Текст книги "Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения"

Эта сцена привлекла к себе всеобщее внимание. Цезарио и Джеролима от души смеялись, наблюдая за битвой распаленных жеребцов. Хохотали и гости герцога, заметно повеселевшие после ужина и танцев.

– Ну, теперь начнется потеха! – сказала молодая веселая вдовушка Изабелла, оттеснившая от Бенвенуто прочих синьор, желавших с ним познакомиться. – Как только закончится театральное представление, его светлость пригласит избранных им особ в большой парковый павильон, и вот там-то состоится представление поинтереснее! Может быть, и вы, маэстро Бенвенуто, удостоитесь чести быть приглашенным туда. Вы же гений, маэстро, а наш герцог ценит выдающихся людей. О, маэстро Бенвенуто, вы не прогадали, приехав к нам! Поверьте мне, вас ждет здесь столько интересного, столько нового!

Она призывно улыбнулась Бенвенуто, томно прикасаясь веером к своей полуобнаженной груди и поправляя складки на широкой вишневой юбке.

– Я всегда стремлюсь к новизне, – ответил Бенвенуто, целуя руку Изабеллы.

– Тогда мы с вами – родственные натуры, – проговорила вдовушка, глядя Бенвенуто прямо в глаза.

– Однако мы еще не так близки, как хотелось бы, – возразил он, не отпуская ее руки.

– Но кто мешает нам сблизиться еще больше? – шепнула ему Изабелла, прижавшись к нему.

– Мессер Бенвенуто! – раздался за их креслами голос слуги герцога – Его светлость приглашает вас после представления в большой парковый павильон.

– Что я вам говорила! – воскликнула Изабелла.

– А моя дама? – спросил Бенвенуто у слуги. – Она может пойти со мной?

– Разумеется, мессер Бенвенуто. Вы вправе привести с собой кого вам будет угодно, – поклонился ему слуга.

– Вы пойдете со мной, моя милая красавица? – Бенвенуто посмотрел на Изабеллу.

– С вами я пойду даже в ад, – горячо сказала она.

– Вот было бы там весело! – засмеялся Бенвенуто.

– У его светлости будет веселее, – произнесла Изабелла с загадочной улыбкой…

Часть 3. Политика как состояние души. Положительные и отрицательные черты реалистического изображения политических деятелей. О том, как ни стихия, ни болезнь не могут справиться с творческим порывом. О том, как бывает неблагодарна власть, и как она умеет благодарить

Бенвенуто трудился над бюстом герцога Цезарио. Работа не клеилась: Бенвенуто никак не мог отобразить характер Цезарио, поскольку не понимал его до конца. В поведении герцога часто проявлялись такие противоречивые черты, что трудно было разобраться, какие из них основные, а какие – второстепенные.

Для того чтобы хоть как-то понять сложную натуру Цезарио, Бенвенуто попросил герцога дольше позировать ему и рассуждать при этом на разные темы. Цезарио охотно согласился, и теперь почти ежедневно беседовал с Бенвенуто о всякой всячине, пока тот лепил из глины его изображение.

– Как я управляю людьми, спрашиваете вы? – говорил герцог. – Да очень просто, – я не стараюсь их переделать, а просто использую их слабости в своих интересах. Этому я научился от отца; а вот мой дед был идеалистом и требовал, чтобы его подданные строго соблюдали предписанные заповеди, не грешили, не подличали, не предавали, не обманывали, не крали – и так далее, и так далее! Он страшно злился, когда видел, что кто-то ведет себя неподобающим образом, воспринимал это как личную обиду и жестоко карал провинившегося. В дедовском замке были страшные подвалы с камерами пыток, каменными мешками и глухими склепами.

Много лет дед работал над улучшением людского нрава, но, конечно, не сумел этого сделать. В итоге он отчаялся, впал в злейшую ипохондрию, затворился ото всех в башне своего замка и умер там в полном одиночестве.

Я не таков; я отлично понимаю, что без людских пороков не было бы ни государства, ни политики. Людские пороки – фундамент власти, поэтому, кстати, непорочная власть – такой же абсурд, как девственница в борделе. Подумайте, Бенвенуто, – если бы люди стали добродетельными, честными и порядочными, то зачем им была бы нужна власть над собой? Они тогда сами мирно решали бы все свои вопросы; никому не пришло бы в голову причинить зло другому человеку или господствовать над ним. Но такое невозможно, разве что когда установится Царствие Божье на земле, до тех же пор принципы правления будут всегда одинаковыми. Вы хотите знать, маэстро, что это за принципы? Пожалуйста, – вот несколько из них.

Принцип первый. Из толпы, враждебной мне, сделать толпу, восторгающуюся мною. Для этого вначале надо разъединить враждебную мне толпу, выдернув из нее вожаков. Узнать их несложно: они или сами выдают себя своим поведением, или выдаются особым отношением к ним людей, которых они притягивают, как магнит. Но как выдернуть из толпы этот магнит, спросите вы? О, здесь существуют разные способы, в зависимости оттого, что представляют собой эти магнетические личности! Одних можно приблизить к власти; других можно запугать или сделать пугалом; а от третьих, увы, приходится избавляться физически.

Лишенная своих вождей толпа готова распасться, но не в интересах правителя допустить ее распад, ибо легче управлять большим стадом, чем разбредшимися баранами. Поэтому, уничтожив враждебность ко мне толпы, я должен сам стать ее вожаком, – но как этого добиться, предвижу я ваш вопрос? Опять-таки несложно: вы даже представить себе не можете, мессер Бенвенуто, как мало нужно людям, чтобы почувствовать себя счастливыми! Дайте им чуть-чуть того, дайте им чуть-чуть этого, а вдобавок обещайте как можно больше, и они падут ниц перед вами, и будут молиться на вас! Толпа, враждебно настроенная против вас, превратится в толпу, восторгающуюся вами.

Принцип второй. Никогда не забывать, что обман, притворство, тайна, – это каркас, перекрытия и балки здания политики. Скажем, обман в политике, обман власти, – что он такое? Обман власти, как мы понимаем, имеет двоякое значение: обманывает она или обманывают ее. Если говорить об обманывающей власти, то власть не обманывает народ, она просто изъясняется с ним на понятном ему языке, как взрослый изъясняется с ребенком, используя понятные ребенку сказочные образы. Но тот, кто пытается обмануть власть, заслуживает самого сурового наказания, потому что, обманув ее, он поставил себя выше власти и надругался над ней, а такое прощать нельзя.

Теперь о притворстве. Притворяются все: мы являемся тем, чем кажемся, а не тем, что мы есть на самом деле. К сожалению, нельзя воспретить притворяться, а иначе я издал бы строжайший указ на сей счет, дабы никто из моих подданных не прятал свою истинную личину. Но в любом случае я притворяюсь лучше, чем они, – я просто обязан притворяться лучше них, чтобы они меня не перехитрили. О, синьор Бенвенуто, сколько раз я казался хмурым, когда мне хотелось смеяться, и смеялся, когда на душе кошки скребли! Я скрывал ненависть под добротой, угрозу – под приветливостью, жестокость – под справедливостью. Я был ласков с теми, кого задумал уничтожить, и суров, когда хотел возвысить кого-нибудь. Я делал вид, что силен, не имея силы, и притворялся слабым, накопив ее. Я хорошо притворяюсь, доказательством чему является то, что я сейчас жив и беседую с вами, – а где мои враги? В моем герцогстве их не осталось, – даст Бог, не останется и во всей стране!

Теперь о тайне. Государство не может существовать без тайны, оно становится уязвимым… Почему вы улыбаетесь, маэстро?

– Я уже слышал такие рассуждения, ваша светлость, от своего друга Андреа, – сказал Бенвенуто.

– Андреа? Он ваш друг? – удивился Цезарио.

– Да, ваша светлость, я знал его еще тогда, когда он был художником, а перед приездом к вам я узнал Андреа-естествоиспытателя. Я был у него дома и получил огромное удовольствие от этого посещения, – засмеялся Бенвенуто.

– Значит, вам повезло больше, чем мне, – произнес герцог с некоторой завистью, не заметив подвоха в словах Бенвенуто. – Я знаю Андреа только по переписке. Он иногда присылает мне трактаты с результатами своих исследований. Смелые мысли и смелые опыты! Я оказываю ему кое-какую помощь, но мне приходится прятать его записки от священников, дабы меня не заподозрили в еретичестве.

Хорошо, стало быть, о важности тайны в государственных делах мы говорить не будем, раз вам и так об этом известно. Поговорим о коварстве, – это еще один из принципов управления. Правителю приходится быть коварным: нарушать обещания, идти на клятвопреступление, нападать на вчерашних союзников и заключать с врагами договоры, вечные на бумаге и кратковременные в действительности. Незыблемыми остаются лишь три правила: сохранение моей власти, укрепление моей власти, расширение моей власти. Во имя их я готов на любое коварство. Вот, пожалй, главное, из науки управления.

– Да, ваша светлость, тяжело вам жить, – сказал Бенвенуто. – Из-за власти вы губите душу. Уж на что я не святой, но я-то души своей не погубил. Грешить, я, конечно, грешу, но Господь, слава ему во веки веков, перейти предел мне не позволяет. Мой духовный отец аббат Джеронимо, давно пребывающий в раю, всегда верил в мое высокое предназначение. «А у кого оно есть, того Бог оберегает», – говорил мне Джеронимо.

– Так вы считаете, что у меня нет высокого предназначения? – спросил герцог, нахмурившись.

– Бог знает, – не смутился Бенвенуто и не отвел глаза.

Цезарио несколько мгновений пристально смотрел на него, а потом вдруг улыбнулся.

– Вы и вправду отважный человек, маэстро, – сказал он. – Никто из моих подданных, – да что там подданных! – никто из моих врагов не посмел бы сказать мне такое! Впрочем, вы правы: Бог знает, а время покажет. А может быть, мое предназначение в том, чтобы поощрять ваш талант, Бенвенуто? Может быть, все что я делал, было только подготовкой к встрече с вами?

Цезарио оглушительно рассмеялся.

– Кстати, насчет грехов, – как поживает веселая вдова Изабелла? – спросил он, не переставая улыбаться.

– Должно быть, хорошо, ваша светлость. Мы были вместе с неделю после праздника, а потом она так увлеклась некоей молодой красоткой, которая присоединилась к нам еще на том памятном вечере, что увезла ее в свое поместье, и с тех пор я их больше не видел, – весело отвечал Бенвенуто в тон герцогу.

– Ах, Изабелла, Изабелла! – снова расхохотался Цезарио. – Двух мужей уморила она своей неутолимой плотской жаждой, теперь за женщин принялась. Вам, однако, повезло, маэстро, – останься она с вами, неизвестно, кто бы кого уходил: вы ее своей неистовостью, или она вас своей ненасытностью. Ничего, мессер Бенвенуто, при моем дворе вы найдете множество прехорошеньких фрейлин. Если захотите, можете взять двух или трех; да хоть целый гарем набирайте, коль возникнет у вас такое желание.

– Нет, благодарю, ваша светлость, – поклонился Бенвенуто. – Фрейлины слишком дорого обходятся, а я привык к женщинам простым и нетребовательным. У меня как раз сейчас живет в доме подобная синьора, которую я взял для ведения хозяйства, и я вполне доволен ею.

– Отлично, маэстро, вы умеете устраиваться. Предлагаю на сегодня закончить нашу беседу: я устал позировать, и меня ждут дела, – Цезарио позвонил в колокольчик, вызывая слуг. – Приходите завтра, мессер Бенвенуто, с утра пораньше. Целый день я буду в вашем распоряжении.

– Вы примерный натурщик, ваша светлость, – сказал Бенвенуто. – Такими темпами мы быстро закончим ваше изображение в глине, а уж отлить его в бронзе – вопрос техники.

Юпитер. Фрагмент статуи Бенвенуто Челлини.

* * *

На открытие бюста герцога Цезарио собрался весь город. Бюст был установлен на гранитном пьедестале посреди дворцовой площади; здесь толпились приближенные Цезарио, а на окрестных улицах простой люд дожидался своей очереди, чтобы посмотреть на герцогское изваяние.

После того как с бюста сдернули закрывавшую его холстину, Цезарио подошел к нему вплотную и принялся внимательно разглядывать. Придворные тоже разглядывали бюст и молчали, не смея выразить собственное мнение. Для Бенвенуто это молчание стало тягостным.

– Ну как, ваша светлость? Что вы скажете о моей работе? – спросил он с некоторой тревогой.

– Так вот я каков! – сказал герцог, продолжая рассматривать бюст. – Должен признать, мессер Бенвенуто, что вам удалось схватить главные черты моего характера. Ваша работа показывает меня прежде всего повелителем, и это справедливо. Ваш герцог Цезарио властен, что подчеркивается гордой посадкой его головы; грозен, о чем свидетельствует свирепый взгляд его несколько выпученных глаз; надменен, как это видно из выпяченного вперед подбородка; коварен, что следует из его зловещей полуулыбки. Но если бы вы, маэстро, остановились лишь на этих качествах, то, в лучшем случае, у вас получился бы выспренний и надутый князек, а в худшем случае, – карикатура на Цезарио. Но вы сумели отразить в моем облике еще и ум – о нем говорит высокий лоб со складкой над переносицей; любовь к жизни, – не пойму, через губы, что ли, вы это показали: они прямо-таки выпячиваются из моей бородки, сочные и пухлые. Видна также отвага Цезарио: волосы у него откинуты назад, как от сильного дуновения ветра, отчего герцог похож на всадника, летящего навстречу опасности. В общем, удивительный человек ваш Цезарио, – хотел бы я быть похожим на него!

Герцог расхохотался, и вслед за ним засмеялись его придворные.

– Поблагодарите мессера Бенвенуто, синьоры! – приказал он им. – Маэстро создал Цезарио бронзового, который на века переживет Цезарио настоящего.

Придворные немедленно принялись восхвалять работу Бенвенуто, бурно выражая свой восторг и восхищение перед его талантом.

– А вы что же, Бантинели? – сказал герцог, завидев кислую физиономию своего мажордома. – Или вам не понравился бюст?

– Я мало разбираюсь в искусстве, ваша светлость, но мне думается, что ваше изображение чересчур откровенно, – отвечал Бантинели с полупоклоном.

– Как это понимать? – насторожился Цезарио.

– Надо ли показывать всем истинные черты вашей натуры, мой герцог? Вы сами говорили мне, что правитель всегда должен оставаться таинственным, непонятным как для врагов, так и для друзей. Не лучше ли было бы синьору Бенвенуто изобразить вас в каком-нибудь ином виде, – к примеру, в облике императора Августа, – и придать вашему лицу отвлеченное выражение? – сказал Бантинели.

– А для того чтобы мои подданные поняли, что это я, пришлось бы еще написать на пьедестале крупными буквами: «Его светлость Цезарио»! – иронически подхватил герцог. – Я понимаю, что в целях экономии государственных средств такой бюст был бы предпочтительнее: мой преемник мог бы просто замазать эту надпись и нанести поверх нее свое имя, и так же поступали бы все мои потомки. Нет уж, пусть бронзовый Цезарио будет Цезарио истинным, тем Цезарио, который предстанет перед будущими поколениями. А мне бронза вреда не принесет и моих тайн не раскроет. Вы же, мой Бантинели, позаботьтесь о выплате мессеру Бенвенуто двухсот золотых монет за мой бюст.

– Как, ваша светлость? Двести золотых монет? Да вы, видно, забыли, что платите ему жалование: девятьсот золотых в год! – вскричал Бантинели с неподдельным возмущением.

– Я помню, кому и сколько я плачу, и повторяю вам: вы заплатите мессеру Бенвенуто двести золотых монет в качестве дополнительного вознаграждения за работу над моим бюстом, – сказал герцог резко и повелительно.

– Слушаюсь, ваша светлость, – покорно склонился перед ним Бантинели, не забыв, однако, тяжело вздохнуть.

Цезарио с досадой отвернулся от него и подозвал к себе Бенвенуто, которого наперебой продолжали поздравлять придворные:

– Мессер Бенвенуто! Будьте любезны, подойдите ко мне!.. Повторяю, я очень доволен бюстом, и назначаю вам дополнительное вознаграждение за него, – сказал Цезарио, когда Бенвенуто подошел. – Более того, я предоставляю вам право самому выбрать тему вашей следующей работы. У вас есть какие-нибудь задумки?

– Да, ваша светлость. Во-первых, я хотел бы изготовить большее настенное распятие… – Бенвенуто вопросительно посмотрел на герцога.

– Распятие? – удивился тот. – Но почему распятие?

– Когда я, будучи совсем еще молодым человеком, уезжал из Флоренции, то обещал моему духовному отцу – настоятелю монастыря Святой Марии аббату Джеронимо, о котором я вам рассказывал, что обязательно изготовлю большое прекрасное распятие вместо старого и ужасного, висящего на стене его кельи; перед памятью Джеронимо я обязан изготовить это распятие.

– Похвально, маэстро, что вы верны данному вами слову, но вам вряд ли удастся в ближайшее время вернуться во Флоренцию и водрузить распятие в том монастыре, о котором вы говорите. Я предлагаю отложить пока осуществление вашего обета и подумать над иной работой.

– Хорошо, ваша светлость, – согласился Бенвенуто, стараясь скрыть разочарование. – Тогда у меня есть второй проект. Ваш парк украшают скульптуры на манер античных; они сделаны из мрамора, а я берусь отлить из бронзы подобную и даже лучшую скульптуру.

– О, это интересно! – воскликнул Цезарио. – Но разве бронзовая скульптура может быть лучше и красивее, чем мраморная?

– Ваша светлость, я никогда не бросаю слов на ветер! Если я говорю, что моя бронзовая скульптура будет лучше мраморной, значит, я уверен в этом! – запальчиво ответил Бенвенуто.

– Посмотрим, посмотрим! – сказал Цезарио, посмеиваясь. – А какой сюжет вы собираетесь использовать?

– Из греческих мифов, ваша светлость. Персей, победивший горгону Медузу. Это намек на вашу будущую победу над проклятым Папой.

– Т-с-с! Потише, мессер Бенвенуто! – герцог приложил палец к губам. – Вы забыли, о государственных секретах?.. Что же, сюжет мне нравится; дерзайте, маэстро, и да поможет вам Великий Творец, создавший все сущее!

* * *

Для работы над Персеем требовалась обширная подготовка. Прежде всего, надо было купить новый дом для устройства в нем большой мастерской со всеми необходимыми приспособлениями. К счастью, в покупке такого дома помог герцог Цезарио, распорядившийся приобрести для Бенвенуто выбранное мастером помещение. Заодно герцог велел Бантинели заплатить за переоборудование этого дома под мастерскую, но скаредный казначей выдал Бенвенуто столь ничтожную сумму, что три четверти расходов тому пришлось нести самому.

Ничуть не огорчившись этим обстоятельством, в надежде возместить понесенные расходы в будущем, Бенвенуто с воодушевлением принялся за переустройство доставшегося ему дома: со своими подмастерьями он ломал мешавшие внутренние перегородки, таскал известь и кирпичи для укладки новых стен, работал подручным у каменщиков и плотников.

От перенапряжения у Бенвенуто разболелась поясница. Он вынужден был прекратить свое участие в строительстве, но не желая сидеть без дела, изготовил тем временем по заказу Цезарио золотой пояс для Джеролимы, любовницы герцога. Пояс был украшен драгоценными камнями и причудливыми узорами; он очень понравился Джеролиме и герцогу Цезарио.

Между тем, строительство новой мастерской было закончено, и можно было приступать к отливке Персея. Предварительно Бенвенуто, как было принято, сделал в натуральную величину модель скульптуры из воска и показал ее герцогу. Бенвенуто изобразил Персея в своей излюбленной манере, – герой делал шаг вперед, поднимая отрубленную голову Медузы левой рукой, а в отведенной назад правой руке он держал меч; под пятами у юноши застыло изогнутое обезглавленное тело горгоны.

Цезарио полностью одобрил замысел мастера, но выразил сомнение, – удастся ли изготовить такую сложную композицию методом литья? Бенвенуто отвечал герцогу, что продумал способ отливки и не сомневается в удаче, после чего Цезарио в шутку благославил маэстро на работу.

Вернувшись в мастерскую, Бенвенуто принялся за отливку Медузы. Приготовив особым способом глину для литейных форм, он изготовил фигуру горгоны сначала на пробу, что получится. Но горгона вышла так хорошо, что ее можно было даже не переделывать; Бенвенуто лишь сгладил резцом и молотком некоторые незначительные неровности, и пригласил герцога посмотреть на Медузу. Последние сомнения Цезарио развеялись; таким образом, Бенвенуто с легким сердцем взялся за отливку Персея.

Здесь очень важно было обеспечить сильный и продолжительный жар в печи, поэтому Бенвенуто попросил Бантинели, чтобы были закуплены несколько поленниц сухих сосновых и дубовых дров. Однако казначей по своему обыкновению тянул с выдачей денег, тогда Бенвенуто заплатил за дрова из собственного кошелька.

Получив топливо, Бенвенуто покрыл восковую фигуру Персея глиняной оболочкой, скрепленной железной арматурой, а потом принялся легким огнем выплавлять воск, который изливался через многочисленные маленькие отверстия в глиняной покрышке. Извлекши воск, Бенвенуто построил вокруг получившейся формы для отливки специальную печь с поддувалом из кирпичей, положенных один на другой так, что между ними образовалось множество просветов, – сделано же это было с той целью, чтобы огонь мог свободно всюду проникать.

Два дня и две ночи форма медленно обжигалась в печном жару, после чего, дав ей остыть, Бенвенуто с помощью ворота и крепких канатов осторожно ее поднял, потихоньку переместил в отрытую для литья яму, где и уложил со всеми предосторожностями. Затем подмастерья забросали яму землей, а Бенвенуто в соответствии со своими рисунками и расчетами провел от печи к форме литейные каналы, по которым должна была течь расплавленная бронза.

Уложив бронзовые слитки в печь так, чтобы пламя обнимало каждый из них по возможно большей площади, Бенвенуто сказал своим подмастерьям:

– Ну, начнем с божьей помощью! Смотрите, теперь не зевать! Закидывайте в печь сосновые дрова, – жару дайте, как можно больше жару!

Огонь загудел и рванулся в трубу, печь стала быстро накаляться.

– Дрова, дрова, дрова, дрова! – кричал Бенвенуто, торопя работников и подбрасывая поленья в печку. – Не давайте огню ослабевать! Жару! Жару!

Скоро в мастерской сделалось невыносимо душно, но Бенвенуто и его подмастерья продолжали поддерживать сильный огонь в печи. Она топилась уже два или три часа, как вдруг один из работников, вышедший во двор по нужде, прибежал оттуда с отчаянным криком:

– Мастер! Беда! Пожар! У нашего дома крыша загорелась!

Услышав это, подмастерья побросали дрова и кинулись, было, к дверям, но замерли, как вкопанные, при страшном вопле Бенвенуто:

– Назад! Назад, сучьи дети!

– Но, мастер, крыша обрушится, и мы все здесь погибнем, – осмелился возразить ему Бернардино, его ближайший помощник.

– Молчать! – рявкнул на него Бенвенуто. – Никто не погибнет до того часа, когда ему суждено погибнуть. Поглядите в окно: идет большая туча, скоро начнется дождь: он зальет горящую крышу, а мы будем продолжать плавку. Клянусь всеми святыми, я никому не позволю выйти отсюда и погубить моего Персея! Что вы застыли соляными столпами? Подкидывайте, подкидывайте дрова, говорю я вам!

Подмастерья, с опаской посматривая на тлеющий потолок комнаты, вернулись к работе; скоро, действительно, пошел дождь и потушил пожар на крыше. Бенвенуто еще раз выглянул в окно и от досады ударил кулаком по стене.

– Проклятый дождь! Тебе надо было только погасить огонь на крыше, но не заливать печь, – сказал он. – Кидайте, кидайте дрова! – крикнул он работникам. – Чертов дождь льет, не переставая. Не позволяйте печи остыть!

…К вечеру Бенвенуто устал до изнеможения. Внезапно его стала трепать жесточайшая лихорадка: такое случалось с ним и раньше в минуты сильного душевного напряжения, но сейчас его колотило столь ужасно, что он вынужден был подозвать к себе Бернардино и сказать ему:

– Дорогой Бернардино, следуй в точности плану, который я тебе объяснил, и действуй со всевозможной поспешностью, так как металл скоро будет уже готов. Тогда вскройте литейные проходы, кочергами пробейте втулки в печи, и я уверен, что форма скоро заполнится. А мне так нездоровится, как никогда от самого рождения, и, право, я боюсь, что через несколько часов меня уже не станет на этом свете.

Кое-как дотащившись до постели, Бенвенуто без сил упал на нее.

– Что с вами, синьор? – спросила его служанка Фьора, напуганная жалким видом Бенвенуто. – На вас лица нет!

– Увы, я умираю! Завтра утром меня уже не будет в живых, – сказал он ей. – Не забудь отнести еды и немного вина моим работникам.

– Да что вы, синьор, с ума сошли! – воскликнула она. – Вы просто устали, скоро у вас все пройдет.

– Нет, моя милая Фьора, я чувствую приближение смерти, – возразил Бенвенуто слабым голосом, закутываясь в одеяло.

– Полно глупости говорить! – прикрикнула она на него, но не смогла удержать слез, и, наклонившись над Бенвенуто, покрыла его лоб поцелуями.

Лихорадка у Бенвенуто все возрастала. Фьора всю ночь не отходила от постели хозяина перемеживая заботы о нем с горячими молитвами о его выздоровлении.

Утром к Бенвенуто пришел Бернардино.

– Как вы, мастер? – спросил он, избегая его взгляда.

– Плохо. Но почему у тебя такое скорбное лицо? Я ведь пока не умер, – сказал Бенвенуто.

– Синьор Бенвенуто, я пришел с недоброй вестью, – мрачно проговорил Бернардино. – Ваша работа погибла и ничем на свете ее не поправишь.

Услышав это, Бенвенуто сбросил одеяло и вскочил с кровати, как ошпаренный.

– Негодяи! – завопил он так, что его слышно было на улице. – Это измена! Но я спасу своего Персея раньше, чем умру!

Оттолкнув пытавшуюся удержать его Фьору, наградив тумаками Бернардино, Бенвенуто в одной ночной сорочке побежал в мастерскую. Его работники со страхом встретили его.

– Послушайте, – закричал он им, – так как вы не захотели или не сумели последовать отданным мной приказаниям, то повинуйтесь мне хоть теперь, когда я самолично стану руководить дальнейшей работой! Но пусть никто из вас не рассуждает, ибо сейчас мне нужны ваши руки, а не советы!

– Да, да, приказывйте, мастер! – в один голос воскликнули подмастерья. – Мы станем повиноваться всем вашим приказаниям, пока в вас есть хоть капля жизни.

Бенвенуто подскочил к печи и увидел, что металл совсем загустел. Тогда, бросившись к поленнице, Бенвенуто схватил дубовые поленья, дающие самый сильный жар, и тотчас же наполнил ими печку. Вскоре там развился адский огонь; загустевший металл стал разжижаться и засиял; одновременно вновь начал тлеть потолок мастерской, а со двора прокричали, что опять загорелась крыша.

– Трое человек – тушить пожар! – приказал Бенвенуто. – Дождь наполнил водой все бочки, таскайте ее ведрами на крышу и заливайте пламя! Остальные – помогают мне. Несите сюда вон ту большую болванку олова и бросайте ее в печь!

Повинуясь указаниям Бенвенуто, каждый из подмастерьев работал за двоих, да и сам мастер не отставал от своих работников, его лихорадка бесследно прошла. Дело успешно продвигалось, но вдруг раздался взрыв, и словно молния мелькнула в мастерской: взорвалась крышка печи, не выдержав нагрева. Бронза стала выливаться на пол, работники с испугом уставились на Бенвенуто, не зная, что предпринять.

– Пробивайте втулки в печи, открывайте устья литейных каналов, будем заливать форму! – быстро распорядился он и, взяв кочергу, начал пробивать одну из втулок.

Через минуту металл полился в форму. Подмастерья радостно загалдели, но Бенвенуто с тревогой сказал:

– Скорость литья недостаточная. Видимо, не хватает бронзы в печи. Бегите по всем комнатам, собирайте оловянную посуду, – блюда, чашки, тарелки, все что есть, – и тащите сюда!

Побросав все нашедшееся в доме олово в печку, Бенвенуто впервые за утро вздохнул спокойно, ибо увидел, что бронза сделалась совершенно жидкой, и форма хорошо наполняется ею. Он перекрестился и с воодушевлением произнес:

– Благославен будь, о Боже! Воистину ты всемогущ!..

После того как форма заполнилась, Бенвенуто снова отправился в постель, и так хорошо выспался и отдохнул, как давно не отдыхал. Проснулся он далеко за полдень и почувствовал зверский аппетит.

– Фьора! Фьора! – позвал он. – Где ты, моя кошечка? Покорми меня чем-нибудь, я жутко проголодался!

– И этот человек прошлой ночью собирался умирать? – со смехом сказала Фьора, войдя к нему с подносом с едой. – Я так и подумала, что вы захотите покушать, когда проснетесь, поэтому зажарила для вас жирного каплуна.

– Давай его скорее! – воскликнул Бенвенуто. – И хлеба, и сыра, и зелени, и вина! У меня такое ощущение, будто я не ел неделю!

– Видно, ваша лихорадка испугалась и убежала, увидев как вы утром в дьявольском бешенстве понеслись в мастерскую, раздавая тумаки направо и налево. Решила, видать, что и ей от вас достанется, как мне досталось, – Фьора показала синяк на своем плече.

– Прости, ласточка моя. Дай мне только поесть, и я заглажу свою вину перед тобой, – обнял ее за талию Бенвенуто.

– Нам никто не помешает, прости меня Святая Инесса за прегрешения! – прижала его голову к своей груди Фьора. – Все ваши работники пошли на базар, чтобы закупить глиняную посуду вместо оловянной, которую вы расплавили.

– Ну, так быстрее снимай платье! Я поем в одну секунду, – сказал Бенвенуто, весело подмигнув ей.

* * *

Дав бронзе в течение двух суток остыть, Бенвенуто начал мало-помалу открывать статую. Оказалось, что вся отливка получилась очень удачной: по счастливой случайности, бронзы, находившейся в печке, хватило в точности на всю скульптуру за исключением пятки и пальцев правой ноги Персея, которые Бенвенуто с легкостью приплавил к скульптуре. Всего удивительнее было то, что голова Персея, также как и голова Медузы в его руке, вышли превосходно и не требовали никакой дополнительной обработки.

После золочения и лакировки скульптуры, Бенвенуто принялся за отливку небольших статуэток Юпитера, Меркурия, Минервы и Данаи, которые решил разместить по четырем сторонам постамента. Три первых божества Бенвенуто часто изображал и ранее в различных своих работах, а над Данаей ему пришлось потрудиться, потому что он хотел показать не юную девушку, но молодую прекрасную женщину, чье тело достигло совершенства после рождения ребенка, – идеал красоты материнства.

Литье всех этих фигур вышло отлично; теперь оставалось лишь припаять их к постаменту и водрузить на него Персея. Бенвенуто отправился к герцогу, дабы узнать у него, где будет установлена скульптура, куда перевезти все ее части. Обыкновенно, стоило Бенвенуто прийти, как Цезарио сразу принимал его, но в этот раз Бенвенуто три часа просидел на окружающей дворец галерее, ожидая приема, но так и не был допущен к герцогу. Крайне раздосадованный этим обстоятельством Бенвенуто вернулся домой в дурном расположении духа.

На следущий день герцог тоже не удостоил его аудиенции, и через день также. Бантинели с издевательской вежливостью сообщил Бенвенуто, что его светлость очень занят важными политическими вопросами и не может сейчас тратить время на досужее искусство.

Взбешенный Бенвенуто переколотил дома половину посуды, разругал подмастерьев и накричал на Фьору. В горячности он даже хотел разрушить Персея, но рука не поднялась.