Текст книги "Сапфирная роза"

– Конечно нет, сэр Бевьер. Пусть этим займутся наемники Мартэла. А вот когда они будут идти по улицам Чиреллоса, с руками, полными награбленного добра, тут-то и появлюсь я. Думаю, в ближайшие дни немало людей Мартэла разбежится. Вор-то в Чиреллосе не один я, так что могу ручаться – эпидемия ножевых ран, в спину, разумеется, начнет прореживать ряды воинов Мартэла еще до того, как начнется осада Древнего города. И многим нищим никогда уже не понадобиться нищенствовать, – мальчик снова вздохнул. – Ты украл радость из моего детства, Спархок, – патетически произнес он.

– Никакой опасности для нас нет, братья мои, уверяю вас, – со скрытой насмешкой в голосе говорил Макова, утром следующего дня открывая заседание Курии. – Командующий моей личной охраной, капитан Горта… – он выдержал паузу, окинув магистров воинствующих орденов тяжелым взглядом исподлобья – внезапная кончина бывшего капитана его охраны, очевидно все еще грызла его, – прошу прощенья, капитан Эрден, на свой страх и риск отправился навстречу приближающимся пилигримам и расспросил их. Вернувшись, он заверил меня, что это не более, чем обычные паломники, преданные сыны церкви, и цель их состоит лишь в том, чтобы присутствовать в Священном городе в торжественную минуту возведения на престол святой церкви нового Архипрелата и присоединить свои голоса к нашим в благодарственной молитве Всевышнему.

– Удивления достойны твои речи, брат мой Макова, – перебил его патриарх Эмбан. – По странному совпадению и я тоже посылал вчера на разведку своих людей, и они принесли мне совсем другие известия. Как мы теперь сможем согласовать такие необычайно разнящиеся между собой сообщения?

Макова скупо улыбнулся.

– Патриарха Укерского все мы хорошо знаем, как человека веселого, любящего пошутить, – сказал он. – Все мы любим его за умение добродушной остротой смягчить, а то и вовсе утихомирить спор, чересчур разгоревшийся между братьями патриархами не в меру радеющими в отыскании истины, часто ей и во вред, но, возлюбленный брат мой Эмбан, сейчас не время для такого веселья.

– Ты видишь на лице моем хоть какое-то подобие улыбки, Макова? – после любезной тирады председательствующего, резкий голос Эмбана прозвучал как пощечина. Он поднялся: – Вот что доложили мне мои люди вчера, братья – эти люди у наших стен, эта орда головорезов, может быть чем угодно, но только не пылающими благочестивым рвением пилигримами.

– Чепуха, – фыркнул Макова.

– Возможно, – отвечал Эмбан, – но я взял на себя смелость захватить одного из этих пилигримов, и доставить его сюда, в Базилику, чтобы мы могли поподробнее рассмотреть его. Нам не потребуется даже говорить с ним – многое можно понять изучая его манеры, и даже просто одежду, – Эмбан резко хлопнул в ладоши, не дав Эмбану времени опомниться.

Двери зала распахнулись и внутрь вошли Кьюрик и Берит. Они волочили, держа за лодыжки, неподвижного человека в черном балахоне. На беломраморном полу за ними оставался размазанный кровавый след.

– Что вы делаете?! – почти завизжал Макова.

– Просто предоставляем наглядные доказательства, – спокойно ответил Макова. – Ни одно разумное решение, тем более в таком серьезном вопросе, не может быть принято без рассмотрения всех возможных сторон дела. – Эмбан указал на место перед кафедрой. – Положите свидетеля туда, друзья мои, – сказал он, обращаясь к Кьюрику и Бериту.

– Я запрещаю это! Я протестую! – взвыл Макова.

– Протест отклоняется, – заявил Эмбан. – Поздно протестовать. Все уже успели, я думаю, разглядеть этого человека. И мы все знаем, кто он, – Эмбан, по обыкновению переваливаясь с ноги на ногу, подошел к трупу, лежащему на мраморном полу у подножия кафедры. – Черты лица этого человека недвусмысленно свидетельствуют о его происхождении, а черное одеяние лишь подтверждает это. Братья мои! Вне всякого сомнения – это рендорец.

– Патриарх Укерский Эмбан, – бесцветным голосом проговорил Макова, – я арестую тебя по обвинению в убийстве.

– Не будь ослом, Макова, – отозвался Эмбан. – Ты не можешь арестовать меня, пока идет сессия Курии, и, кроме того, мы находимся в Базилике, и я прошу убежища от гражданских властей в этих священных стенах, – он взглянул на Кьюрика и спросил: – Действительно необходимо было лишить его жизни?

– Да, ваша светлость, – ответил оруженосец. – Так сложилась ситуация, но мы помолились о его заблудшей душе.

– Как и следует истинным сынам церкви, – сказал Эмбан. – Я дарую тебе и твоему юному помощнику полное прощение и отпущение этого греха, да будет Всевышний милостив к этому убиенному еретику, – он оглядел сидящих на скамьях патриархов. – Теперь вернемся к вопросу об этом «пилигриме». Перед нами рендорец, как видите, он опоясан мечом. Поскольку все рендорцы в Эозии погрязли в зловредной эшандистской ереси, мы должны заключить, что перед нами – последователь Эшанда. А помня историю и зная их наклонности, можем ли мы, будучи в здравом уме, предположить, что рендорские еретики явились в Чиреллос праздновать восхождение на трон нового Архипрелата? Или, может быть, наш дорогой брат Макова одним махом обратил всех еретиков с юга в истинную веру и вернул все стадо заблудших баранов, – тут Эмбан усмехнулся собственной остроте, – в лоно святой матери церкви? Я надеюсь услышать ответ от нашего уважаемого патриарха Кумбийского, – он выжидающе уставился на Макову.

– Все же хорошо, что он на нашей стороне, – прошептал Улэф Тиниену.

– Да уж.

– А-а-а… – как будто разочарованно протянул Эмбан, отводя взгляд от Кумбийского патриарха, – боюсь, я зря возлагал на его ответ столь большие надежды. Мы все должны молить Всевышнего о прощении за то, что допускали этой язве смердеть на непорочном теле нашей святой матери церкви. Однако, наши сожаления и сокрушенные слезы не должны застить нам глаза перед лицом суровой справедливости. «Пилигримы» у наших ворот – совсем не то, чем хотят казаться, это ясно, по-моему, всем нам. Боюсь, наш возлюбленный брат Макова жестоко обманулся. Те, кто стоят у врат Священного города – не пилигримы, воспламененные благочестивым рвением, но орда вооруженных разбойников, самых жестоких врагов и гонителей истиной веры, теперь пришедших осквернить самое ее средоточие, главную нашу святыню, сердце Церкви Господней! Не буду долго говорить о печальной участи, которая, возможно, ждет нас с вами, братья мои, единственный всем вам совет – поторопитесь примириться с Отцом нашим небесным, потому как, никто не знает, какой срок положен ему на этой бренной земле. Не буду также напоминать вам, это и без того всем известно, каким ужасным жестокостям и унижениям подвергают эшандистские еретики духовенство, особенно высшее. По чести сказать, братья мои, я и сам уже смирил душу свою с мыслью о гибели в пламени, – Эмбан неожиданно усмехнулся и сложил руки на огромном животе. – Полагаю, гореть я буду превесело.

В зале послышался смех, сдобренный, правда, изрядной долей нервозности.

– Но не так уж важны сейчас наши судьбы, братья мои! – снова торжественно возвысил голос Эмбан. – Главное сейчас – это судьба священного города, судьба церкви. Боюсь, нам придется принять жестокое, но, увы! – единственно возможное сейчас решение. Но сначала еще один вопрос: отдадим ли мы святое сердце матери нашей еретикам на поругание, или примем сражение?

– Сражение! – закричал один из патриархов, вскакивая на ноги. – Сражение.

Крик в разных концах зала подхватили другие, и скоро вся Курия, охваченная единым порывом, стояла на ногах, выкрикивая лишь одно слово: «сражение».

Эмбан заложил руки за спину и склонил голову. Когда через некоторое время он поднял лицо, по его щекам струились слезы. Он нарочито медленно, оглядывая зал, повернулся, так что все, кто был там могли увидеть эти слезы.

– Увы, братья мои! – воскликнул он надломленным голосом, – наш священный сан не позволяет нам сбросить ризы и взять в руки меч. Мы обречены, братья мои, и церковь обречена вместе с нами. Увы мне! Зачем Бог послал мне такую долгую жизнь? Зачем дожил я до этого скорбного дня? К кому же обратиться за помощью, братья? У кого достанет силы защитить нас в этот час, когда тьма подкатилась к самому подножию твердыни нашей? Есть ли такие люди в этом несчастном мире?

Все в палате затаили дыхание.

– Рыцари Храма! – продребезжал в наступившей тишине слабый старческий голос с одной из патриарших скамей. – Мы должны обратиться к рыцарям Храма! Даже силы ада не устоят перед воинами Господними.

– Рыцари Храма! – эхом прокатилось по залу. – Рыцари Храма!

11

Еще некоторое время в Совещательной палате Курии царила суматоха и не стихал шум. Патриарх Укерский Эмбан стоял на мраморном полу срединного прохода меж возвышающихся амфитеатром скамей, как бы ненароком оказавшись в круге света, падавшего из окна за пустующим троном Архипрелата. Дождавшись, пока гомон возбужденных голосов поутихнет, он воздел вверх свою пухлую руку.

– Конечно, братья мои, – торжественно продолжил он, – рыцари Храма легко оборонили бы Чиреллос, но они призваны на защиту Арсиума. Магистры, конечно же, присутствуют здесь, занимая по праву принадлежащие им места, но каждый из них привел с собой лишь малую часть своих воинов, и их никак не достаточно, чтобы сражаться с полчищами окружившего нас врага. Мы не можем перенести всю мощь Воинов Господних с плоскогорий Арсиума к Священному городу одним мановением руки. Даже если бы смогли, как бы мы убедили командующего армией в этом осажденном королевстве, что наша потребность в защите более важна? Как бы убедили мы его отпустить их на помощь сюда, к нам?

Со своего места поднялся патриарх Кадахский Ортзел.

– Могу ли я сказать, Эмбан? – начал он. Не смотря на некоторую нерешительность формулировки, в голосе его чувствовалась властная нотка – Ортзел был кандидатом на трон Архипрелата, и начал понемногу входить в роль.

– Конечно, – воскликнул Эмбан. – Я давно уже с нетерпением ожидаю мудрого слова брата моего и наставника патриарха Ортзела.

– Первоочередной долг церкви, а значит и наш – выжить, – произнес патриарх Кадаха резким, хрипловатым голосом. – Все другие соображения отходят на второй план. Все ли здесь присутствующие разделяют эту точку зрения?

В зале послышался одобрительный гул.

– Случаются времена, когда приходится жертвовать, и жертвовать многим, – продолжал Ортзел. – Ежели нога человека застряла в камнях на дне омута, а вода поднялась уже до подбородка, не должен ли человек с сожалением, но пожертвовать ногою, чтобы спасти жизнь? Так же и с нами. В глубокой печали должны мы пожертвовать целым Арсиумом, раз речь идет о судьбе матери – Церкви. Мы стоим лицом к лицу с гибелью, братья мои. Во времена прошедшие Курия всегда с чрезвычайной неохотой принимала такие тяжелые, ответственные решения, но теперешнее положение – труднейшее со времен земохского вторжения пятисотлетней давности. Бог ждет от нас решительности в эти тяжкие времена, братья мои, Он ждет, что мы положим все слабые силы свои на спасение его церкви, управление которой, волею провидения, доверено нам. Таким образом, я требую проведения немедленного голосования. Вопрос, поставленный на справедливый суд ваш, братья, очень прост. «Можно ли считать положение, сложившееся в Чиреллосе, грозящим гибелью святой церкви Господней и истинной вере»? Да или нет?

Глаза Маковы полезли на лоб от такой неожиданности.

– Что вы, что вы! – воскликнул он. – Ситуация наша вовсе не столь безнадежна. Ведь мы даже не попытались вступить в переговоры с армией, стоящей у наших ворот, и…

– Патриарх Макова, кажется не в себе, – резко оборвал его Ортзел. – Напомню: вопрос о гибели церкви и веры не подлежит обсуждению.

– Я не знаю такого закона! – упорствовал Макова.

Ортзел сурово взглянул на тощего нескладного монаха, сидящего за заваленным различными манускриптами столом рядом с кафедрой председательствующего.

– Ну, что скажешь, законник?

Монах принялся суетливо переворачивать страницы и разворачивать свитки.

– Что там происходит? – с недоумением спросил Телэн. – Я что-то не понимаю.

– Если положение признают грозящим гибелью церкви и веры, – объяснил Бевьер, – Курия берет в свои руки бразды правления всей Эозией, и ей принадлежит власть не только духовная, но и гражданская и военная. Такого, кажется, не бывало очень давно, наверно, потому, что короли Западных королевств всегда всеми силами противятся этому.

– Но разве вопрос о гибели церкви и веры не требует какого-либо особого голосования, или даже единодушия всей Курии? – на этот раз вопрос задал Келтэн.

– Не думаю, не знаю, – ответил Бевьер. – Послушаем, что скажет законовед.

– Но все равно, – проворчал Тиниен, – по мне, так здесь слишком много слов. Ведь мы уже послали за Воргуном и сообщили ему, что церковь оказалась перед лицом гибели.

– Видно, никто не позаботился сообщить об этом Ортзелу, – усмехнулся Улэф. – А он ярый законник, и не стоит расстраивать его впредь, сообщая о такого рода проделках.

Монах-законовед, с лицом белым как мел от волнения поднялся и прокашлялся. Его голос, от природы скрипучий, то и дело давал петуха от испуга.

– Патриарх Кадаха совершенно верно передал букву закона! – объявил он. – Вопрос о гибели веры и церкви должен быть – разрешен немедленным тайным голосованием.

– Тайным? – вскричал Макова.

– Так говорится в законе, ваша светлость. Решение принимается простым большинством.

– Но…

– Я должен напомнить патриарху Кумбийскому, что дальнейшие прения неуместны, – резко проговорил Ортзел. – Я требую голосования, – он огляделся вокруг. – Ты! – он указал пальцем на священника, сидевшего неподалеку от Энниаса, – принеси все, что необходимо для проведения тайного голосования. Насколько я помню, все это покоится справа от трона Архипрелата.

Растерявшийся священник испуганно уставился на Энниаса.

– Пошевеливайся! – взревел Ортзел.

Священник вскочил и опрометью бросился к задрапированному черным трону.

– Кто-нибудь должен объяснить мне все это, – потребовал сбитый с толку Телэн.

– Позже, Телэн, – мягко сказала Сефрения. На ней было тяжелое черное одеяние, издали похожее на монашеское, полностью скрывавшее и ее принадлежность к стирикам, и пол. Она сидела посреди рыцарей Храма, загораживающих ее от ненужных взглядов своими массивными доспехами как стеной. – Давай-ка лучше понаблюдаем за этим изысканным представлением.

– Сефрения, – покачал головой Спархок.

– Прости, – тихонько засмеялась она, – я вовсе не собиралась насмехаться над вашей церковью, но все эти запутанные церемонии…

Все необходимое для голосования представляло из себя вместительный покрытый пылью ящик безо всяких прикрас и два кожаных мешка, опечатанных вверху тяжелыми свинцовыми печатями.

– Патриарх Кумбийский! – торжественно произнес Ортзел, – ты председательствуешь сейчас. В твою обязанность входит снять эти печати и проследить за тем, чтобы были розданы марки.

Макова бросил на монаха-законника быстрый взгляд. Тот кивнул.

Кумбийский патриарх принял из рук священника мешки, сорвал печати и вынул из каждого по плоскому кружку размером с монету – один белый, другой, соответственно, черный.

– При помощи этого мы будем голосовать, – объявил он, поднимая над головой руку с зажатыми между пальцев марками. – Традиционно черная марка означает – «нет», а белая – «да». Раздайте марки патриархам, – приказал Макова паре молодых служек. – Каждый член Курии должен получить одну белую и одну черную, – он прокашлялся. – Да придаст вам Всевышний мудрости, братья мои! Голосуйте так, как повелит вам ваша совесть, – краска постепенно возвращалась на побледневшее лицо Маковы.

– Наверное, он прикидывает в уме, кто как проголосует, – предположил Келтэн. – У него пятьдесят девять, а у нас – по его мнению – должно быть лишь сорок семь. Но он ничего не знает о тех патриархах, которых мы спрятали в комнате здесь неподалеку. Воображаю, каким это будет для него сюрпризом, хотя перевес все равно остается на его стороне.

– Ты забыл о тех, кто еще не определил до конца своих склонностей, Келтэн, – напомнил ему Бевьер.

– Так они наверняка воздержатся. Они все еще надеются сорвать где-нибудь куш, и вряд ли сейчас решат, к какой стороне примкнуть.

– В этом голосовании, по закону, нельзя воздерживаться.

– И откуда ты знаешь так много о церковных законах, Бевьер?

– Я же говорил уже, что изучал военную историю.

– А причем тут история-то, тем более военная?

– Во время земохского вторжения церковь признала ситуацию угрожающей гибелью церкви и веры. Я читал об этом.

– А-а-а… понятно.

Пока служки раздавали марки, Долмант поднялся со скамьи и отправился к дверям. Он что-то кратко сказал архипрелатским стражникам, стоящим у входа снаружи, и возвратился на место. К моменту, когда служки добрались уже до четвертого яруса патриарших скамей, в зале появились пятеро прятавшихся до этого времени патриархов и, нервно озираясь, прошли к местам членов Курии.

– Как все это понимать, братья мои? – с вытаращенными глазами выдохнул Макова.

– Патриарх Кумбийский, кажется, действительно не в себе, – повторил свою недавнюю фразу Ортзел. Ему, видимо, доставляло удовольствие повторять это Макове. – Братья мои, – обратился он к вошедшим, – в настоящее время мы собрались голосовать…

– Это входит в мои обязанности, объяснить все нашим братьям! – запротестовал Макова.

– Ты ошибаешься, Макова, – резко возразил Ортзел. – Я поставил вопрос на куриальное голосование, значит я должен объяснить его содержание, – он быстро изложил суть дела, всячески подчеркивая важность ситуации, чего, конечно, никогда не сделал бы Макова.

Макова, казалось, все же сумел справиться с собой, и снова взял себя в руки.

– Похоже он опять принялся за подсчеты, – прошептал Келтэн. – У него по-прежнему больше голосов. Все теперь будет зависеть от того, что скажут нейтральные.

Черный ящик поставили на стол перед кафедрой председателя, и патриархи по очереди подходили к нему и опускали в прорезь одну из марок. Некоторые делали это открыто, другие предпочитали таиться.

– Я сам позабочусь о подсчете голосов, – объявил Макова, когда процедура была закончена.

– Нет, – спокойно отозвался Ортзел, – по крайней мере не один. Я предложил этот вопрос, и я буду помогать тебе.

– Ортзел нравится мне все больше и больше, – прошептал Тиниен, наклоняясь к Улэфу.

– Да, пожалуй, – согласился тот. – Видно, мы недооценили его.

Лицо Маковы становилось все более серым, когда он и Ортзел начали подсчет голосов. Когда последние марки покинули ящик, все в Палате затаили дыхание, воцарилась напряженная, звенящая тишина.

– Объяви результаты, Макова, – сказал Ортзел.

Макова бросил быстрый умоляющий взгляд на Энниаса.

– Шестьдесят четыре «да» и пятьдесят шесть «нет», – еле слышно пробормотал он.

– Повтори, Макова, – властно проговорил Ортзел. – Те из наших братьев, что сидят подальше, вряд ли расслышали тебя.

Макова бросил на него полный ненависти взгляд, но все же повторил результаты более громко.

– Мы заполучили нейтральных! – ликующе воскликнул Телэн, – да еще прихватили три голоса у Энниаса.

– Ну что ж, хорошо, – спокойно произнес Эмбан. – Я рад, что все так завершилось. Нам еще много чего надо решить, братья мои, а времени остается совсем немного. Я буду прав, если скажу, что воля Курии – как можно быстрее послать за рыцарями Храма и армиями Западных королевств, чтобы они пришли к нам на защиту?

– Неужели ты хочешь оставить королевство Арсиум полностью беззащитным, брат мой Эмбан? – патетически возвысив голос вопросил Макова.

– А что сейчас угрожает Арсиуму, Макова? Все эшандисты стали лагерем прямо за нашими воротами. Ты хочешь провести еще одно голосование?

– Да, я требую чтобы решение принималось большинством «три из пяти».

– Что сказано об этом в законе? – Эмбан с почтением склонил голову в сторону монаха-законника.

– Такого рода голосование требуется только для избрания Архипрелата. Все остальные вопросы, решаемые во время положения, грозящего гибелью веры и церкви, требуют простого большинства.

– Я так и думал, – улыбнулся Эмбан. – Ну что, брат мой Макова, ты настаиваешь на голосовании?

– Я снимаю свое предложение, – сдавленно проскрежетал Кумбийский патриарх. – Но все же как вы собираетесь отправить гонцов из осажденного города?

Тут в разговор снова вступил Ортзел.

– Как видимо известно моим братьям, я лэморкандец, – сказал он. – А нам в Лэморканде хорошо известна, что такое осада. Поэтому еще вчера я отправил два десятка моих людей на окраину города, где они дожидаются сигнала. А сигнал им уже подают – это струйка дыма над куполом Базилики. Не удивлюсь, если они уже на дороге в Арсиум и вовсю погоняют лошадей. По крайней мере так было бы лучше и для нас и для них.

– Он мне нравится, – усмехнулся Келтэн.

– И ты осмелился сделать это, не получив еще согласия Курии? – с ужасом спросил Макова.

– А что, Макова, у тебя были какие-то сомнения относительно исхода голосования? – Я чувствую двух старых противников, – заметила Сефрения. – Братья мои! – обратился к Курии Эмбан. – Трудности, с которыми лицом к лицу мы сейчас столкнулись, совершенно определенно военного характера, а мы с вами люди в большинстве своем не военные. И как мы сможем избежать ошибок, задержек и других несуразиц, если необученные военному делу духовные особы возьмутся за исполнение несвойственных им, прямо скажем, обязанностей? Патриарх Кумбийский, председательствовавший на наших собраниях до сего дня, исполнял свой долг образцово, и все мы, я думаю, благодарны ему за это, но сейчас, мы должны признать, что в военном деле он сведущ не более, чем я. А я, признаться, не могу отличить одного конца меча от другого, – он широко улыбнулся. – Честно говоря, я гораздо более сведущ в орудиях еды, чем в орудиях военных. С полной уверенностью в победе я мог бы вызвать любого на смертельный поединок над хорошо прожаренным бычьим бедром…

Патриархи рассмеялись. Напряжение в зале несколько спало.

– Теперь нам нужен военный человек, братья мои, – продолжил Эмбан. – Сейчас председательствовать должен скорее военачальник, чем священник. И среди нас, патриархов церкви, есть четверо таких военачальников. Как вы догадываетесь, это магистры Воинствующих орденов.

Собрание возбужденно загомонило, но Эмбан, призывая к тишине, повелительно поднял руку.

– Но, – продолжил он, – разве можем мы отвлекать внимание наших военных, не побоюсь назвать их так, гениев от единственно важной сейчас задачи – защиты Священного города? Думаю нет. Тогда что же делать нам с вами? – он выдержал драматическую паузу. – Я бы не должен был нарушать обещание, данное мною одному из наших братьев… Но надеюсь, что он и Господь Бог смогут простить меня. Поскольку на самом деле, братья мои, среди нас есть человек, весьма сведущий в военной науке. Он, по скромности своей, скрывал от нас этот талант, но скромность, лишающая нас его военных знаний, когда Священный город осажден врагами истинной веры, по меньшей мере неуместна. – На широком лице Эмбана отразилось искреннее сожаление. – Прости меня, Долмант, но у меня нет выбора – долг перед церковью сейчас выше для меня, чем долг перед другом.

Глаза Долманта оставались холодными. Горячая речь Эмбана, видимо, не тронула его.

– Ну что ж, – вздохнул Эмбан. – Полагаю, когда мы завершим наше сегодняшнее собрание, мой собрат из Демоса много чего выскажет мне. Но… при моей телесной конституции синяки обычно не бывают особенно сильно заметны. В молодости патриарх Демосский состоял в Ордене Пандиона и…

В Палате послышались удивленные возгласы.

– Да! – возвысил голос Эмбан. – Магистр Вэнион, который был в ту пору еще простым послушником, заверил меня, что Долмант был прекрасным воином, и мог бы сам стать магистром Ордена, если бы церковь не сочла нужным применить его таланты в другой области, – он снова выдержал паузу. – Возблагодарим же Бога, братья мои, что перед нами не встало этой задачи – выбирать между Вэнионом и Долмантом. Вряд ли вопрос был бы доступен нашей жалкой мудрости, – он еще некоторое время рассыпал похвалы Долманту, потом, опомнившись, огляделся вокруг. – Так каково же будет наше решение, братья мои? Попросим ли мы нашего собрата из Демоса взять на себя управление собраниями Курии на время угрожающей нам опасности.

Макова, совершенно растерявшись, уставился на него. Он пару раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но всякий раз, так ничего и не произнеся, стискивал зубы.

Спархок наклонился и тихо заговорил со старым монахом, сидящим впереди.

– А что, патриарх Макова внезапно лишился дара речи, отец мой? – спросил он. – Похоже, что он просто готов на стену лезть.

– В некотором смысле вы действительно правы, сэр рыцарь, – отозвался монах. – Он ничего не может сейчас сказать. В Курии существует негласное правило – ни один патриарх не может сам предлагать, либо вообще говорить что-либо о своей кандидатуре на какой-либо пост. Это нескромно.

– Хороший обычай, и весьма к месту.

– Я тоже так полагаю, сэр рыцарь, – усмехнулся монах. – Этот Макова просто вгоняет меня в сон.

– И со мной так же, – согласился Спархок.

Макова в отчаянии оглядывался вокруг, но никто из его друзей не нашелся сказать чего-либо в его защиту. Возможно потому, что сказать было нечего, а, может быть, из-за того, что все заранее предвидели результаты голосования.

– Голосуем, – наконец угрюмо проговорил он.

– Прекрасное решение, брат мой Макова, – улыбнулся Эмбан, – а то, пока мы тут разглагольствуем, время не стоит на месте.

Шестьдесят пять патриархов проголосовали за Долманта и пятьдесят пять против. Еще один из поддерживающих первосвященника Симмурского изменил ему.

– Брат мой, – сказал Долманту Эмбан, когда результат голосования был объявлен, – извольте занять свое место на кафедре председателя.

Долмант встал со скамьи, а Макова дрожащими от гнева руками собрал свои бумаги, и, высоко подняв голову, покинул председательское место.

– Мне оказана вами большая честь, братья мои, – сказал Долмант. – Но позвольте мне не тратить много времени на благодарности. К сожалению, у нас есть гораздо более важные дела. Наша самая насущная задача сейчас – это объединить все имеющиеся у нас силы под командованием рыцарей Храма. Но как мы можем этого добиться?

Тут снова заговорил Эмбан, который даже и не садился на свое место.

– Силы, о которых говорит наш уважаемый председатель, находятся прямо у нас под рукой, – обратился он к собранию. – Каждый из нас имеет в своем распоряжении отряд солдат церкви. Я думаю, что при создавшихся условиях, мы должны немедленно передать их в распоряжение воинствующих Орденов.

– Ты что же, хочешь лишить нас последней защиты, Эмбан? – запротестовал Макова.

– Защита Чиреллоса – более важная задача, Макова. Неужели потомки скажут о нас, что мы отказали в защите святой церкви, трусливо и малодушно заботясь о своих шкурах? Господь свидетель, я верю, что среди нас не окажется столь малодушного и себялюбивого человека. Что скажет Курия? Должны ли мы принести эту малую жертву во имя спасения церкви?

Разноголосый шум послышался в зале, но одобрение все же преобладало.

– Может кто-нибудь из патриархов хочет предложить этот вопрос к голосованию? – с холодной невозмутимостью спросил Долмант. Он оглядел безмолвствующие теперь ряды патриархов. – Тогда пусть летописец запишет, что предложение патриарха Укеры было принято всеобщим одобрением. Писцы же подготовят необходимые бумаги, которые подпишет каждый патриарх, передавая свои отряды солдат церкви под командование магистров Воинствующих Орденов для защиты города, – Долмант ненадолго замолчал, задумчиво хмуря брови. – Вызовите сюда командующего личной охраной Архипрелата.

Один из священников поспешил вон из зала и вскоре перед Курией предстал рыжеволосый воин с полированными наплечниками, при щите на перевязи и с коротким мечом. По выражению лица его было видно, что он знает об армии у городских ворот.

– Один вопрос, командующий, – сказал ему Долмант. – Мои братья просили меня занять место председателя. В отсутствие Архипрелата могу я говорить с вами за него?

Офицер ненадолго задумался.

– Думаю, что да, ваша светлость, – наконец ответил он, явно польщенный таким проявлением внимания.

– Это неслыханно! – завопил Макова, досадуя, что сам не воспользовался преимуществами этого правила.

– Такова ситуация, Макова, – ответил Долмант. – Вере и церкви угрожала гибель всего пять раз за всю историю, и в каждый из предыдущих четырех раз на троне, ныне пустующем, был сильный Архипрелат. Мы же оказались в обстоятельствах необычных, поэтому и некоторые действия наши, волей не волей, должны быть необычны. Вот что мы собираемся делать, – обратился он к рыжеволосому воину, – патриархи сейчас подпишут бумаги, и все имеющиеся в их распоряжении солдаты церкви перейдут под командование магистров Воинствующих орденов. Что бы не тратить время на ненужные разговоры, вы и ваши люди сопроводите каждого патриарха к казармам, где расположены их солдаты, и патриархи подтвердят свой приказ лично, – Долмант повернулся и посмотрел на магистров, – лорд Абриэль, сможете ли вы и остальные магистры отправить выбранных вами рыцарей, дабы те приняли командование и собрали все имеющиеся у нас силы в каком-либо месте, по вашему выбору. Мы должны развернуть наше войско быстро, без всякой суеты и суматохи.

Абриэль встал.

– Конечно, ваша светлость. Мы сделаем все это с превеликим удовольствием.

– Благодарю вас, лорд Абриэль, – сказал Долмант, оглядывая ряды патриархов, поднимавшихся со скамей. – Ну что ж, Братья мои, мы сделали все, что могли сейчас сделать. Весьма вовремя пришла нам в голову мысль отдать своих солдат в распоряжение рыцарей Храма и теперь всем нам остается просить совета и утешения у Бога. Возможно Он, в безграничной благости и мудрости своей, подскажет нам, что еще можем сделать мы для защиты его церкви. Поэтому Курия распускается на время военных действий.

– Великолепно, – воскликнул Бевьер. – За один день они лишили Энниаса всех его солдат, лишили его возможности распоряжаться Курией и предотвратили возможность принятия каких-либо решений, пока мы не будем иметь возможности предотвратить их.

– Жаль, что они так быстро закончили, – протянул Телэн. – Ведь чтобы избрать нашего Архипрелата нам нужен был всего еще один голос.

Спархок пребывал в приподнятом настроении, когда он и его спутники присоединились к давке у дверей Совещательной Палаты. Хотя зловещая угроза все еще нависала над Священным городом, они сумели лишить Энниаса и его приспешников власти над Курией. Четверо из подкупленных им патриархов покинули первосвященника – хватка Энниаса слабела. Медленно продвигаясь к выходу, Спархок вдруг почувствовал, что на него накатывает знакомое чувство всепоглощающего и как будто беспричинного страха. Он обернулся и успел ухватить это краем взгляда. Тень, которая, казалось, сгустилась из ничего позади трона Архипрелата, принявшая странные и уродливые очертания смутная дымка. Рука Спархока потянулась к груди – ему вдруг захотелось убедиться, что Беллиом при нем. Самоцвет был на месте. Спархок знал, что веревки, стягивающие мешочек, крепко завязаны. Значит его предположения не оправдались – тень могла появляться вне зависимости от камня, и даже здесь, в главном святилище истинной веры. А он-то надеялся, что хотя бы здесь можно не опасаться ее появления. Встревоженный, он покинул кажущийся теперь мрачным и холодным зал.