Текст книги "Волчье логово"

– Значит, десять благословений Мерлона будут тебе в самый раз, – хмыкнул Глендрин, грозя ему пальцем. – Мысли о плотском суть грех!

– А ты как с ними справляешься? – спросил Экодас.

Улыбка Глендрина померкла.

– Никак, – сознался он. – Давай-ка работать.

Они нарезали сыр, натаскали свежей воды из колодца и расставили на столе в трапезной тарелки, кувшины и кубки.

Экодас положил на поднос хлеб и сыр для Шиа, волнуясь при мысли о том, что опять увидит ее.

– Не могу найти яблочный сок, – сказал он Глендрину.

– Он у нас вышел еще вчера.

– Но я обещал ей.

– Значит, она будет презирать тебя до конца твоих дней.

– Дурак, – буркнул Экодас, ставя на поднос кувшин с водой и кубок.

– Смотри не задерживайся у нее надолго, – посоветовал Глендрин.

Экодас, не отвечая, вышел из теплой кухни и поднялся по холодной лестнице к комнате Шиа. Удерживая поднос левой рукой, он отворил дверь. Надирка спала на полу перед угасшим очагом в последних лучах лунного света, положив голову на руку и поджав ноги.

– Доброе утро, – сказал Экодас. Она тихо застонала, потянулась и села. Темные и блестящие расплетенные косы падали ей на плечи. – Я принес тебе завтрак.

– Ну как, снилась я тебе? – спросила она охрипшим со сна голосом.

– Сока больше нет, зато вода свежая и холодная.

– Значит, снилась. Хороший был сон, молельщик?

– Нельзя так говорить со священником, – упрекнул он ее.

Она рассмеялась, и он покраснел.

– Странный вы народ, колиши. – Она плавным движением поднялась с пола, села, подвернув ноги, на койку, отломила горбушку хлеба и стала жевать. – Посолить бы надо. – Он налил кубок воды и подал ей. Она коснулась пальцами его руки, шепнув: – Какая мягкая у тебя кожа. Как у ребенка. – Взяла кубок и стала пить.

– Зачем ты пришла сюда? – спросил он.

– Ты сам меня привел. – Она сунула палец в масленку и облизала его.

– Тебя послал кто-то?

– Да. Наш шаман, Кеса-хан. Чтобы я привела брата домой. Да ты и сам знаешь.

– Да, но я хотел спросить…

– О чем?

– Так, ни о чем. Ешь на здоровье. Настоятель хочет видеть тебя, прежде чем ты уйдешь, – он скажет тебе, где искать Белаша.

– Время еще есть, молельщик, – прошептала она, взяв его за руку.

Он отшатнулся, сказав с мольбой:

– Прошу тебя, не делай этого. Мне становится… как-то не по себе.

– Ты хочешь меня. – Это был не вопрос, а утверждение, сопровождаемое улыбкой. Он прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями.

– Да. Но хочу верить, что само по себе это еще не грех.

– Грех?

– Дурной поступок… Что-то вроде преступления.

– Вроде того, как увести лошадь у своего брата?

– Совершенно верно. Это и есть грех. Всякая кража, ложь и всякий зловредный поступок – это грех.

Она медленно кивнула.

– Почему же тогда любовь – тоже грех? Разве это кража, или ложь, или зло?

– Грехи не ограничиваются этим, – сказал он, с трудом подбирая слова. – Нарушение правил или клятв – тоже грех. Каждый из нас здесь дал обещание Истоку, нарушать которое нельзя.

– Твой бог сам потребовал от вас такого обещания?

– Нет, но…

– Кто же тогда?

Он развел руками.

– Так у нас принято, понимаешь? Эти правила составлены святыми мужами много веков тому назад.

– Ага, значит, это написано в книгах.

– Совершенно верно.

– А у нас вот нет книг, поэтому мы живем как хотим: смеемся, любим и сражаемся. Животы и головы у нас не болят, и дурные сны нам не снятся. Наш бог говорит с нами из земли, а не через книги.

– Бог повсюду один, – заверил он.

– Нет, молельщик, не думаю. Наш бог сильный.

– Отчего же тогда он не спасет вас от готиров? – брякнул Экодас, не успев удержаться. – Ох, прости! Я сказал, не подумав. Пожалуйста, прости меня.

– За что же? Ты просто меня не понял. Наш бог – это наша земля, и она делает нас сильными. Мы будем сражаться и либо победим, либо умрем. Земле все равно, победим мы или нет, ведь мы одно с ней, живы мы или мертвы. Надиры – это и есть земля.

– Как ты думаешь, победа возможна?

– А тебе будет жаль, когда я умру? – в свою очередь спросила она.

– Да, – не колеблясь ответил он.

Она придвинулась к нему, обняла его рукой за шею и коснулась губами его щеки.

– Глупый Экодас, – прошептала она и отпустила его.

– Почему я глупый?

– Проводи-ка меня к настоятелю. Я хочу уйти.

Нездешний сошел с вороного, пешком поднялся на вершину холма и лег на живот, разглядывая горную гряду, протянувшуюся с востока на запад через огромную Сентранскую равнину. Рваный прибежал и растянулся рядом с хозяином.

На север ведут три дороги; которую же выбрать? На северо-востоке лежит Дельнохский перевал, перегороженный новой шестистенной крепостью. Это прямая дорога на Гульготир и Лунные горы, но комендант крепости скорее всего предупрежден против Нездешнего.

Со вздохом он обратил взор к узким северным перевалам. Там обитают сатулы, давнишние враги дренаев. Они не пропустят через свои земли ни караванов, ни одиноких путников. Эти свирепые воинственные племена равно чужды и Готиру, и Дренаю.

Остается еще Дрос-Пурдол, прибрежная крепость далеко на востоке, но за ней начинается большая Намибская пустыня. Нездешний пересекал ее дважды и не желал повторять это еще раз.

Придется ехать через Дельнох, хотя это и рискованно.

Собравшись уже отползти назад, он заметил на востоке вспышку света и стал смотреть туда. Вскоре на горизонте показался конный отряд, сверкающий на солнце наконечниками копий и шлемов. Всадников было около тридцати, и они ехали медленно, оберегая лошадей.

Нездешний спустился вниз к остальным. Рваный не отставал от него ни на шаг.

– Подождем здесь еще часок, – сказал Нездешний, – а потом двинемся в Дельнох.

– Ты видел кого-то? – спросил Ангел.

– Кавалеристов. Они едут в крепость.

– Думаешь, они ищут нас? – вступил в разговор Сента.

Нездешний пожал плечами.

– Кто знает? Карнаку не терпится увидеть меня мертвым. Возможно, мои приметы уже разосланы по всем военным частям на пятьдесят миль в окружности.

Мириэль тоже влезла наверх и притаилась за кустом дрока, разглядывая всадников. Вскоре она вернулась к остальным и сообщила:

– Офицера зовут дун Эган. Он устал, проголодался и думает о женщине, с которой встречается в трактире у второй стены. У него действительно имеются твои приметы. Двадцать его людей находятся позади нас, на юго-западе. У них есть приказ высматривать тебя.

– Ну и что делать будем? – спросил Ангел.

Нездешний погрузился в мрачное раздумье.

– Пойдем через горы, – сказал он наконец.

– Сатулы очень воинственны и не любят чужих, – заметил Сента.

– Я и раньше проходил там. Чтобы убить, меня сначала надо поймать.

– Ты хочешь идти один? – тихо спросила Мириэль.

– Так будет лучше всего. Вы поедете через Дельнох, и я догоню вас по ту сторону гор.

– Нет. Нам надо держаться вместе. Мой Дар отведет беду.

– Это правда, – поддержал Ангел.

– Возможно, – согласился Нездешний, – но пять всадников поднимают больше пыли, чем один, и шуму от них больше. На высокогорных перевалах каждый звук кажется громким. Падение камня слышно за полмили. Поеду один.

Мириэль хотела возразить что-то, но он с улыбкой приложил палец к ее губам.

– Не надо больше спорить. Я чуть ли не полжизни охотился в одиночку. Так я сильнее всего. Поезжайте в Дельнох, а за перевалом следуйте прямо на север. Я найду вас.

– Я с тобой, – прошептала Мириэль, целуя его в щеку.

– Ты всегда со мной.

Он сел в седло и тронул вороного каблуками. Всадник и собака перевалили через холм. Кавалеристы уже едва виднелись вдали, и Нездешний, не думая больше о них, направил коня к Дельнохским горам.

Наконец-то один!

Он воспрял духом, испытывая при всей своей любви к Мириэль великое освобождение.

– И все-таки не совсем одинок, верно, Рваный? – Пес бежал, уткнувшись носом в землю, – разыскивал кроличьи следы. Нездешний вздохнул полной грудью. С заснеженных вершин веяло холодной свежестью. Сатулы сейчас готовятся к зиме – им не до набегов, не до войны. Если удача его не оставит, он сумеет проехать по гулким ущельям и перевалам так, что они и не заметят.

Удача? Он подумал о том, что его ждет: узкие обледенелые тропы, предательские склоны, замерзшие ручьи, волки, медведи и барсы.

Страх кольнул его, и он засмеялся. От страха чаще бьется сердце, кровь быстрее бежит по жилам, а мышцы рук и груди наливаются силой. Хорошо это или плохо, он рожден для таких вот одиноких странствий, когда повсюду караулят враги. Страх – это вино жизни, и Нездешнего заново пьянил его вкус.

«Последние пять лет я был мертвецом, – понял он. – Жил, как ходячий труп, сам того не сознавая». Его жизнь с Даниаль впервые припомнилась ему без острой, терзающей горечи, вызванной ее уходом. Горы стояли впереди, серые и зловещие, – и он ехал к ним.

Мириэль сидела в садике перед трактиром, глядя вниз, на неприступные стены Дрос-Дельноха. До крепости они добрались без происшествий, если не считать нескончаемой перебранки между Ангелом и Белашем. Мириэль, поначалу не понимавшая ненависти гладиатора к надирам, пустила в ход свой Дар. Она содрогнулась, вспомнив увиденное, и стала думать о другом. Теперь отец уже пересекает земли сатулов. Этот свирепый вольнолюбивый народ триста лет назад вышел из вентрийских пустынь, переплыл море и обосновался в Дельнохских горах. Мириэль мало что знала из их истории – знала только, что они следуют учению какого-то древнего пророка, за что подвергались преследованиям у себя на родине. Дерзкие горные племена без конца воевали с дренаями.

Мириэль вздохнула. Она знала, что Нездешний не проберется через их владения без боя, и молилась, чтобы он уцелел.

За таверной высился, загораживая Дельнохский перевал, старинный замок – он стал казаться маленьким по сравнению с новыми крепостными стенами, замкнувшими долину. Мириэль не уставала дивиться их мощным гранитным зубцам и массивным башням.

– Это зовется Причудой Эгеля, – сказал Ангел, подавая ей кубок разбавленного вина. Сента и Белаш тоже вышли из трактира и сели на траву рядом с Мириэль. – В каждой стене больше шестидесяти футов высоты, а казармы могут вместить тридцать тысяч человек. Некоторые из них пустуют до сих пор – и всегда будут пустовать.

– В жизни такого не видела, – прошептала Мириэль. – Часовые на первой стене кажутся отсюда маленькими, как букашки.

– Вот уж где денег не жалели, – сказал Сента. – Двадцать тысяч подносчиков, тысяча каменщиков, пятьдесят зодчих, сотни плотников. И что же было причиной всего этого? Сон.

– Сон? – повторила Мириэль.

– Ну да. Эгелю привиделось, будто Белаш с целой кучей своих сородичей идет на Дренай. Потому князь и воздвиг это страшилище.

– Для обороны от надиров? – недоверчиво спросила Мириэль.

– Вот именно. Шесть стен и замок. Мощнейшая на свете крепость против самого ничтожного из врагов. Ни одно надирское племя не насчитывает больше тысячи воинов.

– Но и племен у нас больше тысячи, – заметил Белаш. – Собиратель объединит их все – у нас будет один народ и один царь.

– Все нищие народы мечтают об этом, – ответил Сента. – Надиры никогда не объединятся. Они ненавидят друг друга так же, как и нас, если не больше. Все время воюют между собой – и пленных не берут.

– Брать-то берут, – процедил Ангел, – но только затем, чтобы замучить до смерти. Мужчин, женщин и детей. Гнусный народ.

– Надиры не мучат детей, – сердито заявил Белаш. – Детей убивают сразу.

– Я собственными глазами видел! – рявкнул Ангел. – И не вздумай назвать меня лжецом!

Рука Белаша устремилась к ножу. Ангел схватился за рукоять меча.

– Мы между собой драться не будем, – твердо сказала Мириэль, кладя ладонь на руку Ангела. – Плохие люди есть везде, но только глупец станет осуждать целый народ.

– Ты не видела того, что видел я!

– Нет, видела. Перевернутые повозки, грабеж и побоище. Еще я видела, как твой отец прикрыл тебе глаза своим плащом. Это был страшный день, Ангел, но ты должен освободиться от памяти о нем. Она отравляет тебя.

– Не лезь в мою память! – вскричал внезапно он и ушел в трактир.

– Он носит демонов в душе, – сказал Белаш.

– Как и все мы, – добавил Сента.

– Ему было всего девять лет, когда он это видел, – вздохнула Мириэль, – и вопли жертв преследуют его до сих пор. Но он больше не помнит, как все было на самом деле, – а быть может, и тогда не видел всего. Плащ отца закрыл от него самое страшное, и он не знает, что в том набеге участвовали не только надиры. Были там и другие – в черных плащах, с мечами из вороненой стали.

– Кровавые Рыцари, – сказал Белаш.

– Да, наверное.

– Пойду посмотрю крепость, – сказал, вставая, Белаш. – Хочу видеть вблизи стены, обязанные своей постройкой моему народу.

Сента подсел поближе к Мириэль.

– Как хорошо остаться одним.

– Ты воображаешь меня на ложе, застеленном атласными простынями. Мне это не нравится.

– Это некрасиво – читать чужие мысли, – ухмыльнулся он.

– И тебя не беспокоит, что мне известны твои?

– Нисколько. Мне нечего стыдиться. Ты красивая женщина. Ни один мужчина не просидит долго с тобой без мыслей об атласных простынях, мягкой траве или свежем сене.

– Жизнь состоит не из одной животной похоти, – вспыхнула она.

– Почем ты знаешь, красавица? У тебя нет никакого опыта в подобных делах.

– Ни за что не пойду за тебя.

– Ты подсекла меня под корень, красавица. Почему? Ты ведь меня совсем не знаешь.

– Довольно и того, что я знаю.

– Чепуха. Вот, возьми меня за руку. – Он легонько сжал ее запястье, погладил пальцы. – Оставь в покое мои мысли и скажи: разве мое прикосновение тебе неприятно?

– Да, неприятно! – воскликнула она, отдернув руку.

– А вот и врешь, красавица. Пусть у меня нет твоего Дара, но я знаю, что ты чувствуешь. Отвращением тут и не пахнет.

– Твое самодовольство не уступает этим стенам, – возмутилась она.

– Да, это так – и не без причины. Я весьма одаренный молодой человек.

– Ты самодоволен, и для тебя не существует ничего, кроме твоих желаний. Что же ты можешь предложить мне, Сента? Только, пожалуйста, не говори, какой ты молодец в спальне.

– Как мило ты произносишь мое имя.

– Отвечай мне, мерзавец. И помни: я узнаю, если ты солжешь.

– Ты создана для меня, – улыбнулся он, – а я для тебя. Что я могу предложить тебе? Все, что имею, красавица, – прошептал он, глядя ей в глаза. – И все, что буду иметь.

– Я знаю, – помолчав, сказала она, – ты веришь в то, что говоришь. Но не думаю, что у тебя хватит духу исполнить все это на деле.

– Это, пожалуй, верно, – согласился он.

– Притом ты хотел убить Ангела и моего отца. Думаешь, я смогу это простить?

– Я надеюсь, – сказал он, и она увидела в его мыслях образ, который он пытался скрыть.

– Ты не хотел убивать Ангела! – потрясенная, сказала она. – Ты дал бы ему убить себя.

Его улыбка померкла, и он пожал плечами.

– Не ты ли просила пощадить его, красавица? Я подумал, что ты его любишь.

– Ты ведь даже не знал меня тогда, да и теперь не знаешь. Как можно так швыряться своей жизнью?

– Не убивайся так. Старик и мне дорог. Я попытался бы обезоружить его или ранить.

– Он убил бы тебя.

– И тебе было бы жалко?

– Нет – тогда нет.

– А теперь?

– Ну… теперь да. Но не потому, что я тебя люблю. У тебя было много женщин, и ты им всем говорил, что любишь. Ты и ради них готов был умереть?

– Наверное, я всегда был романтиком. Но с тобой все по-другому, я знаю.

– Я не верю в столь внезапную любовь.

– Любовь – странное животное, Мириэль. Порой она кидается на тебя, как лев из засады, порой подползает медленно, неслышно…

– Как наемный убийца?

– Вот-вот, – широко улыбнулся он.

11

Ягунда наложил на лук стрелу и стал ждать, когда всадник покажется из-за деревьев. Пальцы у него застыли, но кровь кипела. Дренай тщательно выбирал дорогу, избегая тореных троп и пробираясь по узким оленьим, но Ягунда все равно заметил его. Князь велел ему засесть на горе Чазика и следить оттуда за югом – а с Чазики видно любого, кто вздумает пробраться на земли сатулов с Сентранской равнины. Такое доверие – великая честь, особенно когда тебе четырнадцать лет и ты никого еще не убил. «Князь знает, что я буду великим воином и охотником, – подумал Ягунда. – Потому и выбрал меня».

Ягунда подал дымовой сигнал и стал спускаться вниз, пробираясь к первому месту засады. Но дренай свернул вправо, к перевалу. Ягунда перекинул лук через плечо и побежал ко второму укрытию, устроенному над оленьей тропой. Дренай там непременно появится. Ягунда старательно выбрал стрелу и надеялся убить чужака до того, как подоспеют другие. Тогда конь по праву достанется ему, а это превосходный скакун. Ягунда закрыл глаза, вслушиваясь, не раздастся ли мягкий переступ копыт по снегу. Из-под белого бурнуса стекал пот, во рту пересохло со страху. Этот дренай не из купцов. Он знает, куда едет и какой опасности подвергается. То, что он выбрал этот путь, многое говорит о его храбрости и уверенности в себе. Такого лучше убить с первого выстрела.

Из-за покрытых снегом деревьев не доносилось ни звука, и Ягунда решился выглянуть из-за валуна.

Ничего.

Но всадник должен быть где-то близко – другой дороги нет. Ягунда передвинулся влево и высунулся. Опять ничего. Может, всадник повернул назад? Надо было ждать его в первом укрытии. Ягунда не знал, как быть. А может, дренай справляет нужду у дерева? Ладно, подождем. Сердце Ягунды билось часто, и он успокаивал себя. Конь просто великолепный! Он продаст его и купит Шоре шелковую шаль, а еще браслет с синими камешками, за который Зарик запрашивает такую несусветную цену. Как будет любить его Шора, когда он явится в дом ее отца с такими дарами! Он станет признанным воином, охотником, защитником родной земли, и тогда уж не важно будет, что у него еще не растет борода.

Он услышал наконец стук копыт и сглотнул. Спокойно! Имей терпение. Он оттянул тетиву и взглянул на солнце. Тень будет падать справа от всадника, Ягунда за своим валуном сможет точно рассчитать время выстрела. Он облизнул губы, следя за тенью лошади. Вот она поравнялась с валуном, и Ягунда вышел из засады, вскинув лук.

Конь шел один, без седока.

Ягунда, не успев моргнуть, получил чем-то твердым по затылку и упал на колени, выронив лук. «Я умираю!» – подумал он и вспомнил напоследок о прекрасной Шоре.

Чьи-то грубые руки встряхнули его, и он пришел в себя.

– Что случилось, мальчик? – спросил Джитсан, главный княжеский разведчик.

Ягунда стал объяснять, но кто-то из охотников хлопнул Джитсана по плечу.

– Дренай направил сюда свою лошадь, а сам зашел парню за спину и оглушил его. Едет к Сенакскому перевалу.

– Идти можешь? – спросил Джитсан Ягунду.

– Кажется, да.

– Тогда ступай домой.

– Мне стыдно, – повесил голову Ягунда.

– Зато ты жив. – Джитсан отошел прочь, и шестеро охотников последовали за ним.

Не видать молодому воину коня, и браслета, и шали.

Он вздохнул и подобрал лук.

Нездешний взвел коня под уздцы по крутому склону. Рваный бежал рядом, недовольный холодным снегом под лапами.

– Худшее еще впереди, – сказал ему хозяин.

Он видел сигнальный дым и с мрачным удовольствием наблюдал за перебежками юного сатула. Мальчишке было никак не больше четырнадцати. Он чересчур спешил к своему укрытию и сильно наследил около валуна, за которым спрятался. В былое время Нездешний убил бы его. Воин упрекал себя за мягкость, но не раскаивался.

Наверху он остановился, высматривая на снежной белизне дорогу к Сенакскому перевалу. В последний раз он шел здесь двенадцать лет назад, да и то летом, когда вокруг было зелено. Ветер пронизывал насквозь. Нездешний отвязал от седла подбитый мехом плащ, накинул на себя и закрепил бронзовую застежку.

Посмотрев назад, он повел коня дальше. Узкая тропа вилась по заснеженному рыхлому склону, восходя к карнизу не более четырех футов шириной. Справа была гора, слева – пропасть четырехсотфутовой глубины. Даже летом этот путь был бы опасен, а уж теперь, когда карниз обледенел…

«Ты, приятель, не в своем уме», – сказал себе Нездешний. Он двинулся вперед, но конь уперся, не видя ничего хорошего в резком ветре и предстоящем отрезке пути.

– Пошли, парень! – Нездешний потянул за повод, но конь не тронулся с места. Рваный позади угрожающе зарычал, и вороной прянул вперед, чуть не свалив Нездешнего с обрыва, лишь благодаря поводу ему удалось удержаться на краю.

Они прошли по карнизу около четверти мили, потом тропа прервалась, пересеченная широкой осыпью.

Нездешний, набрав в грудь воздуха, собрался уже ступить на склон, но Рваный снова зарычал. Конь скакнул вперед, вырвав узду из руки хозяина, и покатился вниз. Рядом с головой Нездешнего просвистела стрела. Обернувшись назад, он выхватил два ножа. Рваный бросился на первого сатула, который появился из-за поворота позади них. Собачьи челюсти лязгнули под самым носом воина. Он выронил лук, отшатнулся и врезался в другого, который шел за ним. Тот с воплем сорвался с карниза, а Рваный вцепился в руку первого.

Третий сатул вышел вперед и занес над собакой кривую саблю, Нездешний взмахнул рукой, и черный нож вонзился охотнику под ребра. Он бросил саблю, опустился на колени и повалился лицом в снег.

– Ко мне, Рваный! – крикнул Нездешний. Пес не сразу оторвался от своей жертвы, но все же отбежал к хозяину. Нездешний отцепил от пояса арбалет, зарядил его и стал ждать. Покусанный Рваным сатул лежал на краю пропасти, хрипло дыша. Второй был мертв.

– Кто ваш вожак? – на ломаном сатулийском спросил Нездешний.

– Я, Джитсан, – ответили из-за поворота. – И я говорю по-твоему лучше, чем ты по-нашему.

– Хочешь побиться об заклад?

– О чем?

– О том, долго ли проживет твой друг, если ты не перевяжешь ему раны.

– Говори яснее, дренай!

– Я иду своей дорогой и для сатулов опасности не представляю. Я не солдат. Дай слово, что прекратишь охоту, и я тотчас же уйду, а ты сможешь спасти твоего друга. Иначе мы будем драться, и он умрет.

– Иначе умрешь ты, – крикнул Джитсан.

– Пусть так, – ответил Нездешний.

Раненый застонал и попытался скатиться за край, на верную гибель. Это был смелый поступок, и Нездешний не мог не восхититься им. Джитсан крикнул раненому что-то по-своему, и он затих.

– Хорошо, дренай, я даю тебе слово. – Джитсан вышел из-за скалы, его меч был вложен в ножны.

Нездешний разрядил арбалет и ослабил пружину.

– Пошли, пес, – сказал он, прыгнул на осыпь и покатился вниз. Рваный поехал за ним.

Но скорость, с которой они неслись вниз, оказалась чересчур велика – Нездешний ударился о камень, упустил арбалет и взлетел в воздух. Он сжался в комок, молясь, чтобы ему не подвернулся другой камень или дерево.

Наконец он свалился в глубокий сугроб. Все тело болело, и два ножа потерялись, но меч, как ни странно, остался на месте. Нездешний сел, чувствуя головокружение и тошноту. Оправившись немного, он приподнялся на колени. Колчан опустел, штаны порвались, правое бедро кровоточило.

Справа от него лежал вороной со сломанной шеей. Нездешний сделал глубокий вдох и ощупал побитые ребра. Ни одно как будто не было сломано. Рваный облизал ему лицо. Шов на боку у пса открылся, и проступила кровь.

– Что ж, могло быть и хуже, парень, – сказал Нездешний, с бесконечной осторожностью поднявшись на ноги. Рядом с трупом коня валялось несколько стрел и один из ножей. Нездешний собрал все это и стал искать второй нож, но не нашел. Рваный сбегал наверх и вернулся с арбалетом в зубах.

Всего удалось собрать двенадцать стрел. Рана на ноге была неглубокой, и зашивать ее не требовалось. Нездешний завязал ее бинтом, взятым из седельной сумки, и поделился с собакой вяленым мясом.

Высоко вверху он увидел сигнальный дым и потрепал Рваного по голове.

– Знай на будущее: сатулам доверять нельзя.

Пес лизнул руку хозяина. Нездешний встал и оглядел долину. Здесь лежал глубокий снег, но путь к Сенакскому перевалу был открыт.

Сняв с коня мешок с провизией, Нездешний зашагал на север.

Шестьсот воинов в черных плащах медленно заполнили зал и расположились в двадцать рядов перед помостом, где стояли Цу Чао и шестеро его военачальников. Тускло светили красные фонари, под высокими стропилами метались тени.

Стояла тишина. Цу Чао раскинул руки, и его одеяние сделалось похожим на крылья демона.

– День настал, братья! – вскричал он. – Завтра вентрийцы атакуют Пурдол и Скельнский перевал, готирские же войска выступят на Сентранскую равнину. Пять тысяч солдат истребят надирских волков и доставят нам сокровища Кар-Барзака.

Через месяц Братство будет править всеми тремя державами, и мы получим власть, достойную нашей мощи и нашей веры.

Грядут кровавые дни, в которые единственным законом для нас будут собственная воля и собственный суд. – Воины взревели, но Цу Чао движением руки утихомирил их. – Мы говорим о власти, братья! Древние не понимали, что такое власть. Океаны затопили их города, и все, чего они достигли, едва не пропало для нас.

Но суть их могущества содержится в Тайных Книгах. В Лунных горах стоит крепость Кар-Барзак. Магическая сила Древних все еще живет там. Овладев ею, мы не только укрепим свое правление, но и откроем тайну бессмертия. Выиграв эту войну, мы будем жить вечно, мы осуществим свои мечты, утолим свои нужды, исполним свои желания. – На этот раз он скрестил руки на груди и не стал унимать восторженных криков. Постепенно тишина установилась вновь, и Цу Чао продолжил: – Тем, кто собрался в поход против Волков, я скажу: убейте их всех, их потаскух и их ублюдков. Никого не оставляйте в живых. Сожгите тела, а кости разотрите в порошок. Предайте их судьбы пеплу истории!

Дав утихнуть новому всплеску восторга, он спустился с помоста и вышел из зала через боковую дверь. В сопровождении военачальников он проследовал в западное крыло дворца и лег на кушетку, сделав остальным знак сесть вокруг него.

– Все ли идет, как задумано? – спросил он первого из офицеров, Инникаса, широкоплечего альбиноса лет сорока пяти, с раздвоенной белой бородой и зубчатым шрамом, пересекающим лоб. Длинные волосы Инникаса были заплетены в косы, немигающие розовые глаза излучали холодный блеск.

– Да, мой господин. Гален позаботится о том, чтобы Карнака доставили к нам. Он убедил Карнака встретиться с вождем сатулов – по дороге правителя возьмут в плен и живым привезут в Гульготир. Но скажите мне, повелитель, зачем он нам нужен? Почему бы просто не перерезать ему горло и не избавиться от него?

– Такие люди, как Карнак, – редкость, – улыбнулся Цу Чао. – Он наделен огромной, почти стихийной силой. Он будет достойным даром Шемаку, и император тоже. Сразу два властителя под жертвенным ножом – когда еще нашему господину доводилось принимать такое подношение? И я с наслаждением послушаю, как оба будут молить, чтобы я сохранил им жизни.

– А как же священники Истока? – спросил второй офицер, худощавый, с жидкими седыми волосами до плеч.

– Дардалион со своими комедиантами? – сухо рассмеялся Цу Чао. – Нынче ночью, Каста, ты возьмешь шестьдесят человек и истребишь души монахов, пока они спят.

– Мой господин, – сказал Инникас, – меня беспокоит этот человек, Нездешний. Ведь в свое время он действовал заодно с Дардалионом.

– Он опытный убийца, только и всего. Магией он не владеет.

– Он убил девятерых наших воинов, – заметил Каста.

– У него есть приемная дочь, Мириэль. Это она обладает Даром. С ним едут также два цирковых бойца – Сента и Ангел, и предатель Белаш тоже примкнул к ним. Наши рыцари плохо выбрали время, но после второй нашей атаки живым никто не уйдет, обещаю.

– При всем моем уважении к вам, господин, у этого Нездешнего прямо-таки талант оставаться в живых. Известно ли, где он сейчас? – спросил Инникас.

– Он идет через горы, преследуемый сатулами. Он ранен и одинок, если не считать жалкого пса, у него мало провизии и нет воды. Погоня уже близка. Посмотрим, как поможет ему его талант на этот раз.

– А девушка? – спросил Каста.

– Она в Дрос-Дельнохе. Но они едут к Кеса-хану, и скоро она окажется в Кар-Барзаке.

– Вы хотите взять ее живой? – спросил Мельхидак.

– Мне она не нужна. Если будет жива, отдайте ее воинам, пусть позабавятся. А после принесите ее в жертву нашему владыке.

– Вы говорили, мой господин, о Древних и о секрете бессмертия. Что же нас ждет в Кар-Барзаке?

– Все по порядку, Каста, – улыбнулся Цу Чао. – Когда мы разделаемся с Волками, я покажу вам Кристальную Палату.

* * *

Экодас лежал на своей койке, прислушиваясь к звукам ночи: летучие мыши хлопали крыльями за открытым окном, свистел зимний ветер. Было холодно, и единственное одеяло почти не грело.

На соседней кровати храпел Дурис. Экодас, не чувствуя холода, думал о надирке Шиа. Где-то она теперь? Нашла ли своего брата? Он вздохнул и открыл глаза. При луне от стропил ложились густые тени, запоздалый мотылек вился под потолком.

Снова закрыв глаза, Экодас попытался освободиться от тела. Как всегда, это далось ему с трудом, но он все же вышел и поднялся к мотыльку, глядя сверху на спящих товарищей. Он вылетел из храма. Луна светила ярко на безоблачном небе, и призрачный свет заливал всю округу.

– Не спится, брат? – спросил, догнав его, Магник.

– Нет.

– Мне тоже. Но здесь тихо, и мы свободны от уз плоти. – Это было правдой. Мир кажется совсем иным, когда смотришь на него духовными очами: спокойным, прекрасным и вечным, чуть ли не наделенным собственным разумом. – Как ты хорошо говорил, Экодас. Я даже удивился.

– Я сам себя удивил. Впрочем, мои же доводы меня убедили не до конца – да ты и сам знаешь.

– Думаю, все мы уверены не до конца. Но равновесие должно соблюдаться, иначе не будет гармонии. Я боюсь Черного Братства, и то, к чему они стремятся, отвратительно и ненавистно мне. А знаешь, почему?

– Нет. Скажи.

– Потому что я сам жажду таких же удовольствий. Глубоко во мне, Экодас, заложена тяга к Злу. Мы сильнее обычных людей. Наш Дар мог бы принести нам славу, богатство и все наслаждения, доступные человеку. Иногда, в минуты покоя, я сознаю, что хочу всего этого.

– Ты не отвечаешь за свои желания. Они – неотъемлемая часть человеческой природы. Только действием мы можем совершить грех.

– Я это знаю, вот потому-то я и не взял посох. Никогда не смогу я стать проповедником любви, никогда. Рано или поздно я непременно поддался бы своим желаниям. Поэтому Тридцать – как раз то, что мне нужно. Наше будущее – уход к Истоку. Но ты, мой друг, не таков. Ты сильный. Такой же, как Дардалион когда-то.

– А ведь прежде ты считал меня трусом.

– Да – я приписывал тебе собственный недостаток мужества. – Магник вздохнул. – Теперь, когда мы избрали свой путь, я все вижу по-другому. Однако я должен нести караул. – Магник отлетел, и Экодас один поднялся в ночное небо. Монастырь внизу был сер и угрюм. Его башни грозили небу, словно кулаки.

Шиа сказала, что это крепость, и была права. «Мы тоже такие, – подумал Экодас, – внутри молитва, снаружи мощь». В этом есть свое утешение – ведь крепость, сколько бы мечей, копий и стрел в ней ни заключалось, никогда не бывает наступательным оружием.