Текст книги "Темное искушение"

Глава сорок пятая

quatervois (сущ.) – перекресток

Мила

Я сгорала в адском пламени. Было лишь одно объяснение жару, пожиравшему изнутри. Хотя ад не должен был быть таким манящим… или пахнуть русским лесом… или подходить так же хорошо, как Armani.

Хотя в нем был аромат крови.

Я зажмурилась от солнечного света, льющегося в окно. Яркий утренний свет заслоняло лишь тело Ронана, конечно же, оно было воплощением адского пламени.

Я прижималась лицом к его груди и была почти уверена, что на моей щеке останется немного засохшей крови священника. Это должно было стать последней соломинкой в этом ненормальном тет-а-тете, но откуда-то я знала, что убитый был по-настоящему дерьмовым священником.

Одну ногу я переплела с ногой Ронана и медленно задыхалась под его тяжелым бедром, мертвым весом руки, обнявшей меня, и всем этим жаром. Это было блаженством.

Мне никогда не нравился мой рост, хотя это было до того, как я осознала, что будь я хоть чуточку меньше, не смогла бы почувствовать столько сантиметров своего мужчины за раз. Близость гудела в крови, заполняя глубоко укоренившуюся пустоту в сердце.

– Ты сейчас кажешься довольно прилипчивой, котенок. – Слова звучали грубо, устало и так сексуально.

– Это ты держишь меня крепче, чем любимую мягкую игрушку, – парировала я.

– У меня нет любимых. – Легкий намек на юмор прозвучал в его словах. – Я их все люблю одинаково.

Мой смех превратился в «ох!», когда маленький человечек прыгнул на меня, выбив воздух из легких.

– Дядя! Дядя! – Маленькая девочка прыгала на мне, как на трамплине, пока Ронан не посадил ее себе на грудь. Свою покрытую кровью грудь. На нем, может, и были брюки, а на мне – его футболка, но зрелище все равно оставалось недетским. Она то ли не заметила его раненую руку и кровь, то ли просто не придала этому значения. Судя по тому, что я узнала о ней во время нашей первой встречи, я склонялась к последнему.

– Моя непослушная племянница, – хохотнул Ронан, щекоча девочку за бока. Она захихикала, ее темные косички запрыгали. На ней, словно платье, была надета футболка, на этот раз с изображением Смерти, и длинные гольфы с котятами.

Я прислонилась к спинке кровати и наблюдала за ними с чувством благоговения. Это была другая сторона Ронана, которую я не видела, и вынуждена была признать, что эта часть его была… той, которую я, несомненно, любила. Я поняла это прошлой ночью. Его руки в моих волосах, вкус у меня во рту, взгляд. Я едва не сказала это в тот момент… Я почти позволила сорваться трем словам, но что-то остановило их.

Я любила его.

Я не могла любить его.

Так что я заставила чувства остаться во мне, где им и место, а не вырываться туда, куда не нужно.

– Остановись! – взвизгнула девочка сквозь мучительный смех, пока Ронан щекотал ее пятки. Он понюхал их и, сморщив нос, притворился, будто они плохо пахнут. Она едва могла дышать от смеха.

Я никогда особо не думала о детях, но вид дяди и племянницы наполнил грудь теплой тоской. Хотя это чувство пропало, когда я вспомнила, что этот счастливый момент когда-нибудь станет просто воспоминанием, и мои дети никогда не будут детьми Ронана.

Когда пытка щекоткой прекратилась, девочка отдышалась и обернулась посмотреть на меня. Ее темный взгляд был полон осуждения. И, может быть, ревности.

– Дядя, если она не Сатана, то кто она?

Ронан бросил на меня взгляд, в глазах его чувствовался намек на веселье.

– Она моя горничная.

Я покачала головой с улыбкой.

Девочка нахмурилась.

– Почему она в твоей постели?

– Пытается застелить постель, но я отказываюсь вставать, а она слишком слабая, чтобы меня сдвинуть.

Она захихикала над дядей.

– Ты ленивый.

– Лениво-красивый.

Он подмигнул ей.

Девочка повернулась ко мне и объявила:

– Папа может его передвинуть. – Подумав, она надула губы. – Забудь.

– Почему? – весело спросил Ронан. – Это имеет какое-то отношение к его телефону в твоей руке?

Она бросила взгляд на сотовый и скорчила рожицу в ответ на вопрос.

– Папа сказал, что я могу играть в принцессу, если съем завтрак.

Я улыбнулась.

– Полагаю, ты его не съела.

Она сморщила нос.

– Я не люблю яйца. И тосты. И кашу. И…

– Окей. – Ронан усмехнулся. – Ты не любишь еду.

Обрадовавшись тому, что он понял, она кивнула, потом тихо сказала:

– Возможно, мне понравится еда после того, как я поиграю в новую игру про принцессу.

Вау. Эта девочка будет править миром. Не говоря уже о том, что в свои три у нее был большой словарный запас. Она вырастет в роскошную женщину-Эйнштейна. Или преступного гения.

Она посмотрела на Ронана большими темными глазами, против которых не устоял бы даже самый жестокий человек.

Ронан усмехнулся и покачал головой.

– Ладно, Китти-Кэт, что тебе от меня нужно?

Она широко улыбнулась и вручила ему телефон.

– Найди, пожалуйста, игру. Я могла бы это сделать, – надменно сказала она, – но папа не говорит пароль.

– Какой тиран, – протянул Ронан. – Как называется игра?

– Я не знаю. Она была в рекламе после маминого кино, где все целуются.

Ронану понадобилось три попытки, чтобы подобрать пароль к телефону брата. Я начала подозревать, что у них в семье все гении. Он открыл магазин приложений и татуированными пальцами вбил в поиск «игра про принцесс».

Его племянница заглядывала через плечо, пока он пролистывал игры, и я чувствовала себя более чем довольной, просто наблюдая за ними.

– Окей, есть «Парикмахерская принцессы», – сказал Ронан.

– Фу.

Он пролистал дальше.

– «Убираем комнату принцессы»?

Она сморщила нос. Я тоже.

– «Конный клуб принцессы»?

– Нет, дядя, – пожаловалась она. – Это была не розовая игра. – Она разочарованно вскинула руки. – А тут все розовое.

– «Макияж принцессы»?

– Нет, – вздохнула она.

– Она была не розовая, – возразил он.

Она закатила глаза.

– Фуксия – это почти розовый.

Эта маленькая девочка заставляла меня чувствовать так, будто мой IQ мог бы быть и повыше.

Ронан продолжил прокручивать список игр, прежде чем остановился на той, где не было и намека на розовый.

– «Царство ужаса принцессы»?

Ее глаза загорелись.

– Она!

Я не смогла сдержать смех.

Она выхватила сотовый из рук Ронана и погрузилась в игру. Секундой позже из телефона донеслись звуки: скрежет лезвий, стоны боли и крик «Отрубите ему голову!».

– Выглядите уютно.

Я обернулась и увидела в дверном проеме Кристиана, одетого в идеально сидящий костюм-тройку. Я заерзала, немного смущенная тем, что он застал меня в постели брата, куда я забралась сама, брата, который связал меня голой, когда Кристиан был тут в последний раз. Хотя он, казалось, не был удивлен или даже заинтересован во мне, что сгладило всю неловкость.

Кристиан был из тех мужчин, при одном взгляде на которых у женщины пересыхает во рту, но как бы безупречен он ни был, я предпочитала несовершенства его брата. Шрам на нижней губе. Татуировки. Измученная душа, которую видела только я.

Кристиан выглядел как архангел Гавриил. Ронан всем своим существом был Дьяволом. Я знала, что, если бы они стояли по разные стороны дороги, а я убегала от опасности… я прыгнула бы в руки Дьявола.

– Твоя дочь жаловалась на эмоциональную травму, которую ты ей нанес, – сказал Ронан. – Каким бы я был дядей, если бы отвернулся от нее?

– Плохим, – сказала девочка, не поднимая взгляда от игры.

Я закусила губу, чтобы сдержать улыбку.

– Кэт, – предупреждающе сказал Кристиан.

Она посмотрела на него и невозмутимо ответила:

– Папа.

– За стол, немедленно.

– Там есть оладушки? – с вызовом спросила она.

Кристиан прищурился. Его дочь выдержала взгляд. Передо мной развернулась напряженная безмолвная битва отца и дочери, и это выглядело завораживающе.

– От тостов и овсянки у меня болит животик, папа, – тихо сказала Кэт. Она посмотрела на него из-под ресниц, и, казалось, именно в этот момент ее отец выкинул белый флаг.

– Отлично. Оладьи. Но ты закончишь игру после того, как поешь.

Она широко улыбнулась, спрыгнула с постели и прыгнула в объятия отца. Он поднял ее, и она поцеловала его в щеку.

– Люблю тебя, папа.

Его взгляд смягчился.

– Я тоже тебя люблю, маленькая волчица.

Когда он развернулся чтобы уйти, Кэт обняла его руками за плечи и сказала:

– Хочу шоколадные хлопья в оладушках. И фруктовые колечки. Я буду так рада, папа!

По влюбленному выражению лица Кристиана было ясно, что в оладушках его дочери будут и шоколадные, и радужные хлопья, что бы ни случилось. Ронан откинул голову на спинку кровати и усмехнулся тому как брата уложили на лопатки. Кристиан мрачно посмотрел на него, бросил взгляд на меня, затем посмотрел на брата. Ронан прищурился. Легкая улыбка тронула губы Кристиана, затем он вынес Кэт из комнаты.

Их уход оставил в моей груди гложущую дыру. Я подумала о своем папе и о том, что его любовь никогда не была такой глубокой, как та, что я только что увидела в глазах Кристиана. Я могла по пальцам одной руки сосчитать, сколько раз он говорил, что любит меня. Как я тосковала по его ласке и редко получала даже объятия. Из-за таких мыслей в груди росло чувство вины. Папа пожертвовал собой ради меня. Разве это не самое сильной выражение любви?

Тем не менее, меня пронзила тоска по той явной любви, которой у меня никогда не было и которая скоро будет потеряна для меня навсегда.

– Ронан, – сказала я с беспокойством. – Я хочу поговорить с папой.

Он посмотрел на меня, держа в руке телефон. Блеск в его глазах был молчаливым «нет».

Я сглотнула.

– Пожалуйста… Возможно, я больше никогда его не увижу, и мне это очень нужно. – Мой голос дрожал от эмоций. – Мне правда нужно поговорить с ним.

Он смотрел на меня мгновение, затем потянулся к тумбочке, вытащил мой телефон и вручил его.

– Включи громкую связь.

Я облегченно выдохнула.

– Ладно.

Дрожащими руками включив телефон, я оказалась завалена массой входящих. Больше всего от Картера. Очень много от Картера. Этот мужчина едва уделял мне время, если только у нас не было обязательного свидания. Мне стало интересно, не было ли у него неприятностей от своего отца из-за того, что он позволил своей почти невесте исчезнуть.

Найдя номер папы, мой большой палец заколебался, затем я нажала «вызов» и включила громкую связь. Положила телефон на бедро, живот крутило от каждого пронзительного гудка. Затем они прекратились.

– Алексей.

В горле встал ком.

– Папа.

Он выдохнул с облегчением.

– Мила…

Слеза скатилась по щеке. Краем глаза я заметила, что Ронан встал на ноги и отошел выглянуть в окно.

– Привет, папа. – Я не знала, что еще сказать и почему все казалось таким неловким.

– Как ты?

– Я в порядке. – В постели твоего врага по собственной воле. Вина разъедала внутренности.

– Это правда? Или ты говоришь так только потому, что ублюдок слушает?

Я поежилась от оскорбления, горло сжало от потребности защитить Ронана, но я не знала, как это сделать. Слишком много враждебности окутало комнату, все могло взорваться от одного неверного слова.

– Он тут, слушает. Но клянусь, я в порядке.

Я практически слышала, как проворачиваются шестеренки в голове у папы в попытке понять, почему Ронан разрешил поговорить с ним. Этот телефонный звонок не мог дать Ронану никаких преимуществ. Должно быть, папа поверил, потому что ответил:

– Хорошо. Мила, нам надо кое-что обсудить. То, что касается тебя после того, как меня не станет.

Еще одна слеза скатилась по моей щеке.

– Ладно.

– Тебе нужно выйти за Картера, ангел.

Плечи Ронана напряглись, он повернулся посмотреть на меня, но я не смогла найти в себе смелости взглянуть на него.

– Я знаю, он не лучший выбор…

– Он никогда не был моим выбором, – ответила я, впервые в жизни перебив папу.

Я услышала, как он скрипнул зубами.

– Твои желания теперь не имеют значения. Значение имеет твоя безопасность.

– И как ее обеспечит Картер? Он профессиональный плейбой.

Ронан мерил шагами пол, и каждый шаг все сильнее выводил меня из себя.

– Отец Картера занимает очень влиятельное положение в Майами. Вот почему я с самого начала хотел помолвку. Все было бы уже скреплено, если бы ты не помчалась в Москву прямиком в руки Дьявола. – Его голос стал тише, что означало – внутренне он кипел.

Его гнев казался шепотом по сравнению с гневом другого человека в комнате. И оба они заставляли меня гореть от разочарования, заставив произнести:

– Так почему бы мне тогда не выйти за отца Картера?

Долгая пауза.

– Он женат.

– Облом. Я поняла, что мне нравятся парни постарше. – Я позволила своему взгляду встретиться с глазами Ронана, сверкнувшими темным жестоким светом. Не в силах вынести их напор, я отвела взгляд.

– Папа… Я не хочу выходить за Картера.

– Ты не понимаешь, Мила. Если не хочешь жить на улице, ты выйдешь за него. Когда меня не станет, не останется денег. Я воспитал тебя правильно, но, боюсь, облажался в том, что касается твоих братьев.

Братьев.

Я уже дошла до состояния, когда спокойно воспринимаю то, что у меня есть братья. Несколько. Было такое чувство, будто вся моя жизнь – ложь, и только тут начиналась настоящая я.

– Они все обчистят, Мила. Дом в Майами. Все. Я должен знать, что о тебе позаботятся.

Я потерла гусиную кожу на бедре.

– Мне казалось, ты сказал, что обо мне позаботится Иван.

Он замолчал.

Стало так тихо, что у меня упало сердце.

– У Ивана теперь другие заботы.

Это значило, что Иван больше не хочет иметь со мной дела. Было такое чувство, будто меня ударили ножом в грудь. Может, я и не любила Ивана в романтическом смысле, но любила как друга. Я теряла папу и лучшего друга, понимая, что останусь одна. Я никогда еще не была одна, и это осознание словно проникало в кости.

– Хотел бы я, чтобы все было иначе. Но должно быть так.

– Мои братья… Они не помогут мне?

Пауза.

– Мне жаль, ангел.

Сердце покинуло тело, затрепыхавшись где-то в отдалении, тогда как по щекам текли слезы. Отрицание впилось когтями в холодную кожу.

– Ты сделаешь это для меня, Мила. Не дай мне умереть, не зная, что с тобой будет.

Я не собиралась выходить замуж за Картера. Даже если стану нищей и буду жить на улице. Я бы никогда не обрекла себя на жизнь, в которой буду чувствовать себя потерянной. Но у меня также не было духу отказать в последнем желании папы. Даже если это будет ложь.

– Ладно, – тихо сказала я. – Я выйду за него.

Ронан вцепился в изголовье кровати, и я услышала треск.

Папа выдохнул.

– Я рад, ангел. А теперь мне пора.

– Подожди, – выпалила я. Мне не требовалось разрешения, чтобы задать этот вопрос. Он рвался из меня как извержение вулкана. – Женщина, которую ты убил в ту ночь, была моей матерью?

Мне не нужно было уточнять, что я говорила о блондинке, лежавшей в луже крови на полу библиотеки. Он знал, о ком я, судя по тягучему молчанию, повисшему на другом конце линии, но у него не было возможности ответить.

Ронан выхватил у меня телефон и завершил звонок.

Оцепенев, я сидела, чувствуя, как по венам растекается лед. Потому что я знала правду, я знала, что папа убил маму. Я знала, что это ее кровь запятнала мягкую игрушку и детские воспоминания.

И Ронан тоже это знал.

Глава сорок шестая

induratize (глаг.) – ожесточать свое сердце против любви

Мила

– Как ты узнал? – спросила я отошедшего от меня Ронана, его спина была каменной как гранит. Он знал, что я спрашиваю о матери и о том, как отец убил ее практически у меня на глазах.

– Ничего я не знаю, – вот и все, что он сказал, прежде чем выйти в ванную и захлопнуть за собой дверь.

Я уставилась ему вслед и поняла, что он не хочет, чтобы я знала правду. Он пытался защитить мое представление об отце. Он знал, что значит для меня папа, и хотя у меня не было сомнений в том, что Ронан свершит месть, он все же не хотел разрушать мое представление об отце.

Папа убил маму.

Бессердечно застрелил ее в том же доме, где была я.

Острая боль в груди искала выхода. Было трудно понять, как отец, которого я знала и любила, мог сделать это… хотя, в глубине души я всегда знала. Это знание окутало все, что, как мне казалось, я поняла. Мысль об этом вызвала резкую пульсацию в голове. Я не могла осмыслить это сейчас и потому задвинула на задний план.

На первый план вышло то, что пытался сделать для меня Ронан. Он не мог вести себя так, будто ему было все равно, теперь, когда я любила все его оттенки черного. Он не мог отбросить так много серого, когда я изо всех сил пыталась сдержать сердце в груди.

Он не мог поступить со мной так.

Он мог использовать, сдерживать и мучить меня… но не мог вести себя так, будто ему плевать. Не сейчас. Не тогда, когда мультяшные сердечки грозили обрушиться на меня кирпичным дождем.

С жжением в груди я встала на ноги и ворвалась в ванную, распахнув дверь настежь. Опустив голову, Ронан стоял под душем, вода красными струйками стекала по его обнаженному телу.

– Я знаю, ты пытаешься защитить мои чувства, – рявкнула я. – И мне кажется это отвратительным.

Он медленно поднял на меня темный взгляд. Теперь я имела дело с Дьяволом. Отлично. Он крепко держался за свою серость – так же, как и за свою реакцию, когда не хотел отвечать. По выражению его лица я поняла, что он не хочет меня видеть, поэтому продолжила.

– Ты худший похититель, которого я когда-либо встречала.

Его глаза вспыхнули, прежде чем он отвернулся, чтобы продолжить смывать с груди кровь священника.

– Это говорит девушка, дурно отзывающаяся обо всех пленниках. Распространяет по моему дому солнечный свет и извиняется на каждом шагу. Давай не будем забывать, как ты пришла в комнату к своему похитителю и умоляла его трахнуть тебя. По крайней мере ты неординарна.

Жар обжег мою спину.

– Это называется «стокгольмский синдром». А у тебя какие оправдания? Гангстерское расстройство порядочности?

Он стиснул зубы, обратив ко мне прищур.

– Стокгольмский синдром стал причиной, по которой ты забыла, что помолвлена?

– Технически я не помолвлена. И нельзя сказать, что эта помолвка возникла естественным образом.

Его глаза были темными озерами.

– Технически это значит, пока нет.

Это я должна была злиться, как так вышло, что злится он? За что? Я сомневалась, что его благородная совесть осудила его за то, что он переспал с почти обрученной женщиной. Мысль о том, что он не стал бы спать со мной из чистого уважения – если бы только знал – была комичной, но мне не было весело.

Я отдала этому мужчине девственность и множество других первых разов. Разве он не понимал, что будет преследовать меня вечно? Очевидно, этого ему было недостаточно. Он должен был контролировать меня издалека, гарантировав, что я никогда не забуду его и не найду замену, пока он будет жить с кем-то вроде Нади. От этой мысли стало тошно.

Ронан в конце концов забудет меня. И это ощущалось как самое большое предательство, опалившее самое ядро моего сердца. Уязвленная гордость заставила меня бросить:

– По крайней мере Картер не убивает людей для того, чтобы заработать на жизнь.

Ронан невесело хмыкнул и едва не оскалился на меня.

– Да пошла ты, Мила.

Я ощетинилась.

– Пошел ты! И пошла твоя порядочность. Сыта по горло. – Он подскочил ко мне так быстро, что у меня даже не было шанса ускользнуть. Не то, чтобы я хотела. Я не боялась Дьявола, и это было главной проблемой.

– Не хочешь моей порядочности? – зарычал он мне в ухо, прижимаясь ко мне влажным телом. – Да будет так.

Дрожь пробежала вдоль позвоночника. Гнев, правда о родителях, тревога за будущее – все это было запутанным, ошеломляющим, истощающим. У меня не было ни сил, ни желания сопротивляться, когда Ронан наклонил меня над туалетным столиком. Мрамор впился мне в бедра, но пустая боль в груди пересилила эту боль.

Ронан стянул стринги, задрал до бедер футболку и вошел в меня одним толчком. Я зашипела наполовину от удовольствия, наполовину от боли, когда его рука сжала мое горло. Вода стекала по ключице, словно слезы.

Я оперлась руками о зеркало, пока он жестко трахал меня сзади, каждый шлепок плоти источал его гнев. В этом не было никакой интимности. Почти никакого удовольствия. Но я приняла его ярость, мое сердце внезапно решило, что нуждается в нем любым возможным способом.

Он дернул мою голову назад за волосы и зарычал мне в ухо.

– Маленькая лгунишка… помолвлена.

Слова прозвучали как проклятие, но тонкая нотка в его голосе достигла моего сердца, потянув за каждый потрепанный край. Под его яростью скрывался намек на уязвимость.

Я нашла еще одну его слабость.

Он был слаб, когда его бросали.

Задыхаясь, я скользнула пальцами вниз по стеклу, из горла вырвались слова:

– Я никогда не хотела этой помолвки.

– Поздравляю, – процедил он сквозь зубы.

Слово «поздравляю» ударило меня насмешливой вульгарностью. Папа убил маму и скоро будет убит сам.

Поздравляю… Иван ненавидит меня. Поздравляю… Меня бросят братья. Поздравляю… Ронан снова будет на другой стороне одинокой Атлантики. Поздравляю…

От последней правды по щекам потекли горячие слезы. Я опустила голову, чтобы Ронан не мог их видеть. Мои пальцы еще скользили по зеркалу, когда я заплакала из-за неопределенного будущего и мужчины, трахающего меня физически и эмоционально.

Ронан замер на секунду прежде чем медленно приподнять мою голову, чтобы видеть мое отражение. Грязное зеркало. Красные слезы проложили дорожки по засохшей крови на моем лице. Татуированные пальцы схватили меня за горло.

– Твою мать. – Он вышел из меня, повернул и взял мое лицо в свои руки. – Я сделал тебе больно?

Я покачала головой.

– Я не говорю о физическом, Мила.

От его слов навернулись новые слезы, и я снова покачала головой.

– Тогда почему ты плачешь?

С комом в горле я пожала плечами, закусив губу, чтобы сдержать внезапный порыв всхлипнуть, но нежность его рук на моем лице прорвали меня как дамбу.

Грубо рыкнув, Ронан прижал мое лицо к своей груди.

– Никогда не встречал женщину, которая плакала бы столько. Ты как кран.

Он позволил мне долго рыдать у себя на груди. Когда слезы иссякли, он спросил:

– Это из-за твоего отца?

Я сглотнула.

– Отчасти.

– Из-за чего еще?

Я не хотела говорить об отце, матери, убийстве, так что ушла от вопроса.

– Иван теперь меня ненавидит. – Минуту царило молчание, но он ждал, пока я продолжу, откуда-то зная, что это не все. – Я всегда хотела семью… братьев и сестер. – Мой голос переполняли эмоции. – И, кажется, они тоже меня ненавидят.

Скатилась единственная слеза.

Ронан приподнял мой подбородок, чтобы я посмотрела ему в глаза и стер слезу большим пальцем.

– Львы не теряют сон от того, что думают о них овцы.

Мое тело успокоилось, каждая клеточка во мне впитывала его слова и оставляла позади невесомость. Он снова вел себя достойно, но в этот раз я не жаловалась.

Для этого было уже слишком поздно.

Я любила его черное, серое и все оттенки между. Я любила его так сильно, что он впитался в мою кожу. Я любила его и, даже зная, что потеряю его, чувствовала, что мое сердце остановится, если я не скажу ему.

Со вздохом я открыла рот, но тут же медленно закрыла от того, что я увидела в его глазах или, скорее, от того, что он увидел в моих. Его мягкость испарилась, вернулся холодный, бесчувственный Дьявол. Не сказав ни слова, он ушел, оставив меня мокрой, замерзшей и тонущей под тяжелым грузом предательства.

Я не знала, как долго стояла, прежде чем поймала свое отражение в зеркале. Оглушенная, повернулась, чтобы встретить его с поднятой головой. Должно быть, это были остаточные слезы. Или игра света. Хотя я поняла, что это ни то, ни другое, когда смех мадам Ричи вернулся, эхом зазвучав у меня в ушах. Ее кудахтанье превратилось в колдовское крещендо «поздравляю», тогда как я смотрела в свои льдисто-голубые глаза и видела в них блеск, которого им всегда не хватало.

Думаю, блеск дает страсть. Пусть даже та, которая в конце концов уничтожит тебя.

Стекло разбилось от одного удара руки. Оно зазвенело как расстроенный музыкальный инструмент, когда я вышла из комнаты.