Текст книги "Неизбежное. 10 историй борьбы за справедливость в России"

– Скажи ещё – на год! – засмеялась Маша.

– А что же, и на год; наука не стоит на месте, – уверённо сказал он.

На лестнице раздался какой-то неясный шум, похожий на звук шагов.

– Ты слышал? – Маша испуганно посмотрела на усевшегося поближе к горячей плите Сергея.

– Нет, а чего ты боишься? – рассеянно ответил он, глядя на огонь в открытой дверце плиты.

– Говорят, что в этом доме бродят призраки прежних жильцов – я не верю, но всё-таки… – виновато улыбнулась Маша.

– И это я слышу из уст убеждённой материалистки? – иронически сказал Сергей. – Выбрось из головы – ничего не было, мираж…

– О чём ты задумался? – спросила Маша.

– Только что Жора просвещал меня насчет целей и задач нового революционного искусства. Я хотел зачитать ему отрывок из вот этой брошюры, но не решился, он бы опять вывернул всё по-своему. Но тебе хочу прочитать, – Сергей достал из внутреннего кармана своей тужурки затёртую до дыр книжицу. – «В товаропроизводительном обществе данные, добытые наукой, и творения, созданные искусством, сделались товарами. Подобно хлопчатобумажной материи или кофе, результаты, добытые наукой и искусством, ищут своего сбыта, рынка, на котором господствуют преимущественно отсутствие образования, безвкусица, денежные интересы.

Нет свободного, жизнерадостного, плодотворного исследования и творчества, – их место занято неприязненной, будничной спешкой по проторенной дорожке ремесленного шаблона или по пути дешевого успеха дня. Забота о хлебе насущном уничтожает возможность более глубокого, научного и художественного развития, а под конец она убивает даже стремление к нему; взамен увеличения культуры она дает подделку её ценности».

И дальше: «Не будем строить никаких иллюзий! Борец должен начать борьбу ценою суровых жертв. «Служба свободе очень тяжела»: она не приносит ни денег, ни милости. Но весело бороться, весело жить, так как люди воспрянули духом! Те, которые стоят в тени, тянутся к солнцу; те, которые копошатся в земле, стремятся вверх; современные рабы делаются борцами потому, что они хотят быть свободными! Поэтому, несмотря на жертвы, долой сомнения и отказы! Кто чувствует в своей груди могучее желание взмахнуть крыльями свободной души, кто чувствует дыхание свободного человечества, кто беспрерывно алчет освобождения, – вперёд, к борьбе за освобождение всего, что носит облик человеческий!»

– Кто это написал? – спросила Маша.

– Клара Цеткин.

– А! Я читала то, что она писала о браке и семье, о месте женщины в новом мире, – оживилась Маша.

– Да, вот здесь, например, – Сергей полистал брошюру и зачитал: «Сущность брака в старом обществе изображена в уничтожающей критике остроумнейшего поэта-философа Ницше: «Ах, эта бедность души вдвоем! Ах, эта грязь души вдвоем! Ах, эта ужасная уютность вдвоем!». Вместо высшего развития – прозябание и уничтожение лучшей части своего существа, как результат жизни вдвоём!

Если у современной личности нет желания совместного стремления ввысь, то тогда для неё уготована почва для разрушения брака. В сердце и мозгу шевелится тогда греховная мысль об обладании другой женщиной, а у женщины – другим мужчиной. Мысль эта отравляет семейную жизнь, когда внезапная вспышка крови переходит в грубый и греховный акт.

Брак в качестве тесного, нравственного единства нуждается в сильной и свободной индивидуальности мужчины и женщины как в необходимом условии для его существования. Только у сходных по силе и свободе личностей расцветает полное счастье любви. Когда две сильные и свободные личности встречаются друг с другом в любви, тогда только брак будет идеальным сожительством и общностью одних и тех же интересов. Благодаря взаимной поддержке такой брак дает возможность отдельной личности подняться на высоту и дает высшее счастье творческой силе».

– Да, да, именно это я и читала! – кивнула Маша. – Очень хорошо сказано.

– Прежние нормы отношения сейчас рушатся, как песчаный дом во время бури, – продолжал Сергей. – Всё меняется: брак, семья, положение женщины, отношение к воспитанию детей. Вот как об этом пишет Клара Цеткин: «Развитие женщины в сильную, свободную индивидуальность становится всё чаще и чаще непременным условием для любви и брака. Любовь современного человека сильно отличается от любви наших предков. Она приобрела более индивидуальную окраску, и потому, наряду с физическим притяжением полов, духовно-нравственные особенности женщины и мужчины оказывают более сильное влияние на полное счастье в любви».

Маша усмехнулась.

– Что такое? – насторожился Сергей.

– Нет, ничего, вспомнила слова Жоры. Он говорил, что любовь в эпоху революции должна быть совершенно свободная от всяческих условностей, к ней надо относиться просто: это вроде утоления жажды – выпил стакан воды, и забыл, – ответила Маша.

– У Жоры мозги набекрень; впрочем, не он один проповедует эту теорию «стакана воды». По-моему, это оправдание самого примитивного животного инстинкта, и больше ничего! – отрезал Сергей. – Как можно сводить любовь к одной лишь животной страсти, когда она даёт столько возвышенных чувств, упоительных переживаний и «глубочайшего благороднейшего счастья», как об этом сказано у Клары Цеткин! Да, любовь бывает и адом, но в этом аду есть своя высшая правда, великая драма существования… И можно ли представить себе искусство без любви – чем было бы искусство без любви? Можно ли представить себе, скажем, Ромео и Джульетту, которые просто отдаются животному инстинкту, хотят утолить жажду «стаканом воды»?.. Смешно и жалко видеть тех, кто всерьёз следует такой теории.

Маша вздохнула и вдруг поцеловала его.

– Ты что? – смутился он.

– Я думаю, как хорошо, что произошла революция: если бы не она, мы бы не встретились. А теперь я так счастлива, что сама боюсь своего счастья.

– Всего-то ты боишься, глупенькая, – он обнял её. – У нас впереди большая-большая счастливая жизнь, верь мне!

Снова послышались какие-то звуки на лестнице.

– Ты слышишь? – вздрогнула Маша, ещё крепче прижимаясь к нему. – Это уже не мираж.

– А вот мы пойдём и посмотрим, кто там ходит! – сказал Сергей.

* * *

В художественной мастерской Варвара распекала студентов:

– Стыдно, товарищи, оставлять такой бардак на своих рабочих местах! Вы посмотрите, во что вы превратили мастерскую – это не храм искусства, а Авгиевы конюшни. Как можно в таких условиях творить прекрасное: творческая обстановка должна быть светлой и чистой во всех отношениях.

– Многие гении отличались беспорядочностью и даже неряшливостью, но создавали великие произведения, – возразили ей. – Микеланджело, например.

– Во-первых, слово «многие» не подходит к гениям: гениев как раз немного, – ответила она. – Во-вторых, неряшливость Микеланджело не делает ему чести; будь он среди нас, я бы и Микеланджело призвала к порядку. В-третьих, не надо сравнивать себя с Микеланджело: это, по меньшей мере, нескромно. В-четвёртых, ваши возражения прикрывают обыкновенную лень – так что будьте любезны заняться уборкой.

– Но уже поздно, и мы устали после субботника, – может быть, завтра? – жалобно попросили её.

– Завтра будут другие заботы, а насчёт усталости не надо меня обманывать: я знаю, что вы всё равно до трёх-четырёх утра не ляжете спать. Поэтому хватит пререкаться и начинайте наводить порядок, я вам помогу, – она взялась за швабру. – А чтобы работа шла веселее, я расскажу о том, как будет выглядеть дом будущего при коммунизме – мы недавно обсуждали это на архитектурной секции.

Это дом взметнётся ввысь, чтобы вместить как можно больше жильцов – зачем загромождать землю постройками, когда на ней можно разбить чудесные сады? Все помещения этого дома будут залиты светом – мы развернём всю конструкцию навстречу Солнцу. Здесь также будет много воздуха – за счёт просторных галерей, которые мы проведём по всему дому.

Нижние этажи займут функциональные помещения: прачечные, мастерские по ремонту домашней утвари и одежды – и, конечно же, столовая. В квартирах никаких кухонь не будет, домашний обед – это пережиток прошлого! В коммунистическом обществе заботу о вкусном и здоровом питании граждан полностью возьмёт на себя служба быта. С домашним рабством женщин будет покончено – хватит тратить драгоценные часы жизни на унылую и однообразную домашнюю работу!..

Разумеется, на этих нижних этажах будут устроены и залы для занятий спортом, и различные творческие студии, – продолжала Варвара. – Они будут служить не только гармоничному развитию каждой личности, но и укреплению коллективистского духа. Он, безо всяких сомнений, будет господствующим в коммунистическом обществе, не подавляя, а помогая развивать индивидуальные творческие задатки.

Большую часть своего времени люди станут проводить среди своих товарищей, объединённые общими интересами, а потому нет никакого смысла делать квартиры чересчур большими, никому не захочется сидеть в четырёх стенах, – в сущности, квартиры будут просто спальнями для того чтобы переночевать.

– А как же уединение для творчества, или, к примеру, для всякого рода общения с любимым человеком? – спросили её.

– Сколько нужно места для этого? Неужели не хватит одной комнаты? – отставив швабру, в сердцах возразила Варвара. – Вы тут ссылались на Микеланджело, так он предпочитал маленькие помещения для творческих раздумий, потому что и в маленьких помещениях рождаются великие замыслы… А что касается «уединения с любимым человеком», – вы, наверное, имеете в виду интимную близость, – то сколько вам для этого надо кроватей: две, три, четыре, пять?.. Вот видите, вам самим смешно!

– А дети? Детские комнаты ведь должны быть? – продолжали с ней спорить.

– Никаких детских комнат! – отрезала Варвара. – Как говорил ещё Жан-Жак Руссо, а потом научно обосновали Август Бебель и Клара Цеткин, воспитание детей должно полностью перейти к обществу. По всей стране будут созданы детские учреждения, в которых дети будут постоянно жить и учиться по новейшим методикам. Исторический опыт доказывает, что такая система даёт превосходные результаты: Пушкин никогда не стал бы Пушкиным, величайшим поэтом, если бы жил и воспитывался в семье, а не в лицее.

– Ну, Пушкин!.. Пушкин – это старо! К чему оглядываться на дворянскую культуру? – раздались возгласы.

– Да, Пушкин – это старо, – согласилась Варвара. – Мы воспитаем своих пушкиных в рамках коммунистической культуры. И если раньше такие люди были единичным явлением, поскольку в старом мире таланту трудно было пробить себе дорогу, то при коммунизме гениальность станет массовым явлением.

– Так уж и массовым? – снова возразили ей. – Ты сама сказала, что гениев немного.

– Так было раньше, но теперь всё будет по-другому, – решительно ответила она. – Вспомните слова Мейерхольда, которые привёл Сергей на собрании: «Сколько новых славных имён откроет нам революция, какие бесценные таланты она извлечёт из народа!»

– А вот и Сергей, лёгок на помине, и Маша с ним, – сказали в мастерской. – Весь сияет… Ты чего такой восторженный?

– У нас гости, – торжественно провозгласил он. – Владимир Ильич, пожалуйста, проходите сюда!

В комнату вошли Ленин и Крупская.

– Нашли, наконец, – сказал, улыбаясь, Ленин. – А то нас, было, за привидения приняли.

В мастерской установилась мёртвая тишина, взорвавшаяся через минуту громкими криками:

– Владимир Ильич! Как же это?! Ура Владимиру Ильичу! Ура!!!

– Тише, тише, ночь на дворе! – смеясь, сказал он. – Мы с Надеждой Константиновной приехали навестить Варвару Арманд и заодно посмотреть, как живут революционные художники.

Ленин снял шапку, опустил воротник пальто и, близоруко щурясь, оглядел собравшихся в комнате.

– Я здесь, Владимир Ильич, – подошла к нему Варвара.

– Ну, здравствуйте, дорогой товарищ! – пожал он ей руку, а Надежда Константиновна обняла Варвару: – Здравствуй, Варенька!

– Ну что же, расскажите, как живёте, – обратился Ленин к студентам.

– Ничего, хорошо! Просто очень хорошо! – ответили все чуть не хором.

– Ну, по вашему виду нельзя сказать, чтобы очень хорошо, – Ленин ещё раз внимательно оглядел их и покачал головой.

– Нет, всё прекрасно, – принялись они уверять его, – и работа идёт. Вот только вчера мы на ячейке постановили, чтобы профессура перерабатывала программы при участии студентов, а то они только говорят, а дела никакого.

– Вот как, только вчера? – хитро прищурился Ленин.

– Да ведь, Владимир Ильич, очень трудно и учиться и учить учителей, а они относятся ко всему спустя рукава! Пока их обломаешь, нужно много времени, а мы вот всё же кое-чего добились: у нас теперь будет своя школа для молодёжи, желающей приобщиться к революционному искусству, – наперебой заговорили все.

– Ну, а что же вы делаете в школе: должно быть, боретесь с футуристами?

– Да нет, Владимир Ильич, мы сами футуристы.

– О, вот как! Это занятно, нужно с вами поспорить, – азартно сказал Ленин, – Но теперь-то я не буду – этак вы меня побьёте, я мало по этому вопросу читал, однако непременно почитаю.

– Мы вам дадим нужную литературу, и вы обязательно станете футуристом! – вскричали студенты. – Не может быть, чтобы вы были за старый, гнилой хлам, тем более что футуристы пока единственная группа в искусстве, которая идёт с революцией, – все остальные уехали к Деникину.

– Даже так? – расхохотался Ленин.

– А вы не смейтесь, Владимир Ильич, – посмотрите-ка лучше нашу стенную газету: тут есть стих Маяковского.

– Ну-ка, ну-ка, – Ленин подошёл к газете и прочёл: – «Мы разносчики новой веры, красоте задающей железный тон. Чтоб природами хилыми не сквернили скверы, в небеса шарахаем железобетон».

– Да… – неопределённо протянул он. – «Шарахаем», это ведь, пожалуй, не по-русски, а?

– Зато по-рабочему! Все рабочие так говорят, – громко, с запалом возразил Жора, невесть откуда появившийся в мастерской.

27. В.И. Ленин и Н.К. Крупская, фото 1920 года.

– Вы, очевидно, очень любите Маяковского? – спросил Ленин.

– А разве вы не любите? Самый что ни на есть революционный поэт! Да вы читали ли его стихи? – сказал Жора.

– Времени, знаете ли, не было. Но надо почитать, – ответил Ленин.

– Ты, Володя, всё обещаешь. Ведь я тебе предлагала, а ты всё откладывал, – заметила Надежда Константиновна.

– Выберу время – почитаю, – повторил Ленин и принялся разглядывать картины и рисунки на мольбертах. – А это что такое? – спросил он, остановившись возле рисунка Жоры, на котором были изображены какие-то непонятные нагромождения геометрических фигур и линий.

– Эскиз в стиле кубического футуризма, – сказал Жора. – Правда, ещё не закончен: вот сюда надо добавить пару кубов, а сюда – перевернутую пирамиду.

– Что же это изображает? – удивился Ленин, перевёртывая рисунок со всех сторон.

– Если исходить из канонов старого искусства, это ничего не изображает, Старые художники обманывали и себя и других, что они умеют изображать, – на самом деле, никто не умеет, а мы учимся, и нашей задачей является связать искусство с политикой, и мы непременно свяжем искусство с политикой, – с вызовом заявил Жора.

– Ну, и как же вы свяжете искусство с политикой? – спросил Ленин. – Вот такими рисунками?

– Может быть, Владимир Ильич, мы пока ещё не умеем, но мы всё-таки добьёмся этого. В сущности, этот проект есть аналитическое разложение основных элементов, чтобы научиться владеть ими, – пояснил Жора.

– Да, чувствую, мне непременно нужно многое почитать, – сказал Ленин. – А почему вы называетесь коммуной? – спросил он, повернувшись к Варваре.

– Мы ведём совместное хозяйство, – ответила она. – Когда тут размещалось обыкновенное общежитие, было много грязи и никак не могли от неё избавиться, а теперь у нас чистота.

– Это у вас чистота? – усмехнулся Ленин, осматривая комнату.

– Есть ещё некоторые несознательные товарищи, – покраснела Варвара. – Но вы бы видели, что в других помещениях, где нет коммуны, творится – туда невозможно войти. А у нас хорошо.

– Ну, а кто же у вас готовит, моет пол? – продолжал спрашивать Ленин.

– Всё сами в свои дежурства делаем, – ответила Варвара, а Маша, робко подошедшая к ним, попросила: – Отужинайте с нами, Владимир Ильич. У меня каша и чай готовы.

– Отужинайте, Владимир Ильич, мы будем очень рады, – присоединился к её просьбе молчавший до сих пор Сергей.

– А, наш проводник! – живо обернулся к нему Ленин. – Вы ей помогали готовить, как я заметил? Что же, поужинаем…

– Всегда вы так питаетесь? – спросил он в столовой, поглядывая, как жадно едят студенты.

– ВХУТЕМАСу дают пайки, мы их складываем и вместе варим общее кушанье, так что теперь считаем себя вполне обеспеченными. В общем, только дня три-четыре в месяц сидим без хлеба, – ответил Сергей.

– Как же так?

– Да так, рассчитаем на месяц, а глядишь, в какой-нибудь день и завтрашнюю порцию съешь, – вот в месяц и набегают три-четыре голодных дня. Зато овощей хватает, даже остаётся. Самое трудное, Владимир Ильич, прошло, теперь чувствуем себя великолепно, – сказал Сергей.

Ленин помрачнел.

– Небось пораньше ложитесь спать? – спросил он после паузы.

– Нет, Владимир Ильич, часов до трёх-четырёх засиживаемся, – признался Сергей.

– Почему же у вас не выключают электричество? – удивился Ленин.

– Мы в этом отношении счастливчики: наш дом расположен в сети Центрального телеграфа и почтамта, куда дают электричество всю ночь, – улыбнулся Сергей.

– Вот как! Ну, это совсем никуда не годится, – не поддержал его Ленин. – Плохо питаетесь, да ещё долго не спите – так вы совсем растеряете силы. Куда же вы будете годиться? Нет, так нельзя, непременно сделаю распоряжение, чтобы вас выключили. Я вот при самой срочной работе и то ложусь вовремя.

– Ой ли! Часто ли такое бывает? – вмешалась Надежда Константиновна. – А они ещё молодые, им скучно рано ложиться спать.

– Какие же они будут строители коммунизма, если растратят свои силы? – упрямо сказал Ленин. – Им останется только сдаться.

– Нет, не растратим и не сдадимся! Не сомневайтесь, Владимир Ильич! – горячо уверили его.

Ленин улыбнулся:

– Остаётся поверить на слово… Ну, а как вы проводите свой досуг? – перевёл он разговор на другую тему. – В оперу ходите?

– Для нас там нет ничего интересного, – ответил за всех Жора.

– Как же так, ведь вы сами нового ничего не указываете, как же быть? – Ленин лукаво посмотрел на него.

– Возможно, мы ничего нового пока не создали, но мы учимся, – повторил Жора. – А насчёт оперы мы единодушно против «Евгения Онегина». «Евгении Онегины» нам в зубах навязли.

– Вот как! Значит, вы против «Евгения Онегина»? – рассмеялся Ленин. – Ну, уж мне придется тогда быть «за», я ведь старый человек… А как вы считаете Некрасова?

– Для нашего времени он устарел, – не задумываясь, ответил Жора. – Нам теперь нужно другое, и у нас есть Маяковский. Вы видели «Мистерию-буфф»? Вы обязательно должны её увидеть! Надежда Константиновна, предупредите Владимира Ильича, – когда в следующий раз в театре будет идти «Мистерия», чтобы он увидел её!

– Попробую, – усмехнулась Надежда Константиновна.

В столовой на мгновение установилась тишина.

– А что вы думаете о любви в эпоху революции? – вдруг спросила Маша, густо зардевшись при этом.

Ленин с затаённой усмешкой глянул на неё и ответил:

– В эпоху, когда рушатся могущественные государства, когда начинает гибнуть целый общественный мир, чувствования отдельного человека быстро видоизменяются.

Сергей вздрогнул и многозначительно посмотрел на Машу: «Что я тебе говорил?»

– Значит, в области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции, – продолжал Ленин, – и ничего не может быть более ложного, чем начать проповедовать сейчас монашеский аскетизм и святость грязной буржуазной морали. Однако вряд ли хорошо, что вопросы пола, усиленно выдвигаемые естественными причинами, становятся центральными в психике человека. Последствия бывают прямо роковыми.

– Вы говорите о теории «стакана воды», когда занятие любовью сравнивается с простым утолением жажды? – уточнил Сергей.

Ленин кивнул:

– Как коммунист, я не питаю ни малейшей симпатии к теории «стакана воды», хотя бы на ней и красовалась этикетка «освобождённая любовь». Вдобавок она и не нова, и не коммунистична. Вы, вероятно, знаете, что эта теория проповедовалась в изящной литературе в середине прошлого века как «эмансипация сердца». В буржуазной практике она обратилась в эмансипацию тела. Проповедь в то время была талантливее, чем сейчас; как обстоит дело с практикой, не могу судить, – прищурился он.

В комнате раздался громкий смех. Переждав его, Ленин продолжал:

– Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?.. Не то чтобы я своей критикой хотел проповедовать аскетизм – повторяю, коммунизм должен нести с собой не аскетизм, а жизнерадостность и бодрость, вызванную также и полнотой любовной жизни. Однако, по моему мнению, часто наблюдаемый сейчас избыток половой жизни не приносит с собой жизнерадостности и бодрости, а, наоборот, уменьшает их. А молодежи особенно нужны жизнерадостность и бодрость. Спорт, гимнастика, физические упражнения всякого рода, экскурсии, разносторонность духовных интересов, учение, исследования, – и всё это по возможности совместно!

– Но вы же не станете отрицать, что в теории Фрейда, скажем, есть рациональное зерно? – спросил Жора.

– Теория Фрейда тоже своего рода модная причуда. Как бы бунтарски и революционно эти теории ни стремились проявить себя, они всё же в конце концов вполне буржуазны, – не согласился Ленин. – Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощен вопросами пола, как индийский факир созерцанием своего пупа. Это излюбленное занятие интеллигентов и близко к ним стоящих слоев… Что же касается постоянного копания в половых вопросах и подведение под это всяческих теорий, то, по моему мнению, это просто попытки прикрыть свою ненормальную или чрезмерную половую жизнь.

– Вы так думаете? – пробурчал Жора.

– Может быть, я старомоден и отстал от времени, – сказал Ленин, – но позвольте мне обратиться к мнению человека, который много занимался подобными вопросами – я имею в виду Александру Михайловну Коллонтай. Вы, наверно, слышали её выступления, и вам известно, что не так давно она была ярой сторонницей полной свободы в любви, но времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Ныне товарищ Коллонтай намерена написать работу, в которой выступит против теории «стакана воды». С некоторыми положениями этой работы она вчерне ознакомила меня и в целом я с ними согласен.

Товарищ Коллонтай говорит, что у нас в России, в годы обострённой Гражданской войны никто всерьёз не считался с любовными огорчениями и муками, ведь за плечами каждого караулила смерть; вопрос шёл о том, кто победит – революция и, значит, прогресс, или контрреволюция и, значит, реакция?.. Для любовных «радостей и пыток» не было ни времени, ни избытка душевных сил. Господином положения оказался несложный, естественный голос природы – биологический инстинкт воспроизводства, влечение двух половых особей. Мужчина и женщина легко сходились и расходились. Сходились без больших душевных эмоций и расходились без слёз и боли. Это был «бескрылый Эрос», который поглощал меньше душевных сил, чем требовательный «крылатый Эрос», – любовь, сотканная из тончайшей сети всевозможных эмоций.

Сейчас картина меняется. Теперь, когда революция в России одержала верх и укрепилась, когда атмосфера революционной схватки перестала поглощать человека целиком и без остатка, крылатый Эрос снова начинает предъявлять свои права. Женщина и мужчина сейчас не только «сходятся», не только завязывают скоропреходящую связь для утоления полового инстинкта, но и начинают снова переживать любовные романы, познавая высочайшие духовные переживания любви.

Не подлежит сомнению, говорит товарищ Коллонтай, что в коммунистическом обществе любовь, «крылатый Эрос», предстанет в ином, преображённом виде. «Симпатические скрепы» между всеми членами нового общества вырастут и окрепнут, вырастут многообразные нити, переплетающие людей между собою душевной и духовной спайкой. В этом новом обществе, на фоне радостного единения и товарищеского общения Эрос займёт почётное место как переживание, приумножающее человеческую радость. Этот преображённый крылатый Эрос будет покоиться на здоровом, свободном, естественном, без извращений и излишеств, влечении полов.

– Ура товарищу Коллонтай! – закричали и захлопали в комнате.

– Я передам товарищу Коллонтай, что молодёжь поддерживает её идеи, – засмеялся Ленин. – Засим позвольте нам откланяться: уже очень поздно, свет давно пора гасить, да и вам отдохнуть не помешает. Берегите, берегите свои силы – они пригодятся!

– Но вы ещё к нам приедете, Владимир Ильич? Пообещайте, что приедете! – попросили его.

– Обещать – не обещаю, но постараюсь, – ответил он, направляясь к выходу. – Не провожайте нас: вы не одеты, а на улице холодно.

* * *

Выйдя на улицу, он сразу как-то сник, потрогал раненое плечо и глухо застонал.

– Болит, Володя? – спросила Надежда Константиновна.

– Нет, не очень, больше почему-то в голову отдаёт, – неохотно ответил он. – Фанни Каплан постаралась на славу: ещё бы чуть-чуть и ухлопала; в молодости киевского губернатора убить ей не удалось, так на мне отыгралась. Впрочем, что её винить, она была идейным борцом, и террором утверждала свои идеи; одному подобному деятелю Дзержинский в похожей ситуации сказал: «За вашу последовательную и принципиальную борьбу я вас уважаю, но за ваши действия вы будете расстреляны».

Опасность, однако, не в этих идейных борцах, к какому лагерю они ни принадлежали бы. С ними мы справились, но как справиться с огромной косной мелкобуржуазной массой, как справиться с обывателем с его собственническими инстинктами, хитростью и жадностью? Он оказался победителем, а мы проиграли.

– Проиграли? – переспросила Надежда Константиновна.

– Да, надо честно признаться, мы проиграли: построить коммунизм в России сегодня и немедленно нам не удалось. Посмотри, что происходит в стране: везде восстания против нас, мы оказалась в абсолютном меньшинстве, – жёстко ответил Ленин. – Это не означает, конечно, что мы собираемся сдаваться. Нет, мы лишь отступим, чтобы на базе советской власти приготовиться к новому наступлению. При этом, наряду с высоким развитием хозяйства, без чего немыслим настоящий коммунизм, нам следует обратить особое внимание на воспитание человека нового типа, – человека высококультурного, живущего высшими ценностями, а не мелкой сволочной, мещанской жизнью. Только такой человек сможет одолеть буржуа, вытеснить его из всех сфер общественного бытия.

Но пока до этого далеко; наш сегодняшний визит лишний раз доказал это. Молодёжь, которую мы увидели здесь, прекрасна в своём революционном порыве, в искреннем, пусть и наивном стремлении следовать во всём коммунистическим идеалам. Однако много ли найдётся тех, кто готовы мёрзнуть и голодать, терпеть невообразимые лишения во имя идеалов? Это свойство монашеской общины – да, да, монашеской общины! Но мы знаем из истории, во что со временем превращались подобные общины – в замкнутые ордена фанатиков, из среды которых выходили великие инквизиторы.

Нам не нужны инквизиторы; мы вынуждены прибегать к насилию для защиты революции, но это не цель, а средство для того чтобы покончить со всяким насилием. Старое государство не могло существовать без насилия, потому что власть в нём принадлежала узкой группе хищников-эксплуататоров, подавляющих эксплуатируемые классы во имя интересов господствующего класса; мы впервые в истории создаем государство, которое выражает интересы подавляющего большинства народа.

Наши противники кричат на всех углах, что это утопия: истинное народовластие невозможно в условиях страшной отсталости, варварства, азиатчины. Но если исторические условия сложились таким образом, что революция победила именно в такой стране, почему мы не можем, опираясь на советскую власть, подтянуть страну и народ к тому колоссальному продвижению вперёд, которое мы совершили в политической области? Если мы это сделаем, никакие жертвы революции не будут напрасными; если нет… – он запнулся и зябко передёрнул плечами.

– Тебе холодно? – Надежда Константиновна поправила ему шарф и подняла воротник пальто.

– Знаешь, Наденька, раньше мне казалось, что самое трудное – это захватить власть и удержать её. Теперь я вижу, что самая большая трудность – преобразование человека, – сказал Ленин. – Даже среди наших высокопоставленных коммунистов, даже в Центральном комитете нет-нет, да и проглянут буржуазные черты. Будет большая беда, если такие сорняки разрастутся – случится катастрофа вселенского масштаба. Мы идём впереди всей планеты, и если наша революция потерпит крах, последствия этого ощутит на себе весь мир.

– Такого не будет; мы не допустим, Володя, – ободряюще улыбнулась Надежда Константиновна.

– Хорошо бы, – вздохнул Ленин. – А эту молодёжь, которую мы видели сегодня, надо поберечь, обязательно поберечь! – прибавил он. – Пусть они штурмуют небо, пусть добывают священный огонь для человечества… Ну, пошли к машине, шофёр заждался.