Текст книги "Илион"

44. Гора Олимп

Оставшись без привычной связи с товарищем, Манмут почувствовал себя как-то неуютно. Надеюсь, с Орфу ничего не случится…

Боги ворвались в комнату спустя мгновение после того, как человек квант-телепортировался прочь. До сей поры бывший капитан подлодки не верил в иные невидимые технологии, кроме шпионских тканей, и все же удивительный Шлем сработал. Бессмертные столпились вокруг упавшей Геры, не удостоив чужака даже взглядом. Проскользнув между белых тог и бронзовых голеней, маленький европеец выбрался в коридор. Бежать по лабиринту и не контролировать визуально собственные шаги оказалось нелегко, но моравек опустился на четвереньки и бесшумно двинулся вдоль стены.

Еще по пути в «карцер» Манмут подметил, куда боги понесли Прибор и передатчик. Сокровищница находилась за третьим поворотом направо. Нужный коридор пустовал, хотя где-то рядом громыхали шаги, раздавались возбужденные голоса. Беглец активировал низковаттный лазер на запястье (стороннему наблюдателю могло померещиться, что красный двадцатисантиметровый луч вырвался прямо из воздуха) и начал плавно вскрывать внушительную дверь. Аккуратно вырезав небольшой кружок металла над замком, моравек толкнул створку вперед – и тут же захлопнул ее за собой, услышав подозрительный шум. Через пару мгновений кто-то громко протопал мимо. Маленький европеец первым делом стащил с головы Шлем, рассудив, что не видеть собственных рук и ног – это слишком неудобно.

Сокровищницу и впрямь наполняли всяческие драгоценности. Под ее стометровыми сводами переливались и вспыхивали в жарком пламени золотых треножников увесистые слитки, груды монет и самоцветные шкатулки, посреди белоснежных изваяний богов и людей высились хрустальные колонны, начиненные лазуритом, рядом с полуразбитыми колесницами бессмертных темнели загадочные бронзовые артефакты, крупный жемчуг пригоршнями сыпался на полированный пол из огромных морских раковин…

Наконец Манмут обнаружил то единственное, что искал, – скромный с виду, неблестящий лучевой передатчик и Прибор. Тащить их с собой не имело смысла: какой толк в шапке-невидимке, когда рядом с тобой со скрипом ползут по полу две железяки?

На все про все оставались считанные минуты, возможно, секунды.

Моравек нашел переключатель на передатчике и отдал стандартное низковольтное распоряжение. Примитивный искусственный разум команду воспринял; нанокарбоновая оболочка раскололась пополам, предъявив компактно уложенные внутренности. Бывший капитан отскочил в сторону, когда устройство с легкостью циркача перекатилось на другой бок, выбросило вниз три острых ножки и еще три стрелы, после чего над ним развернулась восьмиметровая тарелка. Европеец от души порадовался подходящим размерам комнаты: страшно представить, чем бы закончился подобный эксперимент, скажем, в гондоле воздушного шара.

Да, но здесь по-прежнему нет окон, и неизвестно, сориентируется ли передатчик в отсутствие звездного неба, сумеет ли сигнал пробиться сквозь чудовищные массы гранита и мрамора. Тарелка задвигалась и тихо загудела, наводясь на далекую цель. Манмут ощутил в сердце неприятный холодок. Крики за стеной усиливались. Как только боги поймут, что Гера жива и невредима, следующее место, куда они направятся… О нет, если дурацкая тарелка не подключится здесь и сейчас, миссия сорвана. Теперь судьба экспедиции зависела от изощренности незнакомого устройства.

Широкое блюдце качнулось в последний раз, еще немного пожужжало и застыло на месте, отклонившись от вертикали примерно на двадцать градусов. Рядом с физическими входами появилась виртуальная панель управления, на которой мигали огоньки.

Моравек подключился и скачал в банк памяти всю информацию о путешествии, не исключая бесед с товарищем, Коросом III и Ри По, каждую картинку, записанную им с момента отлета. Благодаря широкому спектру передатчика весь процесс занял не более пятнадцати секунд.

Датчики маленького европейца четко улавливали энергетическое излучение антиматерии Чевковианского поля – интересно, бессмертные тоже чуяли его или нет? Впрочем, какая разница, в любом случае они скоро нагрянут. И в комнате, будто назло, больше ни единого выхода. И когда бы Манмут ни запустил таинственный Прибор, сразу или попозже, он неизбежно окажется в эпицентре событий.

На панели передатчика одновременно загорелись бесчисленные зеленые лампочки, сообщая, что источник энергии полностью заряжен, полученные данные закодированы и цель (Юпитер? Европа?) определена. По крайней мере любителю сонетов хотелось в это верить.

В дверь забарабанили.

«Почему бы им просто не квитнуться внутрь?» – мелькнуло в голове моравека. Однако раздумывать было некогда. Наскоро заменив руки свинцовыми стержнями, европеец отыскал последнее незадействованное гнездо доступа и послал возбуждающий заряд из тридцати двух модулированных вольт.

Тарелка выплюнула вверх ярко-желтый луч одиннадцатиметровой толщины. Столп чистой Чевковианской энергии прожег дыру в потолке, затем пробил три последующих этажа и устремился к звездам. Едва лишь он погас, передатчик оплавился и растекся по полу шипящей лужицей.

Защитные поляризующие фильтры Манмута сработали с точностью до наносекунды, но даже с ними он на какое-то время совершенно ослеп. Когда зрение вернулось и сквозь косые, курящиеся отверстия над головой моравек увидел голубые небеса, его впервые за долгое время посетила надежда.

Дверь подалась под ударами божественных кулаков, и порывом ветра весь дым сдуло в сторону маленького европейца. Воспользовавшись этой завесой, бывший капитан схватил Прибор (на Земле штуковина весила бы килограммов десять, а здесь – так и вообще три), сгруппировался, подкрутил амортизаторы и приводы в ногах, наплевав при этом на обычные требования безопасности… и пулей помчался вверх. Посыпалась гранитная и мраморная крошка, мимо пролетели несколько перегородок.

Свобода! Манмут бросился во всю прыть по плоской крыше, сжимая под мышкой Прибор.

В ясном небе над вершиной Олимпа десятками кружили колесницы бессмертных. Одна из машин резко нырнула вниз, явно собираясь раздробить беглеца на мелкие кусочки. Бывший капитан запоздало вспомнил о Шлеме Аида, болтающемся за плечами. Вот чума, теперь он как на ладони, сам сыграл на руку врагам!

Не заботясь о том, сколько энергии осталось в аккумуляторах, маленький европеец напрягся, точно пружина, и снова прыгнул. Пролетев сквозь голографических лошадей, он выставил вперед манипулятор. Удар в грудь выбил изумленную богиню из «седла», она беспорядочно замахала белыми руками и жестко приземлилась на крышу Великого Зала.

За три десятых доли секунды Манмут изучил виртуальный голографический дисплей, погрузил пальцы в матрицу и вывел заоблачную машину на крутой вираж. Бессмертные с криками устремились на противника со всех сторон, отрезая любые воздушные пути к бегству. Но моравек и не рассчитывал скрыться по небу.

Пять огромных колесниц неумолимо настигали дерзкого чужака. В воздухе засвистели титановые стрелы. (Стрелы, подумать только!)

Внизу блеснули воды озера кальдеры; маленький европеец вцепился пальцами в Прибор и прянул. В тот же миг первая из стрел Аполлона вонзилась в бок летучей машины. Прогремел взрыв, и синие волны оросил дождь из расплавленного золота, микросхем и пылающих энергетических кубов. Глубоководный сонар показывал двухкилометровое расстояние до дна.

В самый раз, прикинул беглец. После чего активировал плавательные перепонки, прорезал водную гладь и ушел в пучину.

45. Долины Илиона. Илион

Жаль, что нельзя вернуться за роботом прямо сейчас, но тут просто дым коромыслом.

Стражник проводит меня к Ахиллу. Тот снаряжается на войну в окружении капитанов, унаследованных от прежнего владыки. Одиссей, Диомед, почтенный Нестор, Большой и Малый Аяксы – привычная команда, не хватает лишь Агамемнона и Менелая. Неужто истеричный Арес кричал правду и Клитемнестра лишилась надежды на свирепую месть, сотни драматургов утратили чудесный кровавый сюжет, а немилосердная судьба Кассандры за ночь переменилась?

– Кто ты такой, клянусь Аидом? – рявкает мужеубийца, завидев нас на пороге.

Ну да, он же смотрит на Томаса Хокенберри – сутулого, перепачканного, заросшего щетиной пехотинца в нечищеных латах, без шлема и оружия.

– Я тот, кого послала Фетида. Мой долг проводить тебя к Гектору, а затем на битву с Олимпийцами, убившими Патрокла.

Герои с военачальниками шарахаются в ужасе. Судя по всему, Пелид поведал им только о смерти друга, но не предупредил о своих богоборческих планах.

Ахилл поспешно отводит меня в сторону, подальше от любопытных начальников и усталых бойцов.

– Чем докажешь, что ты посланец Фетиды? – вопрошает юный полубог. За одну ночь на его идеальном лице пролегли резкие морщины.

– Тем, что доставлю тебя на место.

– Олимп? – В его глазах пляшут блики безумного костра, полыхающего в сердце.

– Туда тоже, – мягко говорю я. – И все же сначала, как и настаивала твоя мать, нужно заключить мир с Гектором.

Пелид корчит презрительную гримасу и сплевывает:

– Нынче мир не для меня. Все, чего я жажду, – это война. И кровь бессмертных.

– Тогда прекрати нелепую вражду с героями Трои.

– Да мы же бьем их! – восклицает он, указывая жестом на заградительный вал, за которым реют на ветру ахейские знамена (там, где еще недавно были троянские позиции). – Какой такой мир, если через пару часов я выпущу кишки Гектора вот этим копьем?

Пожимаю плечами:

– Будь по-твоему, сын Пелея. Я послан помочь тебе отомстить за Патрокла и забрать его тело для погребения. Если твои желания переменились…

Поворачиваюсь к нему спиной и притворяюсь, что ухожу. В одно мгновение герой настигает меня, валит на песок и достает нож. Все произошло столь быстро, что я не успел бы прицелиться из тазера, даже если б от выстрела зависела чья-нибудь жизнь. Вообще-то так и есть: острое, точно бритва, лезвие щекочет мне шею.

– Ты посмел оскорбить меня? – жарко дышит в лицо Пелид.

Отвечаю как можно осторожнее, чтобы не поцарапаться:

– Никого я не оскорбляю. Я пришел ради тебя и Патрокла. Хочешь похоронить его с честью – делай, что я скажу.

Очи Ахиллеса опасно сверкают. Затем он встает, убирает клинок в ножны и помогает мне подняться. Одиссей и прочие молча следят за нами издали, явно сгорая от любопытства.

– Как тебя зовут? – вопрошает герой.

– Хокенберри.

Я отряхиваю штаны и потираю шею. Затем, спохватившись, прибавляю:

– Сын Дуэйна.

– Чудно́е имя, – бормочет мужеубийца. – Хотя какое время – такие имена. Добро пожаловать, Хокенберри, сын Дуэйна.

Он протягивает руку и сжимает мое предплечье, так что кровь прекращает струиться по жилам. Пытаюсь ответить на дружеское приветствие тем же. Ахилл поворачивается к своим вождям и помощникам.

– Дай мне пару минут на сборы, и я последую за тобой даже в сам Аид, если нужно.

– Начнем с Илиона.

– Идем, я представлю тебя моим товарищам и военачальникам, ибо державный Атрид низложен.

Не могу удержаться, чтоб не спросить:

– Агамемнон мертв? И Менелай?

Собеседник мрачнеет и качает головой:

– Нет. Я одолел обоих в честном поединке, одного за другим. Сыны Атрея сильно помяты и истекают кровью, но целитель Асклепий обещал, что негодяи скоро встанут на ноги. Они поклялись в вечной преданности, только я ни в жизнь не поверю этим змеям.

Новый владыка мужей знакомит меня с Одиссеем и другими героями, за кем мы, схолиасты, наблюдали более девяти лет. Каждый здоровается лично, и под конец рука просто отсыхает.

– Божественный Ахиллес, – молвит Лаэртид, – нынче утром ты сделался нашим царем, и все мы присягнули тебе на верность, поклявшись идти за новым повелителем хоть на сам Олимп, дабы покарать Афину за ее вероломство – как бы дико ни звучала эта невероятная история с гибелью товарища нашего Патрокла и похищением его тела. Но выслушай мое слово: люди голодны. Следует подкрепиться перед славной битвой. Ни один из мужей не спал достаточно, а многие не спали вообще, и вот – рати отважно сражались все утро, отбросив неприятеля от наших черных судов за крутой вал с частоколом. Воистину, люди устали и голодны. Вели же Талфибию заколоть огромного вепря для предводителей, прочие же ахейцы пусть насытятся в стане хлебом и вином, да и сам…

– Завтракать? – взвивается герой. – В уме ли ты, сын Лаэрта? Да мне сейчас никакая еда не полезет в горло! Все, чего я жажду, – это сеча, кровь и страшные стоны умирающих врагов!

Многоумный учтиво склоняет голову:

– О Ахиллес, величайший среди ахейцев! Ты и храбрее меня, и намного сильнее, но с другой стороны, я далеко превзойду тебя мудростью, прежде родившись и больше изведав. Так позволь душе укротиться моим убежденьем, о царь и владыка. Не посылай своих верных аргивян на тощий желудок воевать от рассвета до заката, особенно против бессмертных.

Быстроногий медлит с ответом. Одиссей воспринимает молчание как знак согласия и продолжает давить на оппонента:

– Храбрейший сын Пелея, мы до единого готовы положить за тебя свои головы – на поле брани. Или ты предпочтешь, чтобы люди, ослабев, скончались от голода?

Пелид опускает свою тяжелую длань на плечо товарища, и я не впервые отмечаю, насколько мужеубийца выше хитроумного Лаэртида.

– Будь по-твоему, о мудрый советник. Пускай вестник Агамемнона Талфибий рассечет гортань самого громадного вепря, какого найдет в лагере, и насадит зверя на вертел, а вы тем временем разложите самый жаркий костер. Режьте волов и ешьте до отвала. Мои преданные мирмидонцы позаботятся о достойном пире. Однако никаких приношений Олимпийцам! Не вздумайте ничего кидать в огонь: пора бессмертным отведать обнаженных мечей!

Он оглядывает командиров и возвышает голос, так чтобы все слышали:

– Насыщайтесь, друзья мои. Почтенный Нестор! Доверяю твоим сынам – Антилоху и Фразимеду, а также сыну Филея Мегесу, Мериону, Фоасу, потомку Крейона Ликомеду и еще Меланиппу донести весть о пире на самый передний край битвы, дабы ни один из ахейцев не ушел сражаться, не усладив алчущую плоть хлебом и не подкрепив дух вином! Я же потороплюсь облачиться для брани. Потом обсудим вместе с Хокенберри, сыном Дуэйна, грядущий поход на Олимп.

Повернувшись и подав мне знак следовать за ним, герой отправляется обратно в шатер.

Поджидать Ахиллеса, собирающегося на войну, – это все равно что наблюдать, как моя жена Сюзанна наряжается на вечеринку, на которую мы оба опаздываем. Ускорить данный процесс нет никакой возможности, остается лишь смириться и терпеть.

Однако я не могу удержаться, то и дело гляжу на хронометр, думая о маленьком роботе: порешили его боги или еще нет? Ладно, Манмут дал мне час, а значит, минут тридцать в запасе есть.

Эх, поторопился я отдать ему Шлем! Расщедрился! Теперь бессмертным ничего не стоит «засечь» беглого схолиаста на своих экранах или через видеопруд, а если им лень искать, так я скоро сам заявлюсь на Олимп безо всякого прикрытия! Ладно, шут с ним, с капюшоном, Афродита заметит меня в любом виде. И потом, я же ненадолго: заберу робота и сразу квитнусь обратно, плевое дело! Сейчас гораздо важнее то, что происходит здесь и за стенами Трои.

А здесь идут сборы Ахилла на войну.

Кстати, герой и сам уже скрежещет зубами от нетерпения, надзирая за рабами, слугами и помощниками, снаряжающими его на бой. Ручаюсь, ни один конный рыцарь галантного Средневековья не устраивал перед битвой столь пышных церемоний, как сын Пелея в этот судьбоносный день.

Во-первых, быстрые ноги Ахиллеса облекают в изящно изогнутые поножи, защитные пластины для голеней. В детстве у меня имелось нечто подобное для игры в бейсбол – правда, из простой пластмассы, а тут настоящая бронза и щеголеватые серебряные застежки на лодыжках.

Затем прославленный мужеубийца пристегивает к могучей груди броню и надевает через плечо длинный меч. Медный клинок начищен до зеркального блеска и наточен, как бритва. Затейливая рукоять отделана серебром. Чтобы поднять один этот меч, мне пришлось бы сесть на корточки и уж точно использовать обе руки. Хотя не уверен, помогло бы…

Герой принимает у рабов исполинский круглый щит, выкованный из двух листов бронзы и слоя олова (довольно редкий металл в эти дни), разделенных золотой прокладкой. Вещий слепец посвятил этому блистательному творению классического искусства целую песнь «Илиады». Мало того, щит воспевается во множестве отдельных поэм, среди них и моя любимая – та, что написана Робертом Грейвзом. Надо сказать, вещица и впрямь заслуживает восхищения. Хотя бы за удивительный узор, который – ни больше ни меньше – воплотил в себе суть античной мудрости и представлений о Вселенной. Рисунок расходится концентрическими кругами. По внешнему краю изображена река Океан; далее следуют неподражаемые сцены из жизни Мирного Города и Града, Охваченного Войной, а в середине сосредоточены изумительные картины Земли, моря, солнца, месяца и всех созвездий. Даже в полумраке шатра щит сияет, словно зеркало гелиографа.

В конце концов ахеец водружает на голову тяжелый шлем, надвинув его на самые брови. По легенде, не кто иной, как повелитель огня Гефест, изукрасил золотой гребень конской гривой (не только в троянских ратях мода на пышные султаны), и та воистину напоминает жаркое пламя, когда реет при ходьбе.

Остается взять копье. Пелид проверяет, прочно ли подлажена броня (точь-в-точь защитник НФЛ, пробующий, хорошо ли пристегнуты подплечники): крутится на пятках, наносит удары, сгибается пополам, уворачивается от воображаемых выпадов – и все с необычайной легкостью. Потом устраивает короткую пробежку, дабы удостовериться, что латы крепко сидят на местах, начиная с высоко зашнурованных сандалий и заканчивая шлемом. Последнее испытание: Ахиллес единым движением вздымает щит над головой и стремительно извлекает меч, да так ловко, будто проделывал подобные фокусы с рождения.

И вот клинок со свистом возвращается в ножны.

– Я готов, Хокенберри, – изрекает герой.

Ахейские военачальники сопровождают нас с Ахиллом на побережье – туда, где витает над пляжем измятый Орфу, плавно покачиваясь и слегка перемещаясь на ветру. Вокруг летающего панциря собралась приличная толпа солдат, однако никто не решился приблизиться.

Пожалуй, следует устроить небольшое любительское представление для Одиссея, Диомеда и прочих аргивян, не столь ослепленных яростью, как сын Пелея, и потому не слишком воодушевленных идти на битву с бессмертными, которым они служили и поклонялись с тех пор, как себя помнили. Все, что увеличит престиж нового повелителя в их глазах (и прибавит почтения к вашему покорному слуге), сегодня обернется в нашу пользу.

– Хватай мою руку, – шепчу я.

Ахиллес повинуется, и с поворотом диска телепортации мы на пару эффектно исчезаем из виду.

Елена Троянская назначила нам встречу у порога детской, и я без труда вспомнил нужное место. Комната пуста. Мы прибыли чуть раньше времени: стража на стенах Илиона сменится минут через пять. Через окно доносится уличный шум – громыхают повозки, запряженные волами, цокают конские копыта, щелкают бичи, вдали кричат рыночные зазывалы, и сотни пеших ног шаркают по булыжной мостовой, убеждая нас в обоих в реальности чуда, которое перенесло двух мужчин из ахейского лагеря в сердце Трои.

Ахилл, похоже, нимало не смущен случившимся: он и вырос в окружении разной божественной невидали. Боже, да ведь парня воспитывал кентавр. Осознав, что угодил в самый-самый центр неприятельского стана, герой спокойно опускает ладонь на рукоять меча и с достоинством глядит на меня, словно спрашивает, как быть дальше.

Ответ не заставляет себя ждать. В детской раздается страдальческий вопль. Трудно не признать голос Гектора, хотя я ни разу не слышал, чтобы Приамид так душераздирающе стенал. Следом рыдают и причитают женщины. Мужской крик повторяется: на сей раз похоже, что герой получил смертельную рану.

У меня пропадает желание входить в комнату, но сын Пелея сам устремляется вперед, не выпуская полуобнаженного клинка. Хочешь не хочешь, приходится следовать за ним.

«Мои» троянки в сборе – Елена, Гекуба, Лаодика, Феано и Андромаха. При появлении грозного врага ни одна из них не поворачивает головы. Гектор в своих запылившихся, залитых кровью латах тоже не замечает противника. Пелид застывает в дверях и молча глядит туда, куда направлены преисполненные ужаса взгляды.

Резная колыбелька опрокинута и забрызгана кровью. На сеточке от мошкары и мраморном полу багровеют бесчисленные пятна. Крохотное тельце Скамандрия, с нежностью прозванного в городе Астианаксом, изрублено на куски. Головы нет. Ручки и ножки отсечены. Правая пухлая ладошка болтается на ниточке, левая оторвана от кисти. Царские пеленки с утонченной вышивкой в виде семейного герба насквозь пропитаны алой жидкостью. Рядом распростерлась кормилица – та самая, что присутствовала при прощании Гектора с супругой и в последний раз на моих глазах мирно почивала на ложе. Женщина выглядит так, словно ее разодрали дикие хищные кошки. Мертвые руки протянуты к опрокинутой колыбели, как если бы несчастная до последней минуты старалась защитить младенца.

Прислужницы визжат и рыдают в дальнем углу. За них говорит Андромаха. Голос ее изменился от пережитого, но звучит достаточно ровно – аж мороз по коже.

– Мой муж и повелитель, злодеяние свершили богини Афродита и Афина.

Гектор поднимает налитые кровью глаза; его бледное, полуприкрытое шлемом лицо искажает гримаса отчаяния и неверия. Рот бессильно раскрыт, с отвисшей губы каплет блестящая слюна.

– Афина? Афродита? Как такое возможно?

– Час назад я подошла к дверям и услыхала их разговор с кормилицей, – продолжает супруга. – Паллада лично сказала мне, что наш милый Скамандрий станет жертвой, угодной Зевсу. «Мы сами заколем годовалого тельца», – это ее слова, о Гектор. Я возражала, плакала, валялась у нее в ногах, и все же богиня отказалась слушать. Волю Громовержца не переменить – так она заявила. Тут Афродита провозгласила, будто бы Олимп недоволен троянцами за то, что мы не спалили крутобокие суда ахейцев прошлой ночью. И будто бы эта гибель, – Андромаха указывает на изувеченного мальчика, – послужит нам уроком. Разумеется, я послала быстрейших из служанок за тобою, о любезный муж, и созвала своих подруг, дабы вместе оплакать горе. До твоего появления мы более не входили в эти двери.

Приамид оборачивается, но его безумные очи по-прежнему не узнаю́т безгласного Ахиллеса. В этот миг мужчина не заметил бы и самой ядовитой кобры у себя под ногами. Все, что видит его ослепленный горем взор, – обезглавленное, окровавленное тело маленького сына и беспомощно сжатый кулачок на голом полу.

– Андромаха, милая, – выдавливает он сквозь всхлипы. – Почему же ты жива? Почему не скончалась, как верная нянька, пытаясь оградить дитя от гнева бессмертных?

Женщина склоняет лицо и беззвучно содрогается:

– Афина удержала меня на пороге невидимой божественной силой, и я не смогла помешать им…

Слезы капают ей на платье. Глядя на окровавленную ткань, можно подумать, что несчастная стояла на коленях, прижимая к себе убитого младенца. Вдруг, безо всякой связи, припоминается репортаж о Джекки Кеннеди, показанный в то далекое ноябрьское утро, когда Томас Хокенберри был еще подростком.

Приамид не обнимает жену и никак не утешает ее. Служанки поднимают вой в полный голос, но герой хранит жуткое безмолвие. Потом поднимает мускулистую, покрытую шрамами руку, сжимает мощные пальцы и вопит, обращаясь к потолку:

– Я бросаю вам вызов, боги! Афина, Афродита, Зевс и каждый, кого я почитал больше жизни, отныне вы мои враги! – Он потрясает кулаком.

– Гектор, – только и молвит Ахилл.

Все, как один, поворачивают головы. Служанки принимаются плакать от ужаса. Елена зажимает рот ладонью, превосходно изображая испуг. Гекуба пронзительно вскрикивает.

Приамид обнажает клинок и рычит от ярости, смешанной чуть ли не с облегчением: наконец-то есть на кого излить свой гнев. Есть кого зарезать в эту страшную минуту.

Быстроногий Пелид вскидывает пустые ладони кверху:

– Гектор, мой собрат по боли. Я пришел разделить твою скорбь и готов сражаться рядом с тобой, рука об руку.

Так и не успев кинуться на врага, отец Астианакса застывает на месте. Его лицо каменеет и превращается в недоуменную маску.

– Прошлой ночью, – Ахилл все еще не опускает мозолистых ладоней, – Паллада явилась в лагерь мирмидонцев и убила моего дражайшего друга. Патрокла больше нет, он пал от ее руки, а тело брошено на Олимпе на растерзание хищникам.

– Ты сам видел это? – спрашивает Приамид, все еще сжимая меч.

– Мы говорили с ней, и мои глаза не лгут: это была богиня. Она заколола Менетида, как и твоего сына, и по тем же самым причинам. Ее слова до сих пор звенят у меня в ушах.

Гектор переводит взгляд на собственный клинок, словно тот предал его.

Ахеец кидается вперед. Женщины проворно расступаются. Мужеубийца протягивает правую длань, почти касаясь вражеского меча.

– Благородный Гектор, бывший противник, нынешний кровный брат, – негромко произносит Пелид, – пойдешь ли ты со мною на последнюю битву, дабы отмстить наши потери?

Медный клинок звучно валится на каменный пол, и серебряный эфес обагряет невинная кровь младенца. Не говоря ни слова, троянец шагает, будто бы в атаку, и сдавливает предплечье Ахилла с такой мощью, что моя рука сразу отсохла бы. Герой словно боится упасть, если отпустит нового товарища.

Признаться, в течение всей этой сцены я тайком не свожу глаз с Андромахи, даром что иные лица намного сильнее выражают горе и потрясение. Супруга Гектора тихо рыдает.

«И ты сотворила это? – думаю я. – Причинила такое собственному ребенку, лишь бы повернуть войну по-своему?»

Внезапное отвращение побуждает меня отодвинуться прочь, но в тот же миг я четко осознаю: это был единственный выход. Единственный. Тут мой взгляд нечаянно падает на растерзанные останки Астианакса, Владыки Города, и я отступаю еще дальше. Никогда, ни за тысячу, ни за десять тысяч лет, мне не понять этих людей.

И вот на пустой половине комнаты из ничего возникают подлинные боги. Их трое: Афина, Муза и Аполлон.

– Что здесь происходит? – надменно вопрошает Паллада, гордо выпрямившись во все свои восемь футов и презрительно глядя на смертных.

– Вот он! – кричит хозяйка и тычет в меня пальцем.

Аполлон поднимает серебряный лук.