Текст книги "Темное искушение"

Он игнорировал клитор, который пульсировал в предвкушении от каждого прикосновения языка. Каждый раз, как он приближался туда, куда мне хотелось, я двигалась ему навстречу бедрами, но он снова возвращался губами к моему лону, которое успокаивал с безраздельным вниманием.

Огонь разгорался под кожей, волнами расходясь к каждой клетке тела. Дыхание ускорилось, зачастив, напряжение внизу усиливалось, нарастало. Кончик его языка скользнул вверх так близко, что я задрожала, умирая от желания.

– Пожалуйста, – умоляла я, крепче вцепляясь в его волосы.

– Нет.

Ронан знал, что это приведет меня к разрядке. Я хотела упрекнуть его в эгоизме, но у меня не было слов… и я не хотела, чтобы это прекращалось.

Скользнув грубой ладонью по моему животу, он сжал грудь. Когда желание внутри усилилось, я разочарованно выдохнула, отчаянно желая почувствовать заполненность.

– Еще.

Каким-то образом он понял, что мне нужно, и скользнул двумя пальцами внутрь, тут же надавив на точку, которая заставила мои глаза закатиться. Жар его взгляда согревал мне лицо, в груди его клокотал рык.

– Эта киска создана для траха.

Усиливающееся напряжение, звук его голоса – это все было слишком. Последним, отправившим меня за грань, стало то, что он скользнул языком по клитору и начал посасывать. Жар вспыхнул, распространяясь по позвоночнику словно пламя, зашипел в крови, прежде чем стихнуть томным гудением. Мое лоно пульсировало вокруг его пальцев. Клитор стал таким чувствительным, что я слабо попыталась оттолкнуть его голову, но он не спешил останавливаться.

Я вся дрожала, безмятежность овладевала мной, погружая в густую тьму. Я не знала, сколько прошло времени, прежде чем он поднял меня и отнес в мою комнату, но точно знала, что заснула еще до того, как голова коснулась подушки.

Глава тридцать вторая

xanthophobia (сущ.) – боязнь желтого

Ронан

Тьма проникала в комнату. Хотя золотистый отблеск окружал Милу словно ореол. Странное свечение могло быть шуткой освещения, но ночь была безлунной, а значит, не было никакого гребаного света. С чувством раздражения я понял, что мне стоит проверить зрение.

Я прищурился, скользнув взглядом вниз по ее телу: от щеки, покоящейся на покрывале длинных светлых волос, к неглубокому дыханию, вырывающемуся из распахнутых губ, к вздымающейся и опускающейся груди и серебру обнаженной кожи. Влажная мечта художника. Девушка выглядела слишком безупречно, чтобы быть настоящей.

Мне хотелось дать ей пощечину.

Эта мысль была единственным, что объяснило бы легкую дрожь у меня в руках. Я сунул их в карманы, не понимая странной реакции, ведь мое горло сжимало от отвращения при мысли о том, чтобы исполнить задуманное. Хотя немного здравого смысла пошло бы Миле на пользу. Может быть, тогда она не станет извиняться перед мужчинами, которые похищают и унижают ее. Или засыпать в их объятиях после того, как они грубо лишили ее девственности.

Я не должен был принимать ее так близко к сердцу, даже веря в то, что она не девственница. Особенно мне не стоило продолжать трахать ее после того, как я узнал правду, но я не в силах был остановиться. Моя совесть устроила вечеринку: с чаем, печеньками и жалко сдувшимися воздушными шариками. Это было чертовски неудобно. Особенно потому, что я все еще чувствовал ее вкус на губах, чувствовал ее пальцы в волосах и слышал ее прерывистые стоны. Все это проникло под кожу, поселив нечто тяжелое в груди. Это было похоже на… рак.

Когда она вздрогнула во сне, я автоматически шагнул, чтобы укрыть ее, но остановился в растерянности.

– Господи Иисусе, – сорвалось с губ.

Проведя рукой по губам, я понял, что Мила была такой же заразой, какой, по слухам, была ее мать. Она явно дурно влияла на мое здоровье. Мерцание, которое мой взгляд нарисовал на ее коже, внезапно стало четким: это был предостерегающий знак у бассейна с радиоактивными отходами.

Я должен был избавиться от нее.

Я играл в перетягивание каната с этой мыслью: борьба напрягла мои мышцы, натянув и дернув каждое сухожилие. Одна часть меня говорила, что Миле тут не место. Другая часть возражала, что я лишил ее девственности. Она была моей.

Очевидно, она стала первой женщиной, поставившей меня на колени более чем за десять лет, и все, о чем я сожалел, это о том, что Мила могла кончить в любой момент. Она была такой вкусной, что я хотел трахать ее языком как минимум час. Воспоминания об этом и о том, как крепко она сжимала меня, затопили мою грудь, заставили кровь вскипеть под кожей. Неконтролируемое желание скользнуть меж ее бедер и разбудить ее губами начало затуманивать рассудок.

Я развернулся и вышел из комнаты.

С напряжением в плечах вернулся в библиотеку и налил себе выпить, затем устроился за столом. Взболтал водку в стакане, глубокомысленно глядя на нее, пока не придумал план действий. Проигнорировав многочисленные сообщения от Нади, написал Альберту, чье присутствие ощутил в комнате мгновение спустя.

– Отпусти Ивана, – сказал я по-русски, не сводя взгляда со стакана. – Он может добраться автостопом до Москвы голым.

– Людям это не понравится.

При любых других обстоятельствах Иван был бы уже на два метра под землей. В день, когда он принял сторону Алексея, он для меня умер. Я бы получил контроль над Москвой на много лет раньше, если бы Иван не предал, а затем не исчез – в Майами, как я теперь выяснил. Я бы с удовольствием всадил ему пулю в голову. Хотя на груди у меня лежал тяжелый груз из-за того, как все пошло сегодня вечером, я не был уверен, что остановился бы, если бы Мила не сдалась. Может, я и катился прямиком в ад, но никогда раньше не принуждал женщин. Я никогда не терял чувство контроля. От этого я чувствовал себя таким же куском дерьма, как те клиенты, которых развлекала моя мать. Единственный способ, который я мог придумать, чтобы облегчить это чувство, – освободить Ивана, друга Милы, любовника, или кто там он, мать его, был.

– Скажи ему, чтобы передал Алексею – сделка состоится в субботу.

Альберт секунду помолчал, прежде чем ответить:

– Я думал, он не клюнет.

Я ничего не сказал, да и не нужно было. К счастью, Альберт не стал задавать вопросов.

– Сегодня понедельник.

Я поднял глаза, чтобы встретится с ним взглядом.

– Ты что, новостной обозреватель? Теперь расскажешь мне о погоде?

– Просто любопытно, зачем тебе неделя, чтобы закрыть сделку.

Мой взгляд стал жестче.

– Потому что я могу распоряжаться гребаным временем, как хочу. – И потому, что я пошел на компромисс с обеими конфликтующими внутри меня сторонами, решив отпустить Милу.

Тот факт, что она была девственницей, спутал все карты. У меня не было терпения действовать медленно и нежно, притворяясь, будто эта женщина значит для меня нечто большее, чем просто хороший секс. Хотя мысль о том, что кто-то другой даст ей все это, кислотой обжигала вены.

Осознание того, что я стал первым, кто оказался внутри нее, заставило меня почувствовать себя немного… эгоистичным: так мальчишка, получивший на Рождество воздушку, не хочет делиться ею ни с кем. И точно так, как через неделю будет забыта та воздушка, так забудется и раздражающая жадность, которую я испытывал по отношению к ней. Тогда я буду отмщен, и желтый никогда больше не будет ассоциироваться ни с чем, кроме тропических фруктов.

– Я был уверен, ты захочешь разделаться с Иваном.

Я крепче сжал стакан, тьма бушевала в груди. С тех пор, как Костя сунул мне в лицо видео с камер наблюдения, я видел лишь руки Ивана на Миле. Самое тошнотворное дерьмо, какое я когда-либо видел. И выбешивающее. Это зрелище заволокло мое зрение пеленой ярости, она и сейчас бурлила в моей крови. Я заставил себя остаться в Москве, пока пламя не остынет, но догадывался, что мне стоило остаться там подольше.

– Скажи ему, что я убью его, если увижу когда-нибудь снова, – это был мой ответ. Мои слова никогда не были более правдивы, и именно поэтому я не мог видеть его прямо сейчас: чтобы не изменить принятого решения отпустить.

Не сказав ни слова, Альберт исчез, чтобы выполнить мой приказ.

Теперь, когда с этим было покончено, я допил водку из стакана и сосредоточился на более важных вещах. Например, чем смыть кровь девственницы, все еще тисками сжимавшую мой член.

Глава тридцать третья

mamihlapinatapai (сущ.) – взгляд, которым люди смотрят друг на друга, предполагающий невысказанное общее желание

Мила

– Где он? – требовательно спросила я.

Юлия сидела в кресле-качалке и шила черное кукольное платье. Проницательный взгляд, которым она одарила меня из-за антикварных очков, заставил почувствовать, что она знает обо всех греховных делах в этом доме… включая вчерашнюю ночь. Я заерзала под ее пристальным взглядом и задела ее портрет в рамке, установленный на прикроватном столике.

– Выйди из комнаты, пока ничего не разбила, – проворчала Юлия.

Я поправила рамку.

– Это не комната. Это морг. – Все было таким серым и черным, что я сомневалась, что кто-то заметит разницу, если место двуспальной кровати займет стол для бальзамирования. Единственным украшением, оживлявшим пространство, были невидящие взгляды множества кукол.

– Где Иван? – повторила я.

Я проспала всю ночь, не размыкая глаз, пока солнце не коснулось моей кожи. Я думала, что мне приснился странный сексуальный сон, пока не увидела порванное платье. Хотела бы я сказать мисс Марте, что живу жизнью как в одном из ее любовных романов – по крайней мере, из тех, где было больше убийств и меньше признаний в любви, – но моя старая наставница, вероятно, уже умерла. Пессимизм Ронана передался и мне. Наряду со всем остальным.

Я не собиралась анализировать то, что произошло между нами, это было слишком сложно переварить. И у меня были другие причины для беспокойства: например, Иван, гниющий в подземелье. Хотя, когда я спустилась туда сегодня с едой, которую стащила на кухне, его камера была пуста.

– Не знаю, – ответила Юлия. Затем в ее голосе появились раздражающе понимающие нотки. – Почему бы тебе не спросить хозяина?

Жар пробежал по затылку.

– Прежде всего, прекрати называть его так. Это более чем странно. Во-вторых, я не стану его спрашивать, потому что… ну… – Я замолчала, волнуясь все больше, когда на тонких губах Юлии заиграла довольная улыбка, а взгляд сосредоточился на движениях швейной иглы.

У меня была веская причина не спрашивать Ронана, и это было связано с тем, что я чертовски нервничала. Хотя у меня не было ни малейшего шанса признаться в этом. Я не знала, что у нас сейчас за отношения и как мне вести себя рядом с ним. Время завтрака уже прошло, но он не послал за мной. Вероятно, прямо сейчас голодная до секса двойняшка Кайли подавала ему фруктовые колечки, а он не думал обо мне, как только смыл с себя мою девственную кровь.

Я отодвинула неприятное ощущение и продолжила:

– В-третьих, я в курсе, что ты знаешь, где Иван, так почему бы тебе не сказать мне из своей католической доброты?

– Я не католичка, – проворчала она, бросив острый взгляд. – Я православная.

– Без разницы.

– Это бессмысленно, – пробормотала она, возвращая внимание к маленькому кружевному подолу, который шила. Я не смогла не заметить, что дизайн соответствовал платью Юлии. Я на секунду закрыла глаза и сделала глубокий вздох, прежде чем открыть их.

– Послушай, если ты скажешь, где он, я уйду. Если нет… – Со скромным выражением лица я подошла к полке с куклами, проигнорировав: «Не смей!» Юлии, и взяла одну.

– О, разве она не прелесть? – Я задумчиво надулась, оглядывая ее с головы до ног. – Хотя мне кажется, черное ей не идет. Найду ей что-нибудь желтое. – Я сделала шаг к двери.

– Они его отпустили, – прорычала она.

Помедлив, я обернулась.

– Что?

– Глухая? Они отпустили предателя.

Сердце стучало в ушах.

– Почему?

– Положи Ладу на место, – настаивала она, не сводя взгляда с куклы, как будто это был ее ребенок, а я собиралась сбросить его с моста.

– Скажи, почему, и я положу.

Она нахмурилась и пренебрежительно махнула рукой.

– Он просто лакей. Не тот, кто нужен хозяину.

Я прищурилась.

– Настоящая причина.

Она тут же ответила мне свирепым взглядом, но видя, что я не уйду, не получив своего, ответила, скривившись:

– Они не убьют его, даже несмотря на то что он – никчемный предатель. Они вместе сидели в тюрьме. – Затем она задумчиво нахмурилась. – Хотя они, вероятно, немного пытали его.

Я сглотнула, надеясь, что у Ивана еще целы пальцы на руках и ногах, но тяжесть упала с моих плеч от того факта, что он жив. Я не понимала, почему они схватили его, если собирались просто отпустить. Не говоря уже о том, что, когда я говорила с Иваном, он был уверен, что Ронан убьет его. У меня было ощущение, что все изменилось, и мой разум мог сосредоточиться лишь на том, что случилось в гостиной после захода солнца.

Возникли вопросы – так много вопросов. Я могла потребовать ответы, хотя мне казалось, что с Юлией я зашла слишком далеко, учитывая то, как она смотрела на меня, втыкая иглу в подушечку для булавок, как будто это была кукла вуду.

Я осторожно поставила Ладу обратно на полку и повернулась к двери.

– Спасибо, Юлия.

– Еще раз придешь ко мне в комнату – и семь лет не будет удачи.

– Брюзга, – пробормотала я, выходя из комнаты, только чтобы услышать в ответ веское:

– Потаскуха.

Фу.

* * *

Я с облегчением увидела, что столовая пуста, если не считать единственной наполненной тарелки на моем месте. Схватив тарелку, я надела ботильоны и шубу и вышла на улицу. Мужчины больше не замолкали в моем присутствии, привыкнув к тому, что я таскаюсь по снегу. Павел даже подошел поприветствовать меня, последовав за мной к питомнику, одновременно пробуя что-то из английского, который пытался учить. Говорил он ужасно, но я бы никогда не сказала ему этого.

Альберт рявкнул что-то Павлу, и тот одарил меня извиняющейся улыбкой.

– Я пойду. Босс учит меня, как… – Когда он задумчиво почесал в затылке, странное чувство предвкушения разлилось у меня в животе при одном упоминании Ронана, ведь он был единственным, кого тут называли «боссом».

Не в силах подобрать нужное слово, Павел пошевелил руками, будто крутил руль.

– Водить? – предположила я.

– Да. Он говорит мне, я сосу задницу.

У меня вырвался смех. Павлу, вероятно, стоило продолжать учиться у Ронана вождению и бросить занятия английским.

– Ну, тогда тебе лучше идти учиться.

Он вспыхнул, опустил голову и отправился к машине.

Добравшись до вольера, я улыбнулась Мише, который расхаживал вдоль забора. Гигантская немецкая овчарка с густой черной шерстью выглядела угрожающе, но всегда приветствовала меня, виляя хвостом.

Альберт назвал мне клички всех собак, а также велел не кормить их со стола, потому что так они станут толстыми и ленивыми. Я простила великана за его участие в моем похищении, но также решила, что свои требования он может выбросить в мусорку вместе со своими окурками.

Опустившись в меховой шубе на колени в снег, я раздала завтрак со своей тарелки и пошутила:

– Вы все очень быстро станете веганами.

С очень своевременным отвращением на морде Ксандер уронил клубнику.

– Ладно, может, и нет. – Я рассмеялась.

Восемнадцать дней прошло с тех пор, как мои каникулы в Москве свернули не туда. Всего две с половиной недели, но казалось, что прошла вечность. Было немного печально признаться, что по некоторым здешним собакам я буду скучать сильнее, чем по поверхностным дружеским отношениям, которые обрела за двадцать лет жизни в Майами.

Этим утром Хаос не валялся в углу, словно лев, а значит, прятался в конуре, пытаясь избежать встречи со мной. Я приберегала для него лучшие куски, хотя он всегда отвергал мои предложения, будто я давала ему отбросы.

Снег намочил шубу, но лучше было терпеть холод, чем ходить на цыпочках по дому, пытаясь избежать встречи с Ронаном. Хотя, как только эта мысль пришла мне в голову, по спине пробежало электрическое покалывание, заставив сердце замедлиться до тихих, неспешных ударов.

Я повернула голову и увидела, как Ронан выходит из парадной двери в Brioni sans без пиджака, с пистолетом за поясом. В горле пересохло. Я подумала, не из этого ли пистолета он выстрелит в голову папе. Мне нечего больше было предложить, чтобы спасти отца, ничего, что я не предложила бы уже, получив отказ.

Темный взгляд Ронана встретился с моим: теплый, как солнце, и холодный, как ледяной порыв ветра. Этот взгляд напомнил мне о брошенной Библии, связанных запястьях и обнаженной коже. Мое дыхание замедлилось, становилось все труднее вдыхать каждый глоток замерзшего воздуха. Зрительный контакт начал обжигать: он искал темные уголки у меня внутри, проскальзывал сквозь трещины. Не в силах отдышаться или справиться с бушующим огнем, я первая отвела взгляд.

Я вцепилась в холодную сетку забора, смутно заметив, как нос Миши тычется мне в пальцы, пока присутствие Ронана отдавалось покалыванием в спине. Тот факт, что мое тело загоралось как фейерверк в присутствии этого мужчины, который хладнокровно, без тени сомнения, убьет папу, ошеломлял. Мне нужен был психолог. Или церковь. Что угодно, лишь бы изгнать демонов, бушевавших от нетерпения при звуках его голоса. Он даже разговаривал не со мной, но русский напомнил мне грубые слова, которые он сказал мне прошлой ночью, когда его голова была меж моих бедер.

Я закрыла глаза, когда жар поднялся, обжигая от контакта с морозным воздухом. Конечно, бранное слово из его уст напомнило мне о том, что он сказал, когда был глубоко внутри меня. Его хриплый голос впечатался в меня как клеймо, обжег до боли внутри и оставил после себя пустую истому.

Вкусив грех, я умирала от желания сделать это снова.

Дверца машины захлопнулась, по подъездной дорожке раздался звук шин. Я прерывисто вздохнула. Я не знала, чего ждала, потеряв девственность, но если все чувствовали подобное безумие, то как можно было заниматься чем-то еще, кроме как продолжением рода?

Ноги начали неметь, так что я в последний раз погладила Мишу, встала с колен и пошла в пристройку. Хаос в своей конуре развалился на развороченной лежанке с побитой обивкой. Сердце упало, когда я увидела, что его лапа кровоточит, окрасив цементный пол несколькими красными каплями.

Я опустилась на колени перед его конурой, чтобы рассмотреть получше. Что-то острое застряло меж подушечками его лап. Его взгляд следовал за мной, но для разнообразия он не рычал, поэтому я приоткрыла калитку и медленно вошла внутрь, повторяя тихие ободряющие слова, ища малейшие признаки того, что заставило бы меня почувствовать себя некомфортно. Он не шевелился, лишь смотрел на меня темными стальными глазами.

Нервничая, я держалась от него в нескольких метрах – никогда раньше он не был так близко. Даже Альберт сохранял дистанцию, подталкивая миску с едой для Хаоса под калитку. Мысль о том, что это – некоторый успех, заставила грудь сжаться в надежде, но эмоции исчезли, когда я сосредоточилась на том, как ему помочь. Мне было интересно, сможет ли кто-нибудь убрать острую штуку из его лапы, не прибегая к усыплению. Я по собственному опыту знала, что быть накачанным наркотиками – отстойно.

– Можно посмотреть твою лапу, приятель?

Клянусь, величественный блеск в глазах собаки ответил: «нет», как будто я была прислугой, потревожившей его отдых.

– Ты так и будешь вечно лежать тут со штырем в лапе?

Он отвернулся от меня, как будто я лишь отнимала у него время. У этой собаки была странная способность заставлять меня чувствовать себя так, словно я ниже нее.

– Отлично. Не смотри на меня, – сказала я, странно оскорбленная. – Но выбор у тебя – либо я, либо эторфин, и, поверь, последнее вызывает сильную головную боль.

Он облизал переднюю лапу, ему наскучило все, что я могла сказать. Возникло ощущение, будто он знает, что ему нужна помощь, но никогда не соизволит признать это. Я разделяла эту упрямую черту, и это лишь заставило меня сильнее ему посочувствовать. Тот факт, что я подошла так близко, а он не скалил зубы, придал мне смелости подойти еще. Ладони у меня вспотели, и я вытерла их о шубу.

– Может быть немного больно, но не злись на меня, ладно?

Судорожно вздохнув, я схватила штырь и выдернула его. Движение, вздыбленный соболиный мех и рычание наполнили конуру. Все случилось так быстро, что я не заметила кровоточащих следов от укуса на запястье, пока перед глазами не поплыли точки и меня не охватила дрожь.

Хаос укусил меня.

Холодное онемение растеклось от раны вверх по руке. Следы были не такими глубокими, но он, должно быть, задел артерию, потому что кровь непрерывно капала на пол. С рычанием Хаос отошел от меня в угол конуры.

Мое запястье начало пульсировать, но даже несмотря на боль, я не винила его за то, что он укусил меня. Иногда я набрасывалась на мебель, если ударялась о нее ногой. Мое растущее беспокойство было вызвано тем фактом, что я несколько дней не ела ни крошки. Пустота скрутила живот. Кровяное давление упало так низко, что у меня закружилась голова, а мышцы ослабли. Я уперлась руками в холодный цементный пол и глубоко вздохнула, чтобы разогнать сгущающуюся тьму, но это не помогло.

Я потеряла сознание.

Сознание вернулось, хотя, как только я открыла глаза, тут же зажмурилась, увидев Хаоса, стоящего надо мной, обнажив острые клыки. Мое сердце забилось быстрее, страх сжал легкие.

– Прошу, не ешь меня, – неуверенно выпалила я. – Я тебе не понравлюсь. Я веган.

Он фыркнул, его горячее дыхание согрело мое лицо. Дрожь сотрясала меня, пока я лежала на цементном полу, а жаждущий крови зверь решал, съедобна ли я. Даже чертов пес не был уверен, стою ли я таких хлопот.

– Если хочешь закусить мной, то сделай уже это, пожалуйста. – Я не знала, это страх смерти или низкий уровень сахара в крови, но горло внезапно сжало от эмоций. – Никто по мне не заплачет. – Холодный нос обнюхал мою щеку. – Моя мать мертва и, по-видимому, была садисткой. Мой папа – тоже ужасный человек, и его, вероятно, скоро замучают до смерти. Иван считает меня предательницей. – Скатилась слеза. – Судя по тому, как все идет, если я выберусь отсюда живой, то буду работать в секс-индустрии. – Слова вырвались со всхлипом. – И буду зарабатывать гроши, потому что я плачу, когда трахаюсь.

Слюнявый поцелуй в лицо вывел меня из жалких стенаний. Я осторожно открыла глаза и увидела стоящего надо мной Хаоса и его задумчивую морду.

– Просто для ясности, означает ли это, что ты прощаешь меня, или я стану десертом?

Он склонил голову, а потом, видимо, оценив ситуацию, улегся на лежанку и принялся вылизывать раненую лапу. Тяжелый вздох вырвался из меня со свистом. В волосах торчала солома, на щеках застыли слезы, а с запястья капала кровь, но когда я села рядом с Хаосом, он позволил мне провести рукой по его спине, и радость от достигнутой цели заполнила пустоту в моем сердце.