Текст книги "Волчье логово"

9

Экодас любил лес, любил мирное сообщество величественных деревьев, устилающий землю зеленый ковер и дышащую вечностью безмятежность. Когда мир был молод и земля еще не остыла, первые деревья уже зародились здесь – а их потомки стоят до сих пор, наблюдая с высоты за жалкими, короткими людскими жизнями.

Молодой священник в порядком загрязнившихся белых одеждах приложил ладонь к коре векового дуба и закрыл глаза. У дерева не было сердца, однако под корой бился пульс – сок струился по жилам, давая рост новым побегам.

Здесь Экодас испытывал покой.

Он двинулся дальше, открытый звукам леса – поздним песням птиц, суете мелких зверюшек в подлеске. Где-то рядом стучало сердце лисы, и от шерсти старого барсука пахло мускусом. Экодас с улыбкой остановился: лиса и барсук лежали в одной берлоге.

Ухнула сова, и Экодас посмотрел вверх. Начинало смеркаться – солнце садилось в море там, на западе.

Экодас повернул и по длинному склону стал подниматься к храму. Ему вспомнились дискуссии, и он вздохнул, сожалея, что по слабости предал свои убеждения. В глубине души он знал, что и сам Дардалион не уверен в правильности избранного ими пути. Настоятель сам почти хотел бы освободиться от судьбы, которую так давно задумал осуществить. Почти хотел бы.

Но если бы в тот день победила любовь, все, к чему стремился Дардалион, оказалось бы тщетой – пустой тратой жизни и Дара. «Я не мог так поступить с тобой, Дардалион, – думал Экодас. – Не мог допустить, чтобы твоя жизнь пропала зря».

Молодой монах вдохнул полной грудью, силясь вновь ощутить покой леса, но вместо этого что-то царапнуло его ум. Гнев. Страх. Возбуждение. Похоть. Мысленным взором он вгляделся в чащу, обнаружив там двух мужчин и… да, и женщину.

Пробравшись сквозь кусты, он вышел по оленьей тропе к глубокому оврагу и услышал мужской голос:

– Да уймись ты. Мы тебе ничего плохого не сделаем. Даже заплатим!

– Хватит болтать! – рявкнул басом другой. – Держи эту суку!

Экодас обогнул последний поворот и увидел обоих – они наступали с ножами в руках на молодую надирку. Она, тоже с ножом, выжидала, прижавшись спиной к валуну.

– Добрый вам вечер, друзья, – сказал Экодас.

Один из мужчин, высокий и тощий, в зеленом камзоле из домотканой шерсти, в бурых кожаных штанах и сапогах, обернулся к нему. Это был молодой парень, со светлыми, забранными в хвост волосами.

– Священнику тут делать нечего, – сказал он.

Экодас подошел поближе.

– Лес – превосходное место для размышлений, брат. – Он чувствовал, что парень смущен. Его нельзя было назвать злым, но похоть помутила его разум. Он хотел эту женщину, и любострастные образы кипели в его голове.

Вперед вышел второй, пониже ростом и покрепче, с маленькими круглыми глазами.

– Ступай, откуда пришел! Нечего соваться не в свое дело!

– Вы задумали нехорошее, – мягко сказал Экодас. – Я не могу этого допустить. Если вы пойдете по этому оврагу, то выберетесь на дорогу в Эстри. Это маленькая деревушка, но я слышал, там есть одна женщина, которая не отказывает мужчинам со звонкой монетой.

– Я знаю дорогу в Эстри, – прошипел второй. – И плевать хотел на твои советы. Знаешь, что это такое? – Он сунул свой нож прямо в лицо Экодасу.

– Знаю, брат мой. Зачем ты показываешь его мне?

– Ты что, полоумный?

Первый взял приятеля за руку.

– Брось, Каан. Не стоит.

– Еще как стоит. Я хочу эту женщину.

– Но нельзя же убивать священника!

– Нельзя, говоришь? Гляди! – Нож мелькнул в воздухе. Экодас отклонился, перехватил руку Каана и заломил ее за спину, а ногой подсек противника под колено. Тот качнулся назад – Экодас отпустил его, и он грохнулся наземь.

– Я не хочу причинять тебе боль, – сказал Экодас. Каан взгромоздился на ноги и снова напал. Экодас отвел руку с ножом и ударил его локтем в подбородок. Каан упал как подкошенный. – Отведи своего друга в Эстри, – посоветовал Экодас парню, – и там попрощайся с ним. Он дурно на тебя влияет. Здравствуй, сестра, – повернулся он к надирке. – Если ты пойдешь со мной, я дам тебе пристанище на ночь. Это монастырь, и постели там жесткие, но спать ты будешь крепко и без страха.

– Я всегда сплю без страха, – ответила она, – но согласна пойти с тобой.

Глаза у нее были темные и красивые, а кожа бледная и в то же время золотистая. Взглянув на ее полные губы, Экодас невольно вспомнил образы, кишевшие в уме молодого парня, покраснел и начал взбираться вверх по склону.

– Ты хорошо дерешься, – сказала она, догнав его. Нож она убрала в сафьяновые ножны, а за плечами несла небольшую котомку.

– Ты идешь издалека, сестра?

– Я тебе не сестра, – заметила она.

– Все женщины – сестры мне, а мужчины – братья. Я священник Истока.

– Тому брату, внизу, ты сломал челюсть.

– Я сожалею об этом.

– А я нет. Я бы его убила.

– Меня зовут Экодас, – сказал он, протягивая руку. Женщина не приняла ее, продолжая идти.

– А меня – Шиа. – Они вышли на извилистую тропу, ведущую к монастырю, и она воззрилась на его высокие каменные стены. – Да это крепость!

– Была. Теперь это дом молитвы.

– И все-таки это крепость.

Ворота были открыты, и Экодас ввел ее внутрь. Вишна и еще несколько монахов таскали воду из колодца. Шиа остановилась, глядя на них.

– Разве у вас нет женщин для такой работы? – спросила она Экодаса.

– Женщин здесь нет. Я же говорил тебе: мы – священники.

– Значит, у священников женщин нет?

– Нет.

– Только сестры?

– Да.

– Тогда ваше маленькое племя долго не протянет, – с гортанным смешком сказала она.

Вопли утихли, и их сменил хриплый предсмертный скрежет. Раб обмяк в своих цепях, его ноги свела судорога. Цу Чао вонзил нож ему под ребро, рассек артерии и вырвал сердце. Он внес его в круг, тщательно переступая через меловые линии, змеившиеся по камням между подсвечниками и нитями золотой проволоки, которые соединяли чашу с кристаллом. Цу Чао поместил сердце в чашу и отошел, став в двойном кругу Шемака.

Четвертый том Тайной Книги лежал раскрытый на бронзовом пюпитре. Цу Чао перевернул страницу и начал читать вслух на языке, уже сто тысяч лет как позабытом в мире людей.

Воздух вокруг него затрещал, и огонь побежал по золотой проволоке, окружив чашу кольцами пламени. Сердце зашипело, из него повалил темный дым, постепенно принимающий очертания. Показались могучие плечи, над ними огромная голова с зияющим ртом. В ней прорезались желтые щели глаз, а из плеч выросли длинные мускулистые руки.

Цу Чао задрожал, его мужество ослабело. Дымное существо откинуло голову, и свистящее шипение наполнило комнату.

– Чего ты хочешь от меня? – вопросило оно.

– Смерти.

– Смерти Кеса-хана?

– Точно так.

Существо издало прерывистое шипение, в котором Цу Чао распознал смех.

– Он тоже хочет твоей смерти.

– Но способен ли он заплатить кровью и болью? – Пот струился по лицу чародея, и руки тряслись.

– Он хорошо служил моему господину.

– Я тоже.

– Да. Но просьба твоя не будет исполнена.

– Почему?

– Вглядись в линии своей жизни, Цу Чао.

Дым рассеялся, точно свежий ветер пронесся по комнате. Чаша опустела, и сердце исчезло без следа. Цу Чао посмотрел туда, где только что висело в цепях тело молодого раба, – его тоже не стало.

Чародей нетвердо вышел из круга, не глядя больше на меловые линии и шаркая по ним обутыми в сандалии ногами. Он положил третий том Книги на обтянутый кожей письменный стол и стал листать. Заклинание, которое он искал, не требовало крови. Он нашел его, произнес слова и начертал в воздухе узор. Там, где проходил его палец, возникала сверкающая черта, и многочисленные нити образовали подобие паутины. Завершив работу, Цу Чао стал тыкать пальцем в переплетения нитей, и в тех местах начали выскакивать разноцветные пузырьки – одни голубые, другие зеленые, один золотой, пара черных. Цу Чао сделал глубокий вдох и сосредоточился. Паутина пришла в движение, и пузырьки закружились вокруг золотого шарика в середине. Чародей обмакнул перо в чернила и стал писать что-то на большом листе папируса, то и дело поглядывая на трепещущий в воздухе узор.

Через час он испещрил знаками весь лист, устало потер глаза и выпрямил спину. Паутина исчезла. С листом в руках Цу Чао вернулся к чаше, произнес Шесть Заветных Слов и бросил папирус в золотой сосуд.

Лист вспыхнул, над чашей возникла большая пылающая сфера. Она вытянулась, сделалась плоской, пламя угасло, и Цу Чао увидел человека в черном, идущего по высокой стене его дворца с маленьким арбалетом в руке.

Картина, замерцав, сменилась другой. Он увидел старинную крепость с покореженными стенами и покосившимися башнями. Некая армия собралась под ее стенами с лестницами и веревками наготове. На самой высокой башне стоял Кеса-хан, а рядом с ним женщина, также одетая в черное.

Картина снова сместилась, и Цу Чао увидел, что высоко в небе над крепостью кружит дракон. Но вот он повернул и устремился прямиком к Гульготиру, летя как стрела к дворцу Цу Чао. Его черная тень, скользя по земле, перебралась через стену и накрыла двор. Чернее ночи, она легла на плиты, встала и превратилась в человека.

В человека с арбалетом.

Изображение, побледнев, сменилось еще раз – теперь перед Цу Чао появилась горная хижина. Тот человек был там – а рядом лежали трупы девяти рыцарей. Это зрелище потрясло чародея. Как сумел Нездешний победить Черных Братьев? Ведь он не владеет магией. Страх кольнул сердце Цу Чао. Дракон, опустившийся над его дворцом, сулил смерть и отчаяние.

«Но не мне, – сказал себе Цу Чао, перебарывая зачатки паники. – Нет, не мне».

Позабыв об усталости, он поднялся по винтовой лестнице в верхние покои. Там валялся на кушетке Бодален, задрав ноги в сапогах на инкрустированный серебром столик.

– Ты не все сказал мне о Нездешнем, – заявил чародей.

Бодален вскочил на ноги – высокий, плечистый, с мощной челюстью, густобровый и голубоглазый, с большим полногубым ртом. Он был точной копией молодого Карнака и обладал столь же сильным, звучным голосом.

– Нет, господин, я сказал все. Он наемный убийца – только и всего.

– Он убил девять моих рыцарей. Понимаешь? Мужей, наделенных магической властью.

Бодален облизнул губы.

– Я не могу объяснить этого, мой господин. Отец часто говорил о нем, но не упоминал, что он маг.

Цу Чао задумался. Зачем Нездешнему являться к нему во дворец, если не за Бодаленом? Если сына Карнака не будет здесь… Чародей улыбнулся молодому дренаю.

– Он нам не помешает. Однако ты мог бы кое-что сделать для меня, мой мальчик.

– Охотно, мой господин.

– Я хочу, чтобы ты отправился в Лунные горы. Я дам тебе карту. Там есть одна древняя крепость, любопытнейшее место. Говорят, в ее подземельях полным-полно золота и драгоценностей. Ты возьмешь с собой десять человек, побольше провизии и поедешь в эту крепость. Вы спрячетесь где-нибудь в подземелье, а когда через пару недель туда явится Кеса-хан, выйдете и убьете его.

– Но с ним будет много надирских воинов, – возразил Бодален.

– В жизни много опасностей, Бодален, – с легкой улыбкой ответил Цу Чао, – но смелый способен преодолеть их. Мне было бы приятно, если бы ты взялся выполнить мою скромную просьбу.

– Вы же знаете, что я готов жизнь за вас отдать. Просто…

– Да, да. Все понятно. Ты вылитый отец, только его мужеством не обладаешь. Знай же, Бодален: ты был мне полезен, пока находился с ним рядом. Здесь ты беглец, и от тебя нет никакого проку. Опасайся вызвать мое недовольство.

Бодален побледнел.

– Разумеется, мой господин. Я… я буду счастлив… Карта, вы говорите?

– Ты получишь и карту, и десять надежных людей. Самых надежных. А в случае успеха, Бодален, награда превзойдет все твои ожидания. Ты станешь королем Дреная.

Бодален с улыбкой кивнул.

– Я послужу вам на славу, господин. Вы ошибаетесь, говоря, что во мне нет мужества, – я докажу вам обратное.

– Разумеется, мой мальчик. Прости меня, я говорил в гневе. Готовься в дорогу.

Экодас проводил Шиа через трапезную наверх, в кабинет Дардалиона, и постучался.

– Войдите, – сказал настоятель. Экодас открыл дверь и пропустил девушку вперед. Дардалион встал и поклонился ей.

– Добро пожаловать, дорогая. Сожалею, что твое путешествие по дренайской земле началось столь беспокойно.

– Разве? – ответила Шиа, насмешливо оглядывая кабинет, битком набитый книгами, листами и свитками.

– Ты умеешь читать?

– Нет. Зачем мне это?

– Чтобы понять свои нужды и желания, мы должны вникнуть в нужды и желания тех, кто жил раньше нас.

– Не вижу в этом смысла. Ясно и так, в чем заключались их желания, – иначе нас не было бы здесь. И мы желаем того же, потому и заводим детей.

– По-твоему, история ничему не учит? – спросил Экодас.

– История, может, и учит, но здесь у вас не история, а сплошная писанина. Ты, что ли, здесь главный? – спросила она Дардалиона.

– Да, я настоятель, а монахи, которых ты видела, – мои ученики.

– Он хорошо дерется, – с улыбкой кивнула она на Экодаса. – Ему не место среди твоих молельщиков.

– В твоих устах это слово звучит оскорбительно, – вспыхнул Экодас.

– Если ты чувствуешь себя оскорбленным, значит, это правда.

Дардалион с улыбкой вышел из-за стола.

– Мы рады тебе, Шиа, дочь Носта Врена. Утром мы укажем тебе дорогу к твоему брату, Белашу.

Она рассмеялась, сверкнув темными глазами.

– Твоя власть не удивляет меня, Среброголовый. Я сразу поняла, что ты ясновидящий.

– Каким образом? – воскликнул Экодас.

Дардалион с улыбкой положил руку на плечо растерянного монаха.

– Как иначе я узнал бы об ее приключении? У тебя острый ум, Шиа, и ты храбрая девушка.

– Нет нужды говорить мне, какая я. Правда, похвалу всегда приятно слышать. А теперь мне хочется спать. Этот боевой молельщик сказал, что укажет мне постель.

– Проводи нашу гостью в западное крыло, Экодас. Я велел развести огонь в спальной, что выходит на юг. – Дардалион снова поклонился Шиа. – Приятных сновидений, юная госпожа.

– Это уж как повезет, – с той же легкой насмешкой в глазах ответила она. – Ты позволишь своему человеку спать со мной?

– Боюсь, что нет. Мы все принесли обет целомудрия.

– И зачем только мужчины играют в такие игры? От долгого воздержания начинают болеть спина и живот. И голова тоже.

– Зато, – Дардалион едва сдержал улыбку, – это дарит твоему духу радости, несравнимые с земными удовольствиями.

– Ты знаешь это наверное или из книг?

– Из книг, – признался он. – Но вера – неотъемлемая часть нашей здешней жизни. Доброй тебе ночи.

Экодас с пылающим лицом повел надирку по коридору, и раздавшийся позади смех настоятеля усугубил его смущение.

Комната была невелика, но в очаге горел огонь, и узкую кровать застелили чистыми одеялами.

– Надеюсь, тебе здесь будет удобно, – чопорно проговорил Экодас. – Утром я принесу тебе завтрак – хлеб с сыром и сок летних яблок.

– А тебе когда-нибудь снятся сны, молельщик?

– Снятся, и часто.

– Тогда желаю тебе увидеть во сне меня.

10

Они разбили лагерь в лесной лощине и развели костер, обложив его камнями. Сента, Ангел и Белаш спали, а Нездешний взял на себя третью смену караула. Он сидел на пригорке, прислонясь к дереву, сливаясь в своей черной одежде с мраком ночи. Рядом лежал пес, которого он назвал Рваным.

Мириэль легла спиной к огню, завернувшись в плащ. Плечам было тепло, а ногам холодно. Осень близилась к исходу, и в воздухе пахло снегом. Ей не спалось. От хижины они ехали почти в полном молчании, но Мириэль держала со своими спутниками мысленную связь. Белаш думал о доме и о мести, а в его мыслях о Нездешнем неизменно присутствовал острый нож. Ангел был растерян. Он не хотел ехать на север, но и бросать их не хотел. Его мысли о Мириэль были столь же противоречивы. Он любил ее почти отеческой любовью и все же испытывал к ней вожделение. Сента подобным раздвоением не страдал. Его ум изобиловал сладострастными картинами, которые и волновали, и пугали юную горянку.

Нездешнего она не трогала, боясь темной области, которая открылась ей в нем.

Она села, подложила хворосту в костер и протянула ноги к огню. В голове у нее начал шептать какой-то голос, так тихо, что поначалу она подумала, будто ей это мерещится. Но голос не уступал, хотя слов она по-прежнему не разбирала. Она сосредоточилась, собрав в горсть всю свою силу, но безуспешно. Это начинало ее бесить. Она легла, закрыла глаза, и дух ее вышел из тела. Теперь шепот стал яснее, но по-прежнему казалось, что он идет откуда-то очень издалека.

– Кто ты? – спросила она.

– Доверься мне!

– Нет.

– От этого зависит жизнь множества женщин, детей и стариков.

– Покажись!

– Не могу: я слишком далеко от тебя, и даже разговор дается мне с трудом.

– Чего же ты хочешь от меня?

– Вернись в свое тело и разбуди Белаша. Пусть он протянет левую руку над костром и разрежет ладонь, чтобы кровь упала в пламя. Скажи, что так велел ему Кеса-хан.

– И что же потом?

– Потом я приду к тебе, и мы поговорим.

– Чьи жизни от этого зависят? – спросила она, чувствуя, как взволнован ее собеседник.

– Я не могу больше говорить. Скорее, иначе связь прервется. Мои силы на исходе.

Мириэль вернулась в свое тело и подошла к Белашу, но он сам вскочил на ноги с ножом в руке. Она передала ему приказ Кеса-хана, думая, что надир начнет расспрашивать ее и сомневаться. Однако он тут же простер руку над костром и полоснул ножом по раскрытой ладони. Кровь пролилась в огонь.

Тогда Кеса-хан заговорил так громко, что Мириэль едва устояла на ногах.

– Теперь ты можешь прийти ко мне.

– Могу я доверять этому Кеса-хану? – спросила она у Белаша.

– А он что говорит?

– Говорит, что да.

– Тогда не противься ему. – Мириэль, не веря словам, прочла то, что скрывалось за ними. Белаш боялся Кеса-хана, но и восхищался им, и без колебаний доверил бы ему свою жизнь.

Мириэль легла и позволила духу выйти из тела. Ее сразу же втянуло в водоворот света и красок. Она неслась сама не зная куда, ее влекло через тысячу ярких радуг во тьму более глубокую, нежели смерть. Но прежде чем ее страх успел смениться паникой, тьма рассеялась, и Мириэль оказалась в каком-то селении на берегу озера. Дома здесь были неказисты, но надежно защищали от снега и зимней стужи. У воды играли дети, и Мириэль узнала себя и Криллу. Рядом на перевернутой лодке сидел мужчина, высокий и стройный, с большими задумчивыми глазами и курчавыми волосами.

У Мириэль сжалось сердце, и впервые за двенадцать лет она вспомнила лицо своего родного отца. Шла последняя зима перед нашествием вагрийцев, и все ее родные и друзья были еще живы. Это было мирное время, полное тихой радости.

– Хорошо ли тебе, когда ты смотришь на это? – спросил старик, сидящий рядом с ней.

– Да. Очень хорошо. – Она присмотрелась к старику. Ростом он был не более четырех с половиной футов, и сквозь кожу на груди просвечивали тонкие, как у птицы, ребра. Голова казалась чересчур большой для тела, и космы жидких волос падали на плечи. У него недоставало двух передних зубов, и он шепелявил. Весь его наряд состоял из драных штанов и мягких постолов, подвязанных тесемками из черной кожи.

– Я – Кеса-хан.

– Мне это ни о чем не говорит.

– Скажет еще, – заверил он. – У нас с тобой общий враг – Цу Чао. – Он почти выплюнул это имя.

– Я не знаю, кто этот человек.

– Он послал Черных Рыцарей убить твоего отца, и он же посылает готирское войско истребить мой народ. И он известен тебе, Мириэль. Смотри. – Прибрежная деревня исчезла, и они оказались на высокой стене над цветником. Внизу сидел человек в темных одеждах, с прилизанными волосами и заплетенными в косы длинными бакенбардами. Мириэль напряглась. Это был тот покрытый чешуей ловец, что пытался схватить ее и Криллу пять лет назад, перед тем как серебряный рыцарь спас их. Но теперь на нем не было чешуи – обычный человек, сидящий в своем саду.

– Пусть внешность тебя не обманывает, – предостерег Кеса-хан. – Ты видишь перед собой Зло.

– Почему он хочет убить моего… отца? – Мириэль не сразу произнесла это слово – образ родного отца еще стоял у нее перед глазами.

– Чтобы помочь Бодалену, который ему служит. Он полагал, что убить Нездешнего очень просто – а после он сможет вернуть Бодалена в Дренай и спокойно ждать, когда сын предаст отца. – Старик издал сухой, неприятный смешок. – Знай он Нездешнего так, как знаю его я… Ха! Я тоже пытался когда-то убить его. Я послал за ним в погоню шестерых оборотней и двадцать отборных воинов. Никто из них не вернулся назад. У него дар лишать жизни других.

– Ты ему враг?

– Теперь уже нет! – заверил он. – Теперь я хотел бы стать его другом.

– Почему?

– Потому что мой народ в опасности. Ты не знаешь, что это такое – жить под готирским ярмом. По их законам у нас нет никаких прав. На нас охотятся, как на животных, и никто не смеет поднять голос в нашу защиту. Казалось бы, довольно и этого, но нет! Теперь Цу Чао убедил императора, что мое племя – старейшее среди кочевого народа – следует стереть с лица земли. Истребить под корень! И солдаты скоро выступят в поход.

– Чем же отец может помочь вам – один?

– Он – Тень Дракона, надежда моего народа. А с ним вместе идут Белый Тигр Ночи и старый Попробуй-убей-меня. Есть еще Сента – и ты, что, возможно, еще важнее.

– Но нас только пятеро. Армией это не назовешь.

– Там будет видно. Попроси Нездешнего прийти в Лунные горы. Попроси его помочь нам.

– Зачем ему это? В свое время ты пытался его убить.

– Скажи ему, что готиров вдесятеро больше, чем нас. Скажи, что мы обречены на гибель. Скажи, что у нас больше двухсот детей, которые будут убиты.

– Ты не понимаешь. Это же не его дети. Ты просишь его рискнуть своей жизнью ради людей, которых он не знает. Он даже задумываться не станет.

– Как знать, Мириэль. Главное, передай ему все, что я сказал.

Круговерть красок замелькала снова, и дух Мириэль ошеломляюще быстро слился с телом. Нездешний сидел рядом, и солнце стояло высоко на небе.

Нездешний испустил вздох облегчения, когда Мириэль открыла глаза, и погладил ее по голове.

– Что случилось? – спросил он.

Она ухватилась за его руку и села. Голова разламывалась от боли, во рту пересохло.

– Воды, – прохрипела она. Ангел подал ей кожаную флягу, и она жадно напилась. – Нам надо поговорить, – сказала Мириэль Нездешнему. – Наедине.

Все прочие отошли, и она рассказала о своей встрече с Кеса-ханом. Нездешний молча выслушал ее.

– Ты веришь ему? – спросил он под конец.

– Да. Он не все мне сказал, но то, что он сказал – это правда. По крайней мере сам он верит, что это правда. Его народу грозит уничтожение.

– Почему он назвал меня Тенью Дракона?

– Не знаю. Ты поедешь к нему?

– По-твоему, я должен? – улыбнулся он.

Она отвела глаза.

– Когда мы с Криллой были маленькие, нам нравилось слушать сказки, которые рассказывала мать… Даниаль. Сказки о героях, которые переплывали огненные моря, спасая принцесс. Мы и сами чувствовали себя принцессами, потому что ты нас спас. И помог спасти всех дренаев. Мы любили тебя за это.

– Я делал это не ради дренаев, а ради себя самого.

– Теперь я это знаю – и не хочу влиять на тебя. Я знаю, за меня ты пошел бы на смерть – так же, как за мать и за Криллу. И я знаю, зачем ты едешь на север. Ты хочешь отомстить.

– Таков уж я есть, Мириэль.

– Ты всегда был лучше, чем думал сам. – Она погладила его впалую щеку. – И какой бы выбор ты ни сделал, я не стану тебя осуждать.

Он кивнул.

– А куда бы хотела отправиться ты?

– С тобой, – просто ответила она.

– Повтори еще раз, что он сказал. – Она повторила, и Нездешний сказал: – Старый хитрец.

– Согласна, но почему ты так говоришь?

– Из-за детей. Он не преминул уведомить меня о них. Он слишком хорошо меня знает. Ох, как же я ненавижу этих колдунов! – Он глубоко, прерывисто вздохнул, снова припомнив мертвое личико своего сына среди ярких цветов. Сколько было бы мальчику теперь? Пожалуй, чуть больше, чем Сенте.

Он подумал о Бодалене – и о Карнаке.

Сента, Белаш и Ангел ждали около лошадей. Он подозвал их и попросил Мириэль рассказать все еще раз.

– Он, как видно, считает нас полоумными, – сказал Ангел, дослушав до конца.

– Он чересчур хорошо нас знает, чтобы думать так, – возразил Белаш.

– Что это, по-твоему, должно означать?

– Да полно, Ангел, разве тебе не хотелось бы совершить невозможное? – осклабился Сента.

– Нет, не хотелось бы. Только юнцы вроде тебя могут такого хотеть. Ты бы урезонил его, Дакейрас.

– Вы все вольны ехать куда захотите, – сказал Нездешний. – Ко мне вас никто не привязывал.

– Ну а сам-то ты? Неужто поедешь в горы?

– Да, поеду.

– И как же ты намерен помешать готирам? Выедешь им навстречу на белом коне, назовешься и объявишь, что не позволишь им перебить бедных надиров?

– Повторяю: вы вольны ехать куда пожелаете.

– А как же Мириэль? – спросил Ангел.

– Мириэль сама отвечает за себя, – сказала девушка. – Я еду в Лунные горы.

– Но почему? – вскричал Ангел. – Почему вы все уперлись на этом?

Нездешний помолчал и пожал плечами.

– Не люблю, когда убивают невинных.

Голос Вишны был спокоен, но Дардалион чувствовал в нем подспудное напряжение.

– Не постигаю, как можно быть уверенным, что эта женщина послана нам Истоком. Мы все согласны выйти на смертный бой против Зла, и это решение у меня сомнений не вызывает. Мы могли бы отправиться в Пурдол, чтобы помочь Карнаку оборонять крепость от вентрийцев, могли бы предложить свою помощь коменданту Дельноха. Но ехать куда-то в степь и рисковать жизнью ради мелкого надирского племени… Какая в этом цель, отец?

Дардалион, не отвечая, повернулся к остальным: белокурому Магнику, стройному Палисте и молчаливому, погруженному в себя Экодасу.

– Что скажешь об этом ты, брат? – спросил он Магника.

– Я согласен с Вишной. Что надиры могут предложить миру? Ничего. У них нет философии, нет искусств, нет наук, кроме разве что умения воевать. Отдать за них жизнь было бы бессмысленно, однако я готов подчиниться твоему решению, отец.

– А ты, мой мальчик? – обратился Дардалион к Палисте.

– Трудный вопрос, – произнес тот густым басом, не подходящим к его хрупкой фигуре. – Мне кажется, ответ зависит от того, как рассматривать приход этой женщины к нам. Если ее послал сюда Исток, путь наш ясен. Если же нет… – Палиста развел руками.

– Я согласен с Палистой, – сказал Экодас. – Суть заключается в женщине. При всем моем уважении к Вишне и Магнику, их доводы не убеждают меня. Кто дал нам право судить, нужны миру надиры или нет? Если бы мы стремились спасти одну-единственную жизнь, один Исток мог бы ведать, чего эта жизнь стоит. Быть может, спасенный нами станет великим надирским пророком – а не он, так сын его или внук. Откуда нам знать? Вопрос, однако, в том, послана женщина Истоком или нет. Она ни о чем нас не просила – быть может, ключ в этом?

– Понимаю, – сказал Дардалион. – Ты полагаешь, что ей было видение и потому она пришла за помощью к нам?

– Тому было немало примеров.

– В таком случае, к чему нам вера?

– Я не понимаю, отец.

– Вера, Экодас. К чему нам вера, если существуют доказательства?

– Неубедительно, – заявил Палиста. – Следовательно, тому, кто придет и скажет, что он послан Истоком, верить не следует?

– Превосходно, дорогой мой Палиста! – расхохотался Дардалион. – Но это значило бы бросаться из одной крайности в другую. Я хотел лишь сказать, что вера должна присутствовать во всем, что недоказуемо. Если бы девушка сказала, что послана Истоком, мы прочли бы ее мысли и узнали правду. Мы руководствовались бы знанием и не испытывали нужды в вере. Однако мы молились о ниспослании нам знака: куда следует отправиться Тридцати. И что же мы получаем в ответ? Экодас спасает из беды надирку. Зачем она здесь? Чтобы найти своего брата и привести его домой, где ожидается нашествие врага. Кто этот враг? Не кто иной, как Цу Чао, чье злодейство побудило меня собрать нас, Тридцать, воедино. Разве все это недостаточно красноречиво? Разве вы не чувствуете, как сплетаются вместе нити судьбы?

– Мне трудно судить, – вздохнул Вишна. – Среди Тридцати я единственный готир. Мои родные и друзья занимают высокие посты в императорском совете. Возможно, в этом походе будут участвовать люди, которых я хорошо знаю. Мне делается не по себе при мысли, что я могу обнажить меч против своих друзей.

– Я понимаю тебя, – сказал Дардалион, – и тем не менее верю в то, что Шиа послана нам свыше и что цель наша – Лунные горы. Это все, что я могу сказать.

– Я думаю, нам следует помолиться опять и попросить новых указаний, – сказал Экодас. Остальные поддержали его.

– Вера прежде всего, – добавил Вишна, – но должен быть и другой знак.

– Вряд ли его напишут нам в небе огненными буквами, – мягко заметил Дардалион.

– Пусть так, – ответил Экодас, – но если нам суждено умереть в надирских степях, Исток приведет нас туда.

Дардалион посмотрел на каждого из молодых людей и встал.

– Хорошо, братья, будь по-вашему. Мы подождем. И помолимся.

Экодас спал чутко – Шиа словно проклятие на него наложила. Она и правда снилась ему, и он постоянно просыпался, страдая от подавляемой страсти. Он попытался молиться, но не смог и стал твердить про себя самые трудные мантры. Это помогало, но ненадолго, и он снова видел перед собой ее кожу, похожую на позлащенную слоновую кость, и темные миндалевидные глаза.

Он встал с постели за час до рассвета – тихо, чтобы не разбудить пятерых братьев, спавших в одной комнате с ним, взял из сундука чистый белый хитон и спустился на кухню.

Толстяк Мерлон уже раскутывал большие круги сыра, обернутые в грубый холст. В дальнем углу Глендрин возился у печи, и пахло свежим хлебом.

– Рано ты нынче, – сказал Мерлон, увидев Экодаса.

– Не спится что-то, – признался тот.

– А я бы охотно прихватил еще часок, брат мой.

– Ступай, я поработаю за тебя.

– Будь благословен десятикрат, Экодас, – просиял Мерлон, обнимая его. Толстяк, в свои двадцать шесть уже начавший лысеть, отличался необычайной силой. Монахи подшучивали над его аппетитом, но на Мерлоне было не так уж много жира, если не считать живота, и Экодас едва не задохнулся от его хватки.

– Хватит, Мерлон, пусти! – просипел он.

– Увидимся за столом. – Толстяк зевнул и побрел прочь.

– Принеси мне ухват, Экодас, – попросил Глендрин, открывая дверцу печи. Экодас снял ухват со стены, прикрепил к нему рифленую железную лопату и подал пекарю. Тот подцепил на лопату три золотистых каравая и вынул их из печи, а Экодас, надев белые шерстяные рукавицы, сложил хлеб на длинный кухонный стол. Всего в печи было двенадцать хлебов, и от их запаха Экодасу стало казаться, будто он неделю не ел.

– Мерлон сбил масло, – сказал Глендрин, садясь к столу, – но, бьюсь об заклад, съел при этом не меньше половины.

– У тебя вся борода в муке – ты словно древний старец.

Глендрин с усмешкой отряхнул рыжую, расчесанную натрое бородку.

– Думаешь, эта женщина и вправду послана? – спросил он.

Экодас пожал плечами.

– Ели она и послана, то мне в наказание.