Текст книги "Темное искушение"

Глава пятьдесят первая

lacuna (сущ.) – пустое место, отсутствующая часть

Ронан

Огнестрельная рана в руке пульсировала и кровила сквозь рубашку. Должно быть, я разорвал пару швов, когда ударил Алексея. А потом Альберта, который открыл мне дверцу машины, после того как Мила вычеркнула меня из своей жизни. Я не знал, как избавиться от этого раздражающего зудящего ощущения под кожей, кроме как насилием – и даже это не избавило меня от тугой, пустой боли в груди.

Мне казалось, она крадет у меня что-то. Боль я мог стерпеть.

Ограбление – нет.

– Я прилетел по «важному» делу просто, чтобы смотреть, как ты молча размышляешь о своих жизненных выборах, – сказал брат, сидя на диване в моем кабинете. – Не хочешь поделиться?

Я не знал, как еще объяснить это, так что откинулся в кресле и сказал:

– Она меня ограбила.

Он вскинул бровь.

– Твоя зверушка?

– Ее зовут Мила, – прорычал я.

Кристиан потягивал водку, пытаясь скрыть улыбку.

– Так что она взяла? У тебя есть хорошие хрустальные бокалы.

Я не знал, зачем вообще открыл рот. Очевидно, все это было не в моем стиле, и брат наслаждался каждой секундой. Я закрыл глаза и постучал по столу ручкой, потому что это тревожное чувство царапало грудь.

Брат посмотрел на меня серьезно.

– Может, ты считаешь, что это мне не повезло в детстве, но ты забываешь, что это ты годами жил в шкафах и это тебя избивала мать и ее клиенты.

Я вскинул бровь.

– Мы предаемся воспоминаниям?

– Думаю, самое время, разве нет?

– Нет.

– Возможно, я немного не в ладах с человеческими эмоциями, но, по крайней мере, я их понимаю.

Я зло взглянул на него.

– Прекрасно это понимаю.

– Сказал человек, который объясняет безответную любовь к Михайловой тем, что она его обокрала.

Когда меня обвинили в «любви», я почувствовал себя… неловко, и поэтому уклонился от ответа.

– Во-первых, здесь нет ничего безответного. – Если бы было, я бы это изменил. – Во-вторых, я смотрел фильмы Hallmark. Любовь так не работает.

Кристиан рассмеялся.

– Я думал, мне придется давать младшему брату советы по части секса. Не любви.

– Думаю, с сексом я разобрался, но спасибо.

Уставившись в стакан, он взболтал водку.

– Я любил Джианну много лет, прежде чем она хотя бы взглянула на меня. Любовь – это не сердечки и цветы, иногда это, черт возьми, отстой.

– Не пытайся мне это впарить, – сухо ответил я.

– Мне не нужно ничего впаривать. Ты уже влюбился в дочь Алексея Михайлова.

Я не знал, что сказать, поэтому промолчал.

– Я знаю, ты винишь себя за то, что случилось со мной. – Повисла тяжелая тишина. – Ты чувствуешь себя настолько виноватым из-за этого дерьма, что не можешь позволить себе заботиться о других людях, ведь, раз ты не смог защитить собственного брата, почему ты должен заслуживать каких-то других значимых отношений? Что ж, тебе нужно, черт возьми, преодолеть это.

Иногда я ненавидел его неестественную проницательность. Но порой мне было легче, потому что сам я никогда бы не сказал вслух этого дерьма.

– Чувствую себя как у психолога.

– У тебя действительно есть куча эмоциональных проблем, вызванных травмой, вдобавок ко всему прочему. Если хочешь, можем их разобрать.

Я выразительно посмотрел на него.

Он улыбнулся.

– Если уж на то пошло, я должен находиться быть рядом с тобой чаще. Я твой старший брат. Я не должен был уходить, как только освободился… Особенно зная твои проблемы.

– Вот это прямо бальзам на душу.

– Хорошо. Теперь можешь прекратить бить людей и начать репетировать, как скажешь Миле, что любишь ее.

Я усмехнулся.

– К сожалению, тут нет зеркала, а мне нужно видеть себя во время репетиций.

– Кстати, добро пожаловать в клуб, – с удовольствием сказал он. – Я ждал того дня, когда тебя положат на обе лопатки.

Твою мать.

Я всегда как чумы избегал слова «любовь», но теперь, когда он вложил мне в голову эту мысль, она начала заполнять меня.

Вся та чушь, что слетела с моих губ, когда я думал, что она может умереть, была правдой. Я боролся со смертью столько раз, что уже не мог сосчитать, но знал, что буду рад умереть, если выбор будет между мной и ей. Я предупреждал ее о самоотверженности, а теперь казалось, что ради нее я практически отрекся от себя.

Приторно-милая девушка с мягким сердцем и любовью к желтому каким-то образом заполнила пустое пространство внутри меня. И я не мог смириться с мыслью о том, что она будет не со мной.

За: мой хрусталь в безопасности. Против: это действительно может быть безответно.

Мне не дали возможности подумать над этим дольше. Дверь распахнулась настежь. Мы с братом молча наблюдали, как Костя втащил отрубленную голову и бросил ее на пол. Она покатилась, словно шар для боулинга, прежде чем уравновеситься и замереть в центре комнаты.

– Что это, мать твою, такое? – раздраженно спросил я. Мой кабинет и так уже был в гребаном беспорядке.

Костя тяжело дышал, с ног до головы покрытый кровью. Кровь капала на пол с ножа в его руке. Меня охватывало раздражение. Теперь мне понадобится новый ковер.

– Дмитрий Михайлов.

Я уставился на него, хотя был в секунде от того, чтобы убить его ножом, который он держал в руке.

– У тебя проблемы со слухом? – зарычал я. – Или ты, мать твою, дурак?

Я приказал своим людям держаться подальше от Михайловых. Желание отомстить угасло в тот момент, когда Мила едва не умерла. Возмездие перестало быть единственным вариантом, после того как я увидел, что она истекает кровью. Она нужна была мне, живая и без слез, которые почему-то заставляли чувствовать себя бессильным – что, к сожалению, значило: я не могу просто похитить ее снова.

Убийство ее отца могло оттолкнуть ее навсегда, я отказывался принимать это. Хотя я не мог представить, чтобы Алексей закрыл глаза на убийство сына. Ярость захлестнула меня при мысли о том, какой ответ это вызовет. Я не мог вернуть Милу, пока воюю с ее отцом.

Костя сцепил зубы, боль блестела в его глазах.

– Дмитрий убил Пашу по приказу Алексея. А поскольку ты не сделал ничего, только трахал его дочь, я сам обо всем позаботился.

Я улыбнулся, но это была не дружелюбная улыбка. Я не хотел убивать Костю и оставлять Вадима с двумя погибшими братьями, но другого выхода, похоже, не было.

Нож выскользнул из пальцев Кости, голос прозвучал сдавленно.

– Паша был моим младшим братом… – Единственная слеза скатилась по окровавленной щеке. – Я должен был сделать это. И я готов принять наказание.

Он был готов умереть за своего брата. Я бросил взгляд на своего, который наблюдал за мной со слегка насмешливым выражением лица. Он хотел знать, как я разберусь с этим, потому что мы бы сделали друг для друга то же самое.

В дверях появился Альберт, взгляд у него был мрачным из-за фингала, который я поставил ему сегодня. Он принял удар так, будто тот сопровождался обычным «спасибо», а потом привез меня сюда.

– У нас гости, – сказал он.

Ему не нужно было говорить, кто это.

– Дай нам минуту, – сказал я Альберту, прежде чем мрачно взглянуть на Костю. – В этот раз ты серьезно облажался. Ослушаешься моих приказов или еще раз заговоришь о Миле в таком тоне, и я сам прикончу тебя самым болезненным способом, какой только смогу придумать.

Костя сглотнул.

– А теперь убирайся отсюда, – прорычал я. – Ты мне так отвратителен, что, если Алексей пришел сюда тебя убить, я позволю ему.

Косте не нужно было повторять дважды. Он вышел, оставив за собой кровавый след.

Мгновение спустя Альберт вернулся с Алексеем, за ними шел Иван. Мои плечи напряглись при виде отца Милы. Я едва не убил его, когда он появился в ее палате… но не из-за Паши, а из-за Милы. Почти месяц назад она вошла, спотыкаясь, в мой ресторан и изменила мой взгляд на все.

Алексей остановился в дверях и бросил долгий взгляд на голову сына на полу, на лице его читалась смесь боли и ярости. Он выглядел так, будто в один день постарел на двадцать лет.

Он не сказал ни слова, когда сел на диван напротив Кристиана. Алексей всегда выражал разочарование в сыновьях. Я даже видел, как однажды он выстрелил Дмитрию в бедро, когда тот облажался. Я ожидал мести лишь из принципа, но не то, что этот человек спрячет лицо в ладони и…

Алексей Михайлов плакал. Это было чертовски неловко.

Я встретился взглядом с братом и кивнул на голову Дмитрия, прося сделать с ней что-нибудь… например, затолкать за диван. Он не стал. Сухо посмотрел в ответ и глотнул водки.

Пока Алексей предавался горю, Иван прислонился к стене и пронзительно уставился на меня.

– Давно не виделись, – беспечно протянул я по-русски, затем задумчиво нахмурился. – Хотя однажды ты посетил мой дом и ушел голым, чтобы приползти обратно к своему хозяину… – Я прищурился. – И мы не можем забыть тот раз, когда ты чуть не убил Милу в неудавшейся попытке убрать меня. Но в остальном, я бы сказал, что прошло уже много времени.

Его взгляд стал жестче.

– Если бы ты не похитил Милу, она никогда бы не оказалась в таком положении.

Удручающе верно.

– Может и нет. Но мы все знаем, в каком положении ее хочешь видеть ты. Жаль, что ты предпочел ублажать Алексея, а не его дочь. Хотя у тебя все равно не будет шанса встретиться с ней.

Я был уверен, что теперь получу реакцию Алексея, но он все еще был погружен в горе.

Иван бросил на Алексея осторожный взгляд и ответил:

– Я мог бы взять ее, и не раз. Просто было не интересно.

Я рассмеялся. Он не смог ее заполучить, значит, теперь ему было не интересно.

– Знаешь, ты напоминаешь мне двуличную шлюху. Начинаю задумываться, а был ли у тебя когда-нибудь член.

– Потому что я выбрал сторону Алексея? Называй меня сукой, но ты точно так же затаил злобу.

Невозмутимо выслушав оскорбление, я мысленно вернулся в прошлое.

– Всегда знал, что с тобой что-то не так… странный одиночка, сидевший в тюрьме рядом с мусорными баками. Обвиненный в убийстве своей бабушки. Бабушки. В новостях ее изображали милой старушкой, но ты убедил всех в том, какая она злая… – Я откинулся в кресле. – Она и вправду была милой старой дамой, не так ли?

Убийственный огонь вспыхнул в его глазах.

– Что она сделала? Забыла срезать корочку с твоего бутерброда?

– Катись к черту, Дьявол.

Кристиан и Алексей теперь молча наблюдали за нами, но я продолжил, потому что мне было что сказать.

– Когда я взял тебя под свое крыло, тебе нравилось все, что нравилось мне. Я мог заявить, что мне нравится засовывать себе в задницу огурец, и ты тут же сказал бы то же самое. Это так раздражало, но ты словно был верен до конца. Вот только не был, да?

Шея Ивана покраснела.

– Я не жалею, что кинул тебя. Сделал бы это снова, не задумываясь.

– Я знаю. Потому что ты гребаная змея, которая может не скрывать свою сущность. Он любит неуравновешенных. Мне ли не знать. Я тоже работал на него. По приказу этого человека я сделал множество вещей, от которых сегодня меня тошнит.

Мой взгляд скользнул к Алексею, чтобы увидеть, как он на меня смотрит. Я задался вопросом, убивает ли он меня мысленно или тоже вспоминает прошлое. Или, может, он думал о Миле и о том, как я теперь бесконечно погружен в ее жизнь… хочет он того или нет.

Кристиан был доволен своим стаканом водки, хотя я мог ручаться, он был готов к тому, что все может пойти наперекосяк.

Иван вздохнул с горькой иронией.

– Ты называешь меня змеей. И все же, мать твою, это ты похитил невинную женщину. – Он прищурился. – Она с тобой не останется, без вариантов, – прорычал он. – Она не настолько глупа.

– Столько агрессии по поводу женщины, которую ты, предположительно, даже не хочешь, – протянул я. – Дай угадаю… Алексей пообещал тебе Милу, когда я ее забрал. А потом он передумал, решив, что Картер все же будет лучше. И ты согласился, потому что тебя устраивает целовать ему задницу.

Мрачный блеск во взгляде Ивана подтвердил это.

– Хотя, уверен, ты получил утешительный приз… рабыню, которая тебя ублажила. Ты порезал ее как свою бабушку?

Иван бросился на меня, но замер, когда Кристиан вытащил пистолет и прицелился ему в голову, все еще не выпуская из рук стакан.

– На твоем месте я не стал бы этого делать.

Алексей поднялся на ноги. Если не считать больницы, я впервые видел его таким слабым и побежденным. Месть на данный момент мне не угрожала. Этот человек медленно убивал сам себя.

Он с горечью посмотрел на меня.

– Ты убил моего сына.

Я вскинул бровь.

– Ты сам его едва не убил, когда он задушил одну из твоих дорогих девушек. – Я безразлично пожал плечами. – Я не думал, что это станет для тебя такой уж проблемой.

Его глаза сверкнули.

– Моя дочь теперь в твоих руках, так что мне не остается иного, кроме как покончить с этим немедленно. Я не могу себе позволить потерять еще и ее, развязав войну.

На самом деле у меня не было его дочери… хотя, он, должно быть, решил, что она приняла мою сторону, раз заслонила меня от пули. Эта мысль вернула меня в ту секунду, когда я увидел это, и моя грудь сжалась. Если бы она умерла и забрала с собой весь солнечный свет… твою мать. От этой мысли тошнило и бросало в жар одновременно.

– Хорошее оправдание, Алексей, но мы оба знаем, что ты потерял хватку. Если бы Москва не была моей, она бы уже принадлежала кому-то другому, не тебе.

Он сцепил зубы, сдержав ответ, затем обернулся к двери.

– Идем, Иван.

Когда Иван подобрал отрубленную голову и последовал за своим хозяином, словно комнатная собачка, я сказал с притворным беспокойством:

– Я бы пересмотрел твою кадровую политику.

– Иду к черту, Дьявол! – рявкнул Алексей.

– Не могли бы вы, ребята, внести немного разнообразия? – ответил я раздраженно. – Ваши оскорбления мне надоели.

После того, как они оба ушли, Кристиан протянул:

– Ну, это было неожиданно.

Я был согласен. Никто не умер.

Я встал и обошел стол.

– Ты куда? – спросил Кристиан.

– Репетировать, – заявил я и вышел.

Я понимал, что Миле нужно пространство. Мне это не нравилось – на самом деле каждая клетка моего тела требовала, чтобы я затащил ее обратно в свою постель, где ей было и место, просто чтобы знать – она моя. Но мне придется поработать с похищением девушки, угрозой убить ее отца и множеством других серьезных преступлений. Когда я действительно чего-то хотел, я мог быть терпеливым. Но я не хотел ее – она была мне нужна.

Если это называют «любовью», значит, так тому и быть. Я никогда не делал ничего наполовину.

Глава пятьдесят вторая

rubatosis (сущ.) – тревожное осознание собственного сердцебиения

Мила

Мне следовало знать, что от Ронана не так-то просто избавиться. Возможно, он не был со мной в одной палате физически, но его присутствие ощущалось повсюду.

После того, как врачи осматривали меня, мне часто казалось, что они выбегают из палаты с телефоном у уха, докладывая ему о моем состоянии. Только Дьявол мог получать такие спешные нервные звонки.

В первый день в больнице, который я провела в сознании, курьер принес мини-холодильник, полный веганских блюд, пакет собачьего корма и записку.

«Ешь.

Ронан».

Несколько недель назад я бы закатила глаза в ответ на это требование, но теперь оно вызвало улыбку на губах и трепет в сердце.

Ронан подергал какие-то ниточки и пригрозил кому-то, чтобы Хаосу разрешили остаться со мной, и я знала это потому, что изображение собаки на универсальной красной табличке «вход воспрещен» красовалось на стене перед моей палатой. Этот жест принес мне облегчение, потому что я не думала, будто смогу сейчас остаться со своими мыслями наедине. Хаос был единственным, кто заставлял меня удерживать себя в руках.

Большинство сотрудников держалось подальше от угрюмой немецкой овчарки, но деловая пожилая медсестра, которой перевалило за шестьдесят, вызвалась выгуливать его и даже пожурила, когда он на нее зарычал, что смутило его достаточно, чтобы они поладили.

На второй день курьер принес ноут, куда были загружены все сезоны «Медицинского детектива», и еще одну записку.

«Если хочешь знать, как кого-то убить и чтобы все сошло с рук, спроси меня.

Ронан».

На третий день курьер принес шампунь Pasifica, гель для душа и, конечно, записку.

«Прекрати спорить с медсестрами.

Ронан».

На этот раз я все же закатила глаза. Мало того, что врачи отчитывались Ронану, еще и медсестры доносили ему на меня. Я отказалась мыться после того, как один из сотрудников прочитал мне ингредиенты на упаковке больничного шампуня. Бутылка была практически набита крошечными убитыми животными. Когда я наконец вымыла волосы своим шампунем, мое сердце затрепетало от тоски.

На четвертый день курьер принес два чемодана, полных одежды. Платья, свитера, белье, туфли… практически полностью обновленный гардероб.

«Под всей этой желтизной есть три пары брюк.

Носи их.

Ронан».

Мечтай.

Хотя я испытала невероятное облегчение, сняв больничный халат. Моя рана зажила достаточно, чтобы я могла носить свободную одежду, не беспокоясь о том, что задену ее. Врачи – а когда я сказала «врачи», я имела в виду десятерых – были достаточно удовлетворены моим состоянием, чтобы через пару дней выписать меня. Как бы сильно я ни хотела выбраться из больницы, я с ума сходила от нервов, когда думала о том, что буду делать за ее стенами.

На пятый день курьер принес еще одну посылку. Кожа покрылась мурашками от ощущения дежавю, когда я открыла коробку. В ней была еще одна лимонно-желтая шуба с вышитым на воротнике словом «котенок».

«Можешь извалять ее в грязи.

Но НИКОГДА – в крови.

Ронан».

Я надела ее и упала на кровать, как сделала это месяц назад в совершенно другой ситуации, мое сердце сильно колотилось. Я уткнулась носом в мех, надеясь, нуждаясь в том, чтобы он пах Ронаном. Он им не пах. И когда боль в груди усилилась так, что обожгла глаза, Хаос толкнул меня головой. Я прижалась к нему и прошептала ему и тому, кто не мог меня слышать: «Я люблю тебя».

На шестой день курьер принес новый iPhone, паспорт, права, неприличную сумму наличными и билет на самолет до Майами, который вылетал на следующий день. Руки дрожали, когда я взяла записку и прочитала ее. Слеза упала, размазав чернила.

«Это НЕ прощай.

Ронан».

На седьмой день меня выписали. Медсестры собирали мои вещи, пока я сидела на постели, подтянув колени к груди в ожидании. В ожидании курьера, который придет и принесет мне от Ронана что-нибудь еще. Все что угодно.

Но он так и не пришел.

С тяжелым сердцем, протестующе стучащим в груди, я бросила на больничную палату последний взгляд перед уходом. Машина подобрала меня и отвезла в аэропорт, а я двигалась на автопилоте, не в силах ничего сделать, потому что меня тянуло в двух разных направлениях.

Я поднялась по трапу к самолету до Майами и застыла у входа, сердце билось так сильно, что я не могла сделать шаг.

– Девушка, вы задерживаете очередь, – сказала мне стюардесса.

Когда я непонимающе взглянула на нее, она, должно быть, осознала, что я плохо знаю русский. Хотя смятение было вызвано вовсе не тем, что я не понимала ее.

– Вы задерживаете очередь, – повторила она тихо по-английски.

С комом в горле я заставила себя идти по проходу, Хаос следовал за мной. Он получил отдельное место. Я не была уверена, что это разрешено, но, кажется, нарушение правил было одной из черт Ронана.

Я уступила Хаосу место у окна. В конце концов это был первый его перелет. Я уронила голову на его мягкий мех и отказалась плакать, даже несмотря на то, что острая боль в груди становилась все сильнее и сильнее, чем дальше мы улетали от Москвы.

Глава пятьдесят третья

saudade (сущ.) – желание быть рядом с чем-то или кем-то, кто находится далеко

Четыре месяца спустя

Мила

Теплый влажный воздух врывался в студию из открытых дверей террасы, шелестя прозрачными занавесками. Под верандой раскинулись белый песчаный пляж, кристально-голубая вода и раскачивающиеся на ветру пальмы.

Белиз был прекрасен. Рай на земле.

Хотя даже тут мыслями я была на другой стороне Атлантики. Мне было интересно, как выглядит Россия летом. Мое воображение рисовало страну, покрытую вечным льдом и снегом. И все же Москва звала меня, пока райский ветерок ласкал мои волосы.

– Хлоп! Хлоп! – Флора хлопала в ладоши, ее пончо с экзотическим рисунком приподнялось, обнажив купальник под ним. – Карлос будет тут через десять минут, а ты знаешь, как он не любит ждать.

Стилист, стоявшая позади меня, закатила глаза и побрызгала на мои локоны. Когда я приехала в Майами четыре месяца назад, я вернулась в дом своего детства, хотя Ронан дал мне денег достаточно для покупки небольшой квартиры. Но я должна была кое-что сделать, прежде чем навсегда покинуть Причалы.

Войдя в парадные двери, я обнаружила пустой дом и слой пыли. Все стояло на своих местах, но воспоминания молчали, как будто ушли вместе с Борей и горничными.

Я провела по пыли на перилах, когда мы с Хаосом рискнули подняться по лестнице. Добравшись до своей комнаты, я завела балерину в музыкальной шкатулке, заставив ее совершить последний пируэт. Потом я уронила с балкона папин подарок на день рождения. Коробка треснула, мелодия закончилась печальной нотой, и танцовщица замерла навсегда.

Она все равно никогда не хотела быть балериной.

Я подошла к двери, чтобы уйти, но задержалась, когда увидела небольшую карточку, лежащую на свободном от пыли месте, где стояла музыкальная шкатулка. Это была визитка, которую много лет назад мне сунул на улице агент модельного дома. Я спрятала ее, после того как папа запретил карьеру модели, а потом забыла о ней.

Я взяла ее и положила в карман.

Предполагалось, что в модельный бизнес трудно попасть. Хотя либо я стала очень самовлюбленной, либо помогло божественное вмешательство. Потому что вот она я, участвую в качестве модели в рекламной компании веганских продуктов. Я принимала участие лишь в тех показах и подписывала контракты с теми компаниями и модельерами, которым была не чужда гуманность. Мой агент ненавидел это, но новая искра в моем взгляде отлично меня продвигала.

Несколько месяцев назад я была уверена, что буду помолвлена с Картером – или даже выйду за него и к этому моменту стану измученной домохозяйкой. Я не знала, как Картер получил уведомление, что этого не будет, но когда я столкнулась с ним на прошлой неделе, покупая еду, он уронил свои тако, будто у него случился сердечный приступ, и тут же умчался в противоположном направлении.

Это была не совсем та реакция, которой я ожидала… но и так сойдет. Нет Картеру. Нет работе в секс-индустрии. И нет жизни за гроши. Все эти страхи растворились, но меня все еще пожирали сомнения иного толка.

Я закрыла глаза, когда визажист принялась красить ресницы тушью.

– Боже правый, нет! – воскликнула Флора. – Вы что, не слушали?

Визажист нахмурилась.

– Слушала. Выходим с чистым лицом.

– И что «чистого» в черной туши на блондинке? Для меня это «распутная клубная девица». В ней и так уже есть распутная нотка. Не стоит ее преувеличивать.

Распутная нотка?

Флора махнула рукой на мое лицо.

– Исправь это. Исправь, пока Карлос не пришел.

Затем она бросилась доставать кого-то другого. Двадцать минут спустя я надела цельный спортивный купальник и стояла на террасе, откуда открывался прекрасный вид на океан.

Щелк… Щелк… Ворчание.

– Нам нужна сексуальность, – рявкнул Карлос. – А не «я берегу себя для мужа».

Ладно… Я была «распутна» минуту назад. Не говоря уже о том, что было трудно чувствовать себя сексуально с молочными усами, держа в руках пол-литра миндального молока.

Щелк.

– Нет, нет, нет. – Карлос потер виски. – Прошу, скажи, что у тебя был секс.

Иногда я сомневалась в этой карьере, но в общем мне нравилось пропагандировать веганский образ жизни и то, что значительный доход давал мне возможность что-то изменить.

– Да, у меня был секс. – Пару раз.

– Хороший секс?

– Да.

Жар залил мою шею, потому что я знала, к чему он клонит.

– Могу я задать вопрос?

– Нет.

Я все равно спросила:

– Зачем рекламе миндального молока нужна сексуальность?

Он раздраженно вздохнул.

– Секс продает, дорогая.

– Я просто думаю о детях… Разве они не попросят родителей купить это молоко, если я буду выглядеть счастливой, а не, ну… возбужденной?

Карлос мрачно взглянул на меня.

– Тебе повезло, что для этой съемки у тебя идеальная внешность. Иначе я бы очень быстро вышвырнул тебя с террасы.

Я вздохнула.

– А теперь подумай о лучшем сексе, который у тебя когда-либо был.

Фу.

Выдохнув, я закрыла глаза и представила татуированные руки рядом с моими руками на стенке душа. Я подумала о губах Ронана на моей шее и о том, как он заполнял меня. Как его рука сжимала мое горло. Вся моя. То, как он держал меня. Каков он был на запах и вкус. Я вспомнила. И это поразило меня взорвавшимся внутри огненным шаром.

Я открыла глаза.

Щелк.

На террасе воцарилась тишина, а меня насквозь пронзала тоска. Я надеялась, Карлос получил желаемое, потому что я больше не хотела тут находиться.

– Вау, девочка… – пробормотал Карлос. – У нас определенно получилось. Но теперь мы все хотим услышать эту историю.

Все смотрели на меня, пока мое сердце медленно разрывалось на части. Я уронила молоко и отошла в сторону. Схватив сумку, я вышла из студии и судорожно вдохнула свежий воздух, направившись к вилле, которую делила с парой моделей во время этого двухдневного тура.

Я хотела, чтобы Хаос был со мной, но этой идее положил конец какой-то нелепый закон о карантине домашних животных, так что он остался с Эммой, которая все еще волонтерила со мной в приюте для бездомных. И я очень надеялась, что Хаос не загрызет одну из ее кошек. Я как раз собиралась позвонить ей, когда мой телефон в сумочке зажужжал. Я вынула его.

Папа: «Дом в Майами выставлен на продажу. Если там есть что-то, что ты хотела бы сохранить, забери до следующей недели».

Это было первое сообщение от отца, которое я получила с тех пор, как он вышел из палаты. Я была серьезна, когда сказала, что мы не должны поддерживать контакт. Отношения всегда скорее тянули меня вниз, нежели заставляли расти, и эти четыре месяца без отца сняли огромный груз с моих плеч. Это было правильное решение. Какой бы личностью ни была моя мать, я не могла взглянуть на отца без того, чтобы не увидеть ее бездыханное тело и ребенка, который так и не родился.

Я: «Ок».

* * *

Следующим утром я полетела домой в Майами.

Сняла квартиру в центре города, но пока не обставила ее ничем, кроме матраса. Я знала, что не останусь в Майами, но не была уверена, где буду жить.

В глубине души я знала.

За последние четыре месяца у меня было достаточно времени подумать, и теперь я понимала, где мое место и чего я хочу. Хотя у меня не было вестей от Ронана с его последней записки. Неуверенность поселилась в груди вместе с верой в то, что он не испытывает ко мне тех же чувств, и что, возможно, это все же было прощай.

Я бы предпочла жить со слабой надеждой, но не с прямым отказом.

Таксист встретил меня в аэропорту, и я дала ему адрес Эммы, мной овладело беспокойство. Прошлой ночью по телефону Эмма сказала мне, что все идеально, но в ее голосе слышалась нервная нотка и какое-то шипение на заднем плане. Мне точно нужно было найти Хаосу место получше, пока я буду в отъезде.

Рассеянно глядя в окно, я вдруг увидела то, от чего волосы на руках встали дыбом, и выпалила:

– Остановите тут.

Судя по взгляду, который таксист бросил на меня в зеркало заднего вида, он решил, что я чокнулась, но припарковался у края дороги и выпустил меня после того, как я сунула ему в руки деньги.

Я перешла улицу, вышла на поросший травой участок земли, где, похоже, начиналась ярмарка. Работники бросали на меня странные взгляды, пока возились с установкой палаток, разворачивали аттракционы и расставляли огромные мягкие призы на игровых полках.

Трейлер выглядел точно так же, как и шесть лет назад: выгоревший на солнце фасад, зловещая красная дверь и фиолетовые занавески из бисера.

Я уверенно поднялась по искореженной металлической лесенке и постучала. Ответа не последовало, и я постучала еще раз. Изнутри донеслись проклятия и ворчание, а затем дверь распахнулась, и на пороге, в ночной рубашке, с сигаретой в руке появилась мадам Ричи.

– Че хочешь? – рявкнула она.

– Деньги назад, – потребовала я.

Закатив глаза, она ткнула пальцем в грубо намалеванное объявление, приклеенное к трейлеру, где ярко-красными буквами было написано: «Возврат денег не осуществляется».

– А теперь до свидания. – Она попыталась захлопнуть дверь у меня перед лицом, но я помешала, подставив ногу.

– На вашей вывеске должен быть отказ от ответственности, говорящий, что как только человек войдет, он никогда не выйдет, – прорычала я. – Вы преследовали меня хуже любого фильма ужасов. Хуже «Пилы».

Она и глазом не моргнула.

– И я требую вернуть деньги. Прямо. Сейчас. – После этой речи я дышала немного хрипло, но это противостояние затянулось.

– Преследовала, да? – Она затянулась сигаретой, медленно выпустила дым и оставила дверь открытой, уйдя в трейлер. – Входи. Обсудим возврат.

Все, чего я хотела – вернуть свои чертовы пятьдесят баксов, как будто это стерло бы ее присутствие в моей жизни, но, похоже, пока мне это не светило, так что я неохотно последовала за ней внутрь.

Мадам Ричи села за круглый столик в углу, одарив долгим взглядом.

– Ах, кажется, я помню твое лицо.

Невпечатленная, я уставилась на нее.

– Надеюсь на это. Потому что вас я не забуду до конца своих дней.

– Это творит чудеса с моим эго. – Она казалась искренне польщенной, когда дымящейся сигаретой указала на кресло напротив своего. – Садись.

Я помедлила. Эта женщина была призраком, который годами преследовал меня, а я не была уверена, что хочу рассиживаться с призраками.

Ее темная нарисованная бровь вскинулась.

– Хочешь деньги назад. Сядь.

В последний раз, когда я стояла тут, я была наивной четырнадцатилетней чирлидершей. Мадам Ричи, возможно, и дала моему юному мозгу что-то, что он впитал как губка, но я уже не была прежней. И я хотела, чтобы мне вернули деньги, черт возьми. Поэтому я скользнула в кресло напротив.

– Тебе придется напомнить, что я тебе предсказала.

– Вы сказали, что я найду предназначенного мне мужчину, и у меня от него захватит дух.

Она заморгала накладными ресницами. А потом рассмеялась, запрокинув голову, зажав сигарету между пальцами. На этот раз ее смех меня не потревожил. Он вызвал мой гнев, а она смеялась так сильно, что слеза скатилась по щеке. И потому подозрение, которое всегда у меня было, вспыхнуло неоновой вывеской.

Я стиснула зубы.

– Я знала это! Знала, что это один из ваших общих ответов.

Внезапно она стала серьезной, хотя все еще боролась с весельем, вытирая слезу сморщенными от загара пальцами.

– Воспользуюсь пятой поправкой.

– Конечно, воспользуетесь, – прорычала я.

Она стряхнула пепел в чашку кофе.

– Я не могу предложить тебе возврат. Но раз уж я тебя расстроила, могу сделать еще одно предсказание.

Я нахмурилась.

– Вы с ума сошли? Зачем мне еще одно предсказание, если последнее даже не было правдой, да еще и разрушило мою жизнь?