Текст книги "Темное искушение"

Глава шестнадцатая

strikhedonia (сущ.) – удовольствие от возможности послать все к черту

Ронан

Я сидел в библиотеке за письменным столом с сигарой в руке. Я не раскуривал ее, потому что на диване расположился мой брат со спящей Кэт. Они всегда были желанными гостями, зваными или нет, но я понял, что меня раздражает время, выбранное ими для визита.

В комнате царила тишина, его холодный взгляд был направлен на меня. Я знал, ему есть что сказать, и знал, что он скажет, но все же ждал.

– В комнате для гостей к постели привязана обнаженная девушка.

Мои мышцы напряглись, возмущаясь мыслью о том, что он видел ее обнаженной, – странная реакция, учитывая то, что раньше я был не против делить женщин ни с братом, ни с кем бы то ни было еще. Но я заставил себя откинуться на спинку стула и ответить:

– Она моя зверушка.

Я предположил, что неприятное чувство возникло оттого, что я был тем, кто поймал Милу. Я вложил в это столько сил. Я не хотел, чтобы кто-то еще видел ее страдания. Это принадлежало мне.

– Твоя зверушка выглядит как Михайлова.

– Потому что это она и есть.

– Ее отец не уступил твоим требованиям?

Я обрезал кончик сигары сигарным ножом.

– Уступил.

Он наблюдал за мной пытливыми глазами. Кристиан – или, вернее, Кристиан, каким я его знал, – всегда видел больше, чем следовало. Это чертовски раздражало.

– Так почему она все еще связана у тебя в постели?

Я прищурился.

– Она моя зверушка.

Он отвел взгляд, очевидно, увидев все, что требовалось.

– Лучше бы ты совершил обмен.

Раздражение вспыхнуло у меня в груди, но голос остался безразличным.

– Я не говорю тебе, как выполнять твою модную офисную работу, так что не указывай мне, как выполнять мою.

Я был удивлен тем, что Алексей уступил так быстро. И мне не нравились сюрпризы.

Хотя что-то еще – что-то жестокое – пронеслось во мне при мысли о том, чтобы отказаться от Милы прежде, чем я получу от нее все, чего хочу. У меня была идея получше: продлить страдания Алексея, подержав некоторое время его драгоценную дочь у себя. Если бы я придерживался принципа «око за око», я бы отправил ему ее изуродованное тело. Но мне не хотелось портить ее кожу. Я хотел, чтобы она лежала подо мной обнаженная, чтобы ее ногти впивались мне в спину, пока я буду проверять, сколько раз смогу заставить ее кончить. Желание бушевало внутри меня, горячее и неутолимое. Я был уверен – как только добьюсь своего, эта навязчивая идея исчезнет.

Тогда я получу то, что мне причитается.

– У нее засос на внутренней стороне бедра, – небрежно упомянул Кристиан.

Более слабого человека мой взгляд мог бы убить. Следовало одеть Милу в монашеское одеяние, а не оставлять голой, хотя, даже если бы я сделал это, мой брат все равно разродился бы провокационными замечаниями. Теперь я жалел о том, что предложил им приходить когда вздумается.

– У нормальных людей нормальные хобби. Почему бы тебе не найти что-то, что не включает препарирование всех и каждого?

В его глазах заиграла улыбка.

– Ты еще больший извращенец, чем я.

– Тот факт, что идею о моем нападении на женщину ты находишь более волнующей, чем тот факт, что она – моя пленница, говорит о другом.

– Просто нахожу, что последнее не в твоем характере. И выглядит интересно.

– Тебе интересна реклама, так что мне плевать на твой интерес к моей сексуальной жизни.

Я по пальцам одной руки мог сосчитать случаи, когда занимался оральным сексом. Все это было, пока я оставался озабоченным подростком, когда не мог удержаться от того, чтобы не попробовать раздвинутую передо мной киску. Но как только новизна прошла, желание заниматься этим угасло под холодными детскими воспоминаниями о том, как я следил за совокуплениями из приоткрытой дверцы шкафа, о клиентах моей матери и больных извращениях, которые она со своими клиентами навязывала моему брату. Я мог винить Милу только в том, что едва не кончал на нее, обнаженную, связанную и находящуюся в моей власти, – это, черт возьми, по-настоящему меня заводило.

Джианна проскользнула в комнату и подошла к своему чемодану, стоявшему у дивана. Мой взгляд проследил за ней, когда она схватила что-то из хаотичной кучи одежды внутри. Она взглянула на меня. Я помрачнел, сказав ей, что если она вздумает одевать мою маленькую пленницу, я научу ее дочь всем русским ругательствам, которые знаю. А проведя жизнь на улице и в тюрьме, я знал множество.

Она бросила на меня злой взгляд и исчезла в дверях.

– Лучше бы твоей жене не освобождать мою заложницу, – сказал я, зажимая сигару зубами.

– Не похоже, что она убежит далеко.

Восемьдесят акров пустой земли окружали дом. В лучшем случае – четырехчасовая прогулка. Даже если бы Мила успела пройти это расстояние до того, как я смогу ее поймать, на хвост ей сели бы все пять тысяч человек, имеющиеся в моем распоряжении. Ей никогда не выбраться из России.

Мой брат работал на коррумпированного главу ФБР, и, вероятно, мог бы найти Алексея, если бы я его попросил. Тогда бы мы покончили со всей этой шарадой. Но это была моя борьба, а не его.

– Как тебе жизнь с одной киской? – протянул я.

Взгляд у него стал жестким.

Улыбка тронула мои губы. Он так трепетно относился к своей маленькой жене. Он и до нее никогда особо не делился подробностями своей личной жизни, но теперь подобные разговоры были полностью исключены. Казалось, ему плевать, что женщина держит его за яйца. Никогда не думал, что доживу до этого дня. Наша мать выбила из нас какую бы то ни было любовь… образно выражаясь. Хотя… аналогия была так близка к истине, что я испытал мрачное веселье.

– Я не слышал ни о каких твоих новых подвигах в последнее время, – ответил он. – Ну, если не считать подростка в твоей постели.

Я постучал сигарой по столу, выдержав его пристальный взгляд.

– Я был занят.

– Слишком занят для Нади Смирновой?

Когда мы были моложе, я всегда был рядом с братом. Мне всегда приходилось прилагать некоторые усилия в отношениях с женщинами, но это лишь помогало мне совершенствоваться. Год назад мне понадобилось всего пятнадцать минут, чтобы трахнуть лицом вниз на моем письменном столе оперную певицу, влажную мечту многих, Надю Смирнову. Она была легкодоступна и готова на все, хотя ее ревность причиняла столько хлопот, что она того не стоила.

– Наде нравится, чтобы ее шлепали, когда она кончает. Это начинает портить мне настроение.

– Очаровательно.

Я усмехнулся.

Его взгляд остановился на следах от ногтей на моей шее.

– Похоже, ты пока не приручил свою зверушку.

Я откинулся в кресле.

– Всему свое время.

Он встал, подняв Кэт на руки.

– Твоя месть в твоих руках. – Он остановился перед дверью и обернулся ко мне. – Я бы посоветовал тебе отомстить и не играть с едой, пока она не укусила тебя в ответ.

Я сдержал ответ. Мне хотелось заверить его, что я не съем свою зверушку, – по крайней мере так, как он предложил, – но сказать это значило дать ему новое оружие против меня.

– Мы найдем, где остановиться, раз твоя комната для гостей занята.

– У меня их тут еще десять. Выбирайте.

– Не уверен, что обстановка будет подходящей для семьи.

– Думаю, бесполезно пытаться оградить Кэт. У нее, вероятно, уже есть несколько планов смерти для брата, который вот-вот родится. – Это была шутка, но я действительно считал, что своего брата она низведет до статуса раба.

Кристиан не оценил шутки.

– Как долго ты здесь пробудешь? – спросил я.

– Несколько недель. Джианна хочет провести тут некоторое время, прежде чем ребенок родится.

Как только он ушел, я закурил, глубоко вздохнул и закинул ноги на стол.

Я не ожидал, что Мила окажет сопротивление и что я потеряю самообладание, когда увижу ее голой. Просто, черт возьми, этого было слишком много. Так много всего, к чему можно было прикоснуться, с чем можно было поиграть. Длинные ноги и гладкая безупречная кожа. Новообретенная ненависть и сверкающие глаза. Я хотел увидеть, как взгляд снова смягчится, когда я наконец войду в нее.

Мои размышления прервал появившийся в дверях Виктор. Внимание привлекла татуировка с коммунистическим серпом и молотом на его бритой голове. Он набил ее в тюрьме с помощью полученной контрабандой швейной иглы и резины с каблука собственного ботинка. У меня тоже осталось немало сувениров со времени, проведенного в переполненных камерах Бутырки. Включая татуировки и договоренности.

– Николай снова стал проблемой, – сказал он мне по-русски.

Мой вор всегда достаточно зарабатывал, уклоняясь от налогов и зарабатывая на продаже подержанных авто, а точнее – на борделе в подвале.

– Его арестовали как сутенера двенадцатилетней девчонки.

Я прикусил сигару, грудь пронзила волна жара. Честно говоря, я ненавидел проституцию. Я бы обошел ее десятой дорогой, если бы считал, что смогу полностью изгнать ее с улиц Москвы. Этого не смог бы сделать даже Бог, так что я пытался извлечь из этой индустрии выгоду.

Но педофилы… их я ненавидел больше всего. Окровавленные простыни, приторный запах одеколона и звон монет на грязном складном столике. В тюрьме таким насильно ставили тату с русалкой… если они достаточно долго оставались вне поля моего зрения, чтобы успеть сделать это прежде, чем я голыми руками забью их до смерти.

– Где он? – спросил я.

Виктор дал мне номер камеры предварительного заключения, той, где у меня как раз работало достаточно купленных полицейских.

– Пошли жене Николая открытку с соболезнованиями, – сказал я.

Виктор вышел, не ответив ни слова. Следующим утром Николая найдут в камере повесившимся.

Я выдохнул колечко дыма, рассматривая фальшивую сережку в форме сердца на своем столе. Моя маленькая веганка не носила ни меха, ни бриллиантов. Учитывая ее фамилию, было неожиданностью обнаружить у нее мягкое сердце, впрочем, в нем скрывался огонь.

Я хотел узнать, насколько сильно он обжигает. А затем – затушить его.

Я хотел Милу, но также хотел, чтобы она хотела меня. Ее слезы нервировали. Я не мог забыть ее шокированное выражение после того, как я дал ей легкую пощечину. Надя бы в мгновение ока оказалась у моих ног, а не смотрела бы на меня так, будто я задушил детеныша горбатого кита.

Очевидно, я не мог заставить эту девушку подчиниться, что немного усложняло ситуацию. Особенно потому, что я не выносил ее извинений. Они заставляли меня вспоминать о том, что она не замешана во всем этом. Они заставляли меня чувствовать, что у меня есть совесть, а это совсем никуда не годилось. После прошлой ночи я, казалось, не мог доверять себе, когда был с ней – только не со следами ее ногтей на моей шее и будоражащим осознанием того, что у нее хватило смелости укусить меня. Я бы оставил ее на несколько дней, чтобы огонь утих.

А тем временем…

«Иван», крутилось у меня в голове, пока я выпускал очередное облако дыма. Напряженный шепот внутри меня становился сильнее.

Прежде чем закончить с ней, я хотел найти того, кто претендовал на мою зверушку.

Глава семнадцатая

kakistocracy (сущ.) – быть во власти худшего из правителей

Мила

Тук. Тук. Тук.

Я сидела на подоконнике, постукивая пальцем по холодному стеклу и пытаясь привлечь внимание одинокого кролика посреди снежной пустоши. За последние четыре дня он стал моим другом. Четыре дня, которые я провела взаперти в этой комнате.

Женщина средних лет, обладательница тугого пучка, вечно хмурого взгляда и, по-видимому, единственного средневекового черного платья, три раза в день приносила мне еду.

– Можешь звать меня Юлия. Я экономка. Не люблю беспорядок, – так она представилась.

Я не ответила, поглощенная вечно запертой дверью, которая наконец открылась. Я шагнула к ней, но замерла, когда увидела в коридоре человека со автоматом, прижатым к груди. Я представила, как побегу и за мной последует град пуль.

Судя по тому, что я видела из эркерного окна, я находилась на втором этаже стоящего особняком дома. Большой и каменный, он стоял один посреди снега и деревьев. Даже если бы я разбила стекло и сумела выпрыгнуть, не сломав ногу, сомневаюсь, что смогла бы далеко уйти в одной футболке с изображением Элвиса.

В первый день я полностью отказалась от пищи, получив осуждающий взгляд Юлии и слова: «У тебя будут неприятности».

На второй день, когда я отказалась от завтрака, она передала мне записку.

«Каждый раз, как ты отказываешься от еды, ты добавляешь себе еще день в этой комнате.

Выбирай мудро, котенок».

Я спустила записку в унитаз. А потом отказалась от обеда. Юлия сунула мне еще один огрызок бумаги.

«Могу лишь предположить, что моя зверушка хочет, чтобы я кормил ее с рук.

Но, просто чтобы ты знала, от одной мысли о моих пальцах у тебя во рту у меня встает».

Ужин я съела.

Часы проходили в этой спальне, мне нечего было делать, нечего было смотреть, кроме домашнего порно на телевизоре. Свой единственный предмет одежды я стирала в раковине ванной куском мыла и принимала душ чаще, чем это было нужно, только из скуки… Может быть, из мстительности, надеясь увеличить счета Ронана за воду.

Вскоре я поняла, что одиночество – это худшая пытка. Особенно проводимое в размышлениях над своими чувствами и сомнениями. Я задавалась вопросом, был ли папа ответственен за смерть того парня, и если да, то не отвернусь ли я от него из-за этого. Я точно не была достойным человеком, которым стремилась стать, поскольку не думала, что смогу это сделать.

Истина заключалась в том, что моя любовь была эгоистична. Жадный монстр, не имеющий морали, разрушал мои принципы. Рука об руку с ним, крепко сжимая мне горло, шла верность.

Мысли и стены смыкались вокруг меня все сильнее с каждым днем.

Я вновь постучала по стеклу, сумев привлечь взгляд и вызвать подергивание носа моего пушистого друга.

– Полагаю, остались только мы с тобой, приятель, – прошептала я.

И тут, растопырив когти, с неба спикировал орел и улетел вместе с кроликом, не оставив ничего, кроме заснеженной пустоши.

* * *

Я проснулась от сгустившейся тьмы и женщины в черном у моей постели.

Когда вздох ужаса сжал мои легкие, я отпрянула к изголовью. Мои глаза сфокусировались на залитой лунным светом комнате, и у меня вырвался вздох облегчения. Призрак оказался никем иным как тощей экономкой.

– Боже, – рявкнула я. – Да что с вами не так?

Юлия вскинула бровь, но я выругалась, когда она подошла к двери и включила свет, ее костлявые плечи тряслись от безмолвного смеха. Сердце все еще колотилось после тревожного пробуждения, я моргнула от резкого света лампы над головой.

– Ваше присутствие требуется внизу, девушка.

Слова осели на моей коже словно густая удушливая паста, и все во мне затихло. Я взглянула на часы на стене, чтобы увидеть, как они показывают на двенадцать, и медленно сказала:

– Сейчас полночь.

Юлия сдернула с меня одеяло и принялась складывать его в ногах постели.

– Лень погружает в беспробудный сон, и нерадивый будет голодать.

Она что, назвала меня лентяйкой? И что самое важное, неужели она цитирует Библию, пособничая и служа Дьяволу? Я не стала слишком зацикливаться на этом безумии. Ироничные мысли унес прочь ледяной поток тревоги.

Я не видела Ронана с тех пор, как он запер меня тут много дней назад. Я предположила, что у него на уме столько первоклассных злодейств, что он забыл о пленнице в своей комнате для гостей. Одиночество стало и облегчением, и адом одновременно.

Кажется, теперь обо мне вспомнили.

Может быть, в этот символический полуночный час он решил наконец обменять меня на жизнь моего отца. Или, может быть, именно сейчас начнется пытка. А может, он решил, что лучшая месть – убить меня вместо него.

Мое воображение устроило целое представление, пронося перед глазами сцены моей кончины: Ронан выталкивает меня в снег; татуированные пальцы в моих волосах, когда он заставляет меня упасть на колени; безмятежное выражение лица и хлопок, когда он всаживает пулю мне между глаз.

Дрожь сотрясла меня до глубины души, и я схватила простынь, которую Юлия стягивала, – лишь бы за что-нибудь ухватиться.

– Я туда не пойду.

Прищурившись, она потянула за другой конец простыни.

– Нет, пойдешь.

– Нет, не пойду.

Ее взгляд стал еще злее.

– Вставай. Ты и так заставила их ждать слишком долго.

«Их?»

Одно-единственное слово опустошило и тело, и душу, и простыня выскользнула у меня из пальцев. С самодовольным торжеством на лице Юлия отдернула ее в сторону, хотя ее злорадство вскоре утонуло под волной нахлынувшего на меня ужаса.

Может быть, Ронан не станет сразу убивать меня. Может быть, сначала пустит меня по кругу. Мне стало дурно. Мне было так плохо, что я не могла пошевелиться. Дыхание участилось, грудь сдавило. Паника бушевала во мне бурей, и я была на грани того, чтобы выскользнуть из этой ужасной реальности во тьму, но прекратилась, когда Юлия положила на кровать шелковистую ткань.

Я уставилась на нее.

Это было скромное белое платье, достаточно длинное, чтобы даже с моим ростом доставать до пола, так что найти такое платье было бы не просто. Зачем Ронану прилагать усилия, чтобы прислать мне такое платье, если его люди сорвут эту вещь?

Как ни была я взволнована, хватка на легких ослабла при мысли о том, что, возможно, это будет всего лишь смерть.

Но я отказывалась умирать в Gucci.

Отчего-то собственный образ, лежащий в промерзшей могиле, пока стервятники обгладывают мой наряженный в роскошное платье труп, вызвал во мне волну веселья. Она поднималась, росла изнутри, чтобы затрепетать в груди, а затем смех вырвался безумным взрывом веселья так, что слезы выступили на глазах. Юлия уставилась на меня, словно я едва не совершила преступление. Постепенно я пришла в себя, вытерла слезы с щек и направилась к двери.

– Вы должны одеться, девушка.

Я не остановилась.

Ее голос стал жестче.

– Он будет недоволен.

Несколько дней назад эта фраза еще управляла мной, контролировала каждое мое движение, словно марионетку на веревочках. Теперь, когда в моих венах бурлило безумное веселье, а на горизонте маячила кончина, это уже никак на меня не влияло.

– Я не ношу шелк, – сказала я, останавливаясь в дверях, чтобы бросить взгляд на платье. – Можешь забрать его. – Мои глаза остановились на душной черной униформе, в которой она, вероятно, даже спала. – Твоему гардеробу не помешает разнообразие.

Ее рычание последовало за мной в коридор:

– Я не ношу белого!

Сегодня я тоже не носила белого.

Если я была девственницей, идущей на жертвенный алтарь, то шла я туда в черных обносках.

Глава восемнадцатая

fress (сущ.) – есть без ограничений и от души

Ронан

Усталость и враждебность окутали столовую, словно тень, хотя тут по-прежнему было достаточно тихо, чтобы услышать падение булавки. Или скрип моей вилки.

Для меня это был не обычный ужин, и не из-за присутствия двух людей Алексея, чьи израненные тела и эго были прикованы к стульям, а из-за того, что я предпочитал ужинать в восемь.

Полина влетела, чтобы забрать мою опустевшую тарелку, одетая в ночную рубашку, на голове у нее был съехавший набок чепчик с оборками. Без сомнения, из постели ее вытащило любопытство, а не желание обслужить меня: сплетни и готовка были лучшими ее талантами. Именно последнее сделало ее единственной женщиной, на которой я подумывал жениться, несмотря на то что она была на двадцать лет старше и весила больше, чем я. Бедное детство и четыре года на тюремном питании научили меня наслаждаться едой сильнее, чем обычные люди.

Когда Полина продолжила пялиться на моих гостей, я сказал ей по-русски:

– Можешь идти.

Она едва не подпрыгнула в своем любопытствующем ступоре и пробормотала: «Конечно», прежде чем выбежать из комнаты так быстро, что у нее слетел чепчик. Ее рука вновь просунулась в дверной проем и пошарила, пока не схватила чепчик с оборками, а затем и рука, и повариха исчезли.

Александр, племянник Алексея, усмехнулся этой сцене, но ничего не сказал. Вероятно, потому что его предупредили: если он скажет хоть слово, я отрежу ему язык. Не было ничего более отвратительного, чем выслушивать во время еды излияния в верности Алексею.

Альберт сидел в дальнем конце длинного стола, скрестив руки. Виктор сидел рядом с ним, и оба пригвождали моих гостей пугающими взглядами. Избыток соперничества и тестостерона начинал вызывать у меня жажду. И скуку.

Откинувшись на стуле, я подрезал кончик сигары и задумался, соизволит ли Мила появиться в ближайшее время или мне придется тащить сюда ее задницу. Терпение – добродетель и единственная причина, по которой она получила четыре дня для того, чтобы поиграть в мою пленницу в изолированной комнате для гостей. Конечно, обстоятельства и конечная цель были не такими уж добродетельными. Одиночество – легкий способ довести до слез даже самых сильных мужчин.

Я прикурил сигару и задумался, не изменило ли одиночество характер Милы, не притупило ли ее ненависть, не превратило ли в доброе, покорное домашнее животное. Эта мысль болью отозвалась в члене, и нетерпеливая потребность узнать, как она поведет себя, усилилась. Мне показались неприятными оба варианта, поэтому, вместо того чтобы поддаться порыву пойти и забрать ее, я решил подождать еще несколько минут.

Жестом я велел служанке, стоявшей у двери, налить мне выпить. Как всегда, эта девушка двигалась тихо, словно церковная мышь. Она даже пискнула, когда я схватил ее запястье перед тем, как она наполнила мой бокал. Звук был полным боли, но я знал, что не причинил ей вреда.

– Извините, пожалуйста, – выпалила она.

Моя хватка на ее запястье на пару сантиметров приподняла край рукава белого платья, обнажив фиолетовый синяк – причину ее дискомфорта. Я отпустил ее, и она начала вытирать пролитую водку, бормоча извинения. Девушка, чье имя я должен был знать, но не знал, приложила руку ко лбу и покачнулась, явно чувствуя головокружение. Я знал, что виной тому вспыльчивый характер ее отца – он был моим надежным охранником. Обычно я не вмешивался в семейные драмы своих мужчин, но сейчас дал Виктору молчаливую команду поговорить с ним. Хорошую прислугу трудно найти, и я не одобрял, когда с ними обращались так жестоко, что они не могли даже работать.

– Иди, – сказал я девушке. – Сегодня ты больше не нужна.

Она без слов покинула комнату.

Глаза Александра вспыхнули отвращением, вероятно, он решил, что я регулярно бью своих слуг. Я лишь приподнял бровь, забавляясь проявлением храбрости. Его приятель был в панике и в шаге от того, чтобы умолять сохранить жизнь.

Наконец Мила появилась в дверях.

Я вынул сигару изо рта, прищурившись, скользнул взглядом по ее телу и дурацкой футболке, которую дала ей Джианна и которая едва прикрывала ее задницу. Ухмыляющееся лицо Элвиса на футболке было единственным веселым лицом в комнате.

Гнев вспыхнул во мне горящим пьянящим потоком, хотя к нему примешивалось что-то еще – какое-то темное удовлетворение. Это могло быть подтверждением того, что в ней, очевидно, осталось немного огня, но скорее всего – тот факт, что позже я собирался отшлепать ее за это.

– Иди сюда, котенок.

Она немного поколебалась, прежде чем подчиниться, и, подходя, избегала моего взгляда. Я приберег для нее стул рядом с собой, но поскольку она ослушалась моего приказа одеться и даже не взглянула на меня, пока шла, я притянул ее напряженное тело к себе на колени, когда она поравнялась со мной.

Напряженная поза Милы подсказала, что эта позиция была ей крайне неудобна, но она не озвучила возражения. Игнорируя связанных и избитых мужчин с безразличием, которое противоречило биению ее пульса, Мила решила, что хочет десерт.

– Это медови?.. – Оставшаяся часть слова прозвучала вырвавшимся невольно вздохом, когда я собственнически накрыл под столом ее киску ладонью.

Она либо была самой лучшей гребаной кокеткой на планете, либо Джианна пожалела отдавать ей свое нижнее белье. К моей ладони прижалась горячая голая плоть, и член, привставший с того момента, как задница Милы пристроилась у меня на коленях, затвердел.

– Что на тебе надето? – мрачно шепнул я ей на ухо.

Она тяжело дышала, тщетно пытаясь убрать мою руку от своих бедер, но ей все же удалось поизмываться надо мной, когда она сказала очевидное:

– Футболка?

Я не мог понять, ее сарказм то ли разозлил меня, то ли завел еще сильнее.

– Почему ты не надела то, что я тебе прислал?

– Я не ношу шелк, – с жаром парировала она.

Мне стоило догадаться, что у нее будут проблемы с угнетением бедных шелкопрядов.

Я был в шаге от того, чтобы потащить ее наверх и заставить надеть то платье, но ее ответ все изменил. У нее было мягкое сердце. Я не хотел его разрушать. Я хотел получить его в свои ладони.

А прямо сейчас моя ладонь уже была занята.

Я предупреждающе сжал ее. Она втянула воздух, выгнув спину в попытке вырваться из моей хватки, но когда поняла, что ничего не добьется, сопротивляясь, замерла и впилась тупыми ногтями в мою руку.

В глазах Альберта мелькнула тень беспокойства. Мой ответный взгляд велел ему убираться подальше со своим беспокойством. Он перевел взгляд обратно на Александра, который сидел, закипая.

Когда враждебность в комнате обострилась настолько, что ее уже нельзя было игнорировать, Мила наконец заметила наших гостей. Казалось, она сосредоточилась на том, у которого было красивое лицо.

– Не слишком возбуждайся, котенок, – протянул я. – Он твой двоюродный брат.

Ее губы приоткрылись, я ослабил хватку, и теперь она более внимательно осмотрела Александра и всю сцену – от его связанных запястий до человека, сидящего рядом, и револьвера на столе.

Я погладил ее мягкое бедро большим пальцем.

– Лучшего момента для воссоединения семьи не придумаешь, тебе не кажется?

Она сглотнула и с неприкрытым отвращением к моему званому обеду ответила:

– Похороны были бы лучшим моментом, чем это.

Улыбка тронула мои губы.

– Как видите, мы все еще работаем над манерами моей зверушки.

Миле не понравилось то ли унизительное прозвище, то ли критика ее манер, потому что ее ногти впились мне в кожу почти до крови, оставив следы в виде маленьких полумесяцев. Ее волосы упали мне на лицо, вьющиеся, непокорные, источающие слабый аромат лета. Хотя обычно меня раздражали обиженные женщины, пахнущие невинностью и солнечным светом у меня на коленях, я еще не закончил.

– Ты помнишь, что я сказал твоему отцу? – спросил я ее.

Она покачала головой, не сводя взгляда с Александра. Я не мог сказать, что когда-либо держал руку между бедер женщины, пока она преданно смотрит на другого мужчину. Тот факт, что он был ее двоюродным братом, не подавил вспыхнувшего разочарования.

Прижав большой палец к ее клитору, я медленно потирал его круговыми движениями. Она пыталась игнорировать меня, но мурашки бежали по ее обнаженной коже. Едва уловимая реакция, ощущение ее мягкости и влаги… черт. Когда я продолжил движение, ее дыхание замедлилось до небольших вздохов, а на щеках появился розовый румянец. Она уткнулась лицом мне в шею и прошептала:

– Пожалуйста, не надо.

Тихие слова пробежали вдоль моего позвоночника, превращая раздражение в жидкий жар, разливавшийся в паху, но когда ее внимание вернулось ко мне, я убрал руку.

Может быть потому, что она произнесла «пожалуйста» этими губами. Или, может, потому, что я знал, что могу заставить ее кончить в комнате, полной мужчин, и что-то во мне противилось этой мысли.

– Я сказал твоему отцу, что если найду его в Москве без приглашения, нам понадобится много коробок FedEx, чтобы отправить тебя домой. – Я пробежал пальцем по ее подбородку. – Ты помнишь это?

Ее взгляд наконец встретился с моим, переливчато-голубой и настороженный, и она покачала головой, будто совсем забыла об этом. Я хотел улыбнуться, потому что, черт возьми, она была очаровательна. Но тот неловкий факт, что я не считал очаровательным никого, кроме своей племянницы, подавил этот порыв.

– Учитывая то, что я нашел не твоего отца, а двух его людей, нам надо обсудить другой план действий. – Я полез в карман костюма и положил на стол золотую пулю. – Раз уж ты так любишь игры, может, сыграем в одну русскую игру?

Она смотрела на пулю одну долгую секунду, прежде чем густое молчание прервал Александр.

– Она не имеет к этому никакого отношения, – прорычал он.

Виктор поднялся на ноги, чтобы отрезать Александру язык за то, что он заговорил, но я остановил его жестом, и он снова сел.

Именно тогда, когда я встретил суровый взгляд Альберта, я понял, что все в комнате верили, будто под дулом револьвера, испытывая свой единственный шанс из шести, будет Мила. Это нелепое осознание наполнило меня весельем.

Я не собирался убивать Милу. Я ее еще даже не трахнул.

Альберта, казалось, успокоило то, что он увидел в выражении моего лица, но мне больше не было смешно. Мой взгляд стал жестче, сказав ему, что я буду делать с Милой все, что захочу, и он не станет вмешиваться. Когда он выдержал мой пристальный взгляд, темный безжалостный жар вспыхнул при мысли, что он, возможно, действительно бросает мне вызов. Я не хотел драться с Альбертом, и не потому, что боялся его победы. Он бы не победил. На самом деле, именно в тюрьме, несмотря на то что он был выше меня на голову и тяжелее на тринадцать килограммов, я избил его до полусмерти после того, как он оскорбил моего брата, и этим завоевал его преданность. Но он также был… другом. Слово звучало несколько мелодраматично, но наиболее точно описывало наши отношения.

Когда он отвел взгляд, я ощутил негодование к Миле. Она морочила голову не только мне, но и моим людям, поэтому я делал вид, будто до завтра она может не дожить, чтобы понаблюдать за ее реакцией.

– Ты окажешь мне честь, котенок?

– Подожди, – прорычал Александр. – Мы заслуживаем наказания, не она.

– Заткнись, – зашипел его приятель и, если мне не показалось, пнул его под столом.

Мила прервала их стычку. Она взяла револьвер и вставила пулю в один из цилиндров, потом уставилась на оружие в своей руке так, будто подумывала, не повернуть ли его на меня. Усмехнувшись, я забрал револьвер у нее прежде, чем она успела обдумать это.

Когда я направил револьвер на Александра, произошли две удивительные вещи. Племенник Алексея, кажется, расслабился, а Мила… наконец повела себя так, будто наша маленькая игра ей небезразлична.

– Нет! – Она попыталась вырваться с моих коленей, но я удержал ее на месте, хотя бы для того, чтобы она не продемонстрировала всем присутствующим то, что принадлежало лишь мне.

– Я думала…

Я вскинул бровь.

– Что ты думала?

Она не стала бы умолять о сохранении собственной жизни, но станет умолять за тех, кого не знает. Глупый, самоотверженный поступок был самой раздражающей вещью, с которой я когда-либо сталкивался.

– Я думала, ты…

– Хватит. – Сейчас я не в силах был слушать слова, срывающиеся с ее губ. Схватив ее за подбородок, я заставил ее посмотреть на меня. – Мы с тобой, котенок… – Я провел большим пальцем по ее щеке, мой голос смягчился. – Мы с тобой еще не закончили.