Текст книги "Наша песня"

В голове у меня завертелся калейдоскоп цветов. Красный: пульсирующая кровь, алые языки боли. Я чувствовала ее везде, но больше всего в левой ноге. Затем синий: мелькнувший рядом со мной, надвинувшийся на меня темно-синий цвет лыжного костюма – не моего, я была в розовом. Последним наплыл белый. Белый был везде: надо мной, подо мной, он залепил мне очки, рот и ноздри, когда я остановилась, уткнувшись лицом в снег.

– Не шевелись! – Такими стали первые сказанные им мне слова.

Позже мне всегда казалось, что в этом первом «представлении» должно было прозвучать что-то более запоминающееся или менее прозаичное, нежели резко отданная команда. Но цели она все же достигла. Я оставила попытки пошевелиться и уронила голову на замерзшую ледяную подушку. Потом резко выдохнула, очистив от снега нос и выплюнув его изо рта. Он оказался с розовыми вкраплениями, словно экзотический сорт мрамора. Вот только во внутреннем кровотечении не было ничего экзотического.

Он опустился на колени рядом со мной, но я видела лишь синюю водонепроницаемую ткань его лыжных штанов. Голос у него оказался на удивление спокойным и ровным.

– Где болит?

– Везде, – ахнула я, слегка царапая губами снег, потому что уткнулась в него лицом. – Она ушла? Все кончилось? – От жуткой паники мой голос звучал как пронзительный крик перепуганной птицы.

– Ушла. Все позади.

Я напрягла слух, но какофония природы сменилась тишиной.

– Тебе повезло, – продолжил он. – Если бы мы не прыгнули именно тогда…

Лежа лицом в снег, с левой ногой, которую словно сунули в огнедышащую печь, я бы не сказала, что мне крупно повезло.

– А если все начнется снова? А вдруг еще один толчок?

– Такое случается после землетрясений, – ответил он сдержанным и успокаивающим тоном. – По-моему, у нас сейчас есть о чем беспокоиться и давай-ка не придумывай новых поводов для паники. – Он повернулся и чуть ближе наклонился ко мне, но я так и не смогла увидеть его лица. – Так, где больше всего болит?

– Левая нога, – ответила я дрожащим голосом. Мое тело одолевал шок, смывая последние следы адреналина. – Очень болит.

– Сейчас я проверю, нет ли у тебя других повреждений, хорошо?

Я испуганно кивнула головой в шлеме. Я почувствовала, как его руки осторожно касаются меня, когда он тщательно обследовал мой позвоночник, а потом прошелся по обеим рукам от плеча до запястья.

– А ты… ты врач? – спросила я, пока он продолжал, как мне показалось, очень тщательное обследование. Мой полный надежды шепот хриплым эхом отдался в заснеженной долине.

– Нет, – ответил он и исчез из моего поля зрения, переместившись вниз, потом провел руками – от верхней части бедра до лодыжки по моей правой ноге. К счастью, его руки оставались далеко от левой. – Но я все-таки получил значок за оказание первой помощи, когда был в бойскаутах, – добавил он.

Для шуток было немного рановато, учитывая все обстоятельства, особенно когда уверенность в том, что я в надежных руках, растаяла, словно весенний снег. И мне не нужен был квалифицированный врач, чтобы сказать то, что я уже и так знала.

– У меня нога сломана?

– Может, только лодыжка, – ответил он, словно это могло хоть как-то подбодрить меня. – Она и вправду интересно смещена.

Вот такого никто не захочет услышать.

– Дай-ка посмотрю, – сказала я, пытаясь оторвать тело от снежного наста.

Его сильные руки протянулись ко мне и легонько взяли меня за плечи, прижав меня к снежному покрову.

– Тебе нельзя шевелиться. Может стать еще хуже.

– Тебе Акела так сказал, да?

– А ты всегда такая язвительная или только при сходах лавин?

Было в нем что-то очень притягательное, и в любой другой ситуации, уверена, я бы по достоинству оценила его юмор. Но только не сегодня.

– Нет, обычно только после перелета на сотню метров по воздуху и столкновения с деревом. Ну что, поможешь мне перевернуться или просто станешь сидеть и смотреть, как я с мучениями сделаю это сама?

Он глубоко вздохнул, и я поняла, что он не очень понимает, как себя вести с такой упрямой особой. Все нормально. Это понимали очень немногие.

– Какие там сто метров, куда меньше, – возразил он и подошел ко мне вплотную. Я чувствовала, как его руки зарылись в снег подо мной, образовав две маленькие канавки. – Сейчас я тебя подниму и отнесу вон к тем деревьям.

– Ладно, – сказала я, внезапно смирившись.

– Будет очень больно.

– Понятно, – еле слышным шепотом ответила я.

– Но, по-моему, это просто безумие.

– Учту. И не стану подавать в суд на тебя или бойскаутов за врачебную ошибку.

– А ты забавная, – заметил он, и хотя я не видела его лица, мне показалось, что он улыбается. – Ладно, на счет три. Один… два…

Черт возьми, он поднял меня на счет «два». Однако это, наверное, не имело значения. К тому моменту, когда он поднялся на ноги, я уже отключилась от боли.

Не помню точно, сколько я находилась без сознания. Достаточно долго, чтобы он успел вскарабкаться на вершину обрыва и воткнуть наши скрещенные лыжи в снег как знак терпящих бедствие. Я очнулась, громко застонав от боли.

– Говорил же тебе, что это безумие, – начал он, нагнувшись надо мной и все еще тяжело дыша от вымотавшего его восхождения.

Я медленно повернула к нему голову. Лица его почти не было видно. На голове его красовалась глубоко надвинутая на уши темно-синяя шерстяная шапочка, глаза скрывали лыжные очки, которые он, очевидно, надел, когда взбирался по склону. Так что разглядеть я смогла лишь его рот и подбородок с чуть заметной пробивавшейся темной щетиной.

– Как твоя нога?

– Все еще сломана.

Он улыбнулся, и вся нижняя часть его лица мгновенно преобразилась. Зубы у него оказались белыми, как на рекламе пасты, и идеально ровными. Хорошие гены или дорогой протезист – определить было сложно.

Он прислонил меня к стволу самого большого дерева и осторожно вытянул мои ноги вперед. Я взглянула на свои нижние конечности, обтянутые ярко-розовым лыжным костюмом. Моя левая лодыжка уже начала распухать, растягивая ткань и заставляя края лыжного ботинка больно врезаться в тело.

– По-моему, это все-таки лодыжка, – согласилась я. – Может, снять ботинок?

– Ни в коем случае. На самом деле нельзя было и думать о том, чтобы тебя передвигать, пока к нам не подоспеет помощь.

– А кто? Твои друзья?

Он покачал головой.

– Нет. Бригада спасателей. Мы останемся здесь, пока нас не обнаружат.

– Но… на это может уйти масса времени. Не лучше ли тебе спуститься дальше по склону и отправиться за помощью?

Он опустился на землю рядом со мной.

– Во-первых, нельзя оставлять раненого одного после несчастного случая, – ответил он, снимая очки, и, стянув шерстяную шапочку, пригладил пальцами густые пряди черных волос. – А во-вторых, – продолжил он, поворачиваясь ко мне, – не осталось ни малейших следов лыжни, чтобы скатиться вниз.

У меня перехватило дыхание, и я так и не поняла отчего: то ли от его слов, то ли от того, как великолепно он выглядел. У него был тип лица, который редко встретишь в реальной жизни. Чаще такие лица улыбались со страниц глянцевого журнала или с киноэкрана. Глаза у него были совершено потрясающей голубизны, словно залитый солнцем океан или ограненные сапфиры в украшенной самоцветами короне. Я подумала, что видела эти глаза когда-то раньше… может, в рекламе цветных контактных линз?

– Я… не понимаю, что ты мне говоришь. Объясни.

Он поднял мою руку в ярко-розовой варежке и сжал ее обеими ладонями. Слова, требовавшие, чтобы тебя взяли за руку, не сулили ничего хорошего.

– Трасса исчезла. Остались лишь камни, поломанные деревья и снежные наносы. Даже если бы я мог оставить тебя здесь, мне вряд ли удалось бы спуститься на лыжах вниз, а другого пути, чтобы выбраться отсюда, я не знаю.

Его слова повисли в воздухе, словно леденящие душу сосульки, и тут, наконец, до меня начала доходить вся серьезность ситуации.

– Но как же спасатели узнают, где нас искать?

Мой идиотский вопрос вызвал у него легкую улыбку. Кажется, мой рациональный ум работал явно не в полную силу.

– Потому что ребята, с которыми я катался, должны их известить. Если они поехали по нашей вчерашней трассе, они все должны были благополучно спуститься вниз, прежде чем сошла лавина.

– А если не поехали?

В его голубых глазах мелькнула тревога.

– Даже думать об этом не хочу. – Он отвернулся от меня и невидящими глазами уставился на расстилавшееся вокруг снежное безмолвие. – Среди них был мой младший брат. Он вышел на трассу одним из последних.

В голове у меня что-то щелкнуло, и кусочки головоломки завертелись, закружились, а потом аккуратно встали на свои места. Неудивительно, что его голубые глаза показались мне знакомыми.

– Выходит, что ты – старший брат-командир Роба?

– Под этим именем я фигурирую нечасто, – ответил он, и его симпатичный рот расплылся в полуулыбке. – Люди обычно зовут меня просто Дэвидом. А ты как там оказалась?..

– Сама не знаю, – смутилась я. – Роб сказал мне, чтобы я немного отстала, прежде чем следовать за вашей группой. Он последним покатился на трассу. Так как же получилось, что они тебя оставили?

Дэвид чуть прищурился, когда яркие лучи солнца ударили ему прямо в глаза, высветив выражение, которое я не смогла определить.

– Никто меня не оставлял. Я сам остался.

– Зачем? – спросила я, уже заранее зная ответ. Да, он читался в его глазах. – Из-за меня? Ты остался из-за меня?

Он слегка пожал плечами, словно ничего особенного не случилось, хотя мы оба понимали, что это было совсем не так.

– Ты попал под лавину и мог погибнуть там, на склоне, – и все из-за меня?

Дэвид казался крайне смущенным, когда я собрала воедино все детали произошедшего.

– Твой брат сказал тебе, что я не справлюсь с трассой, так ведь?

Дэвид пытался выглядеть невозмутимым, но ему это не удалось.

– Роб просто… беспокоился… вот и все. Поэтому я отстал, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

– И сам чуть не погиб.

– Никто и не собирался погибать, – возразил он, пытаясь перевести разговор в более непринужденное русло. – Этого и близко не было. Господи, ну и любишь же ты преувеличивать, а?

Спасателям понадобилось семь часов, чтобы найти нас и унести меня с горы на носилках. Мне понадобилась половина этого времени, чтобы «запасть» на Дэвида. И я ни разу не подумала сказать ему о своих чувствах. Это же очевидно. Но даже несмотря на страх, травму, панику и мучительное ожидание спасения, наше взаимное влечение было очевидным. В тот день на склоне горы что-то произошло. Что-то такое, чего никто из нас не мог ни планировать, ни предугадать… ни предотвратить.

– Ну, загадочная незнакомка, ты так и не сказала мне своего имени. Ты лыжница-красотка на каникулах или скромная селянка из шале?

– На самом деле я здесь с родителями, которые в отпуске. А зовут меня Шарлотта.

– Значит, Шарлотка, – поддразнил он меня, и глаза его блеснули от удовольствия. – Откуда же ты? Где дом твой?

– Везде… и нигде, – ответила я со вздохом. – За последние восемь лет я жила в шести разных странах и каждый раз оказывалась новенькой в международных школах. Отец по работе разъезжает по всему миру, а мы за ним. Но, наверное, недолго осталось нам скитаться. – Тут я плотно сжала губы, вспомнив, что нельзя делиться подробностями семейной жизни с тем, кого едва знаешь, однако что-то мне подсказывало, что ему можно доверять.

Я ждала, что он выдаст ожидаемый язвительный ответ насчет того, как здорово посмотреть мир. Однако он меня удивил.

– Тебе, наверное, было нелегко, – произнес он, осторожно проникнув под мой толстый защитный панцирь. – И одиноко.

– И вправду нелегко поддерживать дружбу, когда постоянно переезжаешь, – согласилась я, сделав вид, что не заметила его сочувственного взгляда.

Тот день тянулся долго. Мы по большей части разговаривали. Я немного поспала, и это ненадолго избавило меня от боли. Однако были мгновения, которые, как я знала, останутся со мной навсегда. Например, когда он снял с моей головы шлем и его пальцы задержались чуть дольше, чем следовало, когда он приглаживал мои разлохматившиеся от статического электричества длинные пряди светлых волос, смахивая их у меня с лица так заботливо, что это пробудило во мне незнакомое мне чувство. Или когда я пожаловалась, что мне холодно, а он расстегнул куртку и прижал меня к своему теплому телу, обернув полы своей плотной одежды вокруг меня, словно покров. Так мы лежали много часов, и мое сердце билось в такт его сердцу, а его дыхание нежно овевало мое лицо.

Казалось, мы оба попали в миниатюрный снежный шар, где стали не подвластны внешнему миру. А когда от боли и страха у меня полились слезы, для него оказалось совершенно естественным протянуть руку и взять меня за подбородок. Его холодные от ветра губы сомкнулись с моими, но язык у него оказался теплым, когда его искушенный рот ясно дал мне понять, что, несмотря на все что я думала, меня раньше никогда по-настоящему не целовали. Он целовал меня, как мужчина, и мое легко сдавшееся семнадцатилетнее сердце никогда этого не забывало.

Мы не осознавали происходившего, однако в тот день посреди снега и льда родилось нечто горячее и живое. Нечто столь сильное, что я ощутила не облегчение, а сожаление, когда к нам наконец подъехали на лыжах две фигуры в красных жилетах с санями-носилками, чтобы доставить меня к подножию горы, где уже ждала «Скорая».

Глава 6

Шарлотта

Когда я снова вошла в комнату для посетителей, Элли стояла ко мне спиной, глядя в окно. Она изумленно обернулась, и на какое-то мгновение мне стало трудно поверить, что с нашей первой встречи прошло без малого десять лет. Время оказалось милостивым к ней, и на фоне черного прямоугольника оконного стекла, в обтягивающих фигуру джинсах и плотно прилегающем к телу джемпере, она все еще легко могла сойти за ту юную и полную энтузиазма студентку-музыкантшу, которая неотступно и навязчиво присутствовала в моем прошлом, настоящем и будущем. У нее даже фигура не изменилась, несмотря на то что, как я знала, у них с мужем есть, по крайней мере, один ребенок.

К горлу подступил горький, словно желчь, комок, и на секунду мне показалось, что я стою, пошатываясь, у края столь знакомой мне пропасти. Я с силой прикусила нижнюю губу и отступила назад, но все же заметила, как дрожит моя рука, протягивающая ей пластиковую чашку.

– Извини, я не смогла вспомнить, сколько тебе сахару и все такое. Ведь… столько времени прошло, – неуверенно произнесла я.

Рука ее очень медленно поднялась и избавила меня от этой ноши.

– Спасибо, – ответила она с явным смущением.

Я подумала, что это оттого, что она не хочет быть мне обязанной ничем, даже чашкой кофеина с горячей водой, однако причина оказалась в другом.

– С тобой хотят поговорить врачи. Совсем недавно заходила сестра и искала тебя.

Я почувствовала, как от лица у меня отхлынула кровь – об этом сплошь и рядом читаешь в книгах, но я подобное ощущение испытала впервые. Щеки у меня внезапно похолодели, а затем и шея. Холодок пробежал и по рукам, обвивая ползучим ознобом пальцы, несмотря на то что я сжимала в них дымящуюся чашку. Я знала, что внутри меня кровь бежит, чтобы сохранить внутренние органы, с большой скоростью мчится по капиллярам и артериям в сторону сердца. А сердце Дэвида в каком-то смысле перестало с этим справляться.

Я тяжело опустилась на один из неудобных стульев.

– Они сказали, что… с Дэвидом… что-то случилось?

Эти отрывочные фразы не надо было ни объяснять, ни переводить – по крайней мере, Элли. Этим вечером мы превратились в одаренных лингвистов, говоривших на одном языке.

– Нет. По-моему, дело не в этом. – Она заметила мою панику или услышала в голосе моем что-то, что я не смогла скрывать. – Во всяком случае, они этого не сказали, – поправилась она. – Они просто хотели с тобой поговорить.

Я встала со стула, чуть покачиваясь, надеясь, что к моим ногам поступает достаточно крови, чтобы они смогли вынести меня за дверь.

– Знаешь, ты лучше посиди здесь. А я схожу и разыщу сестру, – предложила Элли.

– Нет, – ответила я. – Я пойду сама.

Это стало для меня столь же инстинктивным, как и дыхание, – желание отделить ее от всего, что имело отношение к Дэвиду. Однако никому из нас не пришлось выходить из комнаты. Мы обе вздрогнули, когда открылась дверь и вошла незнакомая мне сестра в сопровождении двух врачей.

– Ой, как хорошо, что вы вернулись, – с облегчением произнесла сестра.

Я бросила на нее быстрый взгляд и не заметила ничего особенного. Она стояла всего лишь в метре от меня, но я бы вряд ли смогла узнать ее в следующий раз, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Мое внимание полностью сосредоточилось на двух врачах, которые тоже оказались мне незнакомы. Я нуждалась в постоянстве, мне хотелось видеть одного героического врача, стоически дежурившего у постели Дэвида, пока тот снова не встанет на ноги. Мне было необходимо видеть доктора с вживленной в душу клятвой Гиппократа, а не бесконечную череду медиков, то появлявшихся, то покидавших поле боя.

– Миссис Уильямс, – начал один из людей в белых халатах, – мы не могли бы с вами поговорить? – Он жестом указал на дверь.

Меня вдруг обуяла жуткая, леденящая душу уверенность в том, что за пределами этой комнаты меня поджидают лишь страшные новости.

– Скажите мне, что случилось. Все плохо, да?

– Мы хотели бы сообщить вам новые данные о состоянии вашего мужа. Пожалуйста, пройдемте с нами.

Улыбка у него была как у восковой фигуры – широкой и белозубой, но при этом не казавшейся человеческой.

– Нет, – ответила я, поразив всех присутствующих. Врачи обменялись многозначительными взглядами, а сестра внезапно заметила что-то чрезвычайно интересное на носках своих туфель без каблуков.

Я сглотнула, пытаясь подавить поднимавшийся изнутри и грозивший удушить меня страх.

– Говорите все, что хотите мне сказать. Здесь и сейчас.

Один из врачей выступил вперед и осторожно положил мне руку на плечо. Наверное, он почувствовал, как меня трясет от нервного напряжения.

– Я знаю, что вам очень трудно… – Он умолк, бросив взгляд на Элли, стоявшую неподвижно, словно статуя, в углу комнаты. – Возможно, нам все же лучше переговорить с глазу на глаз?

– Шарлотта, все в порядке. Я выйду, – сказала Элли, и я не поняла, что мне показалось более странным – произнесенное ею мое имя или странная дрожь в голосе.

– Это не имеет значения, – вмешалась я, видя, что Элли в нерешительности остановилась рядом со мной. Я обернулась к врачам, желая, чтобы пластырь с раны сорвали как можно быстрее. – Просто скажите мне все.

Врач медленно кивнул и заговорил.

– Состояние вашего мужа вызывает у нас растущие опасения. Несмотря на все прилагаемые нами усилия, у него до сих пор не заметно каких-либо признаков улучшения, которого мы рассчитывали добиться к настоящему времени. Пока он не проявляет положительной реакции на все предпринятые нами меры. Его состояние остается тяжелым.

«Стоп, отмотайте назад», – подумала я, чувствуя себя маленьким ребенком, которому хочется заткнуть ручками уши и отгородиться от правды. «Я не желаю слышать ничего подобного».

– В идеале его следовало бы перевести в специализированное кардиологическое отделение или палату, однако в настоящий момент, учитывая его состояние, нам представляется чрезвычайно рискованным перемещать его.

Каждым своим словом доктор все ближе и ближе подталкивал меня к грани отчаяния. Я знала, что он все еще стоит передо мной, слышала, как он говорит, но слова его звучали глухо и доносились словно бы издалека, как будто я тонула в бурных волнах. Я не могла дышать, не могла думать. Моя рука конвульсивно дергалась, сжимаясь и разжимаясь, словно пытаясь ухватиться за спасательный трос. И нашла его. Пальцы Элли так сильно сжали мою руку, что я почувствовала, как ее обручальное кольцо впилось мне в ладонь.

– И что теперь? Как вы сможете ему помочь? – Это я должна была задать эти вопросы, но прозвучали они из ее уст.

– Разумеется, мистер Уильямс находится под постоянным наблюдением, но следующие двенадцать часов станут критическими. Тем временем мы вызвали бригаду кардиохирургов и сообщим вам, когда она прибудет. К сожалению, – закончил он, посмотрев в окно на бушующий на улице снегопад, – это затруднено чрезвычайно неблагоприятными погодными условиями. Метель.

Я проследила за его взглядом. По углам наружного подоконника намело две маленькие кучки снега. Дороги и так уже были не из лучших, а если метель продолжится подобными темпами, они сделаются еще хуже. Я увидела в этом горькую иронию судьбы. Снег принес Дэвида в мою жизнь, а теперь – если он помешает бригаде кардиологов вовремя добраться до него – тот же снег сможет забрать его у меня.

– Я хочу его видеть.

– Разумеется. Мы сейчас вас к нему проводим. Он сильно заторможен из-за введенных препаратов, но не спит. – Врач перевел взгляд на руку Элли, все еще сжимавшую мою ладонь. – Боюсь, мы можем разрешить пройти к нему лишь одному посетителю.

Рука Элли бессильно упала, словно у тряпичной куклы.

– Конечно… да… разумеется…

Пока мы шли к палате Дэвида, я пыталась придать лицу спокойное выражение и унять дрожь в губах, чтобы он не смог догадаться, как мне тяжело.

– Шарлотта!

Я резко обернулась всего в нескольких шагах от открытой двери в палату Дэвида.

– Твоя сумочка, – сказала Элли, протягивая мне кожаную сумку, которую я второпях забыла на полу в комнате для посетителей.

– Спасибо, – ответила я, забирая сумку и набрасывая ее на плечо. Я заметила направленный вдаль взгляд Элли. Я знала, что он был устремлен к Дэвиду, заметила, как мышцы у нее на шее судорожно сжались, и проследила за сверкающей слезинкой, медленно скатившейся с ее длинных темных ресниц. Она развернулась на каблуках так резко, что волосы обвились вокруг ее головы, словно плащ матадора, и едва не побежала обратно по коридору.

Элли

Я ринулась в палату к Джо, словно отравленная в поисках противоядия. И нашла его, как только проскользнула в открытую дверь. Даже здесь, в таких жутких обстоятельствах, он обладал способностью утешить и успокоить меня. Он был указующим перстом во тьме, в которой я окончательно потерялась, свечой в окне, освещающей путь домой. Я страстно желала, чтобы он открыл свои темно-карие глаза и обнял меня своими сильными руками. Вот только глаза его теперь закрывала повязка, защищающая их от высыхания, а руки его лежали, словно ветви срубленного дерева, с торчавшими из вен иголками, с подключенными к аппаратам трубками и проводами.

Медсестра, дежурившая в палате Джо, повернулась на звук моих шагов и добродушно улыбнулась.

– Я как раз собиралась идти за вами, миссис Тэйлор. Теперь, если хотите, можете с ним посидеть. – Я кивнула, поскольку горло у меня слишком сильно перехватило от нахлынувших чувств, чтобы я могла ее поблагодарить, и замерла, не успев сесть на стоявший у кровати стул, когда сестра продолжила: – Вот видите, Джо, я же говорила, что она скоро придет. Я же сказала вам не волноваться.

– Он проснулся? – спросила я, окрыленная надеждой. – Он спрашивал обо мне?

Наверное, я никогда не забуду выражение сочувствия на ее лице, когда сестра взглянула на меня, а потом, сама того не сознавая, растоптала в пыль подошвами своих рабочих туфель на низком каблуке зарождавшуюся было во мне надежду.

– Ну, не совсем. Тут я одна говорю. – Она осторожно коснулась плеча Джо, и я вдруг очень обрадовалась, что именно она дежурит в его палате. – Но он умеет слушать и терпеливо позволяет мне подолгу болтать. Уверена, что ему очень хочется услышать любимый голос. Ведь так, Джо?

– А он нас слышит? – спросила я, переводя взгляд с сестры на неподвижное лицо мужа.

Оно не выражало ни малейших признаков того, что наши слова доходят до него. Он все еще выглядел таким отстраненным.

– Ну, мы считаем, что слух – это последнее чувство, которое пропадает, и есть сотни свидетельств того, что люди слышали звуки, находясь в глубокой коме. – Она ободряюще сжала мое плечо. – Так что стоит попробовать.

Я кивнула и постаралась благодарно улыбнуться, но улыбка не получилась из-за дрожавшей нижней губы. Сестра, нарушая, несомненно, тысячу правил внутреннего распорядка, обняла меня за плечи.

– Один только звук вашего голоса поможет ему найти путь к возвращению. – Она передала мне стоявшую на тумбочке коробку с салфетками, инстинктивно чувствуя, что после ее слов они могут мне понадобиться.

– А о чем я должна говорить? – спросила я.

– Ну, на вашем месте, – тихо ответила сестра, – будь это мой муж… – Я заметила, как на ее лице мелькнула тень облегчения, что это не так. – Я бы напомнила ему о каких-то особенных моментах в вашей жизни, о важных событиях… самые приятные воспоминания. – Глаза ее неожиданно затуманились. – Напомните ему обо всем этом, потому что если бы я потерялась, то, пытаясь отыскать путь обратно к любимым, захотела бы услышать именно такие слова.

– Я тоже, – тихо согласилась я.

Элли. Восемь лет назад

Я часто думаю, что мы с Джо делали все наоборот. Сначала я к нему переехала, а уже потом мы друг в друга влюбились. Я родила Джейка, а уже после этого мы поженились. В те первые недели после того, как работа по установке кухни в доме родителей наконец-то закончилась, я даже не понимала, насколько мне его не хватало и какая после него воцарится пустота, пока он вдруг не исчез насовсем. И заметьте, я стала не просто сильно по нему скучать, поскольку не проходило и недели, чтобы он не заехал «поправить» что-то на кухне. Он дважды поменял все ручки на буфете после того, как сообщил нам, что производитель отозвал их как дефектные. Потом вернулся, чтобы заново установить декоративную отделку на столешницах, которая казалась нам совершенно великолепной. Он также довольно долго провозился с настенными шкафами, в которых ему что-то «не нравилось».

После одного из таких визитов папа в задумчивости закрыл входную дверь и вернулся на кухню, обменявшись с мамой многозначительными взглядами.

– В то время как я просто в восторге оттого, что Джо такой добросовестный работник, я не могу отделаться от мысли, что его мечты начать собственное дело так и останутся мечтами, если он будет тратить столько времени, доводя до совершенства уже выполненную работу.

Я подняла взгляд от методички, которую утром получила по электронной почте, а мама ответила с легким смешком:

– Мне почему-то кажется, что Джо сегодня зашел не только из-за роликов-бегунков в кухонных ящиках.

Я нахмурилась, рассеянно помахивая в воздухе авторучкой, словно дирижерской палочкой.

– В каком смысле?

Мамина улыбка сделалась шире, и я услышала, как папа тихонько хмыкнул, открывая дверь холодильника. Я повернулась на стуле и увидела, что его плечи чуть-чуть подрагивают.

– Что? О чем это вы оба? – Мамины светло-голубые глаза смотрели на меня довольно красноречиво. – Обо мне? – спросила я чуть более визгливо, чем намеревалась. – Вы думаете, что он из-за этого все время возвращается? Чтобы увидеть меня?

Мама улыбнулась своей никак не соответствующей возрасту улыбкой, отчего вдруг сбросила несколько десятков лет и сделалась невероятно привлекательной. Именно в это улыбчивое лицо папа когда-то влюбился раз и навсегда.

– А разве это не очевидно, Элли? Зачем еще тогда ему все время приезжать? – поинтересовалась она.

– Э-э… может, убедиться в том, что вы довольны кухней, на которую потратили целое состояние? – предположила я, отчего-то испугавшись, что катастрофически неверно расценила свои новые дружеские отношения. Джо мне нравился, очень нравился. Но не в этом смысле. Не в том смысле, как это себе представляли родители. Джо стал моим новым другом и, возможно, когда-нибудь сделался бы верным и надежным другом. Но что касается остального… не стоит об этом и говорить. Моим родителям следовало бы знать, что не надо намекать на что-то иное. Особенно теперь.

Я еще до конца не отошла, до этого было еще далеко. Милый, симпатичный плотник, волею случая появившийся в моей жизни, не мог смахнуть воспоминания о Дэвиде, словно стружку. Возможно, если бы все пошло по-другому?.. Я мысленно встряхнулась. Все шло, как шло. Я это знала, и родители тоже. Или, по крайней мере, мне так казалось.

Может, раны и начнут заживать, но рубцам понадобится куда больше времени, чтобы исчезнуть. И пока этого не случилось, я не могла позволить себе даже мыслей о том, чтобы начать с кем-то новые отношения. Я наклонила голову, глядя на распечатку методички, строки которой почему-то превратились в расползшихся по странице извивающихся головастиков, и стала ждать, пока они снова не обретут форму букв и слов.

Три недели спустя я стояла на Хай-стрит, глядя в витрину магазина, и вдруг увидела отражение знакомого фургона, заезжавшего на одну из парковок позади меня. В стекле витрины Джо казался даже выше и шире в плечах, чем я помнила. Тогда я подумала, что впервые вижу его за пределами нашего дома.

У меня было меньше секунды, чтобы взглянуть на свое отражение, когда он закрыл машину и двинулся по направлению ко мне. В конце марта выдался необычайно теплый день, и я вышла из дома, одетая лишь в длинный пушистый джемпер тонкой вязки, чересчур плотно облегавший мои округлости, и черные легинсы, заправленные в новые угги.

Сама не знаю, почему я не обернулась, чтобы с ним поздороваться. Сама не знаю, почему продолжала таращиться в витрину так внимательно, что можно было подумать, будто я планировала совершить ограбление. На самом же деле, я прекрасно знала, почему не обернулась. Но, когда он позвал меня по имени, у меня не осталось выбора. Я повернулась к нему с приветливой улыбкой, чуть трепетавшей в уголках губ, словно флаг на ветру.

– Элли, какая приятная неожиданность. Как жизнь?

Я не видела его несколько недель, с его последнего приезда, когда родители заставили меня усомниться в нашей дружбе, так что, возможно, именно поэтому мое сердце забилось быстрее, когда он встал передо мной на тротуаре. Он буквально на мгновение опустил глаза, и хотя его взгляд не был назойливым или оценивающим, мне стало немного не по себе. Но, если уж на то пошло, я тоже окинула его беглым взглядом, отметив про себя черные джинсы и повседневную светло-серую рубашку. На работу он так обычно не одевался, уж я-то знала, а поскольку время приближалось к обеду, то я подумала, что он, наверное, собирается с кем-то встретиться. Может, у него свидание? При этой мысли я резко напомнила себе, что не мое это дело, и с удивлением обнаружила, что вдруг сильно разнервничалась.

– Очень хорошо, спасибо.

– Классно выглядишь… В смысле – прекрасно, – заметил он каким-то необычно смущенным голосом. То, что он тоже нервничал, и озадачивало, и было приятно.

– Так что же сегодня заставило тебя оторваться от пианино и ноутбука? Уже закончила свой диплом?