Текст книги "Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру"

В дом зашла женщина крестьянского вида и, как только она посмотрела на казаха, того, как ветром сдуло. Он буквально растворился у меня на глазах, видно он был не в чести у этой женщины. Они громко заговорили с усатым на странном немецком языке, в котором половина слов были русские матерные. Гиганта немца звали Ганс, его жена отнеслась ко мне очень ласково, принесла на стол еду и выпила с нами немного. Это был очень аккуратный, душевный немецкий дом, хозяева мне очень нравились и ехать куда бы то ни было мне не хотелось, но когда мы уже собирались ложиться спать, приехал Буча на автобусе в качестве тягача. Пришлось ехать обратно в Темиртау.

Мотор перебирал тоже немец, в Казахстане их тогда еще было много. Оказалось, что сточилась шестеренка масляного насоса. С мотором теперь был полный порядок, но пока я доехал до Москвы, я снял передний кардан за отсутствием крестовины, что-то еще ремонтировал, и когда я уже въехал к себе во двор, она окончательно сломалась метрах в двадцати от моего подъезда. До этой поездки я считал себя неплохим водителем, но только после неё я им стал на самом деле.

Деньги меня тогда совсем не лимитировали, я эту машину отогнал в сервис и велел поменять всё, что можно – не помогло. Она так и осталась инвалидом второй группы. Я её продал весной и, надо сказать с большой выгодой, я её купил за 5500, а продал за 12000 рублей. Потом уже, приезжая, в Киргизию, я сразу покупал себе машину, делал дела и ехал домой, только уже более короткими дорогами.

11. Утиная охота

Потихоньку помаленьку спокойной жизни не стало. Накопилось море проблем, а главное, я понял, что кооперативная форма труда это тупик. Она хороша только в кругу равноправных собственников, в деревне, например, когда складываются земляные паи, да и то…

И тут у директора фабрики нарисовались НТТМщики. Они пришли вдвоем: один маленький толстый, второй высокий худой. Главным был, конечно, толстый. Им нужно было формально иметь производство, хотя бы в доле и мы на троих его создали… но не сразу. Сначала я попросил недельный таймаут и уехал на охотбазу, на Московское море. Там у меня было место, где можно было спокойно думать без всяких помех.

На Московском море было много охотбаз и по берегам, и на островах. Меня туда первый раз привез фабричный художник Стар, тот самый, что сидел у меня в перевернутой машине и вышел из неё с отпечатком моего ботинка на щеке. Не смотря на свою неподражаемую флегматичность, он был страстным охотником. Первый раз он взял нам на двоих путевку на остров Б.

Мы ехали тогда еще из Тушино. Далеко и неудобно. Охота там оказалась почти никакая. Егерь был старый пацифист, он начал знакомство с нами с просьбы не стрелять в его уток. Мне вообще как-то подозрительно стало, что на большой довольно базе, мы со Старом были вдвоем, больше никого желающих. Утром, когда мы вышли в лодке на охоту, я понял егеря. Утки сразу подплыли к нашей лодке и с кряканьем сопровождали нас, и пока мы не бросили им кусок хлеба, не отставали. Стрелять в них было нельзя – превращать трагедию в фарс.

Больше ни одной утки мы не видели, но егерь вознаградил нас за гуманизм. Вечером мы вместе с ним, сняли его рыболовные сети и получили неограниченное количество крупных судаков. На следующий день перед самым отъездом я сходил в лес. Это было умопомрачительно. Минут за пятнадцать я набрал целый мешок подосиновиков. Одна из полян была просто красной от шляпок, а, поскольку мы уже упаковались и ждали катер на пристани, единственно, куда я мог собирать грибы, это в большой полиэтиленовый мешок с дырочками из-под новых немецких болотных сапог.

Не смотря на нулевую охоту, впечатление от поездки осталось очень хорошее, и, когда я снова переехал жить в Бескудниково, стал ездить туда часто. Я нашел для себя хорошую охотбазу на тверском берегу водохранилища. Чтобы попасть туда, мне нужно было, прямо у дома, сесть на дубнинскую электричку, доехать до станции Большая Волга и немного пройти вперед по ходу. Там в договоренное время ждал средних размеров дизельный катер, который развозил охотников по базам.

Охотбаза представляла собой двухкомнатный деревенский дом с русской печкой и большими сенями. В выходные там собиралось много народу. Основной заезд был в пятницу вечером. Самые хитрые сразу бежали занимать на утро лодки. Процесс охоты заключался в том, чтобы выехать с базы, как можно раньше, забраться вместе с лодкой в камыши, предварительно выставив на воде утиные чучела и сидеть ждать, и стрелять по мере возможности. Впрочем, всё это можно делать и вечером, да, собственно и днем. Запастись термосочком, фляжечкой и что там еще положено к этому, особенно, если погода позволяет. Красота!

В соответствии с временными пристрастиями охотники, как и все остальные люди, делились на жаворонков и сов. Жаворонки, напившись чаю, уходили спать, а совы выставляли на стол бутылки с закуской и гуляли часов до трех.

– Ну, сколько же можно? Дайте же спать! Нельзя потише, а? – кричали жаворонки со своих коек.

– Всё, всё… давайте тихо… душевно… – говорили совы, но их хватало не больше, чем на пять минут, потом опять переходили на повышенные тона.

Утром всё повторялось с полной сменой действующих лиц. Жаворонки вставали перед рассветом, демонстративно шумели, топали, громко разговаривали, бряцали оружием. Но никаких криков со стороны сов не было, они храпели, не обращая на демарш никакого внимания.

Стар был отъявленным жаворонком, а я лично присоединялся к той или иной группе в зависимости от настроения. Хотя по-общечеловечески я сова, мне иногда доставляло удовольствие съездить на утреннюю зорьку.

В большой компании единомышленников, конечно весело, но самое приятное время наступало, когда эта оголтелая толпа уезжала восвояси. Егерь – Василич, хозяин базы, убирал строгое выражение лица до следующей пятницы, приносил банку парного молока, самогон из загашника и еще, что-нибудь из сельского угощения. Начинались задушевные разговоры. Он вообще, тет-а-тет становился замечательным человеком. Я ему помогал по хозяйству, колол дрова, кормил собак, даже как-то овин почистил. Для охоты на буднях можно было брать лучшую лодку и становиться, когда угодно и где угодно, никому не переходя дорогу.

Но главная прелесть была не в этом. Главное было в том, что эта база, вместе с покосившимися остатками деревни, была отрезана от всего остального мира Московским морем. Когда затопляли водохранилище, единственная дорога к деревне ушла на дно, а новой никто строить не собирался. С одной стороны была вода, а с другой лес, часа на два ходьбы средним шагом. Тишина и покой.

После обеда, ближе к вечеру я греб на охоту и до темноты покачивался в лодке. Вечером, за ужином не спеша беседовал с Василичем, а утром вставал, умывался на дворе, пил вчерашнее вечернее молоко, остывшее, как следует, потому что с детства не люблю парного молока, а потом садился за свои расчеты по преобразованию предприятия.

По возвращении в Москву, через неделю, как я и обещал, мы собрались втроем: директор фабрики, директор НТТМ и я, и учредили Межхозяйственное производственное объединение (МПО) МОРЕ. Это была аббревиатура из начальных букв названий учредителей.

Потом я собрал членов кооператива, обрисовал им радужную перспективу и вновь открывающиеся возможности, они всё это одобрили единогласно. Еще несколько позже я принял их на работу в новую структуру, но не всех! Таким несложным ходом я избавился от пьяницы Зуба с его хвостом прихлебателей и от двух «кротов», а так же, сделал всех остальных не членами кооператива с непонятными материальными мечтаниями, а просто рабочими. Сам, при этом, я тоже перестал быть кооператором (это слово тогда уже становилось ругательством), а генеральным директором Межхозяйственного производственного объединения. К сожалению, от остальных проблем, а их еще хватало, это не избавило.

12. Партийные привилегии

Отец к тому времени давно уже уволился из армии. После этого уже лет десять проработал вольнонаемным в Спорткомитете МО, а тогда уже устроился начальником тира в ЦК КПСС. Благодаря этому он и мы, как члены его семьи, обрели дополнительное летнее место отдыха, даже можно сказать – жительства. Все знают, что работники ЦК имели массу льгот и привилегий, но не все знают, насколько это было градуировано по рангам.

Мы все видели, что главные шишки ездят на лимузинах. Машины почти не отличались по внешнему виду, но в основном это были ЗиЛ-114, и только особо одаренные имели ЗиЛ-117. Все пользовались спецраспределителями, но спецраспределитель спецраспределителю рознь. Каждый сверчок знал свой шесток. Небожителей я здесь в расчет не беру, а все остальные делились на три основные группы: ответственные работники, безответственные работники и обслуживающий персонал.

Для летнего отдыха были предназначены прекрасные пансионаты и дачные поселки. Если б выбирать из пансионатов, я бы выбрал Клязьминский, там обычно отмечался день Нептуна, я всегда любил, когда много воды. Очень хороший, я бы даже сказал, фешенебельный по тем временам пансионат «Поляны» был на Рублевке. Но мы, после всесемейного обсуждения, остановились на Сходнинском дачном поселке. Это по Ленинградке, недалеко от населенного пункта с названием Черная Грязь.

Тир в ЦК относился к профсоюзной организации, отец был средним звеном. Если б он относился к ответработникам, как папа СС, мы бы жили отдельно, а так, у нас был домик на две семьи. Ничего – в тесноте, да не в обиде. Зато остальные блага здесь были для всех одинаковые.

Сам поселок располагался на широкой, отгороженной от остального леса площадке. Деревянные домики стояли между деревьями если не бессистемно, то уж, во всяком случае, с полным отсутствием прямых линий. К каждому домику вела асфальтовая дорожка и можно было подъехать на машине прямо к себе, но администрация просила машины у дома на ночь не оставлять, а пользоваться общей стоянкой. Недалеко от стоянки был вполне приличный теннисный корт с тренировочной стенкой. Такими же обязательными как теннис видами спорта по всей Партии были волейбол и городки. На центральной площади поселка был клуб с бильярдной и прокатом спортинвентаря. Кинотеатр (он же театр) был отдельно, ближе к входу, рядом с детским городком. Если пройти поселок насквозь, то, через вторую проходную, можно было выйти к речке Сходня. На речке был пруд с лодочной станцией.

В домах были печки и кухни с газовыми плитами. Дрова и газ в баллонах подвозились по первому требованию. Так же быстро менялось постельное белье и прочее. Кухни были не очень нужны, если только чай разогреть или что-то детское, потому что основную еду все получали в столовой. Нужно только было не забывать оставить заказ на три дня вперед. Выбор был огромный, на все вкусы. Это, собственно, была ресторанная кухня по цене профсоюзной столовки. В самой столовой почти никто не ел. Туда приходили со специальными судочками и уносили еду с собой. Возле домиков были костровища, где можно было пожарить шашлык или просто посидеть у огня, помечтать. Готовый сырой шашлык брали в магазине, располагавшемся дверь в дверь со столовой. Это был небольшой магазинчик, но там, на удивление, было всё, что тогда просила душа. После горбачевского указа, правда, с крепкими напитками стало не очень, но всегда было хорошее чешское пиво, а к этому пиву была прекрасная вобла. По сравнению с той воблой, нынешняя, продающаяся везде и всюду, кажется сделанной из соленого картона.

По выходным мы ездили на всяческие праздники и соревнования в другие поселки и пансионаты. Самым памятным для меня было одно соревнование по стрельбе. Я тогда обстрелял соседа, офицера кремлевской охраны. Смешно, но правда.

У него перед этим был день рождения (или у меня? не помню). Мы с ним поспорили на ящик пива, я всего лишь хотел опохмелить их назавтра за свой счет и никак не рассчитывал обстрелять такого профессионала. Мы засиделись допоздна у костра и приехали в тир с красными глазами и дрожащими руками.

Я долго не мог совместить мушку с целиком, но Володя (сосед) стоял рядом, и рука с пистолетом у него тоже ходила ходуном. Однако, когда принесли мишени, у него было три десятки, а у меня не больше двадцати очков. Такой же результат, как он, я показал только один раз в жизни. Я тогда на армейских сборах вместо ПээМа попросил Наган, а с Макаровым у меня с детства нелады.

Я поздравил Володю с победой и собирался уже идти в автобус, но, выяснилось, что соревнование еще не окончено – нужно идти стрелять из винтовки, по десять выстрелов. Не смотря на похмелье, я выбил стандартные для себя 98 очков, а Володя с трудом вышел из семидесяти, с винтовкой он не дружил.

Деньги на пиво я ему всунул втихаря, но за пивом ходил он, и пил потом до дна горькую чашу поражения на своем, казалось бы, поле. По общей сумме очков он проиграл вчистую.

Я ездил на работу на машине, но безмашинные граждане тоже не чувствовали себя стесненными. Часов с семи утра на площади у клуба стоял автобус. Я употребил слово автобус в единственном числе, потому что на площади всегда стоял, действительно один автобус. Как только он наполнялся, тут же уходил, а на его месте появлялся другой. В пиковые восемь часов утра автобусы больше минуты не задерживались. Откуда брались новые на их место, до сих пор не понимаю, они как будто синтезировались из воздуха, и никогда не было случая, чтоб автобусов не хватило, и кто-то остался. Это были новенькие львовские автобусы с туристическими сиденьями. Проезд до Старой площади на этом автобусе стоил 10 копеек, но можно было выйти в любом месте по пути. Постоянная остановка была только у метро Сокол. Оттуда же можно было уехать вечером обратно. Для этого в определенный диапазон времени нужно было встать на краю дороги в условленном месте. Там не было вывески «Автобусы ЦК КПСС» и вообще никакой вывески не было, но если просто встанешь на этом месте, проходящий мимо автобус остановится и откроет дверь.

Вот такой посёлочек был.

Жить в этом поселке было хорошо и весело. И никакой особой охраны не было. В две проходных с разных сторон поселка вход был свободный, только на автомобильных воротах сидел дежурный сторож.

Кстати сказать, доступ к хорошему летнему отдыху в советское время имели многие, и вовсе не работники ЦК, а простые труженики заводов и фабрик. Это было не так шикарно, труба пониже и дым пожиже, но всё же. А зоны отдыха партийцев, тогда входившие в ведение Хозуправления Управделами ЦК КПСС, как система существуют и сейчас в Управделами президента Российской Федерации. Мало, что меняется, по сути. Впрочем, Сходнинский поселок, насколько я знаю, разорвали на приватизированные куски.

Это может показаться странным, но еще пользуясь услугами зоны отдыха ЦК, я вышел из КПСС. Я был в этом отношении не первым, но в первых рядах. Это произошло как-то само собой, а не то чтобы я хотел изобразить какой-то протест или, не дай бог, порисоваться перед общественностью.

Когда я уволился с ТСФ, я на какое-то время просто забыл о существовании партии, но нас с Акимычем нашли девчонки с фабрики и попросили сняться с учета. К тому времени в кооперативе было уже пять или шесть членов партии, и мы решили перевести документы по месту работы и зарегистрировать свою парторганизацию.

Это соответствовало уставу КПСС, там было сказано, что парторганизация создается на предприятиях, когда там работает не менее трех коммунистов. Прошло два-три месяца, пока из местного райкома не пришло сообщение с предложением явиться для постановки на учет. Я приехал в райком и изложил наше мнение, к нему отнеслись скептически, а еще через месяц отказали совсем. На мои высказывания о том, что это нарушение устава не реагировали, ссылаясь на указания сверху. Они предложили нам встать на учет в парторганизации местной фабрики, на что уже я дал категорический отказ. Одна только уплата взносов с наших зарплат могла вызвать на фабрике забастовку. Я распорядился отправить документы обратно в Ленинградский райком Москвы.

Обратно в парторганизацию ТСФ меня, естественно, не приняли, и документы отправились по месту жительства. Когда я пришел в отдел учета своего райкома, прошло уже больше года, как я нигде не числился и, соответственно, взносов не платил. По уставу, человек, не плативший взносы больше трех месяцев подряд, автоматически исключался из партии. Я рассчитывал сдать партбилет сразу и забыть об этом. Но не тут-то было! В отделе учета меня встретили на удивление ласково и попросили подняться к секретарю райкома, он де ждет меня давно и с нетерпением.

Это был совершенно неожиданный поворот событий. Недоумение с моей стороны еще больше возросло, когда секретарь встал из-за стола и вышел меня встречать к дверям кабинета, пожал руку и заказал секретарше чай. Та моментально принесла на совещательный стол печенья и джемы. Секретарь уселся не в свое кресло, а напротив меня. Мое удивление росло с каждой минутой, я имел уже некоторый опыт общения с партийными функционерами и знал, что такие печеньица ставятся на стол перед людьми, идущими на повышение, на хорошее повышение. Я потихоньку отхлебывал чай и слушал, секретарь даже не притронулся к своей чашке. Он говорил одновременно высокопарно и задушевно. Он говорил, что партия сделала большую ошибку, запретив парторганизации в кооперативах, отталкивая от себя кооператоров. А ведь кто такие кооператоры? Это же лучшие люди страны! Самые мыслящие, самые инициативные… но партия, она на то и Партия, чтобы всегда исправлять свои ошибки. Есть решение… я насторожился, но он опять ушел в сторону. И только в самом конце разговора он высказал суть, да и то, как-то стыдливо используя непрямые формулировки. Он предложил мне взять деньги, большие деньги. Он не торопил, дал время подумать.

Я думал не меньше недели. Ну, хорошо, возьму я деньги, и что? Стану богаче? Я и так не беден, и дополнительное количество денег не принесет качественного скачка в уровне жизни. Расширю производство? Да. Вместе с деньгами можно попросить и фонды, дадут наверняка. Но, когда-то же придет время возвращать кредиты, и что я смогу отдать?

Долю в деле и потерять самостоятельность? Шальные деньги хороши, когда занимаешься торговлей, купил на миллион – продал на два; купил на два миллиона – продал на четыре. Всегда есть возможность рассчитаться, если не прогоришь, конечно, а при производственной деятельности все деньги всегда в обороте. А вот становиться торгашом я совсем не хотел. Были и другие соображения, в том числе и менее материального порядка. Кроме того, я вдруг понял, что КПСС идет к безусловному и неотвратимому краху.

В результате долгих размышлений, я отказался от этого предложения, написал заявление о выходе из партии и сдал партбилет.

Года через полтора, еще при советской власти, я имел еще одно аналогичное предложение, правда, совсем с другой стороны. Мне предложили три миллиарда рублей по фальшивым авизо. В этот раз я отказался не думая – этот вопрос я для себя решил с первого раза. Прав я был или не прав? Не могу дать однозначного ответа. Многие соглашались. В том числе несколько моих хороших знакомых согласились на такие предложения. Они прожили солидно и весело до середины девяностых годов. На их могилах стоят большие дорогие памятники.

Когда людям предлагались деньги, партийные в том числе, конечно, никто никого не собирался убивать – жизнь так повернулась.

Акимыча поставили на партийный учет ТСФ, потому что он жил в фабричном доме на территории фабрики. Ему никто никаких предложений не делал. Шесток не тот.

13. Деревня

Акимыч, мой ровесник с разницей в месяц, закрепился в Москве после армии. Устроился на фабрику помощником мастера, получил место в общежитии. «Лимита», как это тогда называлось. Потом стал старшим мастером, женился. При мне уже он стал начальником цеха и получил отдельную квартиру, после того как прежний начальник попал в вытрезвитель. Акимыч, типично деревенский житель, окончил у себя в Тамбовской области какой-то техникум. Попал по распределению в Алтайский край, главным инженером пивзавода, оттуда уже ушел в армию солдатом. Ну, а после армии осел в Москве.

Не могу не рассказать, как мы ездили с ним на его родину. Выехали мы в ночь, на моей новенькой красной Ниве, уже на рассвете, свернув с основной трассы, проехали их райцентр. Дорога стала сильно ухабистой, и я остановился по естественной надобности прямо посреди дороги. Акимыч, стоя рядом со мной, объяснял дальнейшую дорогу. Проедем, говорит, вот по этому асфальту до… я его перебил:

– Где ты видишь асфальт?

– Это асфальт… это дорога асфальтовая.

Я поковырял ногой покрытие, но асфальта так и не обнаружил.

– Ну, если не хочешь по асфальту, тогда давай срежем.

И мы срезали. Минут через пятнадцать езды по грунтовке сели в глубочайшей луже. Даже для Нивы выбраться стало не под силу. Из машины тоже выйти было невозможно – вода плескалась у самых порожков. Мы достали закуску, выпивку и начали завтракать. Уже совсем рассвело, но туман был довольно плотным.

Вынырнув из тумана, мимо нас, не спеша проехал всадник. Хвост и грива лошади были полностью закрыты репьем. Акимыч узнал его и окликнул. Я ему предложил зацепить трос за седло и вытащить нас. У меня был такой опыт в Киргизии, когда я первую свою Ниву заводил таким образом.

– Да вы что? ё… у меня и седла-то нет. Вот через часик пойдет молоковоз, он вас и вытащит, на…

Ждать молоковоза нам не пришлось. После завтрака я почувствовал в себе силы выбраться самостоятельно. Я неоднократно замечал, что по российским дорогам, особенно грунтовым, трезвым не всегда проедешь, а вот подшофе – другое дело. То ли сам начинаешь действовать как-то по-другому, то ли машина чувствует твое упорство, но факт остается фактом. Мы легко вышли из лужи и почти сразу въехали в деревню.

– Твоя деревня?

– Нет… в тумане не пойму, что за деревня-то… – Акимыч вышел из машины и пошел спрашивать, – Во! Сосед мой… картошку кому-то копает.

Сосед сначала не узнал Акимыча, потом долго не мог понять, что у него спрашивают.

– Так вот он! Твой дом-то! Ну, ты хорош… с утра пораньше.

Оказалось, мы въехали туда, куда было надо, только не с той стороны. Такое сумбурное начало дня не предвещало ничего путного, и правда, дальше пошло еще более наперекосяк. Я заехал к дому с тыльной стороны и заглушил мотор. В доме еще спали. Мы начали выгружаться. Первым делом Акимыч достал кота в мешке. В буквальном смысле – он вез из Москвы кошку. Они взяли котенка, родившегося где-то на чердаке их дома, но из милого котенка выросло дикое, страшное существо в кошачьем обличии, и держать его дома с детьми не было никакой возможности. Вот он и взял её в деревню, дескать, будет на природе мышей ловить, с соседскими кошками драться, и слава богу.

А на заднем сиденье сидел мой пёс. У меня тогда был прекрасный ирландский сеттер Кинг.

Я хотел иметь собаку с того момента, когда начал всерьёз относиться к охоте, но все мои родственники были против. Жена, так просто боялась собак. На один из своих дней рождения я опять стал настаивать – подарите мне щенка и всё тут, хотя бы спаниельчика маленького. И вот, в один памятный день, мы встретились с Витей и его женой. Они гуляли по цэковскому поселку с красивым сеттером. Мы разговорились.

– Какой спаниель!? Вы что? – возмутилась Ольга, жена Вити, – Надо брать только сеттера и не просто сеттера, а только ирландца!

Она пёрла буром и была настолько убедительна, что моя жена тут же согласилась. Напор её был понятен, у них был алиментный щенок двух месяцев от роду. Я записал адрес, куда нужно ехать, на следующий день отправился за щенком и привез его сюда, на дачу, в обувной коробке. Это был маленький, робкий и ласковый щенок с кофейным запахом. С ним связана масса воспоминаний очень интересных, я может когда-нибудь, запишу их отдельно.

Одним словом на заднем сиденье сидел серьёзный большой пёс с прекрасным чутьём. Как он не вычислил кошку по дороге, не ясно. Он выскочил через открывшуюся дверь и стал поливать забор. Акимыч вытряхнул кошку из мешка. Кинг приостановил своё занятие и замер не опуская ноги, глядя на это чудо. Кошка сначала тоже присела, осмотрелась, оскалилась и бросилась на пса.

Это было настолько неожиданно, что растерялись не только мы с Акимычем, но и пёс, он еле отбился, потом, правда, оправившись, загнал её на забор. Какое-то время кошка сидела на столбике, никого не трогая, но как только мы двинулись к дому, она соскочила вниз и вцепилась Акимычу в ногу, подоспевший пёс тоже получил по морде лапой. Акимыч с силой, тряхнув ногой, размазал кошку по забору. Быстро придя в себя, кошка опять забралась на столбик забора, но отойти от машины она нам опять не дала, начала угрожать и шипеть.

– Ну, всё, – с этими словами Акимыч начал расчехлять ружьё, – Нету кошки и это не кошка!

Но выстрелить у него никак не получалось. Он прицелился, а кошка, чуть ли не показывала ему язык. Я взял у него ружьё и выстрелил. После выстрела кошка привстала и прыгнула в мою сторону. Она лежала в метре от моих ног, и я еще некоторое время не решался к ней приблизиться – это был черт какой-то, а не кошка. Я же не мог промахнуться с трех метров? Действительно, оказалось, что у неё выбило выстрелом все внутренности. Как она умудрилась после этого прыгнуть?

На выстрел из дома вышел сухонький старичок.

– Во! Это вы… а я думал, кто тут стреляет? Пошли в дом!

Он, казалось, нисколько не удивился нашему появлению, хотя Акимыч его не предупреждал. Войдя в дом, мы тут же опять позавтракали, после чего ясность сознания вернулась только на следующее утро. После бессонной ночи нас сморило. Мы просыпались, опять обедали или ужинали, потом опять ложились. Но на следующее утро встали вполне нормальными людьми и пошли на охоту.

Охота на куропаток с хорошей легавой собакой чрезвычайно приятна. Главное найти стаю и ни в коем случае по ней не стрелять. Нужно прикинуться окурком, вроде бы ты и не охотник вовсе, а так просто погулять вышел. Тогда они не отлетят далеко и сядут, рассыпавшись по одной.

В этот раз Акимыч вскинул ружьё, и мне пришлось кричать, чтобы он не стрелял; стая, почувствовав угрозу, отлетела довольно далеко и разбилась на две части, одна из которых села веером в ложок, заросший сорной травой. Я придерживал Кинга у ноги, пока мы не спустились туда. Трава здесь была не столь высокой, как казалась со стороны. Рыжую спину Кинга было хорошо видно в ней. Пёс делал картинные стойки. Мы вдвоем с Акимычем подходили к нему, я давал команду Пиль! Или как там еще… Кинг делал шаг вперед, куропатка выходила из травы с громким хлопотом крыльев, Акимыч дважды мазал, у него в тот день со стрельбой было совсем плохо, потом я сбивал птицу. Это повторялось до тех пор, пока мы по моим расчетам не выбили треть стаи. На этом остановились и пошли домой. Стрелять больше было бы уже некрасиво, да и сумки были уже полны.

Остальное время пребывания в Акимычевой деревне я вспоминаю через какую-то мутную призму похмелья. Перед отъездом Акимычев отец предложил нам зарезать бычка и забрать мясо. В последний день мы проснулись на рассвете от постоянного топота и ворчанья. Акимычев отец уже несколько раз заходил к нам, недовольно что-то бубня. Подойти ближе он не мог, потому что боялся пса, лежащего у моей кровати.

– Ну, что ж вы… это… резать-то будем, ай нет?

– Будем, будем, – отозвался Акимыч.

Мы встали, умылись и вышли на кухню. На столе стояла ополовиненная бутылка и горячие щи. Мы присели за стол.

– Ну, вы это… мне поменьше… я уже подгорчился, – он не просто «подгорчился», а был уже почти совсем никакой. Встал он часа за два до нас, – Ну, что пошли что ль?

– Подожди, мы еще по одной, – Акимыч налил только нам, отца пропустил, – А кто резать то будет?

– Кто, кто? Я… Я лучший резак по деревне, – старик пьяно расхвастался.

– Ивану я резал, Манька всегда зовет… – Он начал загибать пальцы, считая, кому он бычков резал.

– А как его резать-то? – это уже я влез в их переговоры, – Акимыч, ты сам-то хоть раз резал?

– Не-а… Хрена ли там резать? Подошел сзади и топором между ушей…

– Обухом?

– Нет – острием, с одного удара падает мертвым.

– Много ты понимаешь! Я резак, а не ты… – это опять встрял его отец.

Мы еще тяпнули по одной, заниматься таким делом на трезвую голову было чересчур муторно, и вышли на двор. Бычок оказался совсем не теленком, а скорей уже быком. Все заняли места по заранее разработанной диспозиции. Акимыч привязал быка к столбу и держал его на короткой веревке, я встал чуть в стороне с ружьем, заряженным пулями, на всякий случай.

Старик, слегка покачиваясь, зашел сзади размахнулся топором и ударил, но не попал. Первым ударом он отрубил быку ухо, после второго удара топор, скользнув по голове быка, выскочил у него из рук и полетел в Акимыча, хорошо не задел. Бык заволновался, почуяв неладное, и чем бы всё закончилось неясно, если б Акимыч не схватил топор. Он зашел как надо, резко и точно ударил бычку в мозжечок. Бык, действительно, упал сразу и больше не шевелился.

Потом были хлопоты со снятием шкуры, жареная печенка и опять водка, водка. Не в состоянии больше этого выносить, я ночью поднял Акимыча, и мы уехали в Москву. Из-за спешки произошла накладочка, мы увезли мясо, почти ничего не оставив старику. До райцентра я еле доехал. Я был откровенно пьяным. ГАИ я не боялся, в левом кармане куртки у меня лежали деньги, за которые можно было купить всё Тамбовское управление. Я боялся заснуть и уехать с дороги. В райцентре мы заехали к тетке Акимыча, и я отказался ехать дальше, лег на диванчик и заснул.

Проснулся я от ощущения, что на меня кто-то внимательно смотрит, открыл глаза и, действительно, какая-то тень мелькнула в дверях и закрыла эту дверь за собой, но я четко видел глаза этой тени. За дверью было какое-то шевеление и шепот. Я встал с дивана. Дверь опять приоткрылась и тут же захлопнулась опять. Когда я вышел в коридор, Акимыч выпроваживал каких-то женщин.

Что оказалось? Под утро по райцентру прошел слух, что здесь ночуют настоящие кооператоры. Стал собираться народ. Акимыч не спал, пришедшие его узнали и обратились с ходатайством – посмотреть бы как они выглядят, кооператоры. Он им сказал, мол, смотрите на меня. Но это пришедших не удовлетворило, какой же ты кооператор? нет, ты нам настоящего покажи. И бедный Акимыч не в состоянии отказать землякам, пропускал их по одному в мою комнату, хорошо хоть билеты не продавал. Когда мы садились в машину кое-кто еще подглядывал из-за угла.