Текст книги "Темное искушение"

Глава тридцать первая

oenomel (сущ.) – нечто, сочетающее в себе силу и сладость

Мила

Я должна была подвергать сомнению свой жизненный выбор, искать ключ от камеры Ивана или делать что-то хоть немного полезное. Вместо этого я сидела в гостиной с Библией на коленях и смотрела, как солнце опускается за горизонт. Книга была на русском, поэтому я не могла ее прочесть, но слова не имели значения. Это была помощь свыше, в которой я нуждалась… подобно распятию или чесночному ожерелью.

«Je hais Madame Richie. Tu hais Madame Richie. Nous haïssons Madame Richie. Я ненавижу Миссис Ричи. Ты ненавидишь Миссис Ричи. Мы ненавидим Миссис Ричи». С каждым днем я все больше ненавидела гадалку. Я возложила на нее всю вину за то, что она привела в движение нечто, что я не могла остановить. Может, я и была глупа, но она должна была признаться в том, что наложила на меня заклятие, заставлявшее меня наслаждаться удушьем и прикосновениями тьмы. Несмотря на отсутствие высшего образования, я знала, что никому в здравом уме не понравится существовать без кислорода.

Входная дверь тихо стукнула, но с тем же успехом ею можно было хлопнуть – резкий щелчок вызвал вибрацию в кончиках моих пальцев. Не могло быть яснее, кто только что вошел, даже если бы его встречал марширующий оркестр. Энергия, которую он нес в себе, могла бы поспорить с визгом в фильмах ужасов, когда сверкающий нож вонзается в жертву.

Должно быть, у Ронана был плохой день.

Желудок сжался, я взяла книгу, открыла ее на случайной странице и притворилась, будто увлеченно читаю. Я стояла спиной к дверному проему, но мне не нужно было видеть, чтобы знать, что он тихо вошел в комнату. Его присутствие словно окутало меня одеялом скользящих гадюк: черных, гладких, грозящих укусить.

Мне стало любопытно, не закончились ли в Москве девственницы, которых можно было похитить. Я не считалась, ведь меня уже похитили. И я была шлюхой в душе.

Если отбросить шутки, в тот момент я несколько переживала за собственную безопасность.

Я почувствовала, как Ронан подошел к дивану напротив и сел. Мне стоило большого труда не отводить взгляда от неразборчивых букв кириллицы, но я еще не готова была признать его присутствие. Не говоря об утреннем унижении, которое вызвало румянец стыда, напряжение, которое он излучал, было примерно таким же комфортным, как прыжок в огонь.

Я поняла, что он, должно быть, знает о моей прогулке в его драгоценное подземелье, и он этому не рад. Вероятно, меня видела Юлия – у нее глаза на затылке.

Если Ронан не хотел, чтобы я спускалась туда, стоило повесить на дверь замок.

«Клик… клик». Звук нарушил тишину и пережал пульсирующую жилку на моем горле. Мой разум был в полном беспорядке, пытаясь расшифровать источник звука, но я заставила себя небрежно перевернуть страницу.

Ронан знал, что я не умею читать по-русски, но никак не прокомментировал предательски нелепую книгу в моих руках. В комнате царила тишина, если не считать непрекращающегося звука, действовавшего мне на нервы.

«Клик… клик».

Мне казалось, что это хуже, чем китайская пытка водой. Я вдруг поняла, что он будет продолжать эту игру часами и что я умру в ожидании. Я сдалась, бросила на него пристальный взгляд и спросила:

– Тебе что-нибудь нужно?

Уперевшись локтями в колени, он пристально смотрел на зажигалку Zippo в своих руках, которую то открывал, то закрывал. Он казался таким холодным, что по мне пробежал холодок.

– Скажи, зачем ты здесь. – Его акцент резал, словно ножом, но что заставило меня крепче сжать Библию, так этот тот факт, что вопрос был задан дьявольским голосом – голосом бессмертного, правившего Москвой и, вероятно, убивавшего чирлидерш просто для забавы.

Вопрос был неоднозначным, но я поняла, о чем он спрашивает. Как всегда, мой дух жаждал сразиться с ним, хотя внутренний голос предостерегал от этого. Я больше не была единственной, кого он мог раздавить своим дорогим ботинком.

– Я – залог.

«Клик».

– Чей залог?

«Клик».

Я сглотнула.

– Твой.

– Чей еще?

Наша борьба ужесточалась. С тем же успехом я могла бы вновь упасть перед ним на колени, чтобы он снова меня отверг. «Je ne suis pas fière. Tu n’es pas fière. Nous ne sommes pas fières. Я не горда. Ты не горд. Мы не горды».

Прерывисто вздохнув, я выдавила:

– Только твой.

– Только мой. – Слова прозвучали ледяным тоном, его взгляд наконец поднялся ко мне, темный, порочный. – Твои страдания, твое внимание, твое тело – все мое. – Едкие слова оседали на коже, замедляя каждый вдох. – Мне начинает казаться, что нужно доказать это тебе.

Мое сердце упало, когда я поняла, о чем речь. Поцелуй. Вернулось воспоминание о том, как Иван посмотрел на что-то у меня за спиной, прежде чем сделать свой ход.

Ронан и его скрытые камеры.

Я была всего лишь шахматной фигурой, пешкой в их игре. Мои чувства не имели значения. Никогда не имели. Жар прокатился по спине, когда зашевелилось негодование, стирая остатки страха.

Я швырнула книгу рядом на диван и встала.

– Прямо сейчас мне не интересно, может быть, завтра.

Его рык прозвучал в моих ушах, прежде чем он вскочил на ноги и перевернул журнальный столик. Антикварная вещь ударилась о стену и треснула вместе с моим самообладанием. Изящные украшения разлетелись в стороны, разбились об пол и покатились по мрамору.

И он заявлял, что у меня вспыльчивый характер.

Сердце застряло у меня в горле, но я, стоя на своем, выдержала его взгляд. Он воспользовался теперь свободным пространством между нами, чтобы шагнуть ко мне, в его глазах бушевала едва сдерживаемая ярость.

Что-то заставило его остановиться. Он выдохнул и провел рукой по груди так изысканно, будто был совершенно спокоен, прежде чем процедить сквозь зубы:

– Ступай в свою комнату, пока я не сделал ничего, о чем потом пожалею.

Секунду назад именно туда я и планировала пойти, хотя, поскольку он требовал этого, моя комната теперь стала последним местом, где я хотела бы быть. Он, вероятно, велит Юлии запереть дверь, и если мне придется провести еще хоть одну минуту одиночества, я взорвусь желтым конфетти.

Он давал мне выход, которым я должна была воспользоваться, но ноги отказывались двигаться, хотя разум велел убираться отсюда. Столько противоречивых чувств переплелось внутри, выведя мою систему из равновесия. Иван использовал меня, чтобы одержать верх над своим врагом. Ронан предал, похитил, отверг и озадачил меня. Я уставилась на него, впившись ногтями в ладони, пока хаос внутри молил об освобождении.

Его взгляд посуровел, и он велел мрачно:

– Иди.

Меня предупредили, так что, по сути, у меня не было оправданий тому, что сорвалось с моих губ. Поразмыслив, я решила, что во всем виновата мадам Ричи.

– Укуси меня.

Он смотрел на меня секунду, которая показалась вечностью, а затем с его губ сорвался жестокий, недоверчивый смешок, продемонстрировавший острые резцы. Стирая рукой невеселый смех, он ответил сквозь стиснутые зубы:

– Не говори, что ты этого не просила, котенок.

Одним движением он схватил мой затылок и притянул мои губы к своим. От грубости у меня перехватило дыхание, вырвалось болезненное шипение, когда он с силой прикусил мою нижнюю губу. Но когда он успокоил жжение мягким прикосновением языка, вспыхнуло пламя, разлив жидкий огонь у меня между ног.

Если бы поцелуй был шахматной партией, я была бы новичком-ботаником. А он – мошенником, сбросившим с доски все фигуры и трахнувшим меня на ней.

В этот момент моему разуму стал ненавистен человек передо мной. Я пыталась отпихнуть его, отвернуться от него, но железная хватка на затылке не позволяла этого сделать. Мое тело заняло другую позицию. Оно вдыхало его жар, умоляя о большем: большей силе, большей интенсивности, большей близости – о столь большем. Горячее прикосновение его губ и вкус корицы вызвали отчаянный гул в моей крови, притянули меня так близко к краю, что холодный пот боролся с внутренним жаром. Он скользнул своим языком по моему, вызвав тягучую истому внизу, рассеявшую все мысли в одну лихорадочную секунду.

Дыхание стало прерывистым, борьба замедлилась, мои руки замерли у него на груди. Месть пролилась в его поцелуе, мягком, но яростном и немного холодном – совсем как его взгляд, прежде чем он оставил меня на коленях этим утром. Тогда я была не нужна ему. Он хотел, чтобы сейчас я доказала его позицию: я была его страховкой, и только он мог трахать меня.

Как раз в тот момент, когда он решил, что сопротивление во мне угасло, я прикусила его нижнюю губу так сильно, что почувствовала вкус крови, и ударила коленом. Зарычав, он уклонился от удара в пах и оттолкнул меня от себя. Я удержалась на ногах, но без жара его тела сразу стало холодно.

– Где та страсть, которую ты дарила Ивану, котенок? – хрипло спросил он, большим пальцем вытирая кровь с губы. – Не поверю, что у тебя есть предубеждения против того, чтобы целовать двоих в один день.

Узел гнева расплелся в моей груди, вытолкнув оскорбление:

– Единственное мое предубеждение – целоваться с тобой.

Последовавшая секунда молчания душила меня, он не сводил с меня взгляда, желваки ходили от гнева.

– Полагаю, тогда мы оба нарциссы.

Зная его извращенное понятие об «удаче», я сглотнула и посмотрела с опаской.

– Что это значит?

Греховный блеск украл жар из его взгляда, слова прозвучали холодно и апатично.

– Никогда не мешал поцелуи с трахом.

Шипение его ремня Montblanc, скользящего в петлях, обрушило все внутри меня свинцовым грузом.

Он не собирался заканчивать сегодняшний вечер холодным душем.

Сердце стучало, словно копыта скаковой лошади по грязи, я стала пятиться, пока не запнулась о диван. Металлическая пряжка со звоном упала на пол, заставив меня выпрямиться. Я приказала себе оставаться сильной и любой ценой хранить достоинство, но когда он сделал шаг ко мне, я выпалила:

– Я девственница.

Он даже не задумался, прежде чем мрачно рассмеяться.

– Ты, мать твою, такая лгунья.

Не стоило так часто кричать «волки». Из-за этого я теперь облажаюсь – буквально.

– Своего ты точно бы разглядел. – Мой голос дрожал. С каждым его шагом я отступала в противоположном направлении, пока не встала за диваном, единственной преградой между нами.

– М-м-м… Мы еще не знаем друг друга настолько хорошо, но узнаем. – Отколотый кусочек фарфора скрипнул под его ботинком.

– Ты ведешь себя так, будто это должно мне запомниться, – парировала я, вынужденная отойти от дивана, когда он двинулся в обход.

– Уверен, это будет отличаться от твоих опытов с избалованными мальчиками в колледже.

Разочарование разлилось под кожей. Это была именно та мысль, которая привела меня в руки Дьявола, заставив кружить вокруг дивана, только бы оказаться от него подальше.

– Иван – не мальчик из колледжа.

И вновь я увидела мадам Ричи, швыряющую Ивана под автобус.

Он опасно прищурился, вцепившись руками в спинку дивана.

– Может и нет, но он слабак.

– Ты его даже не знаешь, – обвинила я.

Взгляд, брошенный им, лишь подтвердил мое подозрение в том, что они знали друг друга, но мысль исчезла, когда в его взгляде отразилась ярость, а голос стал резким.

– Упомяни его снова и будешь спать снаружи, с собаками.

Неуверенность сдавила мне горло. Я ответила на один из его длинных шагов, быстро сделав несколько, чтобы не подпустить его.

– Прекрати меня уговаривать, – сказала я, задыхаясь. – Кажется, мое сердце больше не выдержит романтики.

Он посмотрел так, словно хотел рассмеяться, – человек, преследовавший меня, словно психопат, – но тьма в нем поглотила веселье.

– На этот раз твой язык тебя не спасет.

Я не поняла, о чем он, но в тот момент это меня не заботило. Когда я шагнула в сторону, он повторил движение. Каждая моя клетка излучала нервозность, вылившуюся в заплетающиеся слова.

– Надеюсь, обычно ты трахаешься иначе. Это утомительно.

Его бровь насмешливо приподнялась.

– Со мной такое впервые, но, к счастью, я открыт новому.

Было так мило обнаружить, что ситуация его забавляет, тогда как мое сердце едва не замирало.

– Уверена, в Москве есть много симпатичных женщин, которые примут тебя за достойную оплату.

Он наблюдал за мной, следя за каждым моим медленным шагом.

– Если бы я хотел другую, достаточно было бы одного смайла в виде персика, чтобы женщина уже была здесь, умоляя меня трахнуть ее в задницу.

Грязный образ заиграл у меня перед глазами, вызвав невинный румянец на щеках и стеснение в груди. Чувства настолько противоречили друг другу, что, когда он обошел диван, я пошатнулась, прежде чем вновь твердо встать на ноги.

– Я и правда не могу понять, кто может спать с тобой после того, как ты откроешь свой рот.

– Узнаешь через минуту.

От тяжести его взгляда в горле пересохло.

От хождения кругами у меня слегка кружилась голова – особенно учитывая то, как мало я ела в последнее время, – но это не заставило мой разум бежать по бесконечному кругу. Я думала о персиках и Наде. Мне стало интересно, бывал ли Ронан в последнее время в опере. Написала ли певица еще одну записку и принял ли он ее непристойное предложение. Эта мысль сжала легкие, волной превратив неуверенность и уныние в гнев. Ронан каждую ночь мог заниматься сексом втроем, а я даже другого мужчину не могла поцеловать без того, чтобы не попасть в худший кошмар девственницы.

– Прибереги свою выносливость для следующей несчастной, которая зацепится за тебя взглядом, – холодно сказала я. – Поверь, не стоит тратить ее на меня.

Его взгляд приказал, чтобы я сдержала все, что крутилось у меня на языке, но, надо признать, я не очень хороша в исполнении приказов.

– В Майами столько мужчин. Я скоро забуду тебя, как и всех остальных.

Слова не успели повиснуть в воздухе. Один удар ногой по дивану отправил мебель в полет; диван врезался в стену, оставив меня совершенно незащищенной. Удерживая темный взгляд Ронана, я чувствовала, как поднимается по ногам стальной холод и шумит в ушах кровь.

Я рванула к двери, но не успела. Ронан легко мог схватить меня за волосы и швырнуть на пол, как это сделал охранник, но он схватил меня за платье. Это возмутило меня сильнее, чем если бы он причинил мне боль. Мне вдруг отчаянно захотелось боли, чтобы агония напомнила, как мало я для него значу, до того, как он украдет мою невинность и, как следствие, мою душу.

Когда он потащил меня назад, я вцепилась в тумбочку, переворачивая все в поисках оружия – или по крайней мере ища способ подтолкнуть его к тому, чтобы он вспомнил, что я – всего лишь пешка. Липкие пальцы схватили что-то, и, прежде чем я успела подумать, я развернулась и разбила вазу о его голову. Стекло посыпалось на пол, в комнате воцарилась мертвая тишина.

В фильмах мужчины от такого теряют сознание. Ронан не потерял.

Моя грудь вздымалась, ноги приросли к полу, когда он закрыл глаза и резко вздохнул. Когда он открыл их, я ждала возмездия. Я не ожидала, что он молча обнимет меня за талию, поднимет над разбитым стеклом и бросит на диван.

Когда его тело накрыло мое, то же сделало и чувство вины, придавив и добавив тяжести к его телу. Его ноги раздвинули мои бедра, руки держали запястья над головой.

Сожаление сдавило горло, я выдохнула:

– Я не стану извиняться.

Он прижался лицом к моей шее, издав мрачный удовлетворенный рык.

– Значит, ты все же чему-то учишься.

Адреналин схлынул, оставив меня чувствительной, незащищенной, пристыженной. Я не хотела быть тем, кто причиняет боль потому лишь, что мне причиняют боль. И сильнее всего что-то внутри меня сопротивлялось мысли о том, чтобы причинить боль ему, пусть даже он заслуживал этого как никто другой.

Может, эти татуированные пальцы и держали меня в плену, но они также спасли меня и отомстили за меня.

Чувство вины росло в груди, словно воздушный шар, и внезапно перед глазами остался лишь маленький мальчик в машине, руками собственной матери обреченный уйти на дно Москвы-реки. Мне стало интересно, не из-за этого ли появился у Ронана шрам на губе. От факта, что я могла добавить ему новых шрамов, тошнило. Напряжение подталкивало извинения к горлу, но когда я открыла рот, он скользнул своими губами по моим, резко сказав:

– Нет.

Несколько секунд мы лишь вдыхали выдохи друг друга. Тяжесть сдавила мою грудь, увлекая в темные воды рядом с ним, где я тонула, а он плыл. Единственное, что я хотела знать: схватит ли он меня за руку или даст утонуть?

Я не была уверена, что мне уже не все равно.

Я поцеловала порез, который оставила на его нижней губе. От этого пространство наполнилось моим безмолвным извинением, вызвав в его горле звук неудовольствия, но нарастающее внутри чувство заставило меня продолжить. Я потянулась губами поцеловать уголок его рта, затем тонкий шрам, по которому мягко провела языком. Грубо рыкнув, он схватил меня за подбородок и повернул голову так, чтобы я смотрела ему в глаза.

– Мне казалось, у тебя предубеждение против поцелуев со мной.

Библия впивалась мне в позвоночник. Уверена, никогда еще не было более ясного знака «сопротивляйся греху», чем Писание, буквально прожигающее спину, но эта мысль не помешала мне взглянуть Дьяволу прямо в глаза и произнести два слова, отправившие меня прямо в ворота ада.

– Я солгала.

Два удара сердца, его взгляд был словно темная грозовая ночь, насыщавшая воздух электричеством.

– Это плохая привычка.

– М-м-м, – это было все, что я могла ответить, все мое тело дрожало.

Я выдохнула, когда он провел большим пальцем по моей щеке, и привычная злодейская улыбка коснулась его губ.

– Не беспокойся, котенок. Я вытрахаю из тебя всю ложь.

Это прозвучало как угроза, но времени обдумать слова не было. Он разорвал мой комбинезон.

Пуговицы отлетели и рассыпались по полу. Тонкие швы легко разошлись на бедрах, оставив лишь узкие полоски. На мне не было бюстгальтера – обычное дело с тех пор, как я очутилась тут… и как только прохладный воздух коснулся моих обнаженных грудей, он сделал то же, обхватив мягкую плоть одной рукой, прежде чем сжать.

Кожа была такой чувствительной, что гудела. Шероховатость его ладони вызывала дрожь. Я горела повсюду, трение о костюм Armani раздувало неуверенный жар. Казалось, я ничего не могла сделать, только лежать с запястьями над головой.

Я вздохнула, пальцы сжались в кулаки, когда он втянул сосок в рот. Наслаждение сломало волю, заставив меня поднять бедра навстречу его эрекции. Скрипнув зубами, он отстранился, оставив мои соски напряженными и ноющими.

Когда он стянул с бедер стринги, я вдруг поняла, что больше не будет никакой прелюдии: руки на теле казались грубыми и эгоистичными. Хотя у этого человека была одна смертельная слабость: алчный туман в его глазах, подсказавший мне, что он перешел грань разумного. Это зрелище должно было меня напугать. Но я лишь хотела отдать ему все, что он хотел взять.

Прикрыв глаза, я наблюдала, как он приподнимает мои ноги, чтобы стянуть с меня стринги. Он отбросил ткань в сторону, затем подхватил меня и придвинул мои бедра к своему животу. Я вспыхнула от того, какой была беззащитной, но тепло его взгляда на моем лоне, как будто он не был уверен, с чего начать, вызвало внутри острое томление.

Я опустила ноги, коснувшись тыльной стороны его рук, и инстинктивно раздвинула ноги шире. Горячий взгляд встретился с моим, прежде чем он опустил бедро, провел двумя пальцами по клитору и толкнул их внутрь. Когда горячее давление усилилось, я выгнула спину, стон сорвался с губ. Я вцепилась в край диванной подушки над головой, не в силах делать ничего, кроме как толкаться бедрами навстречу, чтобы разжечь огонь.

Ронан уронил другую мою ногу, схватил лицо и заставил меня посмотреть на него.

– Это мое, – хрипло сказал он, вводя пальцы в меня.

Глаза у меня закатились, я видела звезды. Наслаждение бежало по венам, нарастая, пока не осталось только оно и больше ничего.

Тяжело дыша, я подняла голову, чтобы посмотреть на его руку меж моих ног, затем со стоном опустила ее обратно на диван, когда он коснулся моей точки G. Я была так близко к разрядке… так близко, что сделала бы все ради нее.

– Не останавливайся, – выдохнула я.

– Ты дашь мне трахнуть тебя?

Я не знала, что он сказал, и не была уверена, что поняла бы, даже если бы он говорил по-английски. Я могла лишь закрыть глаза и отдаваться движению, пока он не прижал губы к моему уху и не потребовал:

– Ответь.

Слова были тихими и хриплыми, но оставались приказом.

У меня не хватало дыхания сказать ему, что он говорит по-русски. Я знала лишь то, что если он продолжит трахать меня пальцами, то сможет получить все, что захочет: сердце, душу, анал… все что угодно. Так что я надеялась, что ему нужно «да» в ответ, и кивнула.

Он вдруг резко вытащил пальцы. Нарастающее напряжение спало, и меня волной накрыло разочарование.

– Нет. Пожалуйста, – взмолилась я, распахнув глаза. – Пожалуйста…

Он закрыл мне рот ладонью и толкнулся в меня одним жестким движением, вырвавшим вскрик боли. Словно огненное копье, обжигающее так сильно, что слезы наворачивались на глаза. В попытках за что-нибудь схватиться я вцепилась в его плечо, впилась в рукав его рубашки. Спина рефлекторно выгнулась в попытке вытолкнуть его, но он был слишком тяжелым.

Сердце Ронана колотилось мне в грудь, каждый сантиметр его тела был напряжен.

– Котенок… если я… – Он сцепил зубы и начал заново по-английски: – Если я выйду, будет ли у меня на члене кровь?

Я не знала, какого ответа он ожидал от меня, когда его ладонь все еще закрывала мне рот, так что покачала головой в надежде солгать. Это стало идеальным моментом, чтобы слеза скатилась по моей щеке на его ладонь.

Он смотрел на стекающую слезу словно на кислоту, затем убрал ладонь и положил обе руки на диван над моей головой.

– Твою мать, – прорычал он прежде чем закрыть глаза и выдохнуть. – Прошу, скажи, что ты очень тугая и плачешь, когда трахаешься, Мила.

Очевидно, я только что отдала свою девственность самому очаровательному мужчине Европы.

Ронан уже знал ответ, но, кажется, хватался за соломинку. Внутри у меня все сжалось от предчувствия, что он положит этому конец, если получит подтверждение тому, что я девственница. Несмотря на то что непривычная заполненность во мне жгла, если бы он вышел, мое сердце распалось бы на части. Не знаю, то ли боль, то ли что-то еще заставило скатиться по щеке еще одну слезу.

– Кажется, пылинка в глаз попала, – сказала я дрожащим голосом; в горле пересохло.

Он некоторое время смотрел на меня, прежде чем разочарованно простонать сквозь зубы. Я вздрогнула от укола боли, когда он откинулся назад, чтобы увидеть, как толстый член выходит из меня на пару сантиметров. Когда по моему бедру скатилась капля влаги, я поняла, что он, скорее всего, увидит доказательство моего вранья.

– Маленькая лгунишка… – прохрипел он, подтверждая, что у меня кровь.

Я заставила себя сглотнуть, когда он, все так же не сводя взгляда с низа живота, провел ладонью по своим губам. Я не знала, был ли он очарован видом крови или считал, что это зрелище испортит ему весь вечер.

Очевидно, он был готов рискнуть, потому что, тяжко вздохнув, схватил меня за бедра и снова вошел. Вдохнув, я медленно привыкала к заполненности внутри себя, прежде чем он снова немного вышел. Он наблюдал, как трахает меня, его взгляд затуманился. Пальцы угрожали оставить синяки, но с каждым медленным скольжением пульсация внутри меня нарастала и покалывала все сильнее. Я шевельнулась, толкнув его внутрь так глубоко, что он попал в приятную точку, и это вызвало стон.

– Твою мать. – Ронан отстранился от меня, словно я была охвачена огнем, издав злой измученный рык, как будто это я была тут злодеем, только что лишившим его невинности. Он оставил меня лежать голой, дрожащей, с холодом в венах и пустотой, заполнившей пространство между ног. Замешательство усилилось, когда я почувствовала, как он отошел в другой конец комнаты.

– Я не трахаю девственниц, котенок.

Это было ледяное, бескомпромиссное заявление.

Я вздрогнула, как будто он дал мне пощечину. Эти слова стали ударом: он только что взял то, что я не могла отдать никому другому, и выбросил это как нечто ненужное. Мое сердце сжалось, за всю свою жизнь я не чувствовала себя такой дешевкой. Горячий, тяжелый ком стоял в горле.

Дрожащими руками я, как смогла, застегнула разорванный комбинезон и села, чувствуя себя больной и наивной. Я не знала, зачем сделала это с собой. Почему мне было настолько не все равно, что слезы жгли глаза. Почему даже сейчас я не в силах был ненавидеть его. Если уж на то пошло, я презирала себя за то, что подала Ронану себя на блюдечке для того лишь, чтоб он отверг меня, словно дешевую водку.

«Je ne pleurerai pas. Tu ne pleureras pas. Nous ne pleurerons pas. Я не буду плакать. Ты не будешь плакать. Мы не будем плакать».

Гордость, словно язва, жгла желудок при мысли о том, что Ронан видел, как много он для меня значит. Так что, даже несмотря на прорвавшиеся слезы, я смогла выдавить невеселый, неуверенный ответ:

– В свой первый раз я хотела лепестков роз и зажженных свечей, но, на самом деле, что могло бы превзойти это?

Он стоял ко мне спиной, как будто не хотел даже смотреть на меня.

– Поверь, я оказал тебе услугу.

Чего я ожидала, отдав свою девственность мужчине, который похитил меня? Тот факт, что я вообще подумала об этом, свидетельствовал о том, что мне нужна была помощь.

Я поднялась на ноги, обиженный смешок застрял в горле.

– Да. Я чувствую твои добрые намерения. Они словно теплый луч солнца.

Он мрачно, горько вздохнул и повернулся ко мне, свирепо глядя.

– Ручаюсь, все твое тело почувствовало бы его словно настоящее, обжигающее, мать его, солнце, если бы я остался в тебе еще хоть на секунду.

Я выдержала его пристальный взгляд, слова захлестывали меня, но я не могла понять их, погруженная в унижение и ненависть к себе. Все, чего мне хотелось сейчас, это зализать свои раны подальше от Ронана. Жаль, что я не могла заесть свое горе коробкой мороженого, не рискнув заполучить ложку цианида. Это место – отстой.

Я сделала шаг к двери, но замерла, когда он заговорил.

– Ты не выйдешь из этой гребаной комнаты, – процедил он сквозь стиснутые зубы, глядя с полным отвращением.

Сегодняшний день грозил обернуться для меня ужасным стрессом.

– Сядь.

Растерянность охватила меня, но я знала, что если откажусь, он усадит силой. У меня не было сил бороться с ним прямо сейчас: попытка удержать сердце целым сама по себе уже была битвой – итак, я оцепенело села, глядя куда угодно, только не на него. Сказать, что в комнате царил беспорядок, было бы преуменьшением. У Юлии будет удар.

Я пялилась в стену, тогда как Ронан присел передо мной на корточки. Горло сжало, когда он вытер слезу с моей щеки. Я хотела отбросить его руку, но жар ласки ошеломил меня, потянув за струны сердца.

– Прекрати плакать, – тихо потребовал он.

– Нет.

Он уронил руку.

– Тогда плачь. Не прекращай, пока я тебе не велю.

Слезы внезапно обожгли, словно хлорка, и я попыталась сморгнуть их. Он сухо, недоверчиво хмыкнул, и я поняла, что была слишком расстроена, чтобы заметить, как он использует на мне метод «от обратного». Очевидно, он понял, что я буду делать противоположное тому, что он приказывает.

На секунду воцарилось молчание, прежде чем он заговорил.

– Я не могу трахать тебя так, котенок.

Я не хотела разговаривать с ним сейчас, но мне было слишком любопытно, чтобы не задать мучивший меня вопрос.

– Как?

– Как тебе нужно.

Я прикусила губу, внутри на эмоциональных качелях раскачивалась неуверенность. Я была слишком растеряна. Это все было слишком.

Наконец я встретилась с ним взглядом.

– Теперь я могу идти?

Он секунду смотрел на меня, желваки ходили под скулами.

– Нет.

Я разочарованно вздохнула.

– Чего еще тебе нужно от меня сегодня? Плевать, пошли ты мне хоть пять персиковых смайликов, свою анальную невинность я тебе не отдам.

– Твою мать, – он хрипло хохотнул, – прекрати разговоры о девственности.

– Почему? Чувство вины заедает?

– Нет, хочется стать первым, кто попробует твою задницу.

Игнорируя жар, поднимающийся по шее, я вскинула бровь.

– Зачем, если ты будешь пробовать ее всего две секунды?

Взгляд его стал жестче, затем я прерывисто вздохнула, когда он схватил меня за бедра и дернул мою задницу к краю дивана. Мне пришлось упереться руками, чтобы сохранить хоть немного достойную позу.

– Не раздвигай ног, котенок.

Я уставилась на него, не желая, чтобы трюк сработал на этот раз. Разорванный лиф разошелся, обнажив изгибы моей груди, соски затвердели на прохладном воздухе. Почему я всегда остаюсь обнаженной? Единственная обнаженная часть Ронана, которую я видела, – пара сантиметров его члена, и то, остальное было внутри меня.

– Насколько тебе больно? – грубо спросил он, его взгляд скользнул вверх по моему телу, чтобы встретиться с моим.

У меня перехватило дыхание, когда я поняла, что он действительно чувствует себя немного виноватым. Эта мысль странно утешила, разлив что-то теплое и тяжелое, что растопило напряжение внутри.

– Больно, – выдохнула я.

Он пробормотал что-то по-русски, отчего у меня вдоль позвоночника побежали мурашки.

Когда он развел мои ноги, они подчинились.

Он провел большим пальцем по верху плотных чулок, прорычав:

– Эти гребаные чулки, Мила.

Он потянул один вниз, прикусил кожу под ним, породив во мне горячую дрожь.

Откинулся, и жар его взгляда вызвал огонь внизу, оживив ощущения и заставив все внутри пульсировать. Во мне разливалось тепло, но чувство было оборвано холодной волной стеснения, когда я поняла его намерения.

– Погоди, – выпалила я, пытаясь вырваться из его хватки, но, как всегда, не смогла сдвинуться с места.

Он поднял на меня разгоряченный взгляд, прищуренный в немом вопросе.

– Там кровь. – Мое тело напряглось в его руках, готовое бежать от позора.

Невозмутимое выражение его лица убедило меня, что он не понял, о чем я.

Я терялась от того, что мне вообще приходится объяснять это.

– Это… отвратительно.

Прошла секунда, и мне показалось, что он готов рассмеяться, но веселье сдержалось напряженным взглядом.

– Как бы мне ни хотелось, ничто в тебе не кажется мне отвратительным.

Жар, приливший к лицу, был поглощен огнем, когда он склонился прямо туда, где было больно, проведя языком. Прикосновение немного обжигало, но влага языка смягчала боль и посылала волну удовольствия вплоть до кончиков пальцев.

Прерывисто дыша, я поудобнее устроилась на диване, шире раздвинув ноги, когда он сделал еще один круг языком, которым затем скользнул внутрь меня. Голова моя откинулась назад, с губ сорвался стон.

– Твою мать, котенок. Даже твоя киска на вкус как клубника.

Я поняла суть фразы, уловив «киску» и «клубнику». Грязный русский отодвинул на второй план все имевшиеся преграды. Опершись одной рукой на диван, другую я запустила в его волосы. Провела ногтями по коже и почувствовала, как по его спине пробежала дрожь.