Текст книги "Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения"

Бросив дела, Бенвенуто уехал из города в небольшое местечко, которое славилось своими увеселительными заведениями. Там его и нашел через неделю посланник Цезарио, приехавший с приглашением герцога явиться во дворец.

Бенвенуто, всю свою жизнь соблюдавший меру в питье, на этот раз был пьян до бесчувствия, поэтому пришлось сначала отливать его попеременно горячей и холодной водой, потом отпаивать напитком из имбиря, меда, корицы и лимона, а после еще простоквашей с петрушкой, сельдереем и растертым чесноком. Придя в себя, Бенвенуто смог кое-как водрузиться на лошадь и проехать пять миль до города.

Цезарио встретил его на той самой галерее, где Бенвенуто напрасно прождал его три дня.

– Маэстро! Вот и снова мы с вами свиделись! – воскликнул герцог, как ни в чем не бывало. – А я, признаться, нарушил право частного домовладения и без вашего позволения был у вас в мастерской. Ваш Персей превосходен, маэстро! Ваш талант крепнет с каждой новой работой; вот, кажется, вы достигли вершины совершенства, но, нет, вы поднимаетесь все выше и выше, и Бог знает, до каких еще высот дойдете… Я распорядился начать установку постамента для Персея на одной из главных городских площадей; право же, я не могу допустить, чтобы ваше гениальное творение было спрятано в моем парке от восхищенных взоров всех ценителей прекрасного.

– Вы бесконечно добры ко мне, ваша светлость, – угрюмо сказал Бенвенуто. – Судя по вашему интересу к моему творению, вы уже закончили свои неотложные политические дела?

– А вы злопамятны, мессер Бенвенуто, – заметил герцог с неудовольствием.

– Нет, ваша светлость, я не злопамятен, но помню все добро и все зло, которые мне доставили, – отвечал Бенвенуто.

– Но я действительно был очень занят, – сказал Цезарио примирительно. – Мои враги, число которых растет день ото дня с тех пор, как умер мой отец, вознамерились потеснить меня в моих собственных владениях; надо было предпринять кое-какие срочные меры. Но не буду утомлять вас скучными подробностями, – итак, вы согласны на установку Персея на площади Фонтанов?

– Если такова воля вашей светлости, – поклонился Бенвенуто.

– Вот и хорошо! Я собираюсь выплатить вам за эту скульптуру четыреста золотых в дополнение к вашему жалованию. Вас устроит такое вознаграждение? – спросил герцог с легкой издевкой.

– Вы очень щедры, ваша светлость. Но пусть Бантинели сперва покроет мои расходы, которые я понес на изготовление Персея, и которые мне не возместили, – сказал Бенвенуто.

– Разумеется! Я прикажу ему, а вы принесите соответствующее прошение и счета для оплаты, – поспешно проговорил герцог. – Мой дорогой маэстро, я готов оплачивать все ваши расходы и не считаю это ни в малейшей степени обременительным для себя. Ваш талант заслуживает несравненно большего.

* * *

Как только Персей был открыт для обозрения публики, на площади Фонтанов собралась огромная толпа. Все в один голос расхваливали гениальное творение великого мастера, а студенты местного университета немедленно сочинили восторженные стихи на греческом и на латыни, листки с которыми положили к подножию статуи.

Отныне Персей стал достопримечательностью города, и Цезарио был чрезвычайно доволен этим. Вызвав к себе Бантинели, он сказал ему, полушутя, полусерьезно:

– Мессер Бенвенуто вскоре принесет прошение о покрытии его расходов на изготовление Персея. Позаботьтесь, чтобы эта бумага обязательно попала ко мне. Если я не оплачу счета Бенвенуто, он, пожалуй, меня убьет.

Часть 4. О том, что обещаниями нельзя насытиться, но можно перекормиться. О работе, требующей благочестия. О том, как птица-судьба больно клюет того, кто пытается схватить ее за хвост. Расставание с точки зрения житейской мудрости

– Если вы заговорили о доме, полученном мною благодаря милости его светлости, то позвольте напомнить вам, что герцог Цезарио распорядился не только приобрести для меня этот дом, но и переоборудовать под мастерскую за казенный счет, – говорил Бенвенуто герцогскому мажордому Бантинели, с которым спорил уже битый час. – Тем не менее, вы снабдили меня камнем, известью, песком и прочими материалами едва на четверть от количества, необходимого для переустройства дома, а остальные три четверти я купил на свои средства. Еще напомню вам, что вы так и не оплатили мне поставку дров, которые я использовал при отливке Персея, равно как и не заплатили за большую часть металла, пошедшего на эту статую, а между тем, я должен был побросать в печь всю свою оловянную посуду, чтобы не загубить литье. Позвольте напомнить вам также, что и моим работникам я платил за их труд опять-таки из своего кармана. Так вот, если вы подсчитаете все мои расходы, то убедитесь сами, что изготовление Персея принесло мне одни убытки, а я ведь надеялся заработать на этом моем лучшем творении. Его светлость обещал мне, правда, четыреста золотых за эту скульптуру, но не назначил дату выплаты, поэтому-то я настоятельно прошу вас, мессер Бантинели, возместить мне сейчас хотя бы мои расходы.

– Я удивлен вашей наглостью и самонадеянностью, синьор Бенвенуто, – сурово сказал Бантинели. – Вам недостаточно жалования в девятьсот золотых монет в год, которые вы выманили у его светлости? Вы хотите дочиста обобрать казну?

– Девятьсот золотых? Где они? – саркастически улыбнулся Бенвенуто. – Меня кормят обещаниями, выдавая крохи от моего жалования. Впрочем, мне не привыкать: покойный Папа тоже не спешил платить мне, но он, все-таки, рано или поздно расплачивался не обещаниями, а золотом. А у вас самой большой суммой, которую я получил до сего дня, были сто золотых задатка за солонку, что я сделал для герцога. Двести золотых монет за его бюст мне так и не выдали: боюсь, не дождаться мне и четырехсот золотых за моего Персея.

– Да как вы смеете сомневаться в словах его светлости? Поистине ваше нахальство ни перед чем и ни перед кем не останавливается, – прохрипел Бантинели, потеряв голос от негодования.

– С чего вы решили, что можете оскорблять меня? – возмутился Бенвенуто. – Пока вы будете употреблять выражения, приличествующие благородной должности, которой вы обличены, я с почтением стану разговаривать с вами, но если вы примете другой тон, то и я с вами заговорю только как с неким Бантинели, то есть так, как того заслуживает этот невоспитанный и грубый человек!

Заслышав такое, Бантинели вовсе лишился дара речи и вначале посинел, потом побледнел, делая какие-то непонятные знаки пальцами, а после побагровел и тут лишь отчаянно завопил:

– Кто ты такой?! Кто ты такой, я тебя спрашиваю?! Кто дал тебе право так разговаривать?!

– Кто я? – нахмурив брови, переспросил Бенвенуто. – Я – скульптор и ювелир, и в целом мире я такой один. Поэтому со мной за честь считают беседовать великие правители, а тебя они на порог не пустят, потому что люди, подобные тебе, попадаются десятками на каждом шагу.

Бантинели остолбенел и сделался земляного цвета.

– Еще я прибавлю, что не желаю более служить твоему герцогу: поскольку он допускает, чтобы со мной так плохо обращались его слуги, я уезжаю восвояси, – и, оставив продолжавшего пребывать в полной неподвижности Бантинели, Бенвенуто ушел.

Следующим утром Бенвенуто принесли послание от Бантинели с почтительной просьбой явиться во дворец. Когда Бенвенуто пришел туда, Бантинели произнес запутанную речь, которая состояла из предложений, не связанных грамматическими правилами. Из нее можно было понять лишь то, что он никого не собирался обижать и никого ни в чем не обвиняет. Под конец Бантинели с усилием проговорил:

– Что касается вашего намерения покинуть двор его светлости, то герцог просил вас не торопиться с этим и поразмыслить хорошенько. Его светлость велел передать вам, что все финансовые вопросы, касающиеся вас, будут улажены, как только он вернется из важной поездки к своей сестре и своему зятю; вам, вероятно, известно, что герцог Цезарио отбывает нынче из города. Пока его светлости не будет здесь, вы вольны отдыхать или работать над любым произведением, которое пожелаете изготовить. Герцог заранее одобряет ваш выбор и включит стоимость вашего будущего произведения, если вы захотите изготовить таковое, в сумму причитающихся вам выплат. Что же мне ответить его светлости, мессер Бенвенуто?

Бенвенуто молчал.

– Почему вы молчите, мессер Бенвенуто?

Бенвенуто молчал.

– Ну, мессер Бенвенуто, надо же отвечать герцогу: я с вами говорю от имени его светлости, – решился сказать Бантинели.

– Если дело обстоит именно так, как вы говорите, я охотно отвечу герцогу Цезарио, – нарушил, наконец, свое молчание Бенвенуто. – Я верю словам его светлости, поэтому остаюсь и в ожидании возвращения герцога займусь некоей работой, которую давно собирался выполнить.

– Вот и ладно, мессер Бенвенуто. Его светлость будет доволен, – с облегчением сказал Бантинели.

Автопортрет Бенвенуто Челлини в возрасте 43 лет.

* * *

После отъезда герцога жизнь в городе замерла. О Бенвенуто будто забыли, чему он был рад, так как начал работать над большим мраморным распятием. Он приступал к нему, вспоминая все, что говорил ему о Христе аббат Джеронимо, а также помня о видении, которое посетило самого Бенвенуто в тюрьме. Он решил изваять Христа из белого мрамора, а крест сделать из черного. По счастливому совпадению, вдова одного скульптора как раз продавала два огромных куска мрамора, – белого и черного, – и Бенвенуто, отбросив сомнения, отдал за них пятьдесят золотых монет, почти все деньги, что у него еще оставались.

С мрамором нужно было работать очень осторожно: малейшая трещина, самый ничтожный неверный скол могли испортить весь кусок безвозвратно, поэтому перед тем как взяться за резец и ваяльный молоток, Бенвенуто сделал множество эскизов и моделей. Только убедившись в точности своего замысла и до мельчайших деталей отработав весь процесс изготовления, он принялся за распятие.

Самая большая сложность была в изображении лица Христа. Когда-то, делая надгробную скульптуру своего погибшего друга Франческо, Бенвенуто стремился отразить его в лице, лице сраженного воина, уходящую жизнь и смертную отрешенность от земных печалей и радостей. В облике распятого Спасителя, напротив, должна была быть видна победа жизни над смертью, предчувствие воскрешения, – оттого лицу Христа Бенвенуто хотел придать выражение мирной успокоенности, выражение лица человека, выполнившего свой тяжкий долг, прошедшего через великие испытания и готового к новому лучшему существованию.

«Спаситель на кресте не мертв, так как бывает мертв обычный смертный: он находится в состоянии ни жизни, ни смерти, – говорил аббат Джеронимо. – Он закончил жизнь прежнюю, но в нем уже начинается жизнь грядущая. Его душа волей Отца Его возрождает к жизни тело Спасителя, и уже поэтому в лице Божьего Сына не страдание видно, но сострадание к людям, коим предстоит долгий путь очищения и Суд Господа, прежде чем они удостоятся вечного блаженства».

Помня об этих словах, Бенвенуто показывал Христа не страждущим, и уж тем более не мертвым: скорее, был похож у него Спаситель на красивого спящего мужчину, полного сил; Сын Божий не мог быть некрасив и не мог быть слаб, ибо он – подобие Бога-Отца, который идеален во всем.

…Бенвенуто ни над одним своим произведением не работал так медленно, как над распятием. К возвращению герцога Цезарио он даже не закончил голову Спасителя.

Цезарио встретился с Бенвенуто вскоре после своего приезда. Герцог принял его в своих покоях.

– Маэстро, я рад видеть вас! – сказал он, поднимая пытавшегося поклониться ему Бенвенуто. – В городе толкуют о том, что вы трудитесь над новым произведением. Никто не видел его, но, по слухам, это Христос на кресте?

– Да, ваша светлость, – коротко ответил Бенвенуто.

– Значит, вы все-таки решили выполнить обещание, данное вами аббату… забыл, как его звали? – Цезарио взглянул на Бенвенуто.

– Джеронимо, ваша светлость, – напомнил Бенвенуто.

– …Обещание, данное аббату Джеронимо. Вы покажете мне вашу работу? – спросил герцог.

– Нет, ваша светлость. Она не сделана еще и на пятую часть.

– На пятую часть? Я полагал, что она близка к завершению.

– Я не хочу спешить с Христом, ваша светлость. К тому же, я опять вынужден тратить собственные средства: мною потрачено уже около семидесяти золотых на изготовление распятия, включая расходы на покупку мрамора, его перевозку, приобретение набора хороших инструментов и прочее. Если бы мне выдали деньги за те работы, что я сделал для вашей светлости, изготовление распятия продвигалось бы гораздо быстрее, – с упреком сказал Бенвенуто.

– Вы все о деньгах, да о деньгах! – натянуто рассмеялся Цезарио. – По-моему, Бантинели уже обещал вам от моего имени, что вы получите деньги при первой возможности.

– О да, обещать-то он обещал! Если бы его обещания имели хождение наравне с золотыми монетами, я бы беды не знал! – воскликнул Бенвенуто, стараясь сдержать негодование. – При нашем последнем разговоре он уверял меня, что я получу свои деньги сразу по возвращении вашей светлости.

– Так бы оно и было бы, мессер Бенвенуто, если в казне нашлись сейчас необходимые средства. Мое слово твердо: все что вам причитается записано в книгу моих расходов в раздел первоочередных выплат, и будет вам выплачено, – надменно произнес герцог.

Бенвенуто молча поклонился, не поблагодарив Цезарио ни единым словом. Тот надулся и некоторое время, отвернувшись в сторону, теребил золоченый шнур на своем камзоле.

– Неужели вы думаете, мессер Бенвенуто, что я, потомок знатного рода, сын понтифика, владетельный герцог стану скупиться и обманывать вас, как перекупщик товара на рынке? – обиженно произнес он затем, взглянув искоса на своего собеседника.

Бенвенуто хотел что-то ответить, но потом решил перевести разговор в шутку.

– О нет, ваша светлость, я убежден, что четверо столь знатных господ – и вы, и потомок знатного рода, и сын понтифика, и владетельный герцог, – никогда обманывать меня не станут! – возразил он самым серьезным тоном.

Цезарио рассмеялся. Повернувшись к Бенвенуто, он сказал:

– Вы правы, маэстро. Все мы, четверо, ценим вас. Когда мы говорим вам, что нам не жалко для вас никаких денег – это чистая правда! Но, к сожалению, очень много золота уходит у нас на борьбу с нашими врагами; присаживайтесь, маэстро, я расскажу вам, какие интриги ведутся сейчас против меня. Пока был жив мой отец, с коим и сравнивать нельзя нынешнего Святейшего Папу, он, как вы знаете, добром и злом, правдой и неправдой стремился объединить хотя бы главные области Италии, ибо круглому дураку ясно, что без единой державной власти страна погибнет. Я помогал ему в этом, и многих, многих наших неприятелей, благодаря мне, не стало на свете. Вы слышали про историю с Союзом Пятерых?

– Да, ваша светлость. Тем не менее, расскажите, мне интересно услышать эту историю из ваших уст, – сказал Бенвенуто, чтобы сделать приятное Цезарио.

– Итак, пятеро самых могущественных наших противников объединились в союз и доставили нам немало хлопот; в конце концев, они стали воевать с нами, – начал рассказывать Цезарио. – Война шла с переменным успехом и была изнурительной, как для нас, так и для них: разрушались города, сжигались деревни, погибло множество народа. Я предложил начать переговоры о мире, Союз Пятерых согласился.

Переговоры мы вели на поле, окруженном их войсками и нашими. Я принял все условия Союза Пятерых; мало того, я пошел на такие уступки, о которых Союз и не мечтал, поэтому враги решили, что мы слабы, слабее, чем они предполагали. Дабы еще более усилить это впечатление, я лебезил и заискивал перед ними, выказывая заинтересованность в скорейшем заключении мирного договора. Для его подписания я пригласил их сюда, сказав, что моя армия останется в поле, а они могут привести с собой сильный отряд для обеспечения собственной безопасности.

Уверовав в свою силу и значимость, Пятеро милостиво согласились приехать ко мне. Видели бы вы, как они важничали, как надменно разговаривали со мной: еще бы, они уже видели себя победителями, а меня и моего отца – поверженными! Их спесь была настолько велика, что они не позаботились даже оставить заложников из числа нашей родни для обеспечения своей безопасности. Правда, они привели с собой в город несколько десятков до зубов вооруженных воинов, но когда мы подъехали к моему дворцу, эти воины остались на площади. Вообще, Пятеро вели себя так, будто это они привезли меня сюда, а не я их. Понятное дело, что я им всячески подыгрывал: во дворце я повел Пятерых в центральный зал, почтительно следуя за ними.

И вот, когда мы уселись за стол якобы для подписания договора, из потайной комнаты выскочили несколько моих людей, которые в мгновенье ока обезоружили и связали Пятерых. Одновременно площадь перед дворцом была окружена моими солдатами, имевшими троекратный численный перевес над вражеским отрядом. Пятеро были так ошеломлены, что не оказали никакого сопротивления, – в отличие от их воинов, боровшихся до последнего.

Двоих из Пятерых я приказал немедленно удавить, что и было исполнено. Остальных трех, разгромив оставшуюся без командования армию Союза, мы казнили в разных городах, где это нужно было по политическим соображениям. О моей победе над Союзом говорила вся страна, и все хвалили меня, считая что расправившись с Пятерыми, я поступил как великий правитель. Мне прислали немало стихов, в которых поэты сравнивали меня с Юлием Цезарем.

Цезарио довольно улыбнулся и гордо вскинул голову.

– Мне дествительно напоминаете кого-то из древних царей, – сказал Бенвенуто.

Цезарио кивнул:

– Я и сам чувствую в себе дух императорской власти и свое великое предназначение. Я верю, что осуществлю ту высокую миссию, которая на меня возложена. Ах, маэстро, я бы уже теперь правил всей Италией, если бы не преждевременная смерть моего отца! Одного лишь года не хватило мне, чтобы уничтожить всех моих врагов и усмирить непокорных! Но сейчас они пытаются сокрушить меня, ведомые Алессандро, который меня ненавидит. Это не пастырь церкви, а ядовитая змея, заползшая на папский престол!

– Я с вами полностью согласен. Это грязная свинья, забравшаяся на чистую постель! – горячо поддержал герцога Бенвенуто.

– Это мерзкая жаба, влезшая на розу, – с брезгливостью сказал Цезарио.

– Это обезьяна, сидящая на святых дарах, – с отвращением добавил Бенвенуто.

– Послушайте, какое мнение о Папе приводит в своем донесении мой агент, – герцог открыл шкатулку, которая стояла рядом с ним на столе, вытащил из нее письмо и зачитал: «Если судить о понтифике по настоящим делам, то есть по собственному его примеру, по заботе о тех, кто отстал, упал и не может подняться, по спасению душ, то как можно утверждать, что этого Папу Христос назначил своим викарием на земле?».

– Золотые слова! – вскричал Бенвенуто.

– Не забудьте о его алчности, корыстолюбии, подлости, трусливости и болезненной завистливости, – сказал Цезарио, убирая письмо обратно в шкатулку. – Он ненавидит всех, кто превосходит его в чем либо, а поскольку таковых подавляющее большинство, то Папа ненавидит весь свет.

– И меня, и вас, – вставил Бенвенуто.

– Да, и вас, и меня. Вас он уже пытался уничтожить в тюрьме, а против меня постоянно устраивает заговоры, организует военные походы, подсылает ко мне наемных убийц. Вы вызываете в нем только зависть, а я задеваю все низменные чувства его души, от этого ко мне повышенное внимание, – усмехнулся Цезарио. – Но я не собираюсь сдаваться; напротив, я намерен одолеть Алессандро… И уж, конечно, ему не омрачить нам радостей жизни и не лишить нас удовольствий! Дорогой маэстро, я приглашаю вас сегодня вечером в большой парковый павильон, где вы сможете хорошо отдохнуть и увидеть необычное зрелище, посвященное богу Эросу.

– Нет, ваша светлость. Я благодарен вам за приглашение, но я не приду. Работа над распятием требует определенного душевного настроя, и пока я не закончу ее, я не могу придаваться плотским утехам, – развел руками Бенвенуто.

– Я вас понимаю, – сказал герцог. – Ну, а я исповедуюсь потом своему духовнику, и он отпустит мне этот грех. Прощайте, маэстро. С нетерпением буду ждать, когда вы покажете мне вашего Христа.

* * *

Затворившись в своей мастерской, Бенвенуто днями и ночами трудился над распятием. После того как он закончил голову Спасителя, работа пошла быстрее, ведь в теле Христа не было ничего, что отличало бы его от тела обычного человека; крест же Бенвенуто поручил изготовить своим подмастерьям.

Прикрепив тело Спасителя к кресту, Бенвенуто велел своим помощникам поставить распятие к стене, надежно утвердив его, чтобы оно не упало, и залюбовался своим творением. Распятие получилось необыкновенно красивым и выразительным; на черном кресте особенно выделялось светлое кроткое, одухотворенное лицо Христа. Хотя глаза Спасителя были закрыты, но голова его не поникла бессильно, а лишь прислонилась к плечу, к которому была повернута. Терновый венец на густых волнистых волосах Иисуса съехал несколько набок, готовый упасть, не нужный более.

…Весело отметив с подмастерьями окончание работы, Бенвенуто впервые за последние месяцы провел бурную ночь любви с Фьорой. Утром он надел свой лучший наряд и отправился во дворец к герцогу, чтобы пригласить Цезарио взглянуть на распятие.

Ворота дворца отчего-то были распахнуты настежь, и стражи нигде не было видно. Бенвенуто беспрепятственно прошел в герцогские покои, никого не встретив на своем пути. Дворец был пуст; непонятно было, куда подевалась многочисленная свита и челядь герцога.

Изумленный и встревоженный Бенвенуто почти обрадовался, обнаружив своего недоброжелателя Бантинели в одной из комнат. Тот укладывал что-то в большой кожаный мешок, который задвинул ногой под стол при виде Бенвенуто.

– Мессер Бантинели, не могли бы вы объяснить мне, что происходит? – спросил Бенвенуто. – Отчего во дворце никого нет?

– Как? Разве вы ничего не знаете? – воскликнул Бантинели с непонятной интонацией.

– Нет, клянусь Богом! Я пришел к его светлости, чтобы пригласить его посмотреть на мою новую работу, а дворец почему-то пуст. Где герцог?

– Его светлость погиб, – произнес Бантинели трагическим тоном, скорбно опустил голову.

– Герцог Цезарио погиб? Да вы с ума сошли! – вскричал Бенвенуто, недоверчиво глядя на Бантинели.

– Увы, я нахожусь в здравом рассудке, – нашего герцога нет больше среди живых! Он покинул этот мир, – отвечал Бантинели столь же трагически.

– Господь Всемогущий! Во имя всех святых, расскажите же мне, что произошло, как погиб герцог? – потрясенный Бенвенуто опустился на стул.

– Известие о гибели его светлости мы получили вчера, на рассвете. Герцог Цезарио два дня назад покинул город: его светлости сообщили, что комендант одной из пограничных крепостей тайно переметнулся на сторону наших врагов и собирается поднять мятеж. Его светлость решил действовать немедля и с небольшим сопровождением тут же выехал в эту крепость, дабы арестовать изменника. Однако по дороге герцог попал в засаду; скорее всего, сообщение о предательстве коменданта специально было послано для того чтобы заманить его светлость в ловушку. Мы не знаем, что сталось с людьми, сопровождавшими герцога, но сам он убит. Его бездыханное тело было обнаружено местными крестьянами и доставлено в близлежащий монастырь, откуда к нам и пришло известие о гибели его светлости. Настоятель монастыря пишет, что тело герцога нашли окровавленным и нагим: убийцы нанесли его светлости множество смертельных ран, а потом обобрали труп, сняв с него дорогие доспехи и одежду. Упокой, Господи, душу раба твоего Цезарио!

Бантинели истово перекрестился.

– Вот вам пример, как судьба жестоко карает того, кто хотел присвоить себе право командовать ею. Она не терпит над собой господина, она сама господин над всеми нами, – горестно произнес Бенвенуто. – Что же с нами будет? Кто сменит Цезарио? – тяжело вздохнув, спросил он у Бантинели.

– Так как его светлость развелся с женой, а детей у них не было, то по закону на наше герцогство может, во-первых, претендовать мать его светлости – Карлотта. Но она уехала на родину и не имеет никакого влияния в политике, – отвечал Бантинели с важностью, показывая хорошее знание этого вопроса. – Во-вторых, во владение герцогством могут вступить сестра и зять его светлости, однако они слишком заняты проблемами своего государства и вряд ли станут ввязываться в борьбу за нашу землю. В-третьих, герцогство может перейти к Папе, поскольку он является верховным сюзереном нашей области. Кстати, посланники Его Святейшества уже здесь; удивительно, как быстро они приехали, ведь прошел только один день, как стало известно о гибели его светлости.

– Значит, герцогство отойдет к Папе, – обреченно сказал Бенвенуто. – А мне что делать?

– Ей-богу, не знаю, мессер Бенвенуто! Я бы посоветовал вам уехать, учитывая отношение к вам Его Святейшества. Между прочим, многие приближенные покойного герцога и его возлюбленная – синьора Джеролима – уже готовятся к отъезду, – сообщил Бантинели.

– А вы, мессер Бантинели? Вы тоже отъезжаете? – Бенвенуто кивнул на кожаный мешок под столом.

– Я? Нет. Посланники Папы предложили мне остаться на должности казначея, – проговорил Бантинели с чувством собственной значимости.

– Ах, вот как? Казначея? Прекрасно. Тогда я попрошу вас выдать те деньги, которые обещал мне герцог Цезарио, – Бенвенуто поднялся и встал перед Бантинели.

– При всем моем желании не могу этого сделать, – сказал тот, отступая от Бенвенуто и держась за шпагу. – Казна его светлости опечатана, я не распоряжаюсь ею до особого указания папского легата.

– Будь вы прокляты! – закричал Бенвенуто. – Вы должны мне, по меньшей мере, тысячу золотых! У кого прикажете взять их теперь?

– Вы напрасно сердитесь на меня, мессер Бенвенуто. Говорят вам, что я ничем не могу вам помочь. Повторяю, казна опечатана и ее охраняют гвардейцы Его Святейшества, приехавшие вместе с посланниками Папы. Если хотите, потолкуйте с легатом: возможно, он распорядится выдать из казны ваши деньги, – на лице Бантинели промелькнула издевка.

– Черта лысого он мне выдаст, а не деньги! – Бенвенуто в сердцах отбросил стул в сторону. – Я бы убил вас, Бантинели, если бы вы не были таким низким, подлым и трусливым! Ваше убийство замарает мое имя грязью: убить Бантинели, – что в этом особенного, это даже смешно! Я мог бы дать вам пощечину, но и это ни к чему не приведет: вы только потрете свою физиономию, и сделаете вид что ничего не случилось. Бестыжему наплюй в глаза – скажет, божья роса! Служите вашему подлому Папе, – вы вполне достойны своего нового хозяина, так же как и он достоин такого слуги.

Бенвенуто внезапно вырвал шпагу у Бантинели и переломил ее об колено.

– Считайте, что я лишил вас дворянства, а также чести, – сказал он насмерть перепуганному казначею. – Впрочем, как можно лишить чести того, кто никогда не имел ее.

* * *

У мастерской Бенвенуто стояли две повозки. В одну укладывали его вещи, в другую – изготовленное им распятие.

Провожали Бенвенуто его родственник Роберто и служанка Фьора.

– Спасибо тебе, Роберто, за все, – обнял его Бенвенуто. – О деньгах, что я у тебя одолжил, не беспокойся: я-то свои долги всегда отдаю.

– Я не сомневаюсь, что отдашь. Но оставил бы ты распятие, Бенвенуто. Куда ты его повезешь, как ты с ним будешь таскаться? – сказал Роберто.

– Нет, не оставлю. Этот город скоро будет принадлежать Папе; получается, что я оставлю свою работу Его Святейшеству, – моему злейшему врагу, мошеннику, подлецу, негодяю! Нет, никогда! – отрезал Бенвенуто. – К тому же, ты забываешь, что я дал обет: распятие должно находиться в монастыре Святой Марии во Флоренции.

– Но как ты туда переправишь распятие? Да и возьмут ли его монахи? Не побоятся ли они недовольства Городского Совета?

– Переправить несложно: Христос – не я, его пустят в город, – усмехнулся Бенвенуто. – А монахам я отправлю письмо, предложу им сделку: я им даю своего Христа, а они мне – место на монастырском кладбище. В мои годы пора уже задуматься о месте своего погребения: хочу, чтобы мои кости покоились в родной земле возле праха моего отца и возле праха незабвенного аббата Джеронимо.

– Да поможет тебе Господь во всех твоих делах! Прощай, Бенвенуто! – Роберто крепко обнял его и затем отошел в сторонку, давая проститься с Фьорой.

– Забери меня с собой, Бенвенуто! Забери меня с собой! – заплакала Фьора, вцепившись в грудь Бенвенуто.

– Глупая ты женщина! Я уже тысячу раз объяснял тебе, что это невозможно. У меня нет ни дома, ни денег. Куда я тебя дену, на что мы станем жить? Один я, пожалуй, как-нибудь выкручусь, а вдвоем мы пропадем, – сказал Бенвенуто, поглаживая ее по голове.

– Забери меня с собой! – не унималась Фьора. – Забери меня с собой!

– Перестань! – оттолкнул он ее. – Воистину, женщина слышет только то, что хочет слышать!

– Забери меня с собой! – с новой силой заголосила Фьора.

– Ладно, ладно, не кричи! – снова привлек ее к себе Бенвенуто. – Я заберу тебя, когда найду себе пристанище и подзаработаю на жизнь.

– Ты обманешь! – выкрикнула она.

– Обещаю, что разыщу и заберу тебя, когда моя жизнь наладится, – в доказательство Бенвенуто дотронулся до своего нательного креста. – Заберу тебя, если ты сама захочешь этого. Но сдается мне, что твои слезы быстро высохнут, как только ты найдешь утешение в объятиях другого мужчины.