезапное резкое похолодание в 1527 году сразу создало угрозу народных волнений. В книге записей мэра Нориджа (Восточная Англия) отмечалось, что «запасы зерна были столь скудными, что под Рождество городские простолюдины готовы были восстать против богатых»[92]92
Там же. С. 66–67.
[Закрыть]. В то же время в деревнях жизнь в основном текла как и прежде. Разнообразие зерновых культур, натуральное хозяйство, реалии голода и смертей незначительно менялись с годами в сельских районах Англии и Франции. В то время технологии земледелия оставались весьма примитивными, и адаптация к теплым и холодным циклам была непростой задачей.
Даже относительно богатые землевладельцы подвергались риску в случае сильных дождей и засух, но, как и крестьяне, они оставили совсем мало записей о своей повседневной жизни. В середине XVI века, спустя век после окончания Столетней войны, Жиль де Губервиль, «псевдокрестьянин, хозяин небольшого поместья Ле Мениль-о-Валь в часе ходьбы от Шербура в Нормандии», оставил нам свои записи[93]93
История Жиля де Губервиля хорошо описана Ладюри на основе первоисточников в его «The French Peasantry 1450–1600» (с. 199–230). Короткие цитаты в этом разделе взяты из данной работы.
[Закрыть]. Губервиль был типичным для своего времени человеком, за исключением того, что в течение двух с лишним десятилетий вел дневник, в котором отразил захватывающую картину жизни в обширном имении, обеспечивавшем себя необходимым пропитанием. Он и его крестьяне пользовались простейшими технологиями, и им приходилось постоянно оплачивать услуги кузнеца, поскольку хрупкие сошники плугов ломались о каменистую почву. Губервиль был довольно успешным и прагматичным фермером, не слишком полагавшимся на суеверия. Например, он не сеял зерно в полнолуние, как это делали многие фермеры. В 1557 году его увлекло учение Нострадамуса о сроках высаживания растений, но урожай 1558 года оказался весьма посредственным, и книга Нострадамуса была отправлена на полку. А сам Губервиль переключился с зерна на другую продукцию.
Как и все прочие, Губервиль чередовал на своих полях злаки, разнотравье и пар, а также сеял горох, чтобы восстановить плодородие почвы. Он пытался использовать различные удобрения, но это не помогло повысить урожайность. Весь хлеб, выращенный с помощью почти дармовой рабочей силы, съедал или он сам с семьей и работниками – или грызуны в его амбарах. Прибыль Губервиль получал от разведения животных, особенно крупного рогатого скота, лошадей и свиней. Его скот свободно бродил по ближайшим лесам, свиньи питались желудями. Кроме того, он за большие деньги продавал право выпаса скотины в лесу своим крестьянам. Губервиль не был изобретателем сидра, но знал секреты производства и употребления разных сортов. «Сидр восстанавливает жизненные соки и влагу», – писал ученый XVII века, который высоко ценил способность напитка сохранять живот «мягким и расслабленным, благодаря добротности паров»[94]94
По данным: Ladurie. The French Peasantry 1450–1600. P. 229.
[Закрыть]. Помимо этих целебных свойств, сидр держал людей в «скромности» и «умеренности». Губервиль тщательно ухаживал за 14 сортами яблок в своих садах, поскольку сидр в сравнении с загрязненными водами сельской местности был почти стерильным и потому гораздо менее опасным напитком. Сидр спасал от болезней и смерти. Губервиль знал: когда местный сидр заметно дорожал, крестьяне переходили на воду, и смертность сразу возрастала.
Архаичный мир Жиля де Губервиля был во многом автономным, а его идентичность была тесно связана не с благородными предками, а с землей, на которой он жил вместе с крестьянами. Своих прародителей он чтил лишь по одной причине: они оставили ему в наследство налоговые льготы. Учитывая постоянную угрозу болезней, голода и смерти, неудивительно, что жизнь по большей части вращалась вокруг обильной еды и питья. Пузатый, с грубым красным лицом, Губервиль, как и его современники-дворяне, потреблял неимоверное количество пищи. В его дневниковой записи от 18 сентября 1544 года говорится об ужине на троих, в который входили две нашпигованные курицы, две куропатки, заяц и пирог с олениной. Но большинство его поденщиков и пахарей жили в нищете и едва не умирали с голоду, когда случался неурожай, ведь зерно было их основной пищей. (За те 20 лет, на протяжении которых Губервиль вел дневник, такой катастрофический недород отмечался лишь однажды.)
* * *
Жиль де Губервиль и ему подобные спасали себя и своих людей, диверсифицируя хозяйство. Многие европейские общины того времени, особенно возделывавшие бедные почвы в таких местах как предгорья Альп и Пиренеев, не имели такой возможности. Подобно льдам Исландии и Норвегии, европейские Альпы представляют собой своеобразные индикаторы климатических изменений. Альпийские ледники постоянно движутся в сложном танце, от десятилетия к десятилетию наступая и отступая, бросая вызов историкам и гляциологам, пытающимся расшифровать их узоры. Мы знаем, что после 1560 года, когда в Европу пришли холода и сырые летние сезоны, горные ледяные щиты продвинулись гораздо дальше своих нынешних границ[95]95
Анализ истории ледников взят из: Ladurie. Times of Feast, Times of Famine. Эта работа основана прежде всего на исторических источниках. См. также: Grove. Указ. соч. 1988.
[Закрыть]. После 1560-х участившиеся низкие индексы САО сформировали устойчивые антициклоны над Северным морем и Скандинавией.
Жизнь в Альпах всегда была нелегкой: там было «множество бедных людей, все они грубы и невежественны». Путники избегали мест, где «лед и мороз обычны с момента сотворения мира». Случайный путешественник, рискнувший отправиться в горы, видел нищету и страдания тех, кто жил на скудных землях в тени ледников.
Четвертого августа 1546 года космограф Себастьян Мюнстер ехал по правому берегу Роны к перевалу Фурка в Альпах, где хотел изучить проход через горы. Внезапно Мюнстер наткнулся на «огромный массив льда»: «Насколько я мог судить, он был толщиной в две или три пики, а ширина его была сравнима с дальностью полета стрелы из хорошего лука. В длину он тянулся далеко вверх, так что конца его не было видно. Это зрелище напугало бы любого, особенно жуткими были две глыбы размером с дом, отделившиеся от основного массива». Вода, вытекавшая из ледника, была кипенно-белой, и в ней было так много осколков льда, что лошадь не смогла преодолеть поток. Мюнстер добавляет: «Этот ручей знаменует начало реки Роны». Он переправился по мосту, построенному прямо над ее истоком.
Регион альпийских ледников.
В 1546 году Ронеглетчер (Ронский ледник) представлял собой огромное скопление льда, фронт которого имел высоту 10–15 м и ширину не менее 200 м. В наши дни язык ледника очень тонок, его высота и ширина намного меньше, чем во времена Мюнстера. Теперь ледяной щит начинается высоко в горах, а поток, который превращается в Рону, течет через узкое ущелье и несколько водопадов. Мюнстер подъехал к леднику верхом, а сегодня до него нужно долго карабкаться в гору. С XVI века ландшафт полностью изменился, но даже на фотографиях, сделанных всего сто лет назад, ледник выглядит гораздо больше нынешнего, несмотря на его постоянное медленное отступление. В разгар малого ледникового периода, между 1590 и 1850 годами, Ронский ледник представлял собой еще более внушительный массив льда, до которого легко можно было добраться на лошади и который заканчивался огромным языком, растянувшимся по равнине.
Шамони, ныне роскошный курорт в долине реки Арв с видом на Монблан, в XVI веке был безвестным нищим приходом в «бедной стране бесплодных гор, где всегда льды и морозы… полгода там нет солнца… зерно собирают в снегу… и оно такое заплесневелое, что его нужно прожаривать на печи». Поговаривали, что даже животные отказывались от хлеба из местной пшеницы. Община была настолько бедна, что «стряпчих или юристов не было и в помине». Из-за низких температур и глубокого снега постоянную угрозу представляли лавины. Зимой 1575/76 года погодные условия были настолько плохими, что заезжий батрак описывал деревню как «место, покрытое льдом… многие поля полностью сметены, а пшеницу сдуло в леса и на ледники». Льды подошли так близко к полям, что представляли угрозу для урожая и время от времени вызывали наводнения. Сегодня местные земельные угодья отделены от сильно уменьшившегося ледника барьером из скал. Высокие пики и горные снега представляли собой великолепное зрелище. Путешественник Бернар Комбе, проходя через Шамони в 1580 году, писал, что горы «белы от величественных ледников, которые по меньшей мере в трех местах тянутся почти до равнины».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
