Текст книги "Волчье логово"

Он взлетел еще выше и устремился на север, сквозь тонкую дымку, собиравшуюся над горами. Под ним на перевале высилась могучая крепость Дрос-Дельнох.

Он снизился и увидел на последней стене высокую темноволосую женщину рядом с красивым золотоволосым мужчиной. Мужчина взял женщину за руку, но она освободилась и подняла голову к Экодасу.

– Кто ты? – громко прозвучал в его сознании ее голос.

Экодас в изумлении и растерянности устремился прочь. Какая сила! Его разум заколебался.

В этот миг он услышал ужасный вопль, который тут же оборвался. Экодас бросился к храму.

Рядом возник человек с огненным мечом в руке. Экодас метнулся в сторону, и меч просвистел мимо. Он действовал бессознательно – долгие годы учения и терпеливые наставления Дардалиона сделали свое дело и спасли ему жизнь. «В духовном виде, – говорил Дардалион, – мы наги и безоружны. Но я научу вас творить доспехи из веры, мечи из мужества и щиты из стойкости духа. Тогда вы выйдете против демонов Тьмы и людей, которые возмечтают уподобиться им».

Экодас облекся в серебряный панцирь, и мерцающий щит появился в его левой руке. Следующий удар врага он отразил мечом из серебристого света.

Противника защищали черные доспехи и закрытый шлем. Экодас нанес свой удар, обрушив его на шею врага. Созданный из света меч прошел сквозь черные доспехи, как солнечный луч сквозь грозовую тучу. Не было ни крови, ни крика боли – враг просто беззвучно исчез. Но Экодас знал, что сердце в его теле сейчас перестало биться, и только безгласный труп остался свидетельством битвы под звездами.

– Дардалион, – воззвал Экодас, вложив в призыв всю свою мощь. – Дардалион!!!

Еще три врага возникли перед ним. Первого он убил рубящим ударом по туловищу, с невероятной легкостью раскроив темные доспехи. Второй пропал после удара по голове, но третий навис над ним, подняв меч.

Вишна проткнул врага со спины, и все Тридцать взмыли над храмом – серебро против Тьмы, лучи света против огненных мечей.

Экодас сражался, описывая мечом сверкающие круги белого света. Рядом яростно, но не теряя головы, бился Вишна. Бой велся в жуткой тишине и скоро окончился.

Экодас, усталый как никогда, вернулся в свое тело и сел. Он потянулся к Дурису, но тот был мертв – как и Браник на дальней постели.

Экодас, спотыкаясь, вышел из комнаты и спустился в зал. Там собрались все двадцать три монаха, оставшиеся в живых, и Экодас оглядел их лица, отыскивая тех, кто был ему ближе всего. Глендрин здесь, и Вишна тоже, а вот Магника нет. Казалось бы, всего несколько мгновений назад они разговаривали о жизни и желаниях, а теперь от Магника осталась только мертвая оболочка, и больше им в этом мире говорить не придется.

Горе придавило Экодаса, и он опустился на скамью, положив локти на стол. Вишна взял его за плечо.

– Ты спас нас всех, Экодас.

– Я?

– Ты разбудил Дардалиона, и он скомандовал сбор.

Дардалион произнес с дальнего конца зала:

– Помолимся, братья, о душах наших ушедших друзей. – Одного за другим он назвал их по имени, и живые пролили много слез. – Теперь они ушли к Истоку и обрели блаженство, но мы с вами остались. Недавно мы просили дать нам еще один знак. Мне думается, это он и есть. Черное Братство готовит поход против надиров, и я убежден, что мы должны встретить их в Лунных горах. Но это лишь мое мнение, а каково мнение Тридцати?

– Лунные горы, – встав, ответил Экодас.

Вишна, Глендрин, Палиста, толстый Мерлон и все оставшиеся в живых повторили его слова.

– Итак, до завтра, – сказал Дардалион. – А теперь приготовим тела наших братьев к погребению.

12

В висках у Ангела стучало от гнева, пока Мириэль платила приставу пеню.

– Нам тут смутьяны не нужны, – сказал ей служитель закона. – Только репутация спасает его от заслуженной порки.

– Мы сегодня же покинем Дельнох, – умильно сказала Мириэль, отсчитав двадцать серебряных монет.

– Кем он, собственно, себя возомнил? – не унимался пристав.

– Мог бы спросить меня самого, сукин ты сын! – вспылил Ангел, вцепившись в решетку, за которой сидел.

– Вот видите? – воскликнул пристав, покачивая головой.

– Обычно он ведет себя мирно, – поспешно молвила Мириэль, бросив бывшему гладиатору предостерегающий взгляд.

– А по мне, его следовало бы выпороть, – с широкой ухмылкой ввернул Сента. – Трактир выглядит так, словно по нему ураган пронесся. Стыд и срам!

Ангел ответил ему злобным взглядом. Пристав снял с крюка у двери огромную связку ключей.

– Пусть тотчас же убирается из Дельноха. Ваши лошади готовы?

– Да, – заверила Мириэль.

– Это хорошо. – Он отомкнул решетку и выпустил Ангела с подбитым глазом и рассеченной губой.

– Ты очень похорошел, – сказал Сента.

Ангел отпихнул его и вышел на солнце, где ожидал Белаш с непроницаемыми темными глазами.

– Ни слова! – предупредил Ангел, отвязывая свою лошадь и садясь в седло.

Мириэль и Сента вышли в сопровождении пристава.

– Езжайте прочь и не задерживайтесь, – повторил он.

Путники во главе с Мириэль проехали под сводом ворот пятой стены. Часовые, изучив полученные Мириэль бумаги, пропустили их. То же повторилось у всех последующих ворот, и наконец они выехали из крепости.

– Как самочувствие? – спросил Сента поравнявшись с Ангелом.

– Иди ты… – Ангел осекся, видя, что Мириэль повернула к ним.

– Что случилось, Ангел? – спросила она.

– Почему бы тебе не прочесть мои мысли и не узнать самой? – огрызнулся он.

– Нет. Вы с Сентой правы – это некрасиво. Обещаю больше не делать этого. Скажи, из-за чего началась драка?

– Не из-за чего. Подрались, и все.

– Ты был там? – обратилась Мириэль к Белашу.

Он кивнул.

– Один человек спросил его, каково это – иметь рожу, по которой будто корова прошлась.

– Да? А он?

– Он сказал: «Сейчас узнаешь!» – и сломал ему нос. Вот так! – Белаш изобразил прямой удар левой.

Мелодичный смех Сенты вызвал эхо на перевале.

– Ничего смешного, – упрекнула Мириэль. – Одному он сломал нос и челюсть, еще двоим – руки. Даже ногу кому-то повредил.

– Это тому, которого он выкинул из окна, – сказал Белаш. – Оно было закрыто.

– Почему ты такой злой? – спросила Мириэль у Ангела. – В хижине ты всегда… держал себя в руках.

Он сидел в седле, сгорбившись.

– То в хижине, – сказал он, посылая вперед своего коня.

– Ты мало что понимаешь без помощи своего Дара, – сказал девушке Сента и снова догнал Ангела.

– Ну, что еще? – буркнул тот.

– Ты поборол шестерых голыми руками. Это впечатляет, Ангел.

– Опять язвишь?

– Да нет же. Жалею, что пропустил это зрелище.

– Подумаешь! Кучка горожан. Ни единого мускула на всю шайку.

– Я рад, что ты решил остаться с нами. Я без тебя скучал бы.

– В этом мы с тобой расходимся.

– Неправда. Скажи, давно ты в нее влюблен?

– Это еще что? – взорвался Ангел. – Ни в кого я не влюблен. Ядра Шемака, Сента, да посмотри же на меня! Я ей в отцы гожусь, а от моего вида молоко скиснуть может. Нет уж, пусть водится с теми, кто помоложе. Хотя бы и с тобой – да отсохнет мой язык за то, что я это сказал.

Сента не успел ответить – слева из-за скал появился всадник. Точнее, всадница – молодая надирка с черными как смоль волосами, в сафьяновом камзоле и бурых штанах. Белаш поскакал к ней и спрыгнул с седла. Она тоже спешилась и обняла его. Они поговорили о чем-то на своем языке, и Белаш подвел девушку к своим спутникам.

– Это Шиа, моя сестра. Ее послали вернуть меня домой.

– Рад познакомиться, – сказал Сента.

– Почему? Ты ведь меня не знаешь.

– Так уж у нас принято говорить.

– Ясно. А отвечать как полагается?

– Зависит от обстоятельств. А эту девушку зовут Мириэль.

Шиа оглядела горянку, подметив черную перевязь с ножами и саблю у пояса.

– Странный вы народ. Мужчины выполняют женскую работу, а женщины носят оружие, как мужчины. Не понимаю я этого.

– А вот это Ангел.

– Как же! Старый Попробуй-убей. Рада познакомиться.

Ангел усмехнулся и поехал дальше.

– Я что-то не так сказала?

– Просто у него сегодня плохой день, – ответил Сента.

Бодален приписывал свою дрожь холодному ветру, дующему с Лунных гор, но в душе знал, что это неправда. Страх здесь, в глубине надирских земель, в семи днях пути от Гульготира, одолевал его все сильнее. Одиннадцать всадников миновали три кочевых поселения и до сих пор не встретили никаких враждебных действий, но картины пыток и увечий не шли у Бодалена из ума. Он наслушался немало историй о надирах, и близость этих дикарей лишала его всякого мужества.

«Что я здесь делаю? – спрашивал он себя. – Еду через вражескую землю в сопровождении такого отребья, как Гракус и его люди. А все из-за тебя, отец. Ты только и знал, что поучать, подталкивать, заставлять! Я не похож на тебя и не желаю быть похожим, однако ты сделал меня таким, каков я есть».

Он вспомнил тот день, когда Гален впервые принес ему выжимку из листа лорассия, вспомнил вкус снадобья на языке – горький и вызывающий онемение. И восхитительный трепет, пробежавший затем по жилам. Все его страхи как рукой сняло, а мечты распустились пышным цветом. Бурная радость переполнила все его существо. Память об оргиях, которые последовали за этим, возбуждала его и теперь, когда его конь медленно одолевал трудный подъем. Страсть и смелые опыты с болью, причиняемой как по доброй воле, так и без, тонкий хлыст, молящие крики.

Потом Гален познакомил его с Цу Чао, и обещания посыпались градом. Когда Карнак, этот напыщенный самодовольный тиран, умрет, Дренаем будет править Бодален. Он наполнит свой дворец наложницами и рабами и сможет позволить себе все что захочет. Что проку от этих обещаний теперь?

Он вздрогнул и оглянулся на смуглого горбоносого Гракуса, ехавшего следом за ним. Позади молчаливой вереницей растянулись остальные.

– Мы почти на месте, господин, – без улыбки сказал Гракус.

Бодален молча кивнул. Он сам знал, что ему недостает отцовского мужества, но отцовский ум он унаследовал в полной мере. Цу Чао больше ни в грош его не ставит. Использует его как наемного убийцу.

Когда же все изменилось? Бодален облизнул губы. Ответить на это не составляет труда: со смертью проклятой девчонки.

Дочери Нездешнего.

Что за подлая выходка судьбы!

Конь поднялся на взгорье, и Бодален увидел внизу зеленую долину с блестящими ручьями. Она насчитывала две мили в ширину, около четырех в длину, и посреди нее стояла старинная крепость с четырьмя башнями и подъемной решеткой. Бодален заморгал и протер глаза. Башни перекосились, стены были неровные, точно сама земля вздыбилась под ними, однако крепость стояла и не рушилась.

– Кар-Барзак, – сказал, поравнявшись с ним, Гракус.

– Точно спьяну строили, – заметил Бодален.

– Все какая-то крыша над головой, – невозмутимо пожал плечами Гракус.

Одиннадцать всадников медленно спустились в долину. Бодален не мог оторвать глаз от цитадели. Все в ней – окна и амбразуры – либо сократилось в размере, либо вытянулось.

– Но ведь не была же она такой с самого начала? – спросил он у Гракуса.

Одна из башен накренилась вперед под немыслимым углом, хотя в камне не было ни единой трещины. Подъехав ближе, Бодален вспомнил, как мальчиком побывал в арсенале. Карнак показал ему огромную печь. В нее бросили стальной шлем, и ребенок смотрел, как сталь медленно плавится. Кар-Барзак напоминал ему этот шлем.

Гракус указал ему на одно из деревьев. Расщепленный ствол был скручен винтом. Острые, длинные пятиконечные листья имели кроваво-красный цвет. Бодален никогда еще не видел таких деревьев.

Ближе к крепости им попался полуобглоданный скелет овцы. Гракус подъехал к трупу, Бодален последовал за ним. Глаза у овцы отсутствовали, но голова с широко разинутым ртом уцелела.

– Кровь Миссаэля! – прошептал Бодален. Во рту у овцы торчали короткие острые клыки.

– Это заколдованное место, – сказал кто-то из воинов.

– Молчать! – рявкнул Гракус, опустившись на колени рядом с трупом. – Ее точно крысы глодали – следы от зубов мелкие. – Он встал и вернулся в седло.

Беспокойство Бодалена усилилось. Все в этой долине казалось каким-то неестественным. По спине у него струился пот, и на лбу Гракуса он тоже заметил испарину.

– Это от страха, или здесь в самом деле так жарко? – спросил Бодален.

– Да, тут жарко, – ответил Гракус, – но в горных долинах часто так бывает.

– Но не настолько же?

– Поехали в замок, – сказал Гракус.

Чья-то лошадь с визгом взвилась на дыбы, сбросив седока, и тут же из высокой травы хлынули похожие на крыс существа. Они точно серым ковром покрыли упавшего, и из множества ран брызнула кровь. Гракус с ругательством пустил коня вскачь, остальные устремились за ним.

Назад никто не оглядывался.

Десять всадников влетели через разрушенные ворота во двор. Здесь тоже все перекосилось, но в мраморе не было трещин. Бодален, спрыгнув с седла, взбежал по лестнице на стену. В долине все было спокойно, если не считать двух серых шевелящихся холмиков, бывших прежде лошадью и человеком.

– Здесь нельзя оставаться! – сказал Бодален поднявшемуся к нему Гракусу.

– Таков приказ хозяина.

– Что это за твари?

– Не знаю. Похожи на мелких кошек.

– Кошки так не охотятся, – настаивал Бодален.

– Крысы, кошки, какая разница? Хозяин велел нам затаиться здесь и убить Кеса-хана. Так мы и сделаем.

– Но что, если такие звери живут и в подземелье? Что тогда, Гракус?

– Тогда нам конец, – с угрюмой улыбкой ответил воин. – Поэтому будем надеяться, что их там нет.

Нездешний лежал, распростершись рядом с собакой. Плащ, прикрывавший их обоих, был вывернут овчиной наружу и сливался со снегом. Правой рукой человек обнимал пса, поглаживая его широкий лоб.

– Ты только молчи, парень, – шептал Нездешний. – Наша жизнь зависит от этого.

Не далее чем в шестидесяти шагах позади них семеро сатулов разглядывали следы на снегу. Рана на ноге у Нездешнего почти уже зажила, но он приобрел свежую, у левого плеча. Два дня назад его едва не взяли врасплох, устроив засаду на узком перевале. В стычке погибли четверо сатулов, а пятый получил смертельную рану в пах. Рваный убил двоих, но если бы не внезапная перемена ветра, насторожившая собаку, Нездешний был бы уже мертв. Рука сильно болела, из нее сочилась кровь. Близость раны к суставу не позволяла ни зашить ее, ни завязать. В глотке у Рваного заклокотало, и человек снова зашептал, успокаивая его.

Семеро сатулов никак не могли разобраться в следах, ведущих на вершину холма. Нездешний знал, что их так озадачило. Человеческие следы вели только на север, а собачьи – и вверх, и вниз. На вершине тропа суживалась, и огромный, окруженный деревьями валун представлял собой превосходное место для засады. Ни один из воинов не желал подниматься туда, боясь внезапного выстрела. Нездешний не слышал, о чем они спорят, но двое вовсю размахивали руками, указывая на восток. Нездешний пошел на хитрость: сначала он взошел на холм, а потом осторожно спустился вниз, ступая по своим следам. Проделав это, он схватил в охапку Рваного и швырнул в снег слева от тропы, сам же, ухватившись за длинную ветку и перебирая по ней руками, перевалился к собаке и залег рядом.

Ему было холодно и мокро. Обращенная наружу овчина делала их незаметными, но не грела, и Нездешнего била дрожь.

Сатулы пришли к согласию. Трое направились вверх по склону, двое – вправо от тропы, двое – влево.

Нездешний, поморщившись, наставил арбалет. Из раны проступила свежая кровь. Он потихоньку отполз назад, за кусты, а потом чуть выше, где несколько поваленных деревьев образовали заслон. Рваный трусил за ним, высунув язык.

Показались двое сатулов, идущих в их сторону, с короткими охотничьими луками и стрелами на тетивах. Нездешний положил руку на загривок пса, пригибая его вниз.

– Тихо теперь!

Воины в белом подошли к самому древесному заслону. Нездешний встал и выстрелил. Первая стрела вонзилась в висок идущего впереди, и он беззвучно упал. Второй бросил лук и выхватил саблю.

– Сразись со мной, как мужчина! – крикнул он.

– Ну уж нет, – ответил Нездешний, и вторая стрела пробила сатулу сердце. Он раскрыл рот, выронил саблю, сделал еще два нетвердых шага к Нездешнему и повалился лицом в снег.

Вытащив из тел стрелы, Нездешний снял с первого длинный белый балахон, со второго бурнус и мигом преобразился в сатула. Рваный стал перед ним, склонив голову набок и раздув ноздри.

– Да я это, я. – Человек опустился на колени и протянул руку. Рваный обнюхал пальцы и присел, удовлетворенный, на задние лапы. Нездешний потрепал его по голове, сказал: – Пора двигаться, – перезарядил арбалет и осторожно зашагал по склону.

Теперь сатулы должны уже обнаружить, где обрывается след, и пересмотреть свои планы. Потом они увидят, что двоих недостает, и поймут, что Нездешний где-то позади них. Одно из двух: либо они будут дожидаться его на месте, либо продолжат охоту.

Нездешний и раньше сражался с сатулами – и будучи офицером, и просто странствуя в одиночестве по их землям. Они терпеливы, но при этом свирепы и отважны. Нездешний не думал, что они будут его дожидаться. Полагаясь на численное превосходство, они отправятся на поиски пропавших товарищей, а затем пойдут по его следам. Следы он скрыть не может, значит, надо как-то обмануть неприятеля.

Взойдя на вершину холма, Нездешний оказался в заснеженном сосновом бору. Здесь было тихо – лишь дохнет порой ветер или скрипнет ветка под тяжестью снега. Нездешний сделал широкий круг обратно к востоку и вышел на склон чуть выше того места, где прежде лежал. Став на колени за валуном, он посмотрел вниз. Тела по-прежнему лежали там, но их перевернули на спину и вложили сабли в скрещенные на груди руки.

– Жди меня здесь, Рваный, – сказал Нездешний и стал спускаться. Собака последовала за ним. Хозяин еще дважды приказывал ей остаться и наконец сдался. – Учить тебя еще да учить, уродина!

Он сошел к поваленным деревьям, где начинались следы, оставленные им не более часа назад, и улыбнулся. Видно было, что сатулы пошли по этому следу, который теперь замкнулся в круг без начала и конца. Нездешний опустился на колени, подозвал к себе пса и, кряхтя, взвалил его на плечо.

– Ну и хлопот мне с тобой, парень! – Он взобрался на поваленные стволы, прошел по ним и слез у комля самого большого, у торчащих вверх заснеженных корней. Потом, пряча следы в густом кустарнике, он снова взобрался на вершину холма, затаился там и стал ждать.

Уже смеркалось, когда он увидел первых следопытов. Нездешний, присев за валуном, слышал, как сатулы скользят вниз по склону. Они спустились к своим убитым товарищам и заспорили. Нездешний плохо их слышал, но один из них произнес сатулийское слово «круг». Видно было, что они устали и обозлились. Сатул, присевший на стволы, швырнул свой лук в снег.

Нездешний хладнокровно наблюдал за ними. Теперь опять-таки одно из двух: либо они опять двинутся по кругу на юг, либо поднимутся вверх по склону. Если они пойдут на юг, он, хоть это и опасно, двинется по открытым долинам на готирскую землю.

Если они пойдут на север, ему придется убить их.

Они толковали уже битый час, сумерки сгущались. Воин, бросивший лук, разгреб снег и развел костер. Сатулы, погревшись немного у огня, набросали в него сырых сосновых веток, и в меркнущее небо поднялся столб густого маслянистого дыма. Нездешний выругался.

– Зовут на подмогу, – сказал он псу. – Только откуда они ее ждут – с севера, с юга или с обеих сторон?

Рваный склонил голову набок и лизнул ему руку.

– Придется уносить ноги, парень, а там будь что будет.

Он встал и тихо зашагал на юг, а собака потрусила за ним.

– Это бессмысленно, – проговорил Астен дрогнувшим, несмотря на все усилия, голосом.

Карнак с усмешкой хлопнул его по плечу.

– Зря ты так беспокоишься, старина. Смотри сам: готиры намерены вторгнуться к нам, как только высадятся вентрийцы. На Дельнох они пойти не посмеют, поэтому заключили сговор с князем сатулов. Молодцы ребята – но я тоже умею заключать сделки. И если мы помешаем готирам, то сможем навалиться на вентрийцев всей своей мощью и разбить их в одном-единственном сражении.

– Все это превосходно, Карнак, но почему к сатулам должны ехать именно вы? Это безумие.

– Гален ручается, что опасности нет.

– Ба! – фыркнул Астен. – Я не стал бы верить этой змее, скажи он даже, что летом жарче, чем зимой. Как вы сами этого не видите?

– Что я должен видеть? Что вы с ним цапаетесь, как кошка с собакой? Большой беды в этом нет. Ты – славный полководец, зато он – мастер на всякие хитрости. Мне не нужно, чтобы мои офицеры походили друг на друга, но твоя неприязнь дошла уже до такой степени, что мешает тебе мыслить здраво.

Астен покраснел и перевел дух.

– Соглашусь с вами без ложной скромности: я хороший полководец, но таким, как вы, никогда не стану. Мне не дано вдохновлять солдат так, как это делаете вы. Без вас нам не обойтись – а вы вдруг вздумали ехать к сатулам всего лишь с двадцатью людьми! Сатулы ненавидят нас, Карнак, – а вас в первую голову. Перед Вагрийской войной вы во главе двух легионов вторглись к ним и разбили их наголову. Зубы Кашти! Не вы ли убили отца нынешнего их правителя?

– Древняя история! – буркнул Карнак. – Они – воинственный народ и понимают, что в бою без потерь не обойтись.

– И все же опасность слишком велика, – устало, понимая, что проиграл, молвил Астен.

– Опасность? – усмехнулся Карнак. – Боги, дружище, да зачем же иначе жить на свете? Заглянуть в глаза зверю, ощутить его дыхание на своем лице – вот в чем суть. Кем мы были бы, не будь в нашей жизни опасностей? Жалкими сосудами, которые старились бы и умирали без всякого толку. Я поеду в эти горы с моими двадцатью людьми, и явлюсь в самое логово князя сатулов, и добьюсь своего. Готиры не пройдут на Сентранскую равнину, и дренаи останутся целы. Разве ради этого не стоит рискнуть?

– Стоит, – громыхнул Астен. – Я, к примеру, охотно рискнул бы собой. Но без старого Астена, крестьянского сына, дренаи проживут. Есть много способных офицеров, которые займут его место. Но кто заменит вас, когда сатулы предательски расправятся с вами и приколотят вашу голову к воротам своего дворца?

Карнак помолчал.

– Если я все-таки умру, – сказал он наконец, – победу одержишь ты, Астен. Ты у нас вояка хоть куда, и люди это знают.

– Вот что я скажу вам, Карнак. Если Гален по какой-либо причине вернется без вас, я перережу ему глотку.

– Так и сделай, – хмыкнул Карнак и повторил уже серьезно: – Так и сделай, дружище.