Электронная библиотека » Дмитрий Агалаков » » онлайн чтение - страница 20

Текст книги "Ангел в петле"


  • Текст добавлен: 27 марта 2014, 04:01


Автор книги: Дмитрий Агалаков


Жанр: Современные детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +
5

В одну из зим он сел на электричку и отправился на станцию Барятинскую. Закутавшись в пальто, накрутив вокруг шеи толстенный шарф, он смотрел в окно. Белые пространства сменяли друг друга, открывая темные лесочки, деревеньки, и уходили к самому горизонту.

Что он знал об этой земле? Да ничего. Он жил, как умел, как хотел жить. И не старался задумываться: дышат ли они одним воздухом, совпадают ли их дыхания, биения сердец? Да и вообще есть ли у земли, родившей тебя или любой другой, сердце? Особое дыхание? Может быть, все это миф? Выдумка поэтов, философов? Земля – это твердь, прах, который лежит у тебя под ногами. Прах выбрасывает тебя из своего чрева, ты попираешь его отпущенный тебе срок ногами, и он вновь проглатывает тебя. Помилуйте, дамы и господа, какое тут дыхание и сердцебиение?! Можно потихоньку опуститься и до такой философии. Очень удобно! Или дух народа – это и есть сердце земли? Но сколько раз он прислушивался к нему, к этому самому духу, но слышал только пустоту. И видел пустоту. Голые поля и леса. Холод и безбрежье. Людское непонимание друг друга. Враждебность. Даже к тем, кто живет по соседству! В империи, которая рушится целое столетие, теряя земли, культурные слои, людей, человек особенно одинок! Империя на взлете развращает нестойкие умы и хлипкие души, а летящая в пропасть напрочь вымораживает их. Лишившись почти всего, он понял это с отчетливой ясностью! Имперский клей потек, и вот уже племена точат друг на друга клинки. И сосед точит клинок на соседа. Так где же обещанная христианская теплота, которая должна исходить от его родной цивилизации? И только ли его вина в том, что он не чувствует ее? Или того самого пресловутого народного духа, который черпает свои силы попеременно то от рая, то от ада, и часто стопорится на одной из этих сторон, и нередко – на последней, и тогда не поймешь, что народный дух приготовит тебе в следующий раз. Чем на тебя дохнет. Согреет, обожжет или спалит заживо? Тогда не столько надо учиться понимать его, сколько обороняться от него! Китайской стеной отгородиться, не менее!..

Савинов улыбался, глядя на снежные пространства за окном вагона, узорчато подмороженным по углам. Кстати, зачем он полез в коммерцию? У него с юности были все задатки философа! Стал бы певцом душевной тоски, вечной раздраженности, лютого эгоизма, неудовлетворенной гордыни! У него бы получилось! Для всех – чужак. И все чужаки для тебя. Но только не было у него жажды родниться со всеми! Хоть убей – не было! Никогда. Ни в той жизни, ни в этой. Вот в чем все дело…

Электричка пела свою песню, останавливалась на пустынных, запорошенных снегом остановках.

Он уже много раз думал об этом и не находил ответа: почему так. Блажен, кто верует в иное. А кто нет? Кого обошли? Но кто поверил в себя? Кто решил все сделать сам? Своими руками замесить глину и вылепить свой мир так, как хочется только ему? А вот этого, простите, нельзя. Недостоин. За такой проступок следует изделие из глины разбить, а пальцы поотрубать к чертовой бабушке. И другим показать, чтобы неповадно было. И вот едет он теперь с этими обрубками в пригородной электричке. А за спиной его рассеяны на полземли черепки.

Станция «Черновая». Заходит мужчина с санками и сынишка в шапке с помпоном. Вот и все пассажиры. Порыв ветра, снег закручивается у билетной будки.

И вот что еще интересно, если, конечно, верить в существование великого мира, могущественного, дающего бессмертие! Один ангел тебя подталкивает к чему-то крайне соблазнительному, и ты не можешь отказаться. А другой, который вроде бы и покруче, – не он, Дмитрий Павлович Савинов, это придумал, так проповедуют, – стоит рядом и наблюдает за подобным коварством. И как же они там разбираются между собой? Для чего ему, землянину, эти испытания? Издевательство же над простым смертным! И причем – самого садистского толка. Значит, кто-то там и когда-то слопал яблоко, чего, оказывается, делать не следовало, дал другому, и теперь тысячи и тысячи поколений расплачиваются за них? И вот это справедливо? Да родившись, он, несчастный Дмитрий Павлович, знать не знал, что это за слово-то такое – грех, тем более – первородный, – а ему уже заранее место в Сибири? А куда Господь Бог всемогущий глядел, когда один из ангелов, творение Его рук, взял и отбился от стаи? Откуда же обуяла гордыня и зависть того ангела? Ведь все, изначально сотворенное Богом, должно быть идеально, не так ли? А с ангелом ошибка вышла? Что же, Господь Бог выходил покурить или прикорнул на часок, пока тот создавался, – в колыбели? на операционном столе? – пока пучилась и вытягивалась бурлящая, бестелесная ангельская плоть? И что-то вышло не так, не тот ДНК, положенный каждому добропорядочному ангелу, получился? А в таком случае так ли виноваты эти первые двое, коль Создатель и сам оплошал? Может быть, не такой Он и всемогущий, раз допустил ошибку, смастерив ангела с червоточинкой? Тогда и у него, Дмитрия Савинова, есть право на ошибку. Может быть, на две, на десять. Или того больше. Он-то простой человек. И так ли он виноват, приветив однажды гостя? Знай он, что Господь не совершает ошибок, может быть, и не поверил бы он змею, вкравшемуся в его дом? Или все эти рассказы – про обманутого Господа, обманутого змеюкой и простыми человечками! – всего лишь байки церковников? Талдычь столетиями одно и то же, а кому не понравится – по шее! Только в этих байках и сам Создатель предстает театральным персонажем, то пребывающим в неведении: как там Адам с Евой, чего поделывают, не пасутся ли сдуру у запретной яблони? А то и разгневанным, мстительным, как ревнивая до смерти жена! Под зад их пинком из моего дома: не фига тут вожделенничать и слюни пускать!.. А может быть, мир-то устроен Господом бесконечно сложнее, многограннее, и человеку никогда не докопаться до истины, до самой сути жизни, Вселенной и всех ее таинств? И не важно, кто и какие гипотезы выдвигает! Проповедуй о той истине человечек в рясе, сам увенчав себя короной «избранника», читай ли другой лекции за ученой кафедрой, присвоив себе звание всезнайки, слагай ли третий в глубоком экстазе гениальные строки, называя себя истинным собеседником Господа!..

Электричка тормозила, приближался перрон Барятинской. Возможно, все его, Дмитрия Савинова, рассуждения – поиск оправдания самого себя? Желание знать, быть уверенным на сто процентов, что мир изначально несовершенен? А ведь нет лучше мира для мучимого страстями человека! Несовершенство все оправдает! Ведь коли мир таков, то и себя не стоит терзать лишний раз. Пренебреги пресловутым совершенством, откажись от него, презри – и сразу жить станет легче! Потому что чувствовать боль других, страдать и переживать не только за себя, но и за многих, может быть, за всех, – это великий труд. А идти налегке – одно удовольствие. Не обременять себя ничем, кроме исполнения своих желаний. Иди себе, посвистывай! Да поплевывай…

Легко, но только в самом начале!

Не хотел он говорить себе этого, но сказал! В чем же еще не хотел он признаваться? В том, что с каждым годом прогулка налегке становится все тяжелее? Мучительнее. Что легкость эта калечит, убивает тебя? Выжигает сердце и душу? И не оставляет внутри ничего? И однажды, не сейчас, а потом, ты поймешь, что на твоих плечах груз, которого не вынести ни одному смертному? Что камень этот привязан к тебе крепко-накрепко? А еще вернее – ты к нему? И только запросив о пощаде, признавшись, что не так здоров и силен, чтобы тягаться с этим грузом и донести его до вершины, ты получишь прощение и будешь освобожден. Тем, кого ты всегда отвергал, над кем смеялся, в кого не хотел верить… А если нет? Страшное это дело, наверное, лететь с тем камнем вниз – в самый пламень, и корчиться с ним на дне безымянной домны до конца веков!

Он выбрался на перрон, вдохнул полной грудью морозный воздух. Хотелось верить, что тень Инокова не бредет за ним по здешнему, во многих местах, девственному снегу…

Савинов вошел во дворик, где когда-то жил художник, и остановился. Все было по-прежнему. Казалось, пройди еще века полтора, а то и два, а все так же в центре двора будет стоять безрукий пионер; из обветшалых дверей двухэтажных барачных домов вынырнет древняя бабка, праправнучка одной из тех старух, увиденных им почти двадцать лет назад, и усядется на покосившуюся скамейку. И где-то рядом будет бродить в поисках любовных приключений рыжий или черный кот – достойный потомок славного рода, кому, в сущности, и принадлежит в действительности этот двор.

Он прошелся у окна, из-за которого в стародавнюю осень смотрел на него мальчик, и еще не знал, кто это с улицы глядит на него. Постоял около подъезда. Зачем он сюда приехал? Да кто же его знает. Еще один из вопросов, на которые он не находил ответа.

Савинов пересек двор, вышел на улицу и тут увидел девушку, собиравшую рассыпавшуюся по снегу из порванного пакета картошку. Рядом с ней стояли еще две сумки. Он быстрым шагом подошел к ней, склонился и стал помогать. Она подняла голову, улыбнулась. Девушка, раскрасневшаяся, была темно-русой, с мягким ртом и синими глазами.

Когда урожай был собран, он сказал:

– Хотите, я вам помогу?

– Пожалуйста, – ответила она. – Я живу в соседнем доме. Чуть-чуть не донесла.

У подъезда она сказала:

– Я живу на втором этаже, если вам не трудно…

– Конечно.

Открывая дверь ключом, в сумраке подъезда девушка нерешительно улыбнулась:

– Я сейчас должна буду идти в библиотеку на работу… Если вы хотите, я могу напоить вас чаем… Там.

– Превосходно, – откликнулся он, вначале подумав, что его вот так вежливо спроваживают, что было бы естественно. Но, посмотрев в глаза девушки, изменил мнение.

– Только сумки поставлю, – улыбнулась она.

Он услышал, как за дверями она перемолвилась с какой-то женщиной, затем дверь открылась.

– А вы не торопитесь? – захлопывая дверь, спросила девушка.

– Нет… А вам бы хотелось, чтобы я торопился?

Она отрицательно покачала головой:

– Нет.

– Тогда все в порядке.

– Меня зовут Саша, – уже на улице сказала она.

– Дмитрий.

– Вы приезжий?

– Да.

– Из города?

Он кивнул.

– Я бывал здесь много лет назад. Что новенького в ваших местах?

Она печально усмехнулась:

– В таких местах не бывает ничего новенького.

– Так уж и ничего?

Она пожала плечами:

– Откуда?.. Хотя… нет, – вдруг оживилась Саша, – вру: у нас же супермаркет построили и церковку. Из хлебного магазина вылепили. Когда-то здесь было несколько церквей, три, кажется, да все снесли. А магазин совсем был плохой, вот епархия его и выкупила, восстановила здание. Многое наши жители принесли. Иконы там, всякую утварь. Что хранили еще с незапамятных времен. Вот и получилась церковка.

Саша закрутила головой и указала пальцем куда-то за голову Савинова.

– А вон, посмотрите. Видите купол?

Савинов оглянулся и на самом деле разглядел на фоне зимнего неба золотой крестик. Точно: не было его раньше. Странно изменил он окрестный пейзаж. Наверное, обогатил его? Сделал более насыщенным. Крест и зимнее небо. Было что-то в этом волнующее и тревожное. Но откуда шла эта тревога, с которой подкрадывалось к нему смятение, паническое ощущение своей малости, ведь он никогда не был религиозен? Откуда приходило странное чувство тщетности всех страстей, за которые он так ловко и смело цеплялся?..

– А кто вы по профессии? – спросила девушка.

– Журналист.

– Ой, как интересно. И о чем же вы пишите?

– Я редактор рекламной газеты. Пишут за меня, я слежу и даю советы.

– Понятно.

– И в какой же библиотеке, Саша, вы работаете? В научной?

Она, точно удивляясь недогадливости спутника, вздохнула:

– В детской.

Библиотека оказалась через дом. Ее двери Саша также открыла своим ключом, вошла, пригласила спутника. Он с детства знал запах маленьких библиотек. Тут половина стеллажей утыкана книжками с размохрившимися, собирающими пыль на зависть любому пылесосу, картонными обложками.

Она заварила чай в кружках, достала яблочное варенье, положила в розетки. Отхлебывая чай, рассказывая Саше о работе редактора рекламной газеты, набитой всякой всячиной, он заметил, как девушка внимательно разглядывает его, улыбается ему. Часто – кокетливо, желая понравиться гостю. Он сказал, что ему сорок один год, что он разведен; сам узнал, что Саше – двадцать один, что она окончила техникум культуры, библиотечный, и вот теперь работает здесь за гроши, в своей родной глухомани. Что живет она с мамой и бабушкой, что мама у нее часто болеет, а бабушка почти ослепла. И когда она говорила это, улыбаясь так, точно извинялась перед ним, ему хотелось взять ее за руку, усадить к себе на колени. Может быть, остаться здесь, забыть о прежней жизни? Вновь все поменять? Выпросить, умолить кого-нибудь, чтобы еще раз позволили родиться заново? Преподавать в какой-нибудь маленькой школе историю, жить с этой девочкой, любить ее?

Если она этого захочет и позволит ему.

Потом они выпили еще по чашке чая, и Саша предложила гостю ликер, оставшийся со дня рожденья ее подруги, который они праздновали еще позавчера здесь, в библиотеке, потому что дома у подруги тесно.

Савинов вслед за Сашей выпил две рюмки ликера и почувствовал блаженство. Горячая волна покатила по его телу, и он, поддавшись чувствам, потянул девушку за руку, – к радости, которую она и скрыть-то не смогла, – усадил к себе на колени. Они целовалась долго, жадно, оба оказавшись абсолютно одинокими людьми, и неважно – кому сколько лет, ищущими одного: тепла и, может быть, если повезет, любви. Потом она поднялась с его колен, повела показывать библиотеку. И было в порыве девушки что-то нежное, близкое, точно в этом помещении им предстояло прожить долгую и счастливую жизнь. Полочки с пыльными книгами, темнота, где он еще пару раз привлекал Сашу к себе, забираясь руками под ее джемпер, – и она не могла, да и не хотела ни в чем отказывать ему. Последней комнатой в библиотеке был крохотный зальчик с рядами ободранных, спаянных между собой кресел, как в кинотеатре.

– Это лекторий, – сказала Саша, – здесь мы представляем детям новые книги. Читаем лекции. Учим их уму-разуму.

– И часто бывают эти новые книги?

Саша грустно пожала плечами:

– Теперь нет. Да никто больно и не приходит.

Девушка еще не успела договорить, как что-то, увиденное мельком, заставило безразлично озиравшегося гостя обернуться…

Савинов замер.

На освещенной неярким зимним солнцем стене висела картина в самопальной картонной рамочке. На фоне темного пространства – настоящей бездны – сиротливо поднимался золотой цветок.

Дмитрий подошел ближе. Отходя, едва не оступился о стулья и не упал. И снова приблизился. «Подсолнух» – это слово было выбито на пишущей машинке, на бумажке, приклеенной внизу рамки…

Саша встала рядом.

– Это картина Ильи Инокова, нашего замечательного художника. Он жил здесь рядом, в соседнем дворе. Прославился, уехал в город, у него было много выставок. А потом он повесился…

– А как эта картина оказалась у вас в библиотеке?

Саша взяла его под руку, но он не заметил этого.

– Это нам его мать подарила, когда после смерти сына уезжала насовсем в другой город, в другую область, откуда была родом. Сказала: «пусть лучше у вас висит». Мне кажется, она не понимала того, чем занимается ее сын. Тетя Люба, она сейчас на пенсии, я работаю вместо нее, рассказывала, что был один банкир, он скупал все картины Ильи Инокова оптом. И заключил с ним такой кабальный договор, что художник оказался практически в рабстве у этого банкира. Потом банкир разорился и подевался куда-то. То ли его убили, то ли он уехал за границу. И где теперь все картины Ильи – неизвестно. Но вот одну из первых своих работ Иноков спрятал от банкира, и только после смерти художника мать отыскала ее. Единственная работа, которую он не отдал своему «хозяину», – последнее слово Саша произнесла с презрением и холодком. И кивнула вверх. – Это она и есть. Я назвала ее просто – «Подсолнух». Сама оформила работу, сама напечатала на машинке текст, сама повесила. Зато память о художнике!

Так вот как оно вышло. Девушка со станции Барятинская назвала картину просто – «Подсолнух». Одинокое растение среди безмолвного мира, на краю Вселенной, только что родившееся и не понимающее, что оно и для чего. Растение и бездна. Человек и небытие. Из которого он приходит и куда вскоре возвращается. Хрупкая душа ранимого человека, гениального художника, пусть неоцененного, невостребованного, трепещет среди черного безмолвия и спрашивает: «Где я?! Зачем эта пустота вокруг меня?! В чем истина существования?! Мне страшно, Господи!..».

Цветок и бездна. Одиночество и отчаяние…

– Что с тобой? – спросила Саша. – Дима…

– Да? – вздрогнув, обернулся он.

– Я спрашиваю: что с тобой? – Она сжала его локоть. – Ты даже в лице переменился…

Но он опять уставился на подсолнух. Вот что остановило Билла Андерса, тонкого и мудрого ценителя искусства, от поездки в Лондон, заставило его лететь в Россию на встречу с Федором Игнатьевым! И тем самым помогло избежать смерти, не стать кормом для акул; подтолкнуло открыть имя нового художника… Цветок, выросший на краю мира, Вселенной, среди пустоты и безмолвия. Видимо, душа мецената Андерса, как и его сейчас, тоже дрогнула, едва он взглянул на подсолнух. Что-то случилось с американцем, его заморской расчетливой душой! Дмитрий Савинов не мог сказать, насколько верно его предположение. Он просто знал, что все обстоит именно так. Это было как прозрение! А ведь это он сам, припомнив о Леонардо и его «Джоконде», надоумил Илью: одну работу – самую дорогую сердцу художника – оставить себе. Игнатьев не додумался, а вот он смог! Укрыть ото всех. Никому не отдавать. Всегда держать при себе. Быть с нею неразлучным – до самого конца! Илья выполнил все точно: спрятал картину от Дмитрия Савинова, его благодетеля, от матери, убогой женщины, которая непременно отдала бы работу настоящему ее владельцу – меценату и коллекционеру из большого города; спрятал от всего мира то, чем он не хотел поделиться. Невероятным одиночеством, преследующим каждое разумное существо. Одиночеством, этим даром и проклятием, подхлестывающим человека к великим деяниям, любви и страсти, творчеству, смерти, наконец.

Рита ошиблась, отбирая картины, возможно, только на одну – эту. Но она просто не знала о ее существовании! Андерс не увидел одинокий цветок на краю бездны, сел на роковой самолет и упал с другими пассажирами в океан. Грандиозного отклика на работы Ильи Инокова не произошло. Искусствовед Ковальский, не получивший на то одобрения Андерса, не нашел ничего особенного в остальных работах Инокова, где подсолнухи вырастали под солнцем среди себе подобных. Итог – художник оказался невостребован ценителями искусства, неинтересен им. И потому Жар-птица так и осталась жить-поживать в его, Дмитрия Савинова, клетке, купленная им… Любимая им и ему ненавистная.

– Я пойду, – сказал он.

– Куда? – удивленно спросила Саша.

– Домой.

– Сейчас?

– Да.

Он отвечал девушке машинально.

– Ты поедешь в город? – дрогнувшим голосом спросила она.

Савинов кивнул.

– Но почему?

– Я так хочу.

– А как же… я?.. Дима?

Он высвободил руку:

– А что ты?

– Но я думала…

Он отрицательно покачал головой:

– Я тебе не нужен. Поверь мне. Так будет лучше.

В глазах Саши заблестели слезы.

– Ну и уходи!

Он вновь кивнул и направился к дверям…


На парадном Савинов наконец-то понял, почему он здесь. В этом поселке на станции Барятинская. И почему теперь, в этот зимний день, он не сорвал со стены библиотеки картину «Подсолнух», не купил ее, не унес с собой. Не похитил, как главное перышко его Жар-птицы, горевшее столько лет само по себе. А все потому, что, вспорхнув, оно вовремя не легло на его ладонь! По стечению обстоятельств исковеркало ему жизнь! Теперь он ненавидел эту картину из раннего творчества Ильи Инокова и скорее спалил бы ее, чем взялся за все с самого начала.

Все просто: время и люди, необходимые для удачи, канули бесследно. Перышко потеряло свою волшебную силу, и теперь это была просто картинка незадачливого художника!

А потом у него была другая работа – «Ангел в петле». Куда более опытная, обдуманная, выстраданная. Последняя картина Ильи Инокова! Одинокий цветок, названный доброй библиотекаршей «Подсолнухом», – это лишь первый акт «человеческой комедии». Но он знает ее продолжение. Рано или поздно среди бездонной мглы этот цветок, но уже в образе ангела, протопав путь длиною в жизнь, накинет себе петлю на шею (или ему помогут!), оттолкнет табурет и судорожно задергает ногами! Как дергал ногами рожденный одиноким цветком и погибший еще более одиноким ангелом! – Илья Иноков в своей комнатушке на окраине.

Савинов оглянулся и увидел в окне заплаканное лицо девушки Саши. Обиделась, дурочка? – пусть! Зачем обманывать себя и других?! Но тогда зачем он приехал сюда? Не начинать же заново жизнь с такой вот девчонкой? Хватит! Тем более, что счастье он ей не подарит. Не сможет! Он и себе-то не смог его подарить… Уже давно кто-то настойчиво преследовал его. Торопил точно! Не тень Ильи Инокова – она лишь плелась за ним по улицам городов, что-то бормотала за дверью одной из комнат в его собственной квартире. Его преследователь дышал в спину иначе – и страшным было это дыхание! Ледяное, вселяющее ужас…

Ноги сами вынесли его к церкви. Невеликое квадратное здание, белое, с воротами, синим куполом и золотым крестом, с деревянными дверями и иконой над ними. И прошел бы он мимо этой церкви – мало ли их! Но сам Спаситель как-то иначе, чем прежде, смотрел на него сверху. Именно теперь, когда ему совсем не хотелось встречаться с ним взглядом! Смотрел глаза в глаза. Или так было и прежде, но он, Дмитрий Савинов, просто не замечал Его взгляда?! Не хотел замечать? Спаситель смотрел и точно спрашивал: кто ты? зачем? И он, Савинов, отвечал ему: я… не знаю. Не знаю!..

Или думал, что отвечал. Хотя, какая была в этом разница?

Облака, открывавшие путь весне, густо плыли над ним. И вдруг через молочную завесу прорезался широкий солнечный луч, пересек улицу, полыхнул в окнах худых домов и краешком коснулся лица Дмитрия Савинова. Так когда-то другой луч влетел в окошко мальчишки Ильи, указав ему путь. Савинов даже глаза зажмурил. И в эти мгновения вместе с лучом вся прошлая жизнь вернулась к нему, потоком хлынула через него, и он запустил в нее руки, как в золотой дождь. И что-то очень важное вошло в сердце Дмитрия Савинова, сдавило его. Без предупреждения! А ведь ему хотелось этого, и еще как, хоть сам он и боялся признаться себе в этом! Он стоял в середине провинциальной улочки и не мог двинуться с места. Пусть он возьмет всю боль – всю! – но ведь и счастье тоже?! Наконец, они – две части одного целого. Он так давно не испытывал ничего, кроме опустошения! Тяжелого, утомительного, страшного. Савинов стоял и не понимал, что с ним, потому что был полон чем-то новым, необъяснимым. Но теперь стоило – надо было! – идти дальше, не останавливаясь на полпути, бежать сломя голову! Может быть, заплакать! Ведь его глаза уже готовы были вспыхнуть слезами. Никогда еще перед ним не было такого ясного выбора, никогда сердце его не билось так горячо, искренне, потому что оно сейчас само творило свою судьбу. Даже истерзанное и утомленное, полное недоверия и страха. И все равно – билось неистово!..

Но приступ удушья разом отрезвил его. Савинов потянул шарф, схватился за воротник рубашки и даже не заметил, как с тихим сухим щелчком оторвалась пуговица. Точно чья-то рука, цепкая и неумолимая, схватила его за горло. Точь-в-точь как та, что давным-давно вытолкнула его в бездну ночи! И теперь эта же рука безжалостно выдавливала из его нутра часть очнувшейся, прозревающей, светлеющей души. Выдавливала настойчиво, жестоко, угрожающе!

«Будь собой! Будь собой! – пульсировало в ушах. – Не раскисай, не раскисай!..»

И он стал сдаваться. Мгновение за мгновением. Он пятился назад. Страх перед новым и ранее неиспытанным оказался сильнее…

Золотой дождь прошел. Некуда больше было запускать руки, чувствуя прилив счастья, – разве что в пустой морозный день. Не было больше рядом любимых лиц, светлых, какими он их помнил. Все прошло, исчезло, точно туман, развеянный ветром. Савинов вновь взглянул на икону над воротами маленькой церкви. Опуская голову, он дышал с трудом, точно после ожесточенной борьбы: не на жизнь, а на смерть. Но ведь так оно и было! Он больше не оглянулся на ворота церкви. Может быть, это спасение для других, но не для него. В себе он разочаровался, себя он ненавидел и презирал, но никому он не позволит управлять им, диктовать ему права. Он хозяин себе, пусть плохой, но хозяин.

Савинов возвращался к электричке.

Он знал, зачем приехал сюда, на станцию Барятинскую. Он приехал взглянуть на все, что когда-то трогало его, терзало душу, подарило и отняло надежду, и чтобы больше не видеть этого. Ни наяву, ни во сне. Раз и навсегда забыть – каленым железом выжечь эту часть своей жизни. Отказаться от нее, ни в чем не раскаявшись, ни о чем не пожалев. Все равно никого не вернешь: ни любовь Риты, ни жизнь Ильи Инокова, ни упущенное время. Надо было перевернуть страницу! И чем раньше он это сделает, чем крепче закроет свое сердце, решил Савинов, тем лучше.

А там – будь, что будет!..


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации