Текст книги "Темное искушение"

Глава тридцать седьмая

heliophilia (сущ.) – желание оставаться на солнце

Мила

Я открыла глаза в темной комнате, и смятение усилилось, пока я не увидела накрывающую меня черную простынь и не вспомнила, что нахожусь в комнате Ронана. В его постели. С теплом его тела у меня за спиной. Часы на прикроватном столике показывали половину третьего, а это значило, что я проспала всего полчаса, прежде чем проснуться с полным мочевым пузырем.

Предыдущие часы прокручивались у меня в голове. Я ожидала секса и шлепка по заднице, с которым Ронан выставит меня за дверь. Я не ожидала, что он назовет меня идеальной, а потом будет целовать, пока я не засну. Я не знала, что в нем есть такая мягкость. Это было больше чем все, на что я когда-либо рассчитывала. Так почему я чувствовала себя такой… опустошенной?

Боже, я действительно плачу после секса.

Я тихо откинула простыни и соскользнула с постели. Когда ноги коснулись пола, я обернулась взглянуть на него. В груди стало тяжко.

Он спал на спине, закинув руку за голову. Он выглядел так человечно, уязвимо и прекрасно, что дыхание перехватывало от одного взгляда на него.

Смех мадам Ричи раздался у меня в голове, и волосы на руках встали дыбом. Неудивительно, что она расхохоталась. Мужчина, созданный для меня, оказался монстром, похитившим меня, а вскоре он убьет папу. Наверное, это было самое интересное предсказание в ее практике.

Я нашла на полу одежду и утащила ее в ванную. Я могла бы сразу уйти в свою комнату, но по бедрам текла сперма. Когда руки Ронана были на моем теле, презервативы были последним, о чем я думала, хотя теперь была не уверена на этот счет. Я знала, что он не соблюдал целибат. Я также знала, что он пользовался презервативами, они были спрятаны в ящике его тумбочки. Желудок скрутило при мысли о том, что он спал с другими женщинами в той же постели, в которой спал со мной… особенно с Надей. Был ли он так же мягок с ней, как со мной? Мне стало тошно от этой мысли, и я отогнала ее.

После того как я подмылась, сходила в туалет и оделась, я вышла из ванной. Ронан все еще спал и выглядел так умиротворенно, что мне не захотелось его будить… да и причин не было. У нас был просто секс. Для него это ничего не значило. Он дал понять это предельно ясно. Это я была настолько глупа, что считала, будто смогу пройти через это и ничего не чувствовать к нему после.

Когда я двинулась к двери, мой взгляд зацепился за что-то, сверкнувшее серебром в лунном свете. Все внутри меня замерло. Даже сердце.

Пистолет лежал на полу в нескольких метрах.

Мой взгляд вернулся к Ронану. Тяжелое чувство нарушило тишину внутри меня, я вдруг поняла, что никогда не предам его за то, что он со мной сделал. Может, он и нехороший человек, но и мир не черно-белый. Он – всех оттенков серого между этих двух крайностей.

И я сильно влюбилась в него… так сильно, что боялась, когда с ним покончат, от меня ничего не останется.

Я снова взглянула на пистолет, мой взгляд метался так же, как и раздирающий меня конфликт. Часть меня хотела проигнорировать шанс на свободу, другая задавалась вопросом, не единственная ли это возможность спасти папу… и, эгоистично, себя. Я знала, что не смогу забрать жизнь другого человека. Я без сомнений знала, что никогда не смогу убить Ронана.

Но в большинстве игр выигрывает блеф.

Лунный свет ощущался как мороз на коже, когда мои ноги двинулись сами по себе. Мои руки дрожали, когда я подняла убийственный кусок металла. Он был тяжелым, таким тяжелым, что мне тут же захотелось его уронить, но затем я представила себя стоящей в одиночестве у гроба папы и сжала пальцы крепче.

– Котенок.

Единственное слово проскользнуло сквозь меня, заставив тело вздрогнуть так, что загудело в ушах. Мой взгляд метнулся к Ронану. Он сидел на краю постели в боксерах, опустив руки на бедра. Прищуренный взгляд опустился на пистолет в моих руках, прежде чем вернуться к моим глазам.

– Принеси его сюда.

Меня окатило холодным потом, омыв дрожащей влагой. Я не пошевелилась. Я не могла. Борьба поглотила всю меня, выбив воздух из легких и душу изнутри.

Его взгляд стал жестче.

– Я сказал, принеси его сюда.

Было проще, когда он становился Дьяволом, а не тем, кто вытирал мои слезы. Одна эта мысль вызвала жжение в глазах, потому что я знала: он больше никогда этого не сделает. Но я должна была сделать это сейчас, пока не влюбилась так сильно, что не смогла бы найти выход.

– Я не могу. – В словах сквозило отчаяние.

Он встал и шагнул ко мне, в его глазах была решимость. Я подняла ствол к его груди. Пистолет был таким тяжелым, что мои руки дрожали, спусковой крючок обжигал палец.

– Не надо. Пожалуйста, не надо. – Кровь стучала в ушах так сильно, что практически заглушала мой голос.

Сжав челюсти, он помедлил.

– Я не могу стать причиной смерти папы. Я не могу… – Слезы побежали по моим щекам. – Просто отпусти меня. – Я умоляла. – Это все, чего я хочу.

Он мрачно, недоверчиво хмыкнул.

– Ты лучшая лгунья, чем мне казалось.

– Что? – У меня сдавило грудь.

– Это был твой план? – прорычал он. – Пока трахалась со мной, думала, как спасти своего проклятого отца?

Я побледнела.

– Нет… Я этого не планировала, но если даже так, ты не имеешь права оборачивать все против меня. – Я была так ошеломлена, что не могла даже разозлиться. У меня больше не осталось эмоций. – Ты лгал мне. Ты использовал меня с самого начала.

– И я бы сделал это снова. – Утверждение было полно яда. Я не думала, что когда-либо видела его таким разъяренным. Сердце сбилось с такта, и я сделала шаг назад от его ярости.

– Пожалуйста. Просто отпусти меня. – Слова прозвучали как всхлип. – Это все, чего я хочу.

– Нет.

Он не раскусил мой блеф, хотя не собирался уступать. Больше всего меня задело то, что он думал, будто я действительно могу его застрелить.

От этой мысли захотелось бросить пистолет, но я не смогла. Я ничего не значила для него. Я была шахматной фигурой. И я больше не могла терпеть то, что мной играют.

– Пожалуйста, Ронан.

– Не произноси моего гребаного имени.

Я вздрогнула.

– Не буду, – пообещала я. – Ты меня больше не увидишь. Просто отпусти меня.

Секунду была лишь тишина и мои слезы… огромная пустота безмолвия, убившая бы все живое.

А потом он раскусил мой блеф.

Он ринулся ко мне, сократив расстояние так быстро, что я отпрянула на шаг, и именно тогда мой влажный палец скользнул по спусковому крючку.

Щелк.

Наши взгляды упали на пистолет в моих руках как раз перед тем, как я его выронила. «Щелк» крутилось у меня в голове по кругу, с каждым разом посылая по телу все более ледяную волну. Мысли смешались, тело настолько онемело, что я ничего не чувствовала.

Я только что выстрелила в него. Пистолет был не заряжен.

Я этого не хотела.

Ронан мрачно рассмеялся.

– Полагаю, сегодня я невероятно нарциссичен. – Он схватил меня за руку и вытащил из комнаты в коридор. Ошеломленная, я не произнесла ни слова, даже когда он протащил меня вниз по лестнице к входной двери. Ледяной холод ночного воздуха обволакивал мою обнаженную кожу и боролся с пустотой внутри. Но я ничего не чувствовала, даже снег под ногами, пока он тащил меня через двор.

Ронан открыл дверь пристройки и втолкнул меня внутрь. Я слышала его движения, когда он запирал ворота конуры Хаоса на висячий замок, чтобы я держалась от него подальше, и последнее, что он сказал, прежде чем захлопнуть за собой дверь, было:

– Спи крепко, котенок.

Глава тридцать восьмая

noceur (сущ.) – тот, кто не спит допоздна

Ронан

Я все еще был в трусах, мои руки дрожали, пока я наливал водку в стакан. Пристройка, где была заперта Мила, притягивала каждый мускул моего тела, словно магнит. Она была там меньше десяти минут, и тиканье часов затягивало невидимую петлю на моей шее. Я не мог избавиться от этого чувства. Я отвлекся лишь на то, чтобы включить весь свет в доме и выкрикнуть приказы Юлии. Я хотел выпить чашку чая. Мой костюм надо было отгладить. И почему, мать его, в моем доме так много желтого?

– Она умрет там.

Я даже не слышал, как Альберт вошел в комнату, пока он не заговорил. Вот как убивали таких людей как я, но сейчас мне было плевать. Если судить по холоду, распространявшемуся в груди, я уже был на два метра под землей.

– Убирайся, – приказал я.

– Там температура ниже нуля. Она переохладится за считаные минуты.

Слова разъедали мои вены, но я сказал себе, что для меня это не имеет значения. Мила разыграла меня. Она втерлась ко мне в доверие, заставила творить дерьмо, которое я никогда бы не стал делать, а затем ударила меня в спину. Взбесившись, я смахнул все со стойки бара. Стекло разбилось, и я увидел кровь, капающую с руки, но не почувствовал боли.

Повернулся к Альберту и прорычал:

– Я велел тебе, мать твою, убираться.

– Как ты собираешься отомстить, если она умрет там?

– Плевал я на месть, – прошипел я прежде, чем осознал, что говорю.

Альберт наблюдал за мной секунду.

– Люди думают, что Алексей пробирается назад в город. Ты можешь потерять часть из них, если не доведешь дело до конца.

Последнее, чего я хотел, это новой войны, но она будет неизбежна, если я не отсеку змее голову. Еще несколько лет назад большинство моих людей были людьми Алексея. Мне хотелось думать, что они верны мне, но с чертовыми уголовниками ни в чем нельзя было быть уверенным.

Я не мог сосредоточиться на этом сейчас. Я не знал, как мне спать, когда Мила заперта с собаками при температуре ниже нуля. Это не должно было меня волновать. Это не волновало меня. Проведя рукой по волосам, я пошел в свою комнату.

– Что она сделала?

– Выстрелила в меня, – холодно ответил я.

Он оглядел меня с невозмутимым выражением лица.

– Ты не выглядишь раненным.

– Осечка. Патрона не было в патроннике. – Я всегда держал свое оружие заряженным. Всегда. Честно говоря, это было гребаное чудо. Какая-то, мать его, судьба.

– Ты держишь ее как залог, чтобы обменять на голову ее отца. Думаешь, она будет тебя благодарить?

Я не знал, что думать. Этой ночью я почувствовал себя ужасно, приставив дуло к ее голове, и это была просто случайность. Тот факт, что она смогла сделать то же со мной и сказать, что я ее больше не увижу… Никогда в своей жизни я не ощущал такого предательства. Я не думал, когда тащил ее на псарню, и теперь, осознавая случившееся, чувствовал наполнявшее грудь сожаление.

Часть меня знала, что она не хотела в меня стрелять. Но меня поглощал тот факт, что она считала, будто может просто уйти от меня. Когда злость схлынула, я почувствовал опустошенность. Ужасную опустошенность. Мысль о ней там, на холоде… Я больше не мог вынести этого.

Оттолкнув Альберта плечом, я вышел из комнаты и дальше, из парадного входа; неприятное чувство разгоралось внутри. Мои люди курили и молчали, с любопытством наблюдая за тем, как я босиком, в одних трусах направляюсь к псарне. Тот факт, что я не смог оставить ее там дольше, чем на пятнадцать минут, несомненно дал им тему для пересудов. Но они могли катиться к черту, мне было все равно.

Когда я вошел на псарню, то увидел, что дрожащая Мила лежит рядом с Мишей, дрожа, и это было словно удар ножом. Без слов я поднял ее на руки и понес в дом.

Ее кожа против моей казалась ледяной, но я едва чувствовал это за пульсирующей кровью в моих венах. Зная, что дезориентация может быть признаком переохлаждения, я сказал:

– Говори со мной, Мила. Какой сегодня день?

Она дрожала в моих руках.

– По-английски.

Облегчение накатило, когда я понял, что она все еще в сознании.

– Прости, – прошептала она мне в шею. – Клянусь, я не хотела.

Ее слова были ударом под дых… особенно потому, что я ей верил. Я знал это еще до того, как выволок ее наружу. Честно говоря, я не мог бы винить ее, вздумай она нажать на спусковой крючок – я и правда не на каникулы ее отвез. Тот факт, что я отреагировал так иррационально, и это она извинялась передо мной, заставил меня почувствовать себя так, словно руки у меня слишком грязные, чтобы прикасаться к ней.

Я не знал, как справиться с давлением в груди, так что просто повторил по-английски:

– Какой сегодня день?

– Я не знаю. Меня держат тут без телефона и календаря.

– Я достану тебе календарь, – пообещал я.

Я внес ее внутрь, пройдя мимо Юлии. В ее прохладном взгляде мелькнула некоторая озабоченность, когда она посмотрела на девушку в моих руках. Мила завоевала расположение даже моей бесчувственной экономки.

Я поставил Милу на ноги в своей комнате. Я не думал, что она переохладилась – во всяком случае, не критично – но мне нужно было ее согреть. Когда я потянул вверх ее топ, она молча подняла руки. Я присел на корточки и спустил ее шорты. Она вцепилась рукой в мое плечо и подняла по очереди ноги, чтобы я смог снять их. Дрожь охватила ее, ком стал у меня в горле, заставив скользнуть поцелуем по ее холодному бедру и грубо сказать:

– Извини.

Я вспомнил, когда в последний раз говорил это. Мне было шесть, и я случайно опрокинул со стола чашку чая, расплескавшегося на дорожку героина, который собиралась вдохнуть моя мать. Она ударила меня наотмашь так сильно, что я стукнулся головой о холодильник и потерял сознание. Именно тогда я понял, что извинения – бесполезные слова, хотя Мила считала иначе. А прямо сейчас она могла получить от меня все что угодно.

От ее мимолетного взгляда, прежде чем она запустила руку в мои волосы и заставила встать, я почувствовал себя так, будто она увидела воспоминания в моей голове. Я потянул ее за собой на кровать, где прижал ее обнаженную грудь к своей, постаравшись всем телом соприкоснуться с ее ледяной кожей, и накрыл одеялом нас обоих.

Почувствовав тепло, она вздохнула с облегчением.

– Ты ведь знаешь, что я не хотела этого делать, да?

Я знал. И в этом была проблема. Это знание заставило меня извиниться и чувствовать странные вещи.

Раньше я хотел ее тело.

Но теперь я еще больше хотел ее верности.

– Я знаю, котенок. А теперь спи.

Глава тридцать девятая

тоска (сущ.) – боль в душе

Мила

Я проснулась посреди черных простыней и древесного запаха, поглотившего чувства. Ронан сидел в кресле у кровати. Глаза его были опущены, локти покоились на коленях, пока он крутил мою серьгу в форме сердца между большим и указательным пальцем. Один оборот синтетического бриллианта символизировал наши отношения: он держал мое сердце на ладони, иногда доставая поиграть, чтобы потом спрятать в карман и забыть.

Он не заметил, что я проснулась, так что я воспользовалась возможностью понаблюдать за ним. Он сидел все еще в одних трусах, волосы на солнце отливали синим и были взъерошены, как будто он всю ночь проводил по ним пальцами. Он весь покрыт татуировками и жаждой мести, но одновременно с этим был таким человечным под холодной стальной броней.

В Москве, когда я его впервые увидела, в глазах заплясали мультяшные сердечки. Теперь, в этой зимней русской крепости, его вид вызывал в груди острую боль, угрожавшую разорвать меня пополам. Мне было интересно, не совесть ли Ронана виновата в том, что он передумал оставлять меня умирать, или просто тот факт, что он потеряет свой залог. Он удивил меня, извинившись, хотя именно он сказал, что извинения ничего не стоят. Очевидно, ему не нравилась идея быть рядом со мной дольше, чем нужно, для того чтобы убедиться, что я не умру. Серьга выпала из его пальцев и сверкнула, отскочив от мраморного пола, прежде чем закатиться под кровать. Моя душевная боль исчезла во тьме, где жили монстры детства, оставив холод, расползавшийся внутри ледяной паутиной.

Я прикрыла голые груди простыней и села на постели. Темный взгляд Ронана поднялся ко мне. Он не казался усталым, но что-то подсказывало, что он привык к бессонным ночам.

– Кирилл уже приходил тебя осмотреть, – сказал он. – Ты спала.

Тот факт, что он посылал за врачом, показался мне немного любопытным. Не увидев своей одежды, я завернулась в простыню и встала.

– Не стоило снова его беспокоить, но спасибо.

– Спасибо, – сухо повторил он, будто не мог решить, то ли раздражен словом, то ли просто не понимает его.

– Спасибо, – перевела я для него на русский и направилась к двери; черная простынь волочилась за мной, словно я надела траур по своей девственности.

– Я понял, что ты, черт возьми, сказала, – процедил он сквозь зубы. – И я не разрешал тебе уйти.

Я послушно остановилась в дверях и обернулась к нему, приветствуя ощущение оцепенения внутри. Прямо сейчас Ронан мог бы двигать меня, словно одну из кукол Юлии, и я бы ничего не почувствовала. Моя уступчивость была тем, чего он хотел все это время, но, судя по жесткому блеску глаз, он все еще был недоволен. Когда он встал и направился ко мне, я перевела взгляд в угол комнаты – главным образом потому, что, глядя на него, я теряла самообладание. Как брызги краски на белом холсте.

– Как ты себя чувствуешь?

– Есть хочется, – ответила я.

Ронан, стоя теперь на расстоянии вытянутой руки, нетерпеливо хмыкнул и потребовал:

– Твои глаза, Мила.

Я перевела взгляд на него, но смотрела сквозь. Его внимание согревало мое лицо, раздражение в воздухе усиливалось с каждой минутой тишины. Затем он протянул руку и провел пальцем по моей щеке.

– Никаких слез этим утром?

– Ты хочешь моих слез? – Мой тон говорил о том, что при необходимости я бы ему это устроила.

Его челюсть сжалась. Он издал сердитый рык, оттолкнул мое лицо и повернулся ко мне спиной.

– Я могу идти?

Он покачал головой и процедил:

– Можешь. – Прежде чем захлопнуть за собой дверь ванной.

В дверях своей спальни я столкнулась с Юлией. Она протянула стакан воды и две таблетки ибупрофена. Когда я закинула таблетки в рот и запила водой, мне показалось, что я заметила в ее глазах мягкий отблеск. Хотя он пропал, едва она поджала губы и произнесла:

– Если осквернит она себя блудодеянием, огнем должно сжечь ее.

Затем она забрала стакан, прошла мимо, задев плечом, и, напевая под нос, пошла дальше по коридору.

Я действительно жила тут словно во сне. Без сомнения, в следующем сезоне во всех магазинах появится «плененная Барби».

Приняв душ, я прошла в столовую завтракать. Совершенно не обращая внимания на мое присутствие, близняшка Кайли делила свое время между набором сообщений на телефоне и хихиканьем. Лишь когда я налила чашку чая, она остановилась, чтобы рассмотреть меня, словно бактерию под микроскопом.

– Говорят, ты Михайлова, – очень медленно сказала она.

Последнее, чего мне хотелось, это вести светские беседы, но манеры заставили меня ответить.

– Это правда.

– Также говорят, будто ты ведьма.

Я смогла ответить лишь намеком на улыбку.

– Ты не похожа на ведьму. – Ее невпечатленный взгляд скользнул по моим влажным волосам и платью-футболке. – Или на пленницу.

– Полагаю, они бывают разными. – Я не была уверена, что имею в виду ведьм или пленниц, хотя предполагала, что утверждение подходит и для тех, и для других.

– Ты кажешься… – Она нахмурилась, будто ей пришлось выдавить это слово. – Милой. Но как там говорят? – Она задумчиво постучала пальцем по губам, а затем подняла взгляд к потолку, щелкнув пальцами. – Кровь себя покажет.

Ее радость оттого, что она вспомнила идиому, смягчила оскорбление. Очевидно, до нее доходили слухи о моей матери. Или о моем папе. Полагаю, у меня было достаточно дурной крови с обеих сторон, но стало очевидно, что она имела в виду первую, когда ее взгляд скользнул к подвеске и она промурлыкала:

– Хотя, похоже, ты уже пошла по этому пути.

Кайли была полной занудой. Я не ответила и добавила немного сахара в чай, что, кажется, разозлило ее.

– Ты должна знать, что на самом деле он не хочет тебя.

В груди свернулся ком горечи. Должно быть миссия каждого этим утром состояла в том, чтобы разрушить мое приятное депрессивное состояние.

– Не то чтобы это тебя касалось, – мягко сказала ей я, – но да, я в курсе.

Ронан переступил порог, одетый в Givenchy, и по жесткому намеку в его взгляде я поняла, что он услышал разговор. Что за любопытство.

Он сел на стул, как в любое другое утро. Я снова стала невидима для Кайли, когда все свое внимание она обратила на Ронана и принялась подавать на стол. Было совершенно очевидно, что она тянула с этим до его прихода. Хотя, правда, ну сколько вилок ему нужно? Я намазала маслом кусочек тоста и проигнорировала то, что она заговорила с ним по-русски.

– Подай чай и убирайся из моего дома.

Нож для масла дрогнул в моей руке на долю секунды. Это было «Ты уволена!», достойное сериала «Ученик». Кайли бросила на меня такой взгляд, будто это была моя вина, быстро налила Ронану чай и выбежала из комнаты.

– Ты серьезно позволяешь людям разговаривать с тобой так? – прорычал Ронан, сердито глядя на меня. Я избегала смотреть на него, словно его взгляд мог убивать.

– Как?

– Не играй со мной в эти игры. – Его гнев обжег кожу. – Она практически назвала тебя шлюхой.

Тот факт, что он вел себя так, будто ему было не все равно, захлестнул меня зудящей волной разочарования, но я боялась, что взорвусь, если не буду сдерживать чувств.

– Тебе нравится называть меня шлюхой, – безразлично ответила я. – И ты велел мне не лезть к твоим сотрудникам. Я просто делала то, что ты мне велел.

Рыкнув, он схватил мое лицо и повернул его к себе. Я не сопротивлялась, но отказывалась встречаться с ним взглядом. Зрительный контакт превращал меня в камень, а затем – раскалывал, прямо посередине.

– Если прямо сейчас ты пытаешься угодить мне, то крупно лажаешь.

– Просто скажи, чего бы ты хотел от меня в подобной ситуации, и в следующий раз я постараюсь лучше.

– Можешь начать с того, что не будешь притворяться, будто тебе все равно.

Когда он грубо отпустил меня, я опустила глаза на тарелку. Я знала, что он говорит о прошлой ночи, но прикинулась дурочкой.

– Мне все равно, что думают обо мне твои слуги.

– Бога ради, Мила. – Он выхватил вилку из моей руки и положил ее рядом со всеми пятью своими.

Просмотрев множество блюд на столе, я спросила:

– У вас есть арахисовое масло? Предпочитаю тосты с арахисовым маслом.

– Ты будешь голодной, пока мы не поговорим о прошлой ночи.

Нет. Об этом я говорить не буду. Одна только мысль об этом сбила мой самоконтроль и дала волю эмоциям, схватившим меня за горло. Я не пролью по этому человеку больше ни одной слезинки.

Его телефон зазвонил, и, пока он вытаскивал его из кармана, чтобы отклонить звонок, я наклонила блюдо, чтобы заглянуть внутрь, и нахмурилась, увидев мед.

– Почему бы нам не позабавиться и не раздавить несколько пчел на завтрак?

– Прекрати. Заглядывать. В чертову. Посуду. – Он был близок к тому, чтобы снова вышвырнуть меня к собакам.

– Я не люблю сухие тосты, – сказала я, продолжая изучать блюда. – Серьезно, никакого арахисового масла? У тебя ограниченный бюджет или что-то в этом роде?

Одним спокойным движением руки он опрокинул стол на двенадцать персон, снеся заодно стулья. Блюда, тарелки и столовое серебро заскользили по дереву и с грохотом упали на мраморный пол. Грохот отдался в костях, смыв внутреннее оцепенение горячей волной негодования.

Вот и закончился мой гребаный завтрак.

Мой горящий взгляд скользнул к Ронану, чтобы увидеть, что у него хватило наглости откинуться на спинку трона и поправить рукава пиджака.

– Я думаю, ты затаила обиду, котенок. Теперь ты не такая послушная, ведь так?

Жар лавиной обрушился на меня.

– Это ты тут говоришь, – огрызнулась я и вскочила на ноги. – Единственная причина, по которой я здесь, – огромная обида, которую ты затаил на моего папу.

– Сядь на свое гребаное место.

– Сам сядь! – Он даже не стоял. Он сидел совершенно невозмутимо, как будто не он только что разгромил комнату и мое хорошее настроение.

Постукивая по подлокотнику татуированным пальцем, Ронан мрачно сказал:

– Твой отец – последняя причина, по которой ты все еще здесь.

Я была слишком расстроена, чтобы понять, что он имеет в виду. Непонимание лишь сильнее разожгло гнев.

– Не стоило тебе увольнять Кайли, – холодно сказала ему я. – Она бы оценила твою уклончивость и персиковые смайлики больше, чем я.

– Она стерва и манипуляторша. И мне не понравилось, как она разговаривала с тобой.

– Я тебя умоляю, – фыркнула я, отвернувшись. – То, что она сказала, было не так оскорбительно, как то, что сказал мне ты.

– Хочешь, чтобы я и за это извинился?

Я повернулась к нему.

– Я хочу, чтобы ты меня отпустил!

Моя грудь тяжело вздымалась в повисшем молчании. Я слишком поздно поняла, что смотрю ему в глаза, синие и непоколебимые. Я почувствовала, как превращаюсь в камень. Решимость пошла трещинами, гнев раскололся, и меня затопило густыми эмоциями, которых я не хотела. Боль вернулась с такой силой, что слезы выжгли себе путь на поверхность.

Я развернулась, чтобы уйти от него сквозь лабиринт стульев, но не дошла до двери. Он схватил меня за запястье и прижал к перевернутому столу прежде, чем уперся руками с обеих сторон, заключив в клетку. Судя по напряжению в плечах, он был сыт мной по горло.

– Я много о чем не жалею, котенок, но жалею о том, что сделал прошлой ночью.

– Потому что едва не потерял свой залог, – бесстрастно ответила я.

– Нет, – хрипло сказал он. – Потому что ты могла умереть.

Я так сильно хотела ему поверить, что меня прошиб холодный пот, но его голос давил так, что я не в силах была вздохнуть. Мне нужен был воздух, но когда я попыталась убежать, он не отпустил меня. Ни из комнаты, ни из дома, ни из своей жизни. Его хватка на моей талии была как гранит: твердая, но гладкая на ощупь. Тщетно я боролась, даже когда его запах – такой грубый и убедительный – запал мне в сердце, уверив в том, что последнее, чего я хотела, – чтобы он меня отпустил.

– Скажи, чего ты действительно хочешь от меня, котенок. Я сделаю все. Только не отпущу тебя.

Часть меня хотела сказать, что ничего мне от него не надо, но это была бы ложь. Казалось, я не могла заставить себя произнести это даже ради спасения собственной души. Она уже принадлежала ему.

– Хочешь свести счеты и пристрелить меня по-настоящему? – Он отстранился и вложил в мою ладонь холодный металл. – Дерзай. На этот раз он заряжен.

Вес пистолета прорвал плотину внутри меня, по щекам побежали слезы. Я судорожно втянула воздух и покачала головой, позволив пистолету упасть на пол.

– Это не то, чего я хочу.

– Сундук фейковых бриллиантов? – Он вытер слезу большим пальцем, и эта ласка дала выйти правде.

– Я хочу, чтобы тебе было не все равно… – Слова повисли в комнате, словно осязаемые, так что у меня зазвенело в ушах. Стало так тихо, что можно было услышать упавшую булавку. Или серьгу в форме сердца.

Ронан убрал руку от моего лица и оттолкнулся от меня с резким звуком.

– Ты чертова головная боль, знаешь это?

Его слова поразили меня в грудь. Я была головной болью? Это он был то горячим, то холодным, он бил меня наотмашь. Возможно, я снова унижаю себя, но в конце концов буду жалеть, если не скажу ему правду. Я пожалею, если буду вести себя так, будто мне все равно. Теперь он услышал правду, и, судя по его отвращению, на самом деле я не могла получить «все». Это действительно был дерьмовый день.

– Тогда, полагаю, придется обойтись сундуком, – пробормотала я и направилась к двери.

– Я кормлю свою пленницу веганскими блюдами, – прорычал он. Сила его голоса заставила меня остановиться. – Она проводит дни, занимаясь йогой и играя во дворе, а по вечерам читает классику у камина. – В его сардоническом тоне не было веселья. Я не могла решить, то ли он оскорбляет меня, то ли демонстрирует, что ему не все равно.

Я хотела услышать больше, но смогла лишь повернуться и обвинить:

– Ты следил за мной.

– Замолчи, – рявкнул он. – Это мой монолог.

Я закрыла рот.

– Держать тебя тут – это пощечина моим людям, но мне на это плевать. – Зрительный контакт обжигал. – Чем сильнее я оттягиваю месть, тем ближе подхожу к новой войне с твоим отцом. И на это мне тоже плевать.

У меня перехватило горло от мысли, что я стану причиной насилия таких масштабов. Я понятия не имела, что мое присутствие порождало такие проблемы.

Он прищурился.

– Ты стреляешь в меня, а я даже не могу оставить тебя на холоде на гребаные пятнадцать минут. Так что скажи, Мила, кому тут больше не все равно?

Слова проникли под кожу, обвились вокруг сердца, словно колючая проволока, и усилили порыв «бей или беги» в мышцах. Я боролась с желанием убежать, даже когда он сделал шаг ко мне, а в его глазах полыхнула жестокость.

– Собиралась сесть на самолет домой, не сказав мне ни слова?

Я сглотнула. Он знал, что я планировала улететь после ночи, проведенной в гостиничном номере. По какой-то причине это сдавило мне грудь чувством вины. Ронан придвинулся. Его враждебность окутала мое тело, когда его пальцы схватили мое лицо, заставив меня прерывисто вздохнуть.

– Неужели меня так легко бросить, котенок?

У меня перехватило дыхание от злой уязвимости, которую он позволил увидеть. Хуже всего, что я тоже чувствовала это: страх быть брошенной, оказаться недостаточно хорошей. Его слабость сжала мое сердце и заставила навсегда изменить мнение о нем. Я больше не видела в нем монстра, каким когда-то считала, лишь голодного, обиженного мальчика, которого худшая часть человечества превратила в бессердечного мужчину.

На сердце было так тяжело, что это заставило меня обхватить его лицо руками и провести губами по шраму. Мягкий жест контрастировал с его грубой хваткой, удерживавшей меня. Он напрягся, как будто не был уверен, что я делаю, как будто никогда в жизни к нему не прикасались так, как будто ждал, что за этим последует боль. Его реакция погубила меня.

– Ты хотел моих страданий, но я даю тебе мое прощение, – хрипло сказала я. – Когда ты меня отпустишь, я не выдам тебя, хотя должна была бы. Я не могу стать тем, кто отправит тебя обратно в тюрьму… – прерывисто произнесла я. – Я уйду, когда это все закончится, и не оглянусь… но не потому что ненавижу тебя, а потому что не испытываю к тебе ненависти. Даже малейшей…

Слова повисли на мгновение, прежде чем он сухо сказал:

– Для меня это слишком похоже на слащавый романтический фильм, котенок. Я просто хотел убедить тебя позволить мне трахнуть тебя снова.

– Я плачу после секса, – ответила я. – Смирись с этим.

Он усмехнулся. Когда мой большой палец коснулся его шрама, он сильно прикусил его ровными белыми зубами.

Я зашипела от боли и вынула его, взглянув сердито.

– Я трахаюсь грубо, – ответил он. – Смирись с этим. – Выражение его глаз стало беспокойным. – Если хочешь сдать меня полиции, так тому и быть. Я бы вернулся в тюрьму ради тебя, котенок, но, когда я выйду, лучше бы между нами был океан.

Внезапно я поняла что даже представить себе не могу, что вернусь в Причалы, к Картеру и одиноким звукам Атлантики. Тяжесть сдавила грудь, заставив сорваться с губ:

– Почему?