Текст книги "Ангел в петле"

2

Без четверти три следующего дня он вошел в университет с большим букетом белых роз. Поднялся на второй этаж, вскинув руку, посмотрел на часы. Дошел до кабинета № 245, около которого стояли три девушки и один парень. Четверо молодых людей сразу уставились на него. Надо же, а ведь он помнил эту картину. Точно, вот они, четверо ее однокурсников. Но тогда, в другом мире, девицы так не таращились на него. Поглядывали, и все. А сейчас…

Еще несколько минут, дверь откроется и выйдет она. Его Рита. Она еще попрощается с экзаменаторшей, назовет ее по имени, весело, потому что оценка будет «пять».

Вот приглушенный стук каблуков, дверь открывается…

Вполоборота к выходу Рита сказала:

– До свидания, Алина Витальевна.

– До свидания, Риточка, – откликнулись из класса.

Девушка потянула за собой дверь и… остановилась.

– Привет, – сказал он. – Пятерка?

– Да…

– Я так и знал.

Она сделала по направлению к нему несколько неуверенных шагов, опять остановилась. Обернулась на подружек. Те, равно как и парень, на какое-то время потерявший к гостю интерес, во все глаза смотрели на них.

Быстро освоившись с ситуацией, Рита посмотрела на розы, подняла глаза. Ему показалось, что она счастлива. И сейчас меньше всего думает о своей оценке.

– Идем? – спросил он.

– Идем, – ответила она.

Уже в конце коридора, держа букет в одной руке, взяв спутника за локоть другой, спросила:

– Как ты узнал про цветы?

– Что узнал?

– То, что я больше всего на свете люблю… белые розы? Совпадение?

– Обычная интуиция.

– Ага, понятно. А может быть… – она запнулась.

– Что может быть?

– Ты узнал мой телефон и позвонил маме?

– Если бы у меня было чуть хуже с интуицией, я бы так и сделал. Честное слово.

Когда они сели в машину, она повернулась к нему, смотрела долго, пристально, улыбаясь; потом, глядя вниз, покачала головой; опять подняла глаза:

– Так что же, действительно принц?

– Конечно, могла бы и сразу догадаться.

Она усмехнулась:

– Догадаться сразу… А с другой стороны, почему и на моей улице не может быть праздник? Настоящий?

– Паспорт у тебя с собой?

– Паспорт?

– Я опять с предложением руки и сердца. Если, конечно, тебе это не надоело… Ну да ладно. Может быть, ты еще не готова, а я все лезу. Может быть, тебе нужно пару дней на размышление? Или даже неделю? – Он вздохнул. – Вчера после моего предложения ты решила ехать на Волгу. Куда сегодня?

– А куда бы хотел ты?

– Ко мне.

– Домой?

– Можно на дачу.

– А где она?

– В двадцати километрах от города, в сосновом бору.

– А как же твоя работа? Ты ее прогуливаешь?

– Я взял отгул.

– А может быть, ты вовсе и не банкир, а какой-нибудь…

– Кто?

– Игрок, например. Удачливый такой, дока в своем деле, настоящий монстр. Ты, Дима, не стесняйся, скажи, я не стану относиться от этого к тебе хуже. – Она улыбнулась. – Честное слово. И ты не станешь мне меньше нравиться. А может быть, даже больше. Аферист экстракласс тире красавец мужчина, на «мерседесе» – куда эротичнее, чем просто банкир-симпатяга на той же машине. – Она пожала плечами. – Просто я люблю правду.

Он потянулся за кейсом на заднем сиденье, открыл его, достал буклет.

– Мне грустно об этом говорить, милая Рита, но я просто банкир-симпатяга. Вот, смотри. – Он протянул ей сложенную вчетверо мелованную бумагу. Она взяла ее, развернула. Десять фотографий. Наверху в центре – моложавый сивый дядька с хитрыми глазами – это Кузин, справа от него – Дмитрий Павлович Савинов, первый зампредседателя правления «Нового регионального банка».

Кажется, Рита вздохнула свободнее.

– Что ж, банкир так банкир, – сказала она. – И никого на Кипре?

– Абсолютно. Разве что ты – в самом ближайшем будущем.

– Да, звучит здорово… Ладно, принц, поехали на дачу.

По дороге они купили на рынке фруктов, в супермаркете – коньяк и шампанское. Стремительно вырвались на трассу и через четверть часа, проделав путь мимо смешанного леса, детских лагерей отдыха, въехали на дачный участок. Аккуратные кирпичные домики, двух– и трехэтажные; заборчики, увитые плющом; на высоких крышах – спутниковые антенны.

Он загнал машину в подземный гараж, оставив гостью стоять посреди дворика и любоваться им, не слишком большим, с рыжими соснами, уходящими под облака.

– Хороша дачка, – сказала Рита, когда он вышел и, прижав ее, нежно чмокнув в щеку, стал подниматься с ней по ступеням.

– А ванна здесь есть? – спросила Рита, разглядывая мягкую мебель, камин.

– Конечно, и полотенце, и новая зубная щетка.

– Ты запасливый.

– А еще есть прекрасная веранда на втором этаже, она выходит на другую сторону, оттуда видны Жигулевские горы.

– Горы – это тоже хорошо. Ладно, давай полотенце и покажи заветную дверцу.

Он провел ее к ванной комнате, достал из шкафчика длинное махровое полотенце, положил Рите на плечи. Выудил из нижнего ящика тапочки. Все было приготовлено для нее заранее. За месяцы. Лишь бы все вышло так, как нужно.

– Я жду тебя на веранде.

Савинов сидел в любимом кресле-качалке и курил. То ему открывался пейзаж – далекая Волга, сосны, осколок близкого озера, то крыша, нависающая над головой, и летнее небо. За спиной, в доме, приглушенно шумел душ. Уже была выпита вторая рюмка коньяка, дожидалась третья. Без закуски. К чему портить удовольствие… Потом вода смолкла, едва слышно скрипнула дверь ванной, и на веранду вышла Рита, обмотанная полотенцем. Она стояла у самого порога, привалившись к косяку, и смотрела на него. Художники всех столетий могли позавидовать ему! Мокрые волосы, слипшиеся в пряди, большие карие глаза, – теперь они были его! Но что в мире стоили ее улыбки – сейчас, здесь? Разве что теплый ветер первых дней осени, вершины сосен, уходивших к небу, медленно ползущие облака и солнце, гулявшее по волжским плесам. И то – лишь частично…

– Тапочки как раз для меня, – сказала она. – Еще одно чудо.

– Здесь все как раз для тебя.

Он встал с кресла и подошел к Рите. Взяв ее за руку, вывел на середину веранды, где было много солнца. Поднял ее руки и медленно размотал полотенце, запустил его, почти наугад, в кресло. Полотенце едва зацепилось, поползло, соскользнуло на дощатый пол. Он взял ее за прохладные плечи, прижал к себе; не дав Рите опомниться, он уже опускался вниз, целовал ее всю, боясь пропустить даже толику пахнущего ароматами мыла влажного еще тела. Она держала его за волосы, и он чувствовал, что они принадлежат друг другу. Как это было когда-то – в другой жизни. Как это было в его снах, часто – безжалостных, когда она уже была не с ним, и ничего нельзя было исправить. Он ждал этих минут вечность, и теперь они были все его, и никто не мог помешать им. Он был хозяином времени, и ни с кем не пожелал бы разделить свою власть.

В спальне, на тахте, прижимая Риту к себе, он прошептал ей на ухо:

– Ты – моя королева. И я тебя никому не отдам.

– А я никуда и не собираюсь, если только не прогонишь.

Он долго смотрел в ее глаза, затем дотронулся пальцами до губ Риты, до ее век. Она улыбнулась ему, и он в который раз почувствовал, что все, происходившее сейчас между ними, было чудом.

– Где твой телефон? – наконец спросила Рита.

Он дотянулся до трубки. Передал ей. Она набрала номер.

– Алло, мама? Да, это я. Пять. Вот видишь, а ты мне не верила. Где я?.. – Она опять заглянула в его глаза. – На даче. На какой? – еще один взгляд. – На даче у любимого человека. Слушай, мамочка, я приеду завтра утром, хорошо? Нет, с ума не сошла, просто я так хочу. Нет-нет, я уже взрослая и в людях разбираюсь. И вообще вдруг я собираюсь замуж? Представь себе, любовь с первого взгляда. Повторяю, я в своем уме. Ну, хорошо, да, я шучу. Это мой старый знакомый, я знаю его тысячу лет. Всю свою жизнь. Кто? Дима Савинов. Ты не помнишь? Какая жалость. Но тебе это и не обязательно. Нет, я не дерзкая. Просто мне, мамочка, уже двадцать пять лет, и у меня своя жизнь. А сегодня – особенно счастливая. Ладно, целую, пока. Буду завтра… Во сколько? – Она вопросительно взглянула на Савинова.

– В полдень, – прошептал он.

– В полдень, мамуля. Чао.

Рита положила трубку на стол.

– Тысячу лет? – спросил он.

– Приходится идти на уступки, на маленькую ложь, – вздохнула она. – Чего не сделаешь ради любви? Так все-таки… любви?

– А как ты думаешь сама?

– Положительно. Сам бы мог догадаться.

3

Днем позже они вернулись в город, в его квартиру. Едва Рита вошла в гостиную, как остановилась и, точно забыв сразу обо всем, обратилась к самой светлой из стен, где не было мебели. Зато она превратилась в маленькую галерею – едва ли не до потолка. Эта стена открывала свой мир, мир ангелов и причудливых деревьев, тянувшихся к солнцу, цветов и подсолнухов…

Такой, завороженной, точно вслушивающейся в шепот тростника у никем не виданных озер, листвы и ветра, он и застал ее, войдя с шампанским и двумя бокалами на тонких длинных ножках.

– Дима, – тихо проговорила она.

– Да?

– Что это за художник? Кто он?

– Так, один молодой человек…

– Ведь он очень талантлив.

– Я знаю.

– А где он живет?

– В пригороде.

– У нас?

– Да.

– Как его зовут?

– Илья Иноков, он еще почти юноша.

– Илья Иноков, – разглядывая полотна, тихо проговорила Рита. – Ты все время делаешь чудеса. А сегодня открыл для меня мир этого художника. Ангелы и подсолнухи, надо же. – Она взглянула ему в глаза. – Ты… волшебник?

Савинов поставил бокалы на стол, улыбнулся.

– Так тебе нравятся его картины? – спросил он, открывая бутылку.

– Я просто влюбилась в них. – Рита пристально посмотрела на него. – Ты, кажется, тоже?

Он кивнул:

– Иначе бы их здесь не было.

– Наверное, это действительно родство душ, – неожиданно проговорила Рита. – Я о нас с тобой…

– Понимаю, – он сделал последнее усилие, чтобы открыть пробку.

– Я даже боюсь этой близости, есть во всем этом что-то фантастическое, нереальное. Даже страшно поверить. Ты знаешь меня всю, и не только мою душу, но и тело. Все, что я люблю, как люблю. Ты знаешь обо мне все, даже то, что я не сразу бы открыла тебе. Такого просто не может быть, но это происходит со мной. С нами. Как? Почему? – Она развела руками. – Знаешь, ты точно демон, пришедший ко мне… Прости, но иногда, в какие-то минуты, мне действительно становится страшно. Точно мы уже были знакомы когда-то. И тогда мне хочется убежать, спрятаться от тебя… Смешно, правда?

Он неловко улыбнулся, в какой-то момент рука его ослабла, и пробка, выстрелив в ладонь, потащила за собой пену. Столик из темного стекла был залит, лужи шампанского пенились повсюду. Половина его дорогого английского костюма намокла. Рита, в первый момент вздрогнув, теперь сокрушенно покачала головой:

– Где у тебя тряпка, милый?

– На кухне, любимая.

Бог с ним с костюмом, он был рад нечаянному фонтану шампанского. Кажется, он отвлек Риту от ненужных фантазий. Кто знает, до чего они могут довести?..

После обеда они подали заявление в загс, вечером Савинов познакомился с родителями Риты, несколько озадаченными, но приятно удивленными выбором дочери. Ты знакома с Дмитрием Павловичем так давно, а нам ничего не говорила? Откуда такая скрытность? Не хотела, и все тут. Дима, конечно, стремился, но не посмел мне перечить. Он у меня послушный. Версия нехитрая и убедительная. Не говорить же о громе и молнии, поразивших мужчину и женщину в мгновение ока? Радуйтесь, дорогие мама и папа, что вам еще остается? Нежность, с какой Дмитрий Павлович Савинов относился к их дочери, невозможно было разыграть. У Дарьи Михайловны, мамы невесты, слезы наворачивались на глаза, когда она смотрела на них. А отец, распив с зятем бутылку «Смирновки», сказал: «Знаешь, Дима, скажу тебе честно, я другого жениха для Риты ждал. Не с таким кошельком. Ты не обижайся. Я человек старой закалки, полжизни в конструкторском проработал. А тут – автомобиль ко дню свадьбы. Это, как говорится в наши времена, круто. А впрочем, ладно. Зачем нам, старикам, вас под себя подделывать? Во-первых, не получится, а во-вторых, не захотите. И правильно. Главное, что любите друг друга. Ты ее береги. Рита не просто красивая девчонка, но и умница, чувствительная девочка, тонкая, вся в мать. Не обижай ее. Да знаю, знаю, не будешь. А если и обидишь, она ведь уйдет от тебя, плюнет на все и уйдет. – Он неожиданно усмехнулся. – Это что ж теперь, Рита у меня новая русская, что ли?». «На вас не угодишь, Василий Федорович, – деловито кивая во время монолога будущего тестя, думал Савинов, – в прошлый раз вы были озабочены тем, что я недостаточно обеспечен. Экий же вы привереда…» «И потом, Дима, – продолжал отец Риты, накрыв широкой ладонью его руку, – она у нас одна. Главное, чтобы вы счастливы были…». – «Будем, – ответил Савинов, – это я вам обещаю». – «Дай-то Бог, – опрокинув последнюю рюмку, – откликнулся Василий Федорович, – дай-то Бог».

4

Утро вползало в окошко их спальни. До восхода оставались минуты. Веки Риты были сомкнуты, губы приоткрыты, дыхание мерно вздымало хорошо читавшуюся под простыней грудь. Он не мог насмотреться на нее. Да, перед ним было чудо, и оно принадлежало ему, только ему. Савинов зацепил пальцами край простыни и потащил ее осторожно, чтобы не разбудить Риту. Она же вздохнула во сне и перевернулась набок, к нему, утопив часть лица в темных волосах. Он открывал ее медленно, не желая упустить ничего, даже самую малость. «Ты знаешь меня всю, – вспоминал он, – и не только мою душу, но и тело. Все что я люблю, как люблю. Ты знаешь обо мне все, даже то, что я не сразу бы открыла тебе…». – «Да, я знаю тебя всю, – прошептал он, – и теперь ничего не пропущу, сумею сделать для тебя все…» Каждая родинка – примета земли обетованной. Она успела за уходящее лето получить тот загар, который особенно нравился ему у женщин. Он не любил белокожих «мулаток». Их кожа огрубевает от солнца, сохнет, несмотря на все кремы. Другое дело – кожа цвета кофе с молоком. Шелк загибался, точно лепесток цветка. Плечи уже открыты; руки, одна из них спрятана под подушку; светлая лента – след от купальника; молочно-белые чашечки на груди, розовые сосцы; талия; округлый, с глубокой ямочкой живот; обращенное к нему бедро и та же молочная лента, уходившая вниз, где в белом треугольнике, сейчас едва заметный, расцветал фигурно подстриженный куст. Нет, это не куст – сад! Целый мир. Вселенная. Пока она сама ухаживает за своим садом, но он напросится быть садовником. О, каким он будет виртуозом! Никто и никогда еще не владел так искусно ножницами и бритвой, как будет владеть ими он; да что там будет, ему просто стоит вспомнить! А он, между прочим, и не забывал. Он будет стричь этот сад с нежностью, со страстью возделывать его и спать в нем, как в облаке, вдыхать его ароматы, раскинув руки и глядя в небо. Или – закрыв глаза. Все это было тогда, в другом мире. И повторится вновь… Простыня открыла ее колени, икры. А вот и ступни, загорелый подъем, бледные пальцы; каждый из них – виноградина, от мизинца до большого, и все спелые, просто разный сорт, но каждый – изысканный и дорогой по-своему.

Когда-то, в другом мире, он тоже был счастлив. Но недолго. Теперь все будет по-другому. Рита вновь вздохнула во сне, потянулась и, чуть поджав колени, еще больше утопила лицо в рассыпавшихся по подушке волосах. Он так же медленно вернул простыню на место, укрыв ее до плеч. Затем, стараясь не разбудить Риту, тихонько встал. Задержавшись в дверях, он оглянулся и направился в ванную.

5

– Послушай, – за несколько дней до свадьбы спросила Рита, – я, конечно, понимаю, четвертая комната у тебя не отремонтирована, и такому воротиле, как ты, от этого должно быть неудобно. Я понимаю, что ключ от нее можно и потерять. Чего в жизни не бывает. Но почему железная дверь? Я поскребла ноготком и, представь, сделала это открытие…

Они сидели за утренним кофе, в субботу, решив посвятить день целиком себе, отказавшись как от учебы, так и от финансовых дел.

– Какая ты любопытная, – отхлебнув из чашки, поставив ее на блюдце, Савинов посмотрел в глаза невесты. – Может быть, вы, сеньора, детектив?

– А что, не похоже?

– Ну почему же.

– Надеюсь, вы, Дмитрий Павлович, не Синяя Борода, и не прячете в четвертой комнатке убиенных вами жен?

– Это вы узнаете, когда я поеду далеко-далеко, а вам, хозяйке замка, оставлю связку ключей.

– Ах, вот оно что… И, конечно, в этой связке, среди прочих, будет маленький ключик, да? Именно он окажется от двери в четвертую комнату? Супруг разрешит входить куда угодно, делать что угодно, но… предупредит свою благоверную, чтобы она не открывала запертую маленьким ключиком дверь… Так?

– Возможно.

– Ах, Дмитрий Павлович, и такой вы красивый, и умный, и богатый, и все-то вы знаете, и со мной вы делаете все, что вам захочется, и мне это приятно… Но должно же быть в вашей жизни что-то такое, от чего бы не просто мурашки по спине побежали, а кровь стыла в жилах. Скелет в шкафу. И я догадываюсь, что этот самый скелет вы прячете в четвертой комнате… Скажете, все не так?

Он протянул к ней руки, взял ее пальцы. Не поднимаясь с табурета, обвел Риту, уже вставшую, вокруг стола, усадил к себе на колени.

– Ты торопишься, – целуя ее в шею, вкрадчиво проговорил он, – всему свое время.

– И все-таки мое женское любопытство готово испепелить меня, превратить в уголь. Я ведь так и умереть могу.

– Одно скажу честно: зовут меня не Синяя Борода, и умерщвленных жен там нет. Там сложено дерево, лоскуты материи, краски. И ключ, я думаю, скоро найдется. А если и не найдется, тоже не беда. Вызову специалиста с набором отмычек, и он откроет дверь.

– Как все просто, милый.

– Вот именно, предельно просто.

6

Свадьба была на пароходе «Флагман». Среди почетных гостей были два народных артиста, три полковника ФСБ, генерал милиции, один из первых замов губернатора.

Рите в короткий срок сшили свадебный наряд, в нем она походила на самую прекрасную из принцесс и обворожила решительно всех.

– Везет тебе на баб, – разгоряченный выпивкой, нетвердо стоя у парапета над темной Волгой, среди общего веселья сказал ему Женя Кузин. – Тут, понимаешь, шлюх выбираешь, какие поинтереснее. Есть, конечно, и из них бабы что надо. Но все это дрянь, за деньги. А у тебя такие дамы – и за просто так. Любят они тебя, подлеца, любят. От Зойки-бухгалтерши до твоей принцессы-студентки. Завидую я тебе. – И он хлопнул его по плечу. – По-доброму, не думай.

И покачав головой, отвалившись от парапета, Кузин зашагал по палубе прямехонько к разграбленным обжорами и пьяницами столам. А еще через несколько минут, оставив подружку, свидетельницу, к нему подошла Рита; обняла его, точно крыльями захлестнула, обволокла, поцеловала.

– Не жалеешь? – спросила она.

– А ты?

– Это неправильно – отвечать вопросом на вопрос.

– И все-таки?

– Нет.

– А я так просто счастлив… Кстати, у меня есть для тебя сюрприз…

– Еще один?

– Ты могла бы догадаться, какой…

– Ума не приложу. Не тяни.

– Он у нас дома.

– Ну вот, придется ждать, – разочарованно вздохнула Рита. – Давай, я догадаюсь. Это – миксер. Автомобиль и миксер – гениальное сочетание! – Она прыснула, уткнулась носом ему в грудь, затем подняла голову. – Угадала?

– Да ты у меня пьяная сегодня, – он еще крепче обнял ее. – Ай-я-яй…

– От счастья, милый.

– Ну хорошо, я дам тебе затравочку к будущему сюрпризу.

Отстранившись от Риты, он полез в карман смокинга, взял ее руку, положил крохотный предмет на ладонь супруги и сжал пальцы. Рита повернулась к свету. В ее руке лежал ключ. Он был непростым, как-то хитро изогнутым. Верно, нелегко было открыть ту дверь, к замку которой он подходил. И далеко не всякая отмычка заменила бы его и справилась с этим замком.

– Теперь я точно умру от любопытства, – зачарованно глядя на ключ, проговорила Рита, – больше часа не выдержу.

– А больше часа мы здесь и не пробудем, – ответил Савинов. – Скоро сюда подойдет лодка и заберет нас в город. Молодожены имеют право улизнуть с гулянья, когда им заблагорассудится. Наконец, тут остаются мой шафер и свидетельница, твои родители. Они и будут занимать гостей. И потом, мы не слишком нужны всей этой толпе. Она и без нас прекрасно повеселится.

– Но мы хотя бы попрощаемся?

– Не стоит. Кого нужно, я уже предупредил. Не будем терять зря времени.

Разбивая волны, подлетая и вновь тяжело ударяясь о воду, катер пересекал ночную Волгу. Справа прогудел танкер, где-то впереди по золоту полной луны, забрызгавшему реку, с далеким ревом пролетела моторная лодка.

Город, лучась огнями, приближался.

– Я люблю тебя, – сказала Рита, прижимаясь к мужу.

– Я тоже люблю тебя, – обнимая ее, откликнулся он, – я еще никого и никогда так не любил.

Она подняла на него глаза, улыбнулась:

– Ты знаешь, я верю тебе.

Они вошли домой около трех часов ночи. Ему показалось, что Рита немного смущена. Она так долго интересовалась четвертой комнатой теперь уже в их общей квартире, железной дверью, ее предназначением. Бог знает, чего она ждала.

– Ты точно напугана? – спросил он, беря из ее руки ключ, подходя к двери.

– Совсем немного, – устало улыбнулась она.

У самой двери он обернулся:

– Но чем?

– Сказать тебе честно?

– Да, конечно.

– Ты такой замечательный, чуткий, добрый. Я уже не говорю обо всем остальном. Мы любим друг друга. Нам хорошо вместе. И вот только эта комната… Точно какая-то преграда, невидимая, непонятная. Может быть, не для тебя – для меня. Ведь не можем же мы абсолютно во всем дышать, чувствовать одинаково. Это и вправду было бы нереально. Я на самом деле боюсь того, что за этой дверью, Дима. Я боюсь, что там окажется Жар-птица…

Его укололо это сравнение, но он не подал виду! Никогда он первым не заговаривал с ней о Жар-птице, никогда! Сейчас это было ее слово, ее догадка, ее откровение!..

А Рита, взволнованная, продолжала:

– Яркая, прекрасная птица, но запертая тобой этим ключиком. Для меня ли – в подарок, просто так, из желания владеть чем-то волшебным. Не знаю. Какая разница, – она покачала головой, – лучше бы миксер. Но миксер не запирают вот так…

– Ты права, милая, с миксером было бы значительно проще.

Открывая дверь, он чувствовал, как Рита напряжена и уже не рада обещанному ей сюрпризу. Три раза щелкнул замок, тяжело открылась железная дверь. Он вошел в темную комнату, нащупал выключатель.

– А-ля, оп!

Могло бы выйти и позадорнее…

Свет мгновенно выхватил из темноты тесные стеллажи, идущие вдоль стен и пересекавшие комнату. Несложно было догадаться, что в чехлах стояли подрамники; их было так много, что можно было подумать, будто эта комната – филиал музейного хранилища.

– Что это? – спросила Рита. – Хотя, постой, я сама попробую догадаться… Это картины Инокова?

– Ты умная девочка.

– Сколько их тут?

– Много. Около пятисот маслом, сотни акварелей, есть пастель, уголь. Все надежно защищено, уложено по всем правилам музейного хранения.

– Защищено – от кого?

– Ото всех и вся. От негативного воздействия окружающей среды и недобрых людей.

Она отстранила мужа, сделала неуверенный шаг через порог, вошла в комнату, осторожно провела рукой по одному из законсервированных полотен.

– И все эти работы…

– Все эти работы принадлежат мне, – привалившись к косяку, проговорил он. – Они – моя собственность. А теперь – наша с тобой.

– Но зачем тебе столько картин одного художника?

– Видишь ли, я знаю одну тайну.

Она обернулась к нему:

– Какую же?

– У этого художника будущее. У его картин.

– И ты скупаешь их сотнями?

– Как видишь.

– Ты… не сумасшедший?

– Каждый из нас немного сумасшедший. По-своему. Но трезвости моего ума мог бы позавидовать любой.

– Но как ты смог определить, что «будущее» именно за Иноковым?

– Озарение.

– А если серьезно?

– Чутье предпринимателя, мецената, умение понять, что завтра будет стоить в сто раз больше, чем сегодня, и в тысячу, чем вчера. Это как игра в шахматы. Нужно просто-напросто просчитывать игру на двадцать шагов вперед. А я это умею… Ты веришь мне?

– Верю.

– Тогда я тебе дал исчерпывающий ответ. – Он отошел от косяка, взял ее за руку. – Как видишь, никаких мертвых жен, – он на мгновение замялся, – и никаких других страшных секретов.

– И все-таки Жар-птица, – вдруг сказала она. – И тебе не жалко держать их здесь?

– Картины ждут своего часа, чтобы через галереи попасть на рынок и завоевать его.

– Наверное, они тут задыхаются… Как в клетке.

– Всему свое время. Очень скоро я отпущу Жар-птицу на волю. Она еще успеет расправить крылья. – Савинов покачал головой. – Ты даже не представляешь, сколько у нее будет воздуха и солнечного света! Иначе бы я не заинтересовался этими работами. Просто верь мне… Идем спать, милая?

Рита устало кивнула.

Пока он был в ванной, слышал, как в гостиной бормотал телевизор. Высоко задрав голову, Савинов пустил прохладный, сильный душ в лицо и никак не мог оторваться от колких струй. Они приятно бодрили его, отрезвляли. Но так необходимой сейчас ясности во всем происходящем не было. Во всем выходил виноватым гулко звучавший, доносивший из гостиной обрывки фраз какого-то представления телевизор.

И еще – молчание Риты.

Потом она сменила его. Сон не приходил. Он лежал в постели, слушая шум воды в ванной комнате. Это продолжалось долго, около получаса. Он уже забеспокоился, хотел было встать, но вода смолкла. И опять потянулось время. Он представлял, как она сейчас вытирается махровым розовым полотенцем, аккуратно промокает лицо, волосы. Потом, выбравшись на плетеный коврик, возьмет кремы, для каждой части тела – свой.

К нему уже стал подступать какой-то тревожный сон, яркий, похожий на язык пламени, готовый обжечь, когда дверь в спальню тихо открылась и вошла Рита. Она осторожно, стараясь не разбудить его, прошла к кровати, он разглядел молочно-белую грудь, бедра; отбросив простыню, легла рядом. Она уже хотела отвернуться, когда он сказал:

– Я не сплю.

Савинов положил руку на ее бедро, теплое, еще не остывшее от горячего душа, и в первый раз за все это время почувствовал что-то, чего не случалось раньше, когда он был рядом с этой женщиной, что больно укололо сердце. Точно та близость, полная, безграничная, которой он грезил все эти годы, что жил без Риты, близость, представлявшаяся ему последние недели, как они встретились, чем-то обязательным, естественным, – оказалась обманом. Могла таковым оказаться. Но это продолжалось недолго, несколько мгновений.

Он потянулся к ней, поцеловал ее в плечо, в горячую лопатку.

– У нас сегодня первая брачная ночь, любимая… Ты не забыла?

– Нет.

Он повернул ее к себе, заглянул в глаза. Сейчас они были черными, неподвижными. Он поцеловал ее в губы, она ответила на поцелуй. Он не знал, стоило ли сейчас начинать: утром они уже занимались любовью, а день выдался хлопотный, тяжелый, и потом он выпил достаточно. Но сонная волна желания пробуждалась в нем, и он, подняв руку женщины, утопил губы в ее гладко выбритой подмышке, собравшей ароматы придуманных искусными парфюмерами лугов; уже, загораясь по-настоящему, долго не мог оторваться от этого кушанья. И тогда же почувствовал, что с Ритой было все по-другому – сейчас, теперь.

– Что случилось, милая?

– Я очень устала… Если ты не обидишься…

Рита замолчала, он тоже не произносил ни слова.

– Если ты не обидишься, давай спать. – Она ответила не сразу, точно подобрав эти слова из тысячи других возможных с большим трудом.

Вздохнув, он мягко отстранился от нее, лег на свою половину.

– Как скажешь, любимая.

Да, он сдался быстро, не настаивая, не принуждая ее. За окном была ночь. И эта ночь медленно текла своим руслом, полным звезд, теплых ветров, шелеста дремлющих деревьев.

Савинов смотрел в темный потолок, думая о Жар-птице, сейчас, в эти мгновения, бившейся за стеной, в самой маленькой из четырех комнат его квартиры, хлопавшей крыльями, такой яркой, прекрасной и такой беззащитной.