Текст книги "Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру"

14. Новая фабрика

А кооператором мне быть здорово прискучило, даже называясь генеральным директором МПО. Мое заведение всё равно все считали кооперативом и даже отношения работников, единожды заведенные когда-то, оставались такими же. И тут появился Марк. Он, собственно, никуда не пропадал, мы с ним общались периодически. Но сейчас он пришел с конкретным предложением, как представитель советско-австрийского СП.

Это СП было только что создано из группы бывших работников системы вторсырья с одной стороны, и некоего Эдика, австрийского бизнесмена советского происхождения, с другой стороны. Генеральным директором у них был Моня, через год после нас окончивший нашу кафедру. Заведовал бухгалтерией там Дядькин, которого я порекомендовал им несколько ранее.

Австриец Эдик был в приятельских отношениях с руководством Южного исполкома в Москве и быстренько приобрел хорошее помещение под офис и целый особняк на Тульской. Его главной целью была поставка текстильного сырья на Запад по бросовым ценам или, по возможности, совсем бесплатно. Это был откровенный жулик, наглый и безжалостный. Из-за него предисполкома сел в тюрьму, убили одного известного таджика, которому он не оплатил поставку хлопка. Его самого в последний его приезд в Москву обстреляли на выходе из ресторана, он, правда, умудрился ускользнуть. Но это было потом, а тогда всё еще выглядело достаточно прилично. Эдик обещался в обмен на поставку вторсырья купить и прислать в Москву любое производственное оборудование. Ребята, зная, что я на списанном оборудовании умудряюсь получать неплохую прибыль, обратились ко мне за помощью, чтобы я организовал им рентабельное производство.

Разговор в более серьёзном виде, чем простой трёп с Марком, предстоял длинный, и я, убивая двух зайцев, поехал с ними в Волгоград. Мне нужно было кое-что на Химкомбинате, заодно можно было увидеть, на что ребята реально способны, и потом спокойно обсудить все проблемы.

Директор Химкомбината встретил нас с распростертыми объятьями, поселил в отдельном коттедже на берегу Волги и, вечером, сам пришел к нам пьянствовать и играть в преферанс. Уже поздно ночью, когда уже сил не было, казалось, что-либо пить, есть и даже шевелиться, появился его зам, только что прилетевший из Грузии. Он привез грузинской выпивки, бастурмы, сыра и полный чемодан свежей зелени. Гулянка продолжилась до утра. Особенно мне запомнилась сочная, сильно пахучая кинза из его чемодана. С этой ночи я стал любить кинзу, которую до этого на дух не воспринимал.

Свои вопросы на комбинате я решил, походя, но главное, директор комбината подписал с ребятами контракт на отправку в Австрию всех своих отходов производства, а Эдик подтвердил, что поставит на вырученные деньги оборудование, из которого треть будет поставлена в Волгоград, остальное в Москву.

Всё шло одно к одному в наметившуюся сторону. По возвращении, в первый же день, я встретил на Подмосковной фабрике замдиректора профсоюзной швейной фабрики, который ни с того, ни с сего, вдруг, пожаловался мне, что у них простаивает прекрасное производственное помещение в центре Москвы. Что оставалось делать? Я поехал к директору профсоюзной фабрики, посмотрел помещение, договорился об условиях аренды и уехал опять на Московское море, на охотбазу, считать бизнес-план по созданию нового производства.

Помещение, предложенное мне профсоюзниками, было их первоначальным основным зданием. Располагалось оно на Пресне, рядом с трамвайным депо. Потом они переехали в новое, между Беговой и Полежаевской, а старое здание, распоряжением исполкома Моссовета им велено было передать трамвайщикам. Съехать окончательно у них никак не получалось – они не могли перевести на новую территорию красильный цех. Трамвайщикам тоже не особенно горело. Дело тянулось к тому моменту уже лет десять. Решив, что неизвестно, кто раньше сдохнет, ишак или падишах, мы решили рискнуть. И рискнули не зря – я проработал там до 1994 года и ушел по другим причинам.

Совместными усилиями мы сделали прекрасный ремонт. Фабрика получилась в стиле образцово-показательного советского предприятия. Стены в цехах были отделаны декоративными панелями, а полы, вообще, из мраморной крошки.

За оборудованием я сам поехал на завод в Чехословакию. Мне нужно было дать им специальный заказ, машины мне были нужны особой модификации. Я еще на трикотажке пробовал сделать на чулочном автомате лосины, которые тогда входили в моду. Это было не так просто, но я дал заводу свои требования к машине, чем здорово облегчил себе жизнь. Усилия стоили того – я стал первым, кто начал делать лосины в промышленных масштабах дешевым способом. Рентабельность производства по ним у меня была выше 500%.

Мы с Марком прилетели в Прагу без денег. Рубли были, конечно, но обменять их было не возможно. Нам пообещали, что нас встретят и сразу выдадут командировочные в чешских кронах. Встретить-то нас встретили, но намек о командировочных оставили без внимания. По дороге, в машине я решил зайти с другой стороны и объявил, что голоден. Машину остановили возле ресторанчика, заплатили за пиво и колбаски, но денег опять не дали. Я парень упорный, и в Праге и в Требиче вечером я заказывал себе самые дорогие блюда, требовал купить мне то зубную щетку, то расческу, то бритву, капризничал, как только мог. Деньги были выданы на следующий день прямо с утра.

В течение трех лет я ездил сюда еще раза три-четыре, но уже стал осторожнее, брал с собой доллары. Это в советское время было тоже не просто. Покупка долларов с рук была с одной стороны не выгодной – дорого, а с другой стороны опасна – попадала под статью уголовного кодекса.

У нас на счете были доллары, но получить их наличными можно было только в виде командировочных. Один раз мы с Моней и еще двумя ребятами специально ездили в Венгрию, чтобы получить свои деньги. Сказать, что Моня был откровенным жмотом нельзя, но у него была какая-то специфическая еврейская экономность. Это его качество иногда даже казалось милым, когда не задевало других. Например, сидя за своим большим директорским столом в офисе, он любил снимать ботинки. А тогда к нам ходило много достаточно известных людей, и было очень весело наблюдать за реакцией этих снобов, когда Моня высовывал из-под стола ноги в рваных носках. Когда я первый раз увидел эту картинку, сразу прислал ему коробку носков в подарок, слава богу, мы их выпускали много. Он эти носки куда-то заныкал и продолжал ходить в рваных.

Моня был очень счастлив, что купил нам сказочно дешевый тур в Будапешт на несколько дней. Мы собрались на вокзале возле своего вагона и были очень удивлены, что в наш вагон садятся озабоченные чем-то люди с большими баулами, музыкальными инструментами в связках, велосипедами и прочим барахлом. Тогда еще «челноки» не стали массовым явлением. Как выяснилось, это был специальный дешевый тур для челноков, продававших советское барахло на будапештском базаре, а оттуда набиравших ихнего барахла, для продажи в Москве.

Хорошо хоть у нас было отдельное купе. Нам, правда, подложили эти ребята кое-что в багажный отсек, отказать было неудобно. Мы пытались посмеяться над Моней, но он был невозмутим. Здесь в поезде проявилось еще одно его качество и тоже смешное. Ночью мы уже, прилично выпивши, угомонились и спали. Нас разбудили пограничники, проверили документы и ушли, тут же после них зашли таможенники.

– Кто здесь главный? – таможенник спросил старшего из челноков, чтобы взять положенную взятку со всего вагона сразу. Мы ехали в первом купе.

Моня было прилег, но тут же соскочил со своей верхней полки.

– Я! Я главный! Я!

– Давай!

– Что давай?

Ошибка выяснилась достаточно быстро, но мы над Моней потом смеялись очень долго. Пользуясь этим его свойством задирать нос, уже в Будапеште мы его раскрутили на шикарный обед в ресторане за счет каких-то его венгерских партнеров.

А с едой там была всё время ерунда. Поесть по-человечески можно было только в ресторане гостиницы, где мы жили. Нас там кормили утром и вечером. Можно было к предложенному по программе взять дополнительно – официанты понимали немного по-русски и на других европейских языках, но в городе языковой барьер был почти непреодолим. Венгры не понимают ни английских, ни французских, ни немецких слов. В одном ресторанчике Пешта мы полчаса объясняли официанту, что нам подать и всё равно он принес не то.

Потом Моня привел нас в одно кафе рядом с проспектом Кошута. Там, говорит, всё просто. Кафе оказалось без официантов. Нужно было подойти к стойке и выбрать блюдо. Все блюда наглядно выставлены в витрине за спиной буфетчицы, под каждым крупная табличка с названием по-венгерски. Единственное название, что я смог прочитать это «spaghetti Milano». Я терпеть не могу макароны с итальянской приправой, но пришлось есть.

Однажды я гулял по городу один. Увидел, что продают с лотка на улице хот-доги. И больше ничего, никакого выбора! одни хот-доги. Радостно подхожу, подаю сколько надо форинтов. Лоточница деньги взяла, смотрит на меня вопросительно и что-то говорит. Я не понимаю. Венгерский язык имеет что-то общее с финским и мордовским, но с другими языками ничего. Она держит в руках мой хот-дог и не отдает, сзади уже скопилась очередь. Тоска. Опять то же самое. Как-то выяснилось, что она спрашивала меня, кетчуп класть или горчицу? По-моему, кто-то из очереди мне помог выйти из положения.

В Праге и вообще в Чехословакии с этим делом не в пример лучше. Мне там очень нравилось. Ты говоришь по-русски, они по-чешски, если говорить медленно, то всё понятно. У меня в Праге был любимый кабачок рядом с еврейским кладбищем, в двух шагах от Старого места, но дешево и очень вкусно. А пиво какое!? У них по всей стране было очень хорошо с выпивкой и едой, пока Евросоюз не накрыл их своими стандартами.

Фабрику мы запустили очень быстро. Делали, прежде всего, мои золотые лосины и еще мужские носки, бывшие тогда реальной валютой, на них можно было обменять, что угодно. Все производства располагались на втором этаже, на первом были склады, но оставалось еще место и мы сделали там неплохую сауну с бассейном. К бассейну подвели еще и сжатый воздух, но, при включении его излишне падало давление в общей системе, и наверху останавливались вязальные машины. От этого баловства пришлось отказаться.

Но и без этого сауна дорогого стоила. Это сейчас в Москве частных саун пруд пруди, а тогда с этим была напряженка. У меня кто только не гостил периодически. Начальник к тому времени стал заместителем союзного министра, он приводил своих друзей соответствующего ранга. Тот самый Начальник, с которым мы играли в карты на Зеленой улице в Ровно, который распределился после института главным инженером строящегося комбината. Редкий человек. Обычно, забираясь так высоко по служебной лестнице, люди забывают старых друзей, а Начальник не только не забыл, но и был очень рад снова встретиться.

Часто заходил один медицинский академик со своим другом, главным гаишником страны. Много кто бывал.

Тогда бизнес строился на личных связях, и вопросы решались за бутылочкой, после парной. Сейчас тоже без связей никуда, но меркантильность зашкаливает, без денег и связи не помогают. Вопросов я тогда порешал много, но была и оборотная сторона медали. Когда приезжали дорогие гости, мне, как хозяину, приходилось присутствовать с ними весь вечер. А уезжали некоторые, забыв трусы надеть. Потом приходилось посылать нарочных по министерствам развозить нижнее бельё, тем, у кого жены ревнивые. И пить приходилось до последнего. И при этом быть трезвым. Я держался, но когда приезжал после таких встреч домой, трезвость меня оставляла полностью, я падал прямо в дверях.

Трамвайщики в течение десяти лет спокойно ждали, когда им освободят территорию, но как только они узнали про то, что теперь стало в переданном им помещении, сразу подали на нас в арбитраж.

Когда еще только решался вопрос брать нам это помещение или нет, я просмотрел документы по тяжбе и увидел там двусмысленности, это, собственно, и решило дело. Арбитражный процесс затянулся надолго. Они ввели в действие тяжелую артиллерию. На заседание как-то приехал сам главный их начальник, нынешний грозный заместитель мэра Москвы. Не помогло. Мы тоже были не лыком шиты.

Но когда-то надо было это заканчивать, к тому моменту Советского Союза уже не стало, и начался закон джунглей.

За день до решающего заседания ко мне приехал сам главный Профсоюзный босс, как собственник здания. Я ему объяснил, что мы можем покончить с тяжбой одним ударом – цена вопроса пять тысяч долларов. Казалось бы, ерунда, но денег он не дал, сказал, что наличными не оперирует. Тогда мы договорились, что я оплачу всё сам, но он будет мне должен, не деньгами, конечно, но помощью, в случае надобности. Забегая вперед, скажу, что я до сих пор не воспользовался этим договором, хотя босс по-прежнему не покидает этот пост.

В решительный день я заехал на Большую Грузинскую за своим адвокатом, верней адвокатшей. Она села на заднее сиденье и мы поехали. Обговорили сценарий по дороге. Подъехав к суду, я по-джентльменски вышел, открыл ей дверцу машины и обалдел, не зная, что дальше делать.

Моя адвокатша, как все начинающие стареть женщины, была очень щепетильна к своей внешности. Она не шла, она несла себя. На ней было черное легкое пальто, на воротник которого ниспадали тщательно распущенные ярко рыжие волосы. Но вся спина у неё тоже была в рыжих волосах, разбросанных в живописном беспорядке до самого… ниже спины. Дело в том, что за день до этого на моем заднем сидении ездил мой пёс на охоту, и я забыл после него почистить машину. А у моего прекрасного ирландского сеттера его рыжая шерсть лезла клоками в это время года. Моя фифа смотрелась так, будто её яркие волосы выпадали из головы и падали на пальто. Что было делать? Сказать ей? Она тут же упала бы в обморок и прощай завершение процесса, не сказать? Так ведь я и не сказал. Последнее заседание суда продолжалось минут пять. Дело было решено в нашу пользу.

Всё это было потом, а сначала, запустив своё производство, я помог сделать то же самое в Волгограде. Там этими делами заведовал брат директора Комбината. Оба брата были хорошими ребятами, но, кроме дружеского к ним отношения у меня на комбинате был практический интерес. Комбинат был монополистом в стране по производству спандекса, более известного народу, как латексная нить. Спандекс совершенно необходим для производства носков, колготок, а тем более, лосин. Я получал его на Комбинате без ограничений, но для остальных это был жесточайший дефицит. Даже при наличии фондов, не все его могли добыть.

Директора отлавливали, где только можно, и предлагали любые взятки, но у него самого возможности по выпуску были ограничены, не мог он удовлетворить всех. Как-то в качестве меры убеждения, к нему в приемную зашли двое молодых парней, достали автоматы и расстреляли всех, кто тут был, включая секретаршу. Но это уже тоже, ближе к середине девяностых годов.

Комбинат имел хорошую зону отдыха на Ахтубе. Однажды, мы там хорошо отдохнули, поели шашлыков с солеными арбузами, а утром мне стало плохо, я еле добрался до Москвы. Денег тогда было более чем достаточно и всем директорам фирмы проплачивалось лечение в очень достойном месте. Я тут же по приезду сдался врачам. У меня определили открытую язву двенадцатиперстной кишки, размером с двухкопеечную монету. Ребята меня привезли в больницу.

Я уже переоделся и жду, когда закончат с моими документами и отправят меня в палату. И тут, подвозят какого-то усатого, вдребезги пьяного и, что характерно, в моем темно-зеленом в полоску костюме.

Вот так судьба подбрасывает очередной поворот в жизни.

15. Перемены

Нас устроили на соседних кроватях. Он проснулся утром, сообщил, что его забрали на скорой помощи из ВПШ с сильным приступом астмы, ввели большую дозу наркотика и привезли сюда, а зовут его Кубанец (журналистский псевдоним).

Кубанец оказался веселым, хотя немного навязчивым парнем. Мы подружились. Он учился в ВПШ на журналиста, а работал в подмосковном совхозе секретарем парторганизации. Перед выпиской он мне предложил участок земли в деревне, я отнесся к этому несерьёзно. Отцу предлагали много участков в очень солидных местах, мы ездили смотреть и всё время отказывались.

Недели через две после выписки звонит Кубанец и обиженно говорит, что он уже оформил участок на меня, а я не еду. Пришлось ехать. Деревня со странным, хотя и явно старинным названием мне очень понравилась. Здесь было тихо до звона в ушах, удивительно спокойно и приятно. А причем здесь судьба? Притом, что после бурь и метаний девяностых годов, я капитально обосновался в этой деревне, надеюсь до конца.

По моему будущему участку проходила дорога, так называемая околица. Это был единственный въезд на наш конец деревни. Мы выбросились туда десантом на майские праздники. Поставили целый палаточный лагерь. Мы жили всей семьёй в одной большой палатке, еще в одной палатке жил Акимыч, тоже со всей семьёй. В своей маленькой рыбацкой палаточке жил отец. Еще в одной разместились ребята – Олег и Божок, к тому времени тоже работавший у меня на фабрике.

Это сейчас узбеки возводят хоромы, а потом хозяева приезжают жить, а тогда строили сами, и это было нормально и даже весело. С материалами тогда были сложности. Я купил комплект каркасного хозблока и завез с фабрики ящики от оборудования из хорошей фанеры. К 9 мая у нас был стационарный сортир и жилой домик в 20 квадратных метров на участке, огороженном слегами, взятыми из ближайшего леса. На дворе сколотили большой стол со скамьями. Уже можно было жить. Оставалось две главные проблемы: электричество и вода.

После праздников и в одной, и в другой конторах на меня посмотрели, как на сумасшедшего. Вроде бы разные люди, конторы в тридцати километрах одна от другой, но оба начальника одинаковыми жестами показали мне толстые пачки заявлений и пообещали помочь в следующем году. Но у меня в машине лежали два мешка носков. Я уже говорил, что товар тогда был реальной конвертируемой валютой. Через неделю у меня было и электричество и скважина с ключевой водой.

Сейчас это кажется удивительным, но, то лето, жена с детьми прожила в этом хозблоке и была вполне счастлива. Капитальный дом мы ставили уже на следующую весну как положено, по договору с фирмой. Я помню, у меня волосы встали дыбом, когда я увидел сумму. Сколько бы ни было у человека денег, такие счета всегда кажутся запредельными, но я заплатил и оказался прав. Все деньги потом съела инфляция 92-го года, а дом остался домом.

В придачу к дому я тогда заимел еще и трактор. Местное начальство, зная, что я занимаюсь бизнесом, попросило меня продать новенький трактор за наличные. Мой бизнес был далек от тракторов, но я дал задание своему коммерсанту Артюше, институтскому приятелю, тоже прибившемуся к нам, разместить предложение на товарно-сырьевой бирже.

Денег просили слишком много и никому этот трактор был не нужен, но в какой-то момент мне пришла в голову мысль, как и рыбку съесть… и трактор продать. Я спросил у местного начальства, а не могут ли они мне за продажу трактора выделить еще три участка в нашей деревне. Начальство с радостью согласилось, земля ж тогда была бесплатной, для них, во всяком случае. Я собрал с Акимыча, Олега и Божка стоимость трактора и отдал деньги начальству. В результате этой несложной операции мои ребята получили по дешевке участки земли, местное начальство получило желаемые деньги, а трактор остался у меня. Вот. К этому трактору я взял еще прицеп и плуг с бороной. Кому-то может это показаться дуростью, но я сам пахал себе и друзьям землю под картошку, и получал от этого несказанное удовольствие.

На работе дела шли прекрасно до весны 1992 года. Продукцию разбирали ходоки даже не со склада – возле ОТК уже сидела очередь. Моня надувал щеки в головном офисе, распределяя туда-сюда партии товара, и очень обижался на меня, когда я урезал его возможности. Но мне тоже надо было решать свои вопросы.

Как-то приехал ко мне очень важный грузин с нижайшей просьбой отгрузить ему сколько-нибудь мужских носков. Он был само добродушие и сразу выставил на стол каких-то грузинских вкусностей и бутылку марочного коньяка. Я с ним пить решительно отказался, но подарок принял.

Вечером в бане у меня были очень дорогие гости. Я пил водку, а им выставил этот коньяк. Эти люди были выдержаны на очень дорогих напитках и сами выбрали эту бутылку для себя. Смотрю, что-то не то с ними, но молчат, стесняются сказать. В бутылке оказался подкрашенный самогон. Чтобы реабилитироваться, пришлось посылать шофера за хорошим коньяком. Когда через неделю опять появился грузин, я даже не успел его обматерить. Прямо в дверях кабинета он упал на коленки и просил отсечь его повинную голову. Оказалось, он купил подарок в ларьке на московском рынке, одну бутылку отдал мне, а на других обломался сам. За его спиной стоял шофер с ящиком настоящего прекрасного коньяка из Грузии.

Не помню, кто привел ко мне Боруха, тот тоже постоянно брал товар, но был, как бы свой. Он часто парился с нами в бане, и у него была масса разнообразных нужных знакомых. Это был, хоть и низенький, но очень широкий и мощный человек весь заросший рыжими волосами. По основной профессии он был фотографом. Опять фотограф! Это была его въедливость или моя судьба, но мы с ним были связаны до самой его смерти. Он умер в Нью-Йорке в середине девяностых, от рака.

Но в первые годы знакомства никакой болезненности в нем заподозрить было не возможно. Когда-то он был молодым, подающим большие надежды борцом. Выступал он за Динамо и был уже чемпионом Союза, когда за драку попал в милицию. Ему попался скверный следователь или, верней, скверный следователь нарвался на Боруха. Милицейские следователи или дознаватели не бывают хорошими. Как в народе говорят, хороший мент – мертвый мент. Вот этот стал хорошим после того, как назвал Боруха жидовской мордой и затушил бычок об его лоб. Борух слегка отмахнулся, а мент, ударившись головой об батарею, умер, не приходя в сознание. Борух отсидел около десяти лет, а потом стал фотографом.

Он уехал на ПМЖ в Штаты с женой и тремя детьми. Туда больше хотела уехать жена, но у неё не было никаких самостоятельных перспектив. Другое дело – Борух, когда он изложил свою историю в посольстве, его тут же признали жертвой режима и беженцем. Мы провожали Боруха на ПМЖ в Америку, когда гиперинфляция уже сделала своё черное дело, раздела граждан бывшего Союза догола. Мы с женой остановили левака, чтобы ехать домой из Теплого стана, сели в машину, и я не сразу узнал водителя.

Это был Кива, наш общий однокашник по институту и мой армейский приятель, который заведовал спиртным у нас в части. Встреча оказалась не веселой. Он был в форме с майорскими погонами и здорово пьян. Мы с ним доехали только до метро и вышли от греха. Я дал ему денег и попросил ехать домой. Вряд ли он меня послушал.

А начинались необратимые изменения нашей жизни легко и даже весело. В конце августа Моня что-то праздновал в подмосковном санатории и очень просил меня приехать. Я выехал из деревни с опозданием и на бегу забыл взять документы. Понял я это, только уже подъезжая к Москве. Я не взял ни одного документа, ни на себя, ни на машину, но это было не так страшно, главное, что у меня были с собой деньги. Павловская пятидесятирублевка с конфетным орнаментом по краям вполне могла удостоверить мою личность перед любым гаишником. Я спокойно поехал дальше.

Большой компанией мы пропьянствовали допоздна, и утром я сел в машину с изрядным запахом. Это тоже было не страшно, можно присовокупить еще одну бумажку, в качестве справки от врача. По радио бубнили про какие-то строгости и комендантский час. Я думал, что это радиопостановка, но, когда на МКАДе я увидел танковую колонну, понял, что это не шутки. У меня тогда уже был опыт выезда из Киргизии через множество блокпостов с автоматчиками и проверки документов на каждом шагу.

Хорошо хоть до московской квартиры было рукой подать. Я вызвал к себе Олега с машиной, а свою бросил дома. Олег числился у меня главным бухгалтером, правда, бухгалтер из него был, как из столба свистулька, но человек был надёжный и преданный общему делу. Сейчас по такому же принципу министров назначают.

Я не помню точно, сколько времени в те дни болтался по Москве, но всю обстановку видел своими глазами. Моя фабрика находилась в двух шагах от Белого дома. От греха, я распустил рабочих и опечатал помещение. В некоторых местах улицы были перекрыты и мы с Олегом как-то попали на набережную напротив дома правительства. Вся набережная была оцеплена ментами, но мы остановились около них посмотреть, что происходит на той стороне. Ни менты, ни, тем более, армия никаких враждебных действий по отношению к населению даже не предполагали. Никакого комендантского часа, не смотря на объявление, не было. Все люди были очень доброжелательны друг к другу. Ментовский капитан дал мне свой бинокль посмотреть, как Ельцин упражняется на танке.

Еще, я помню, мы стояли возле памятника героям Плевны, смотрели, как бьют стекла в здании ЦК. Самое удивительное, что у меня, как и подавляющего большинства людей, было веселое настроение одобрения происходящего. Казалось бы, что хорошего для меня лично? Ну, закроют сейчас место работы моего отца. Хоть и надоела эта партия хуже горькой редьки, но вместе с ней закроется и дачный поселок, и многое другое. Но мне было весело.

Уже потом я понял, что я сам и многие другие тогда находились будто бы под действием какого-то магнитного поля, повернувшего личные вектора всех в одну сторону и создавшего равнодействующую, уничтожившую КПСС.

Разрушение Советского Союза этой бандой в Беловежской пуще уже никто не одобрял, но было, к сожалению, поздно. Не знаю, как у других, у меня лично эйфория по поводу новой власти кончилась очень быстро. Еще когда Ельцин, победив в августе, запил и ничего не делал в течение нескольких месяцев.

Вроде бы пришла наша власть, мы её ждали, мы её хотели, но действия этой власти с самого начала были настолько отвратительны, что я вспоминаю всё это новое время с чувством непреодолимого омерзения. Этот, мягко выражаясь, недалекий Ельцин, пьяница и бездельник устраивал людей хотя бы из-за русского характера и потому что никому не мешал, но почему многие люди полюбили Путина? Для меня это загадка.

Мне он никогда не нравился, хотя бы из-за его внешнего вида, чем-то смахивающего на Керенского. Я никогда не голосовал за него, но было много людей буквально его боготворивших. Первое время у него был реально высокий рейтинг. Некоторые на полном серьезе волновались о том, что же будет со страной, когда он уйдет. Я спрашивал этих людей, что хорошего им лично дал Путин? Ничего конкретно они сказать не могли, но смотрели на меня с блестящими от веры глазами. Сейчас всё движется в обратную строну. Кризис развивается, и люди начинают ненавидеть Путина, а мне он начинает нравиться. Вот что странно.

Народная любовь совершенно непредсказуема, она то возрастает, то уменьшается по каким-то неведомым законам. Я думаю, что это опять проявление той таинственной силы, что как магнит заставляет вектора частных мнений беспричинно поворачиваться в ту или иную сторону. Но почему тогда эта сила больше не действует на меня? Загадка.