Текст книги "Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения"

– Да, да, все правильно, – согласился Бенвенуто с отцом Бартоломео. – Но где же я найду Анжелику?..

Любовники. Художник Парис Бордоне.

* * *

– Франческо, Франческо, вставай! У меня потрясающая новость! – Бенвенуто отчаянно тряс друга за плечо. – Анжелика нашлась! Она на юге, – вот куда, оказывается, увезла ее проклятая Беатриче! Ко мне зашел купец, приехавший оттуда, и сообщил, где они живут. Это Анжелика попросила его об этом; представляешь, она отдала ему свое единственное золотое колечко за эту услугу. Моя прелестная, моя маленькая Анжелика, не жалей о своем кольце: я подарю тебе такие кольца, браслеты, ожерелья, серьги и диадемы, каких и вообразить себе невозможно!.. Ну, собирайся же, Франческо, что ты лежишь! Поехали к Анжелике!

– Ты рехнулся! – сказал Франческо, зевая и потягиваясь. – Мне ночью идти в караул. Как я объясню мое отсутствие капитану?

– Я не знаю, придумай что-нибудь. Ну, дай ему денег! Пусть предоставит тебе отпуск на две-три недели для поправки здоровья.

– От денег он, конечно, не откажется… Так что же, мы прямо сегодня и поедем?

– Сегодня? Немедленно, черт возьми! Это судьба, говорю тебе, это судьба! Прошел ровно месяц, как мы вызывали духов с отцом Бартоломео, – день в день, – и вот, пожалуйста, как и предсказали демоны, я нашел свою Анжелику! Вот и не верь после этого в магию и потусторонние силы… Дьявол тебя побери, Франческо, что ты все сидишь?! Одевайся же, умоляю тебя! Поехали скорее, – я так хочу обнять мою дорогую Анжелику! Я с ума сойду от нетерпения! Я женюсь на ней, клянусь! Ну, быстрей же одевайся, – на, бери штаны! Я, в самом деле, с ума схожу!

– Оно и видно, – проворчал Франческо, натягивая штаны. – Только сумасшедшие могут хотеть жениться. Впрочем, с ними и толковать нечего. Едем! Я буду следить, чтобы ты в своем помешательстве не наделал вреда себе и добрым людям.

…Гостиница, в которой жила Беатриче со своей дочерью, находилась на маленькой грязной улочке, где покосившиеся дома, как несчастные калеки, подпирали друг друга, чтобы не завалиться наземь. Окно на чердаке гостиницы было выломано, и в него ничего не стояло залезть любому, кто возымел бы желание войти вовнутрь столь оригинальным способом.

Именно этим ходом и решил воспользоваться Бенвенуто, чтобы повидаться с Анжеликой. Перед тем он три дня посменно с Франческо наблюдал за передвижениями Беатриче и выяснил, что ее маршрут всегда постоянен и бесхитростен: утром она с Ипполито и дочерью ходит в церковь, потом целый день сидит в своем номере, наблюдая за прохожими и лениво поругивая Анжелику; а перед закатом солнца Беатриче со своим сожителем отправляется к родственникам Ипполито, где засиживается допоздна и возвращается изрядно подвыпившая. Таким образом, вечерами Анжелика остается одна, – грех этим не воспользоваться!

Оставив Франческо на улице, дабы он предупредил, если неожиданно вернется Беатриче с Ипполито, Бенвенуто взобрался по гнилой водосточной трубе на крышу соседнего с гостиницей дома, в котором никто не жил, перелез по осыпающейся черепице на гостиничную крышу, протиснулся в чердачное окно и через пять минут уже шел по унылому убогому коридору третьего этажа, высчитывая комнату, где его ждала, он был в этом уверен, Анжелика.

– Кто там? – спросила она, когда Бенвенуто постучал в дверь.

– Я, радость моя, тот, кто любит тебя больше жизни; тот, у кого ты забрала сердце! – приглушенно воскликнул он.

– Пресвятая Дева! – охнула Анжелика и торопливо отодвинула засов.

Бенвенуто тут же заключил ее в объятия и впился поцелуем в ее уста.

– О, Боже! – простонала она, замерев и затрепетав всем телом. – Ты приехал, ты меня нашел! Я знала, что ты приедешь; я не могу жить без тебя!

– Моя маленькая птичка! Я прилетел к тебе, как только получил твою весточку! Я чуть не умер, когда ты так внезапно уехала!

– Это не я, не я! – горячо возразила она. – Это все моя мать! Разве я могла бы покинуть тебя?

– Мой ангел! Я истомился без тебя. Дай же мне обнять мою милую, мою любимую девочку! Ну, иди же ко мне! Иди, моя дорогая женушка!

– Да, но мы еще не женаты. Не надо, Бенвенуто! Пожалуйста, не надо; подожди до свадьбы! Какой ты нетерпеливый… Но как сладки твои поцелуи…

* * *

– Что же теперь делать с этим пятном на простыне? – спросила Анжелика, смущаясь и смеясь. – Представляешь, что будет, если мать заметит его?

– Где у тебя кувшин с водой? Снимай простыню, неси ее к тазу. Лей потихоньку, а я потру вот этим снадобьем. Оно всегда со мной, – им прижигают раны, но и пятна оно отмывает без следа. Лей, лей воду! Не сильно, маленькой струйкой. Отлично, теперь потрем. Лей еще! Ну, вот, и нет пятна! Теперь выжми и просушим эту часть простыни над свечой… Моя несравненная, прекрасная Анжелика! Дай я поцелую твои милые глазки! Как я рад, что ты отдала мне то, что девушка может только раз отдать мужчине!

– Но ты взял это у меня до свадьбы, Бенвенуто! Как мне отмолить такой грех? – смущенно произнесла Анжелика.

– Священник наложит на тебя легкую епитимью, и грех твой простится: ведь ты согрешила ни с кем-нибудь, а с будущим мужем, – беспечно ответил Бенвенуто.

– А если тебе не удастся договориться с моей матерью?

– Я договорюсь с ней, клянусь тебе!

– Договорись, Бенвенуто, договорись, пожалуйста, любимый мой! Я буду тебе верной, доброй и заботливой женой!

– О, душа моя! Я женюсь на тебе, даже если все силы ада восстанут против этого!

– Я нарожаю тебе много-много детей, и все они будут копией Бенвенуто.

– Вот оно, счастье, чего еще желать?!

– И в радости, и в горе я буду с тобой; а если вдруг тебя не станет, то и я умру, и нас похоронят вместе.

– О большем нельзя и мечтать!

– Да, но кто же тогда вырастит наших детей? – задумалась Анжелика. – Нет, если ты умрешь, то я надену траур, и никогда больше не выйду замуж, буду заниматься только нашими детьми.

– Мое ласковое солнышко!

– Однако ты должен перемениться, Бенвенуто…

– Как это?

– Ты взрослый мужчина, а ведешь себя, как ребенок. Моя мать говорит, это потому, что ты – невоздержанный человек. Но я же знаю, что ты станешь другим, когда мы женимся.

– Другим?

– Да, Бенвенуто! Ты не смотри, что я намного младше тебя: я понимаю, как надо устраивать семейную жизнь.

– Откуда взялись твои познания, – от матери?

– Она не сумела построить свою семью, и сейчас живет в грехе и в безобразии с этим жирным дураком Ипполито, чему она могла меня научить? – презрительно ответила Анжелика. – Нет, я просто видела, как живут счастливые семьи, и училась у них. У нас был сосед Винченцио. Моя мама рассказывала, что когда-то он жил в большой бедности, но я этого не помню. При мне он уже был самым богатым человеком в нашем квартале. Из-за этого его жена Люченция жутко задирала нос перед соседями, и ее не любили. Но как они жили, святая Маргарита! Дом у них был – полная чаша! Винченцио работал в конторе синьора Лудовико, а сеньор Лудовико загребал кучу денег, потому что мог выиграть любое судебное дело. Он был способен отсудить что угодно у кого угодно, – так говорила моя мать.

Как роскошно одевалась Люченция, – ах, Бенвенуто, если бы ты видел! Все завидовали ей. А в доме у нее была серебряная посуда, и мебель из ореха, и даже гобелены на стенах… Винченцио и Люченция уехали из нашего квартала еще в позапрошлом году, но я помню, как по воскресеньям и по праздникам они шли в церковь, шикарно разодетые, а няня, – представляешь, няня! – вела за руки их детей, наряженных в бархат, шелк и парчу. А летом, в самую жару, Винченцио вывозил свою семью в горы к целебным источникам. Моя мать всегда страшно злилась, когда вернувшись оттуда, Люченция хвасталась, как там было хорошо.

– И ты хочешь, чтобы я стал, как тот Винченцио? – нахмурился Бенвенуто.

– Мать называет тебя сумасбродом, но я знаю, что это не так. Ты – настоящий мужчина, и будешь заботиться о нашей семье не хуже, чем Винченцио заботился о своей. По воскресеньям и по праздникам мы будем ходить в церковь, и няня будет вести наших детей за руки; летом мы тоже станем выезжать к целебным источникам и еще куда-нибудь, где бывают богатые люди; а дом у нас будет лучше, чем у Люченции, – мебель мы закажем из красного дерева! – мечтательно произнесла Анжелика.

Бенвенуто начал одеваться.

– Ты уже уходишь? – спросила его Анжелика. – Ах, да, пора! Скоро вернется мама и Ипполито. Когда ты придешь к ней договариваться насчет нашей свадьбы?

– Завтра я буду у нее.

– Мой Бенвенуто, поцелуй же меня на прощание! – подставила она ему щеку. – Вот так. Ты ничего не забыл из своих вещей? Ну, иди, а я приведу в порядок мою постель.

* * *

– Ты не понимаешь меня, Франческо! – Бенвенуто допил остатки вина из бутылки. – Я хотел на ней жениться. Жениться, – доходит до тебя?

– Ты считаешь меня идиотом? – Франческо открыл новую бутыль. – Куда ты дел свой стакан? У тебя что, два стакана?

– Нет, один из них – твой.

– Мой? Как он может быть моим, дьявол меня побери, если оба стакана стоят справа от тебя, а я сижу напротив?

– Я толкую с тобой о серьезных вещах, а ты – о стаканах! Наливай и в тот, и в другой, и бери себе, какой хочешь.

– Это другое дело! Выпьем.

– Ты не понимаешь меня, Франческо. Я хотел жениться на ней, а она посмела сравнивать меня с каким-то сутягой; более того, она ставила мне его в пример. Она желает, чтобы я был таким, как все. Нет, не таким, как все, а наихудшим из всех! Ее мечта – богатство, ее мечта – роскошная жизнь. Мое искусство для нее – только средство для добывания денег, а я – только содержатель семьи.

– Чего же ты ждал? Чтобы она помогала тебе в мастерской? – пожал плечами Франческо. – Ха, если бы мы искали жен, способных понять наше призвание и участвовать в наших делах, то моя жена облачилась бы в кольчугу, вооружилась шпагой и стреляла бы из аркебузы! Слава богу, я-то понимаю, что нельзя требовать невозможного от женщин, поэтому мне и не нужна никакая жена. Мне милее податливая девка, понимающая толк в любовных утехах и не требующая слишком большой платы за доставленное удовольствие.

– Но я хотел жениться на Анжелике! – вскричал Бенвенуто.

– Глупец! Я сказал тебе с самого начала, что ты спятил. Вы все смеетесь надо мной из-за того удара камнем по голове; может быть, я, действительно, иногда туго соображаю и порой не понимаю, что делаю, но тебя-то я сто лет знаю и люблю как брата, – ты можешь мне верить. Если я сказал тебе, что ты спятил, когда ты решил жениться, – так оно и есть, не сомневайся. Ты – глава семейства?! Ты – хозяин дома?! Ты – добропорядочный гражданин?! Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Я сейчас лопну от смеха! – захохотал Франческо.

– Но я любил ее! – возразил Бенвенуто.

– Оставь, брат, – тебя привлекла ее молодость и красота, да еще ее недоступность, да еще письмо старого Джованни сбило тебя с панталыка. Вот и вся любовь, – ухмыльнулся Франческо.

– Нет, я все-таки хотел бы жить с Анжеликой, – вздохнул Бенвенуто.

– Остановись, брат, остановись, пока не поздно! – покачал головой Франческо. – Ты же сам понимаешь, что жизнь с ней слишком дорого тебе встанет. Если ты самого себя продашь, то не выкупишь после ни за какие деньги. Мой тебе совет: пойди завтра к ее матери и дай ей кошелек с золотыми за то, что ты сватался, но не женился на Анжелике. Мамаша будет рада получить золотые монеты вместо зятя, которого она еще раздобудет для своей доченьки. Анжелике же подари перстень, который ты ей привез, и наври что-нибудь про срочные дела, вызывающие тебя в Рим. Уверяю тебя, что она поплачет-поплачет, да и утешится! Года не пройдет, как она выскочит замуж за какого-нибудь богатея, помяни мое слово.

– Франческо, Франческо! Тебе легко говорить, а мне каково расстаться с моей любимой! – Бенвенуто закрыл лицо руками.

– Ничего. Мы будем пить сегодня, будем пить завтра, будем пить всю обратную дорогу, и будем пить, когда вернемся в Рим! А дома тебя успокоит твоя служанка, твоя Фаустина.

– Да что ты! Она меня живьем съест за то, что я не женился на Анжелике.

– Не съест. А будет есть, гони ее прочь! Найдешь другую Фаустину… Где твой стакан? А где мой стакан? Все стаканы перепутались. Выпьем! За то, что ты не женился! За то, чтобы нам никогда не жениться! – поднял стакан Франческо.

– Выпьем. Видно, ты прав, не надо мне жениться… – согласился Бенвенуто. – Что же, так тому и быть! Однако отца я расстраивать не стану: напишу ему, что та девушка, которая была у меня на примете, не подходит под его советы.

– Вот, вот! Старику будет приятно, что ты слушаешься его, – кивнул Франческо.

* * *

«Дорогой отец! Я получил твое письмо еще по весне, и оно заставило меня призадуматься. Ты прав во всем; прочитав твои наставления, я немедленно решил жениться. Но вот беда: нелегко оказалось найти невесту, которая соответствовала бы твоим указаниям. Нашел я, правда, одну, но понял, что должен от нее отказаться. Посуди сам: ты пишешь, что в жены нужно брать девушку миловидную, но не красавицу. Однако черт их разберет, кто красавица, а кто нет, ибо нет таклй женщины, которая не показалась бы кому-то красивой. Великая Клеопатра, как свидетельствуют ее изображения, была ни мало не симпатична, а скольких поклонников имела! Сам Цезарь не устоял перед ее чарами. Как тут быть, не понимаю; кто поручится, что за долгие годы супружеской жизни не найдется у моей жены воздыхатель, которому она покажется прекраснее Афродиты? И как уберечься в таком случае от бесчестья? А ты меня хорошо знаешь: не стерпеть мне такого оскорбления; убью жену, убью ее любовника, возьму тяжкий грех на душу.

Далее; ты мне советуешь не брать в супруги умную девицу, дабы не было между ней и мною спора о первенстве в семье. Очень хорошо, я с тобой согласен! Но можно ли отыскать женщину, которая не смотрела бы на мужа как на свою собственность, и не стремилась бы распоряжаться им как своей вещью? У магометан, говорят, такие жены бывают; в нашем же христианском мире нельзя найти супругу, не помышляющую о власти над мужем. Каждая из наших баб, будь она хоть круглой дурой, считает себя вправе устанавливать свои порядки в доме. А если она еще и смышленая, то быстро отыщет в своем муже слабые стороны и станет играть на них лучше, чем музыкант играет на струнах своей лютни.

Еще ты упоминал о приданом невесты. Каюсь, отец, я чуть не пренебрег твоим советом! У девушки, которую я избрал, приданого не было вовсе; от эдакой бедности, как ты и предупреждал, она понятия не имела о разумной бережливости. Дело не дошло еще до свадьбы, а моя невеста уже потребовала непомерного, а далее, мне это теперь ясно, расходам не было бы конца.

Спасибо тебе, отец, спасибо, что ты вовремя меня предостерег!

Наконец, ты особо указал, что следует обратить самое пристальное внимание на родню моей будущей жены. Но моя невеста не могла похвастаться хорошими родственниками: ее отец уехал неизвестно куда от своей семьи, а мать – женщина со странностями. Не буду огорчать тебя рассказом о том, что вытворяла моя несостоявшаяся теща, – к счастью, я вовремя понял, с каким семейством чуть было не породнился. Я расстался со своей избранницей не без сожаления и не без некоторых материальных потерь, но лучше так, чем мучиться до самой смерти на брачной каторге.

Обжегшись на молоке, мы дуем на воду, а потому в ближайшее время у меня нет ни малейшей охоты попробовать жениться снова.

Жду от тебя письма и остаюсь твоим любящим и верным сыном, Бенвенуто.

P.S. С оказией пришлю тебе деньги. Пожалуйста, не спорь и не отказывайся. Оставь себе, сколько нужно, а остальное передай Козочке и моим племянникам.

Целую твои руки. Бенвенуто».

Часть 2. О том, что не следует попадаться своему покровителю на глаза, когда он раздражен или болеет. О том, как тот, кто может все, не способен ничего сделать с одним-единственным человеком. Как нужно заботиться о нравственном здоровье народа. Как проводить торжества по случаю свадьбы дочери

Дворец папской любовницы Карлотты был великолепным и затейливым. Он строился долго, строился с показной роскошью, дабы превзойти своей помпезностью Альгамбру халифов (таков был каприз Карлотты) и напомнить о величии Золотого дворца Нерона (по прихоти Святейшего Папы). Поскольку цель, как известно, определяет средства, то в архитектуре дворца Карлотты причудливым образом слились черты мавританского и классического стиля. Каждая деталь сама по себе вызывала восхищение мастерством исполнения, но в целом все это выглядело как мозаика, набранная неумелым художником: цвет не сочетался с цветом, а размер – с размером. Имеющий художественный вкус посетитель дворца вначале изумленно рассматривал необычные сочетания архитектурных форм, затем с недовольной гримасой отводил от них взгляд, а после ускорял шаг и старался смотреть только себе под ноги.

Папа и сам был несколько обескуражен пестротой нового жилища Карлотты, а потому распорядился завесить стены внутренних покоев шпалерами с изображением исторических сцен, а приемные комнаты затянуть шелком: это убранство хотя бы отчасти смягчало впечатление от вычурности дворцовых интерьеров.

Бенвенуто морщился всякий раз, когда приходил сюда. Епископ Паоло, который сегодня сопровождал Бенвенуто к Папе, своими разговорами не добавлял приятности к впечатлению от дворца.

– Его Святейшество страшно раздражен, – озабоченно бормотал Паоло. – Казна пуста. Строительство большего храма приостановлено. Ереси, войны, заговоры, неурожаи, болезни: что за напасти посылает нам Господь!.. Кстати, о болезнях: пока тебя не было, к нам приезжал знаменитый доктор Джакомо, прославленный лечением тех хворей, которые даются нам Богом в наказание за сладострастие. Весь наш клир тут же выстроился в очередь к этому доктору за помощью. Лечение его заключалось в окуривании и давало чудесные результаты: за один-два сеанса он добивался полного исцеления. Поэтому, несмотря на высокую цену – Джакомо брал за каждый сеанс вдесятеро больше, чем обычно берут лекари, – очередь страждущих не убывала. Папа был даже не прочь принять его к себе на службу, но Джакомо объявил, что не желает ни у кого служить, а кто нуждается в его советах и заботах, может и сам за ним последовать. С тем он и уехал, а вскоре после его отъезда все больные, которых Джакомо пользовал, впали в гораздо худшее состояние, чем то, в каком он их поначалу нашел. Наши епископы, пожалуй, убили бы этого врача, задержись он у нас хоть на неделю!

Скажу тебе по секрету, Бенвенуто, – зашептал Паоло, – Папа сам чувствует некоторое недомогание, и от этого куксится и злится. Сегодня утром он поругался с Карлоттой и даже хотел уехать от нее. Ты веди себя потише, а то как бы не было беды.

– Э-хе – хе! – вздохнул Бенвенуто. – Разве это от меня зависит? Лишь бы Его Святейшество вел себя тихо, а уж я-то буду ниже травы, тише воды.

Папа в домашнем платье и в мягких сафьяновых туфлях лежал поперек кровати на небрежно скомканном, драгоценном бархатном покрывале.

– А, Бенвенуто! Принес мою чашу? Или опять явился ко мне с глупыми отговорками? – желчно произнес он, покряхтывая и прикладывая к глазам какие-то примочки.

Бенвенуто подошел к нему, встал на колени и поцеловал папскую туфлю.

– Ваше Святейшество, – сказал он, поднявшись, – Мы договаривались с вами, что вы заплатите мне за чашу восемьсот монет, частью в счет уплаты за мой труд и частью для покупки золота, потребного для окончания работы. Но до сих пор я ничего не получил от Вашего Святейшества; если я и тружусь над чашей, то исключительно из уважения к вам и на собственные средства.

– Подай мне твою работу! Закончена она или нет? – грубо перебил его Папа.

– Ваше Святейшество! Я никогда не окончу ее, если вы не дадите для этого денег. И так я сильно потратился на изготовление вашей чаши, – не говорю уже о том, сколько свободного времени посвятил ей. Однако больше у меня нет ни времени, ни средств для окончания этой работы.

– Посажу я тебе на галеру, так, глядишь, найдется у тебя время закончить работу! – злобно сказал Папа.

– Ваше Святейшество, когда я совершу преступление, заслуживающее галеры, вы меня туда, пожалуй, и отправите, а пока галеры вашей я не боюсь, – отвечал Бенвенуто еще тихим голосом, но все более распаляясь. – Кроме того, я объявляю вам, что вина за нарушение сроков окончания работы лежит на Вашем Святейшестве. И не присылайте больше за мной: отныне я ходить сюда не стану, разве если велите своим гвардейцам силком притащить меня.

Лицо Папы передернулось от злости, и он закричал:

– Праведный Боже! Я тебе говорю, тебе, который взял себе за правило не обращать ни на кого внимания, – если бы не мой сан, не болезнь и не уважение к людям, я бы тебя вышвырнул из окна, чтобы не видеть более твоей наглой физиономии!

– Весь мир не заставит меня доделать вашу чашу! – выпалил Бенвенуто и, резко повернувшись, пошел к дверям.

– Так у тебя отберут ее недоделанную! – крикнул ему Папа.

– Посмотрим, – процедил Бенвенуто, не оборотившись.

…Дома он разогнал всех своих подмастерьев, выпроводил молоденькую служанку, нанятую вместо Фаустины, и забаррикадировал дверь и все окна, кроме одного, на втором этаже. После чего, вооружившись пищалью, уселся у этого окна, открыл его и стал ждать непрошеных гостей.

Они явились скоро, но почему-то вместо гвардейцев Папа прислал десяток своих слуг, вооруженных, чем попало, а возглавлял их ненавидевший Бенвенуто секретарь Его Святейшества.

– Ага, этот нахал здесь! – сказал он, увидев Бенвенуто. – Ну, с Богом, ребята! Ломайте дверь, входите в дом и найдете чашу, принадлежащую Его Святейшеству. А этого смутьяна поколотите палками, как следует, выбейте из него наглость!

Бенвенуто зажег фитиль, высунул дуло пищали в окно и громко вскричал:

– Христопродавцы! Негодяи! Мерзавцы! Никто из вас, воры вы эдакие, пусть не осмелится подходить к этой двери, иначе будет убит моей пищалью!

– Сам ты негодяй! – в ответ ему прокричал секретарь Папы. – Еретик! Турок! Осмелился пререкаться с Его Святейшеством! Да мы тебя за это отделаем так, что мать родная не узнает!

– Я – еретик? Я – честный и верный христианин, всем это известно! Я глубоко почитаю нашу Церковь и Святейшего Папу, но он же хотел надуть меня, мошенник! А ты, предатель, рад воспользоваться случаем и расквитаться со мной? Не выйдет! Разбойник, подстрекатель, я тебя первого уничтожу! – Бенвенуто приготовился выстрелить в секретаря.

– Ах ты, Господи! – воскликнул тот, прячась за спины слуг. – Этот полоумный убьет меня!

– Всех положу на месте! – грозно подтвердил Бенвенуто, прицеливаясь.

– Спасайтесь, ребята! Видно, смерть наша пришла! – в ужасе завопили слуги и, побросав свое нехитрое вооружение, разбежались в разные стороны. Секретарь Папы исчез вместе с ними.

Бенвенуто еще долго сидел у своего окна, однако больше никто не пытался штурмовать дом.

…Вечером пришел Франческо, оживленный и радостный.

– Ну, наделал ты переполоха у Его Святейшества! – с хохотом сообщил он, едва войдя. – Примчался папский секретарь, весь в мыле, с выпученными глазами, и рассказал, что ты чуть не перестрелял всех слуг, посланных забрать у тебя чашу, и что сам он едва унес ноги. Тут как раз были кардиналы; они стали возмущаться и требовать, чтобы тебя посадили в тюрьму. А Папа говорит им: «Я могу заставить дрожать полсвета, могу свергать и ставить королей, создавать новые государства и разрушать старые, собирать и рассеивать народы, но я ничего не могу сделать с этим проклятым Бенвенуто! Нет такой тюрьмы, которая удержала бы его; рано или поздно он отомстит мне за обиды: убьет, а еще хуже, даст пощечину, – он мастак на пощечины-то! – и все мое величие рассыплется прахом. Нет уж, пусть себе перебесится, и продолжает работать на меня. Так оно и полезнее, и безопаснее».

Понял, брат? – Франческо толкнул Бенвенуто в бок. – Мне думается, Папа тебе тайно благоволит. Да и его Карлотта тебе симпатизирует; я слыхал, что она просила за тебя. Так что работай спокойно, никто тебя не тронет. Приказано лишь не пускать тебя во дворец до особого распоряжения Его Святейшества.

– Да продлит Господь его дни! – перекрестился Бенвенуто. – Не пускают во дворец – это ерунда! Я найду способ умаслить Папу: закончу эту злополучную чашу, а еще изготовлю для него медаль, о которой он просил. На одной стороне изображу его профиль, а на другой – Справедливость в виде прекраснейшей женщины, которой придам черты Карлотты; по кругу же медали пущу подходящую латинскую надпись. Папе это понравится.

– То, что ты делаешь, не может не нравиться, – сказал Франческо и погрустнел. – Тебе-то хорошо: о тебе везде трубят, все тебя знают. А я вот так и не добился славы, и добьюсь ли, одному Богу известно.

– Просто у тебя не было пока возможности прославиться. Я уверен, что рано или поздно твое имя прогремит на весь мир, – Бенвенуто ободряюще пожал ему руку.

– Твоими бы устами, да мед пить. Ладно, давай, что ли, поедим и выпьем. Я прямо с дежурства, могу съесть целого барана и выпить бочку вина. Ого, слышал, какие рулады выводит мое брюхо? Поторапливайся, а не то я умру от голода и жажды, и тебя обвинят еще и в убийстве папского гвардейца!

Суд Камбиса («Сдирание кожи с неправедного судьи»). Художник Герард Давид.

* * *

– Слушайте, жители Рима! Слушайте, жители Рима! – заунывно тянул глашатай, ехавший на худющей серой лошади по центральной улице города. – Через час здесь проведут преступников для последующего наказания их на площади Цветов. А именно: двух грабителей, отнявших у прохожего кошелек с тремя монетами, – повесят; шестерых крестьян, которые сначала продали оливковое масло для омовения больных, страдающим сифилисом, а после омовения тайно слили это масло в кувшины и вновь продали на рынке под видом свежего, – отстегают кнутами, надев на сих мошенников колодки; иноверца, сношавшегося с христианкой, – оскопят и отправят в тюрьму; мужчину, носившего женское платье и предававшегося содомскому греху, – сожгут у столба, предварительно удавив… Слушайте, жители Рима! Слушайте, жители Рима! Через час здесь проведут преступников…

– Мастер, позвольте мне посмотреть на наказание! – взмолился помощник Бенвенуто, несший мешок с готовыми работами.

– Ага, знаю я тебя, – если отпущу, до ночи не вернешься! – усмехнулся Бенвенуто.

– Нет, синьор Бенвенуто! Клянусь, посмотрю на казнь, – и сразу домой!

– А в прошлый раз, забыл? Когда казнили фальшивомонетчиков? Во сколько ты вернулся?

– Тогда было совсем другое дело! Их казнили медленно: отрубали по кускам пальцы, а затем руки по плечи, да еще поливали раны кипящим маслом. При этом наказание приостанавливали, когда преступники теряли сознание от боли, и ждали, пока лекарь не приведет их в чувство. Мы с ребятами два раза успели сбегать в харчевню перекусить во время этих перерывов. Только в сумерках фальшивомонетчиков, наконец, умертвили, залив им в глотки расплавленный свинец. Вот оттого-то и вышло так долго!

– Матерь Господня! – воскликнул Бенвенуто. – И тебе нравятся такие зрелища?

– Ну, а для чего нам их показывают?

– Для чего показывают? Для назидания, – чтобы другим неповадно было; для устрашения, – чтобы продемонстрировать жестокую силу государства; однако самое главное, я думаю, в ином: толпа любит смотреть на чужие страдания и наслаждаться ими. Но в обычных условиях любовь эту надо скрывать, а тут можно сбросить маску лицемерия, – по делам, де, вору и мука!

– Но вы не ходите на казни, мастер….

– Я? – Бенвенуто пожал плечами. – Зачем мне ходить на них? Мне не доставляет удовольствия смотреть на мучения людей, пусть даже и преступников. Я бы, пожалуй, пошел на казнь, но единственно для того чтобы запечатлеть агонию умирающего: очень трудно схватить подобное выражение в рисунке, а в моих работах мне бы это пригодилось. Но боюсь, что потрясение от увиденного будет настолько сильным, что я вообще не смогу трудиться. Надо уметь не замечать некоторые вещи в жизни, иначе жить станет невозможно.

– Хотите, я сделаю для вас эскизы сегодняшней казни?

– Ах ты, хитрец! – Бенвенуто погрозил ему пальцем. – Ладно уж, иди, но если вернешься без зарисовок, пеняй на себя! Таких надаю тебе тумаков, не поздоровится! А сейчас пошевеливайся: Его Святейшество, поди, нас заждался.

* * *

Во дворце Карлотты все бурлило и кипело. Кардиналы и епископы несли какие-то бумаги, толкались и наступали друг другу на ноги; знатные господа и торговцы переходили с места на место, ругались и договаривались о чем-то; слуги и рабочие перетаскивали тюки с вещами, двигали мебель, волокли сундуки и ящики.

Бенвенуто с трудом отыскал епископа Паоло в одной из задних комнат дворца. Паоло был там с хорошенькой синьорой, которая при виде Бенвенуто закрыла лицо веером и выпорхнула из комнаты.

Внешность женщины показалась Бенвенуто удивительно знакомой. «Диего! – озарило его. – Ужин с «воронами». Диего-Помона… Неужели?!»

Он взглянул на епископа. Тот улыбнулся ему и сказал:

– Бенвенуто, как я рад тебя видеть! Что привело тебя сюда в такое суетное время?

– Я принес готовые работы для Его Святейшества. Он известил меня, что я прощен, и милостиво согласился принять меня. Но мне еле-еле удалось добраться до дворца: сегодня в городе готовится наказание преступников, и улицы уже начали заполняться народом. Кстати, в числе осужденных есть содомит, носивший женское платье.

– Да, да, знаю! Его сожгут на костре. Что же, мы должны сурово карать грешников, занимающихся противоестественным совокуплением. Мы обязаны следить за нравственным здоровьем народа, – назидательно сказал Паоло, ясно и прямо глядя в глаза Бенвенуто.

– Конечно, ваше преосвященство, – кивнул Бенвенуто, пряча усмешку. – Позвольте просить вашу милость сопроводить меня к Его Святейшеству. Я боюсь прогневить Папу своим опозданием.

– О, не беспокойся! Если бы ты сегодня совсем не пришел, Папа этого не заметил бы. Сам видишь, что у нас творится. Впрочем, ты можешь пройти к Его Святейшеству, раз уж явился.

– Как, один? Без сопровождения? Без всяких церемоний? – удивился Бенвенуто.

– Дорогой мой, какие церемонии, когда все вверх дном! Иди прямо к Папе и не заботься об этикете! – Паоло раскатисто рассмеялся.

– Благодарю вас, ваше преосвященство, – поклонился Бенвенуто и хотел уйти.

– Постой! Я еще не сказал тебе, где найти Его Святейшество. Он так устал от хлопот, что заперся вместе с Карлоттой в потайной комнате на мансарде. Папу ищут многие люди, но он приказал объявить всем, что до вечера его не будет. Но тебе-то я открою, где он прячется: поднимешься по мраморной лестнице на второй этаж, пройдешь вправо через два зала, а в третьем на стене висит гобелен, на котором изображен святой Петр с ключами в руках у ворот рая. Отогнешь край этого гобелена и увидешь потайную дверку, за той дверкой – винтовая лестница на третий этаж. Там снова пройдешь по коридору вправо, и тебя встретит человек из охраны Его Святейшества. Ты шепнешь этому человеку: «Все тайное становится явным», – и он отведет тебя к Папе. Только смотри, чтобы за тобой никто не увязался, пусть даже из кардиналов, а то Его Святейшество меня с костями съест, если прознают, где он затаился.