Текст книги "Илион"

56. Долина Илиона

– Я должен отыскать Ахиллеса и Гектора, – сказал Манмут. – Придется оставить тебя здесь, на утесе.

– Конечно. Почему бы нет? Может, бессмертные примут меня за серый камень и не догадаются сбросить бомбу. Сделаешь мне одолжение? Даже два?

– Разумеется.

– Во-первых, будь всегда на личной связи. Понимаешь, скучновато сидеть одному в темноте, не зная, что творится вокруг. Особенно если спустя какие-то минуты будет запущен Прибор.

– Хорошо.

– А во-вторых, привяжи меня к чему-нибудь тяжелому, пожалуйста. Прикольно, наверное, парить на левитационной упряжи (ну и заумные здесь все же технологии!), но ведь я могу снова улететь в море.

– Уже сделано, – заверил его товарищ. – Специально для тебя нашел самый крупный камень на этой скале.

– Точнее, на погребальном кургане шустрой амазонки Ширины. Великолепно. Кстати, ты не в курсе, что это за дама и почему ей такая честь?

– Понятия не имею, – отозвался европеец.

Потом, опустившись на четвереньки, опрометью кинулся в ахейский лагерь. Некоторые греки с изумлением оборачивались на престранное создание. Прочим было не до него.

К счастью, Манмуту не пришлось рыскать по всему берегу в поисках отважных героев – те сами вышли к заградительным рвам, ведя за собой на старое поле брани уцелевших военачальников и две-три тысячи солдат. Моравек решил соблюдать приличия и встал на задние лапы для подобающего приветствия.

– А, маленькая машинка, – поздоровался Ахиллес. – Где твой господин, сын Дуэйна?

В течение целой секунды европеец переваривал услышанное.

– Хокенберри? – вымолвил он наконец. – Прежде всего, никто из людей не является моим господином, как и сам я – не человек. А во-вторых, схолиаст решил наведаться на Олимп и выяснить намерения бессмертных. С минуты на минуту он должен вернуться.

Сын Пелея обнажил белые зубы в ухмылке:

– Отлично. Знание противника никогда не помешает.

– Не слишком-то оно помогло старине Долону, – проворчал Одиссей, который шел как раз между новыми союзниками.

За спинами предводителей расхохотался Диомед. Гектор нахмурился.

– Долон – лазутчик, посланный прошлой ночью в стан ахейцев, – прокомментировал Орфу. – Диомед с Одиссеем изловили шпиона, посулив жизнь и безопасность, вытянули из него все военные тайны, а затем отрубили голову. Полагаю, Лаэртид напомнил об этой истории, потому что не до конца доверяет Гектору, к тому же…

– Давай отложим это. – Манмут спохватился и поменял частоты. – Мне тут надо сосредоточиться.

– Что ты сказал? – рявкнул Приамид.

А он явно не в духе, подумалось моравеку. Хотя, конечно, герой еще не предал земле прах своей матери и сводной сестры, погибших при взрыве. Вот только известно ли ему об этих утратах? Возможно, у Гектора просто дурное настроение.

– Всего лишь вознес краткую молитву моим богам, – ответил европеец.

Одиссей опустился на одно колено и внимательно ощупал тело, руки, ноги, защитный покров пришельца.

– Остроумный механизм. Божество, создавшее тебя, должно быть подлинным мастером своего дела.

– Благодарю, – кивнул Манмут.

– По-моему, я читал эти слова у Самюэля Беккета, – усмехнулся иониец.

– Заткнись! – Моравек выругался. – Никак не запомню, когда переключаться.

– Все молится, – уважительно заметил сын Лаэрта, поднимаясь на ноги. – Как он там выразился? Мол, «я – вообще никто?» Я – Никто… Надо бы запомнить, пригодится.

– О, быстроногий Ахиллес, – изрек европеец на красивом греческом. – Позвольте узнать, что вы намерены делать?

– Еще раз вызовем богов на схватку. Честный поединок или рать на рать, как пожелают.

Манмут окинул взглядом изрядно поредевшие греческие войска; многие бойцы шагали вслед за командиром, истекая кровью. У горного хребта собирались остатки троянских сил – не более тысячи верных мечей.

– И это – ваша армия? – спросил моравек.

– Остальные присоединятся позже, – бросил Пелид. – Итак, маленькая машинка, встретишь Хокенберри Дуэйнида, передай, чтобы искал нас на поле брани, где-нибудь посередине.

Герои устремились дальше. Европеец едва успел увернуться из-под ног и тяжелых щитов ахейских предводителей.

– СТОЙТЕ! – заорал Манмут, прибавив больше громкости, чем собирался.

Ахилл, Гектор, Одиссей, Диомед, Нестор и другие обернулись на зов. Простые воины почтительно расступились.

– Через полминуты, – выдохнул моравек, – что-то должно произойти.

– Что именно? – потребовал ответа Приамид.

– Не знаю. Неизвестно даже, ощутим ли мы здесь какие-то последствия. Провалиться на месте, а вдруг мой самодельный таймер возьмет, да и откажет?..

– Ты опять говоришь молча, – сообщил Орфу.

– А, извини. – Европеец перешел на слышимую греческую речь. – Погодите, и сами увидите. Еще восемнадцать секунд.

Кстати, в античности совсем другие меры времени. Ладно, лишь бы дошел основной смысл сказанного.

– А ведь даже если Прибор не оставит от Марса камня на камне, – задумчиво промолвил краб, – мы пока не уверены, что эта Земля находится в той же вселенной и времени. С другой стороны, так называемые местные боги все равно соединили ее с Олимпом тысячью квантовых тоннелей.

– Девять секунд.

– Интересно, как выглядит взрывающаяся планета при дневном освещении, когда смотришь отсюда, из Малой Азии? Надо бы устроить небольшую имитацию, смоделировать…

– Четыре секунды.

– Хотя на фиг? Можно поглазеть и так. У кого есть чем.

– Одна.

57. Олимп

Не припомню, чтобы Арес или Гефест квитировались, пока волокли меня из Великого Зала, но готов поспорить, что так оно и было. Комната, куда меня заточили, находится на верхнем этаже невообразимо высокого здания на восточной стороне Олимпа. Окон как таковых здесь нет, зато еще одна дверь (первая плотно затворена) выходит на балкон, под которым тянутся сотни футов отвесной скалы. На севере в пред закатных лучах плещет море цвета начищенной бронзы, а далеко-далеко на востоке вырисовываются три вулкана – марсианских, как я теперь понимаю.

Так это Марс. Боже всемилостивый. Девять долгих лет… Марс.

Меня трясет озноб. Обнаженные руки и бедра покрылись гусиной кожей, и голая пятая точка тоже наверняка в мурашках. Босые ступни вообще заледенели на мраморном полу. Скальп изрядно ноет после жуткой выволочки, однако любая боль – пустое по сравнению с терзаниями самолюбия! До сих пор не могу поверить, что меня так легко разоблачили… в прямом и переносном смысле.

Кем же ты себя возомнил? Насмотрелся на богов и супергероев, вот головка и закружилась. Забыл, как и в прошлой-то жизни не представлял собой ничего особенного, а сейчас и подавно.

Дело в побрякушках, будь они неладны, – левитационная упряжь, непробиваемые доспехи, вибрас, квит-медальон, и остронаправленный микрофон, и усилительные линзы, и еще тазер, и, наконец, Шлем Аида… Мишура для крутого имиджа, от которой моча ударяет кое-куда.

Вот и добаловался. Большой Папочка отнял игрушки. Папочка рассержен.

Позвольте, когда же взорвется бомба, заложенная Манмутом? Привычно поднимаю руку… ах, чтоб вам, часы-то отняли. Все равно, Прибор сдетонирует через пару минут. Перегнувшись через край балкона, силюсь разглядеть кальдеру. Хотя нет, она же с другой стороны. Так что взрыва я не увижу. Интересно, ударная волна сорвет это здание с вершины Олимпа или просто-напросто подожжет? Память с готовностью подбрасывает кадры из хроники: обреченные люди выпрыгивают из окон пылающих небоскребов Нью-Йорка. Зажмуриваюсь и сжимаю руками виски, дабы избавиться от непрошеного видения, но оно становится только ярче.

Проклятье. Если бы мне дали еще две-три недели, – нет, если б я сам не урезал свой срок, вмешиваясь, куда не следует, – может, удалось бы вспомнить прошлое целиком? До самой смерти? И даже…

Входная дверь с грохотом распахивается. На пороге владыка Зевс. Я возвращаюсь в пустую комнату.

Хотите совет, как легче всего потерять остатки самоуважения? Попробуйте раздеться, разуться и встретить лицом к лицу верховное божество, отца бессмертных и смертных, облаченного в высоченную обувь, золотые поножи и полное боевое снаряжение. Прибавьте сюда явное отличие в размерах. Мой рост – пять футов и девять дюймов, то есть не низенький (как я не уставал напоминать окружающим, особенно Сюзанне). «Средний», скажем так. А Громовержец ныне вымахал до пятнадцати футов. Поясняю для наглядности: дверной косяк будто нарочно выполнен для «звезд» НБА[30]30
  Национальная баскетбольная ассоциация.


[Закрыть], которые привыкли таскать других «звезд» НБА у себя на плечах – и мой гость наклоняется, чтобы войти. Створка с треском захлопывается. В массивной руке Кронида все еще покачивается мой медальон.

– Итак, схолиаст Хокенберри, – молвит бессмертный по-английски. – Ты хоть сам понимаешь, что натворил?

Стараюсь придать взгляду некое подобие дерзкого вызова, однако тут не до жиру: лишь бы коленки не дрожали. Чувствую, от холода и страха пенис уменьшился до размеров морковки, а мошонка превратилась в земляной орех. Зевс рассматривает меня с ног до головы.

– О боже, – густо рокочет он. – Какими же вы были уродами, людишки старого образца. Поглядите на него: ребра наружу, а брюхо все равно висит!

М-да. Сюзанна когда-то сравнивала мой зад с парой пышных булочек, только она это скорее с нежностью…

– Откуда вы знаете английский? – дрогнувшим голосом спрашиваю я.

– МОЛЧАТЬ! – вопит собеседник.

Потом грубо выталкивает меня на балкон и выходит сам, заняв собой почти все пространство. Забиваюсь в угол, изо всех сил стараясь не опускать взора вниз, на скалы. Владыке Олимпа достаточно поднять кратковечного нахала и швырнуть через перила: минут пять я бы точно покувыркался с дикими воплями.

– Ты обидел мою дочь, – рычит Зевс.

Которую из них? – отчаянно соображаю я. Мало ли против кого мы тут замышляли: Афина, Афродита… Скорее всего речь об Афине. Она всегда была его любимицей. Впрочем, какая теперь разница. Заговор против любого бога – не говоря уже обо всех сразу – величайшее преступление в здешних краях. Снова кошусь вниз: змеевидный хрустальный эскалатор вьется по скале, теряясь в туманной дымке где-то на уровне моря. Бывшие бараки схолиастов у подножия сожжены дотла, хотя отсюда не рассмотреть и руин. Фигово, далековато падать.

– Догадываешься, что сегодня произойдет, Хокенберри?

Подозреваю, вопрос чисто риторический.

Зевс опирается на каменные перила; каждый из его пальцев толще моего запястья.

– Нет, – отзываюсь я.

Громовержец озирает меня свысока:

– Ну и как ощущения, премудрый схолиаст? Непривычно, а? Целых девять лет знать, что принесет следующая минута, ведать закрытое для самих бессмертных… Должно быть, ты чувствовал себя Провидением, никак не меньше.

– Нет, дыркой в заднице.

Кронид кивает. Затем указывает колесницы, которые взмывают над Олимпом, одна за другой. Их сотни.

– Сегодня, еще до вечера, мы истребим человеческий род. Не только этих вояк, собравшихся под Илионом, но и вообще всех людей. Повсюду.

Что тут ответишь?

– Не слишком замахнулись? – усмехаюсь я; все бы ничего, только голос дрожит, как у запуганного мальчика.

Владыка продолжает взирать на толпу златодоспешных богов и богинь, ожидающих очереди оседлать небесные машины.

– Посейдон, Арес и прочие веками достают меня, требуя избавиться от человечества, как от вируса, коим вы и являетесь, – рокочет бессмертный, обращаясь скорее к самому себе. – Мы, конечно, обеспокоены. А какую расу богов не опечалило бы истребление подобного героического рода, если учесть, сколько наноулучшенного ДНК растрачено на сношения с жалкими людишками, взять хотя бы Ахилла или Геракла? Мы почти сроднились – я имею в виду, в буквальном смысле.

– Зачем вы мне это говорите?

Небожитель презрительно косится сверху вниз:

– Поскольку жить тебе осталось пару секунд, можно и пооткровенничать. На Олимпе, схолиаст Хокенберри, нет постоянной дружбы, надежных союзников или верных товарищей… Неизменны лишь интересы. Мой интерес – сохранить положение Владыки Бессмертных и Правителя Вселенной.

– Та еще работка, – скалюсь я.

– Да уж, – молвит Зевс. – Это точно. Не веришь – спроси Просперо, или Сетебоса, или того же Тихого. Ну так есть у тебя последний вопрос перед уходом, Хокенберри?

– Вообще-то да, – на удивление спокойно говорю я; даже колени больше не трясутся. – Хочу знать, кто вы на самом деле и откуда взялись. Ясно ведь, что вы не подлинные боги древней Греции.

– Разве? – Острые зубы Кронида сверкают из посеребренной бороды. Совсем не по-отечески.

– Кто вы такие? – повторяю я.

Всемогущий вздыхает:

– Боюсь, у нас нет времени на рассказы. Прощай, схолиаст Хокенберри.

Оторвав ладони от перил, он решительно поворачивается ко мне.

Как выясняется, бессмертный был абсолютно прав: времени не осталось. Ни для историй, ни для чего другого. Огромное здание содрогается, трещит и громко стонет. Чудится, сам воздух вокруг Олимпа затвердел и потрескался. Сияющие колесницы спотыкаются на лету, а боги внизу так громко вопят, что крики долетают до нас.

Громовержец валится спиной на перила и, выронив мой медальон, упирается рукой в дрожащую стену. Высоченная башня сотрясается у основания, раскачиваясь и выписывая верхушкой десятиградусную дугу.

Зевс поднимает взгляд.

Небо заполняют черточки-вспышки. Слышатся акустические удары; марсианский небосвод разрезают полосы огня. Прямо над нашими головами посреди лазури стремительно кружатся гигантские сферы цвета черного космоса и пылающей лавы. Они напоминают громадные дыры, пробитые в голубой тверди, и к тому же заметно опускаются.

Ниже – гораздо ниже, у подножия Олимпа – раскручиваются подобные им неровные круги радиусом не меньше футбольного поля каждый. Другие вертятся над морем, ближе к северу, а некоторые вгрызаются прямо в волны.

Из приземлившихся у горы шаров устремляются наружу тысячи муравьев. Да нет же, людей. Интересно, просто людей или как?

Среди золотых повозок, успевших взмыть, летают темные остроконечные машины. Некоторые крупнее колесниц, другие меньше, и у каждой – смертельный, не по-земному военный вид. Верхние слои атмосферы испещряют пламенные линии, со свистом устремляясь к Олимпу, словно межконтинентальные баллистические ракеты.

Громовержец потрясает кулаками.

– ПОДНЯТЬ ЭГИДУ! – оглушительно ревет он, обращаясь к малюсеньким богам у подножия. – АКТИВИРОВАТЬ ЭГИДУ!

Хотелось бы, конечно, остаться и посмотреть, что будет дальше, однако сейчас у меня иные заботы. Опрометью проскакиваю между исполинских ножищ великана, прокатываюсь на животе по сотрясающемуся мраморному полу; левая рука подхватывает медальон, а правая быстро крутит диск.

58. Экваториальное кольцо

Поначалу никак не получалось извлечь Ханну из бака. Увесистый кусок трубы не справлялся с пластикоподобным стеклом. Даэман израсходовал три обоймы дротиков, и те рикошетом разлетелись по залу, сокрушая более хрупкие предметы, вонзаясь в обломки обездвиженных сервиторов, едва не задев самих мужчин. По стеклу побежали тонкие трещинки. В конце концов Харман забрался на верх резервуара и, используя трубу как рычаг, оторвал хитроумную крышку. Сняв с лица ночные линзы и респиратор, собиратель бабочек запрыгнул в пересыхающий бак – помочь товарищу. Огни совершенно погасли, работать приходилось при свете фонарика.

Обнаженная, мокрая, безволосая, с обновленной кожей, девушка лежала на полу лазарета беззащитная, словно неоперившийся птенец. Добрая новость заключалась в том, что она дышала – неглубоко, прерывисто, пугающе часто, но все-таки дышала. Однако была и дурная новость. Мужчинам не удавалось привести подругу в чувство.

– Она выживет? – требовательно спросил Даэман.

Прочие двадцать три человека не проявляли признаков жизни, к тому же достать их наружу не оставалось возможности.

– Откуда я знаю? – огрызнулся девяностодевятилетний.

Обитатель Парижского Кратера огляделся вокруг:

– Без электричества тут быстро холодает. Не успеешь глазом моргнуть, как будет ниже ноля. Надо чем-нибудь ее прикрыть.

По-прежнему сжимая оружие, хотя уже не разыскивая врага во всех углах, Даэман устремился в темноту. Трубки, пробирки, человеческие кости, разбитые сервиторы, разлагающиеся останки… Ничего похожего на одеяло.

Ханна лежала без сознания и сильно тряслась всем телом. Вернувшийся ни с чем молодой мужчина принялся растирать ее голыми руками, но это явно не помогло.

– Нужно что-то придумать, иначе ей конец, – в отчаянии прошептал он.

Из сумерек между рядами послышался звук скользящего металла. Товарищи даже ухом не повели. Испарения жидкого кислорода и прочих пролитых жидкостей заполняли зал мутной пеленой.

– Нам всем скоро крышка, – поправил Харман, указывая вверх, на прозрачные потолки.

Даэман запрокинул голову. Белая звезда-ускоритель угрожающе выросла в размерах.

– Сколько еще? – выдохнул коллекционер.

Девяностодевятилетний покачал головой:

– Хронометры исчезли вместе с напряжением и Просперо.

– Когда началась эта заварушка, до ухода нам оставалось двадцать минут.

– Да, только когда это было? Может, все сорок минут назад?

Молодой мужчина внимательно вгляделся в ночной небосвод, покрытый ледяными звездами.

– Земля еще светила. Значит, как только она снова покажется…

Бело-голубой краешек планеты взошел над горизонтом.

– Пора уходить, – произнес Даэман.

Стук и скрежет за спинами путешественников усилились. Собиратель бабочек развернулся всем корпусом, целясь во мрак, однако Калибан так и не появился. Теперь лазарет начал терять и гравитацию. Разноцветные лужицы принялись взлетать над полом в виде бесформенных медуз, силящихся стать шарами. Луч фонаря повсюду натыкался на их блестящие поверхности.

– Как уходить? – удивился Харман. – Без нее?

Веки девушки были слегка приоткрыты, из-под них виднелись мутные белки. Озноб понемногу отпускал ее, хотя мужчин это скорее пугало. Даэман снял респиратор, глотнул достаточно плотного, пусть и пропахшего гнилой плотью воздуха, и почесал щетинистый подбородок.

– С двумя термокостюмами нам не добраться до соньера. В городе, а тем более на открытом пространстве, она сразу погибнет.

– На диске есть силовое поле и обогреватель, – прошептал девяностодевятилетний и тоже поднял маску; дыхание вырвалось изо рта клубами пара. Бороду и усы путешественника покрывали белые сосульки, а в глазах застыла такая тоска, что больно было смотреть.

Молодой спутник покачал головой:

– Сейви рассказывала мне про вакуум и что он делает с человеческим телом. Ханне не дождаться, пока мы включим защитное поле.

– Ты хоть помнишь, как его активировать? – спросил Харман. – И как летать на этой хреновине?

– Э-э-э… не знаю. Ну, видел, конечно… А ты что, забыл?

– Я так устал, – откликнулся товарищ, потирая виски.

Девушка перестала дрожать и теперь совсем походила на мертвую. Даэман сорвал с руки перчатку и приложил обнаженную ладонь к груди Ханны. Ничего. Неужели?.. Тут он ощутил слабое, как у птички, биение сердца. И решительно произнес:

– Харман, снимай термокожу.

Тот вскинулся, беспомощно поморгал, затем понурил голову:

– Ну, да. Ты прав. Мой век уже позади. Она больше заслуживает…

– Вот дурень-то! – выругался собиратель бабочек, помогая другу разоблачиться. Между тем воздух охлаждался с пугающей быстротой; голоса товарищей звучали все выше и тоньше. – Будешь меняться с ней. Досчитаешь до пятисот – одевайся сам. И так все время, если только она не погибнет.

– А ты куда? – сипло поинтересовался товарищ; его ладони так сильно тряслись от мороза, что горожанину пришлось самому натягивать на девушку синюю кожу и дыхательную маску Хармана.

Ханну снова забил озноб, хотя термокостюм совершенно не растрачивал телесное тепло.

– А я пойду к соньеру, – пояснил Даэман и отдал оружие. – Возьми, вдруг Калибан явится за вами.

– Не явится, – судорожно прохрипел девяностодевятилетний. – Сперва он сожрет тебя. Тогда и мы станем легкой добычей.

– Подавится, – процедил молодой мужчина сквозь зубы и, оттолкнувшись от пола, поплыл к полупроницаемой мембране.

Уже после того, как Даэман разрезал пластиковую покрышку острым концом трубы и выплыл наружу, обитатель Парижского Кратера сообразил, что не сказал другу самого главного: он собирается вернуться за ними на соньере.

«Ладно, теперь уже некогда. Может, сам догадается».

Месяц – вернее, целую вечность – назад Даэман едва успевал за Харманом и Сейви, неуклюже кувыркаясь в воздухе, пока те плавно парили в нужном направлении. Теперь же он чувствовал себя в хрустальном городе словно рыба в воде: без усилий находил точку опоры, легко отталкивался, свободно взмывал к небесам, при необходимости кувыркался, выписывал сложные пируэты…

И все же этого было недостаточно. Время неумолимо настигало его. Так подсказывало чутье, пусть даже погасшие панели над головой не давали возможности увидеть грозный ускоритель, увенчанный черной дырой. «Интересно, услышу я, когда он врежется в стекло, или атмосфера для этого слишком разрежена?» – подумал путешественник, пробиваясь через бурые водоросли, но тут же выбросил глупый вопрос из головы. Можно не сомневаться: миг ужасного столкновения не пройдет незамеченным.

Даэман едва не миновал южную башню, однако вовремя поднял взгляд, чтобы увидеть над головой многие сотни воздушных этажей, уходящих во мрак. Ориентироваться приходилось только при помощи ночных линз. Тени, похожие на людей, парили над головой, некоторые довольно близко, правда, двигались они так неловко и бесцельно, что мужчина слегка успокоился. Лишь слегка.

Приземлившись, Даэман попытался скопировать позу Калибана – опустил руки между ногами и оттолкнулся из последних сил. Все же взлетел он не столь быстро, как надеялся. Уже через семьдесят – восемьдесят футов, достигнув первой террасы, путешественник почти завис на месте. Он пристроился на перилах и приготовился прыгать, всматриваясь во тьму.

Призраки были повсюду. Монстр мог броситься на жертву с любой затененной террасы, но что поделаешь: мужчина был вынужден держаться ближе к стене и выступающим платформам. Так он и прыгал: быстрый взлет, замедление, новый толчок… Сам себе Даэман напоминал несуразную костлявую лягушку, прыгающую вверх по вертикальной реке, с камня на камень.

Да и костюм-то на нем зеленый! Путешественник не выдержал и расхохотался в голос. Гулкое эхо, прокатившееся по линии в собственных микрофонах, напугало и отрезвило его. Мужчина замолчал, и с тех пор лишь натужное хриплое дыхание нарушало тишину стеклянной башни.

Внезапно Даэман содрогнулся от ужаса и на лету совершил опасный кувырок. «Пропустил». Что, если этаж, на котором припаркован соньер, находится ниже? Тьма под ногами казалась бездонной – тысяча футов до пола, не меньше, а на голограмме Просперо машина поблескивала в… пятистах футов, наверное?

Сердце бешено забилось. Молодой мужчина оттолкнулся подальше от стены и оглядел хрустальные панели. Большинство из них источало жалкие остатки потухающего рыжего мерцания, однако верхние уже посеребрила своими лучами Земля. Нигде ни единой мембраны. «Почему я не взял фонарь? Думал, Харману он нужнее, а теперь не могу найти треклятый выход».

Лоб покрыла холодная испарина; к горлу подступил огромный ком. «Спокойно, без паники. Некогда бояться». Пользуясь свободными конечностями, словно отдаленным подобием ласт, кузен Ады отплыл еще дальше и перевернулся на спину, как опытный пловец, который захотел полюбоваться звездами.

Вот он!

Полусотней футов выше по стене. Знакомый белый квадрат на затуманенной панели.

Едва заметное притяжение все же начало увлекать мужчину вниз, в кромешный мрак, полный водорослей и мумий. Даэман ловко вывернулся, прижал трубу подбородком к груди, чтобы освободить обе руки, и отчаянно погреб брассом к оставленной площадке. Если он потеряет высоту сейчас, то не скоро найдет в себе силы вернуться обратно.

Наконец обитатель Парижского Кратера достиг платформы, перехватил обломок трубы под мышку и устремился ввысь. Навык приучил его столь метко рассчитывать движения, что путешественник замер точно напротив вожделенной белой метки. «Слава тебе, господи», – выдохнул он, обливаясь потом. Правая ладонь прошла сквозь мембрану, будто прорвала немного липкую газовую ткань.

Из темной ниши наверху метнулась какая-то тень. Неестественно долгие конечности, серебристые блики от земных лучей на хищных зубах…

– Нет! – только и успел прохрипеть Даэман.

Калибан сграбастал его руками, обвил ногами, а челюсти жадно защелкали у горла жертвы. Мужчина выставил вперед правую руку, защищая шею. Острые зубы пронзили плоть и сомкнулись на кости. Противники плотно сплелись и, нанося жестокие удары, упали вниз, на ближайшую платформу. Вокруг разлетались брызги крови, осколки стекла, обломки дерева и пластика. Человек и нечисть боролись во тьме, среди столиков и серых мумий с белыми очами.