Текст книги "Ангел в петле"

6

– Здорово, профессор! – Савинов хлопнул по плечу человека в стареньком пальто, мрачно глядевшего в пивную кружку.

Вокруг разноголосо шумела забегаловка, цокали кружки, пахло табаком, пивной мутью. На Савинова смотрел Мишка Ковалев. Старый его приятель осунулся, выглядел неважнецки.

– А мне сказали, что ты за границей.

– Это другие за границей, а я – вот он я. – Савинов усмехнулся. – Тут, рядом с тобой. Эх, Миша, Миша, сколько лет, сколько зим…

– Так почему профессор? – поинтересовался Ковалев.

– А кто же ты, космонавт, что ли?

Ковалев, поддатый, пожал плечами:

– Я тебя не понимаю.

– Ты ведь профессор, у тебя кафедра в нашем университете, да? – Савинов уже хмурился. – Или… нет?

– Может, у другого Ковалева и есть кафедра в нашем университете, но не у меня. Это точно.

– А кем же ты работаешь?

– Учителем – учителем истории в старших классах. В своей школе.

Но Савинов все продолжал хмуриться, не веря старому товарищу.

– Но почему не кафедра, не университет? Ведь ты хотел…

Ковалев отрицательно покачал головой:

– Это ты хотел, чтобы я стал профессором. Думаешь, я не помню нашего разговора на балконе? Когда ты проповедовал. Пророчества выдавал. Как Ванга или Парацельс. Я ведь запомнил многое из того, что ты мне наговорил. – Ковалев отхлебнул пива. – Бывает, что-то на всю жизнь запоминается. Жила в моем доме девчонка, Жанна, в нее все влюблены были. Я тоже. Так вот однажды зимой она сняла с себя шарф и подарила Андрею – приятелю моему. Шарф яркий такой, красный. А я рядом стоял. Думал, умру. Та девчонка и не нужна мне уже сто лет, а мне от того шарфа до сих пор глаза режет. Вот и рассказ твой тоже – остался. Только не захотелось мне почему-то идти в аспирантуру. Воплощать твои фантазии. Назло тебе не захотелось. Точно мной руководили, носом тыкали. А потом и подавно, когда много сбываться стало. – Мишка усмехнулся. – А что, и впрямь должен был стать профессором?

Савинов поймал его взгляд:

– Должен был, Миша, должен. Да, видно, я тебе помешал. Прости ради Бога. Не хотел.

– Да что уж там, прощаю. – Мишка усмехнулся. – Ну, ты, брат, даешь. И как это у тебя получилось тогда – с предсказанием?

– Долгая история.

– Понятно.

– Ты ведь знаешь, я тут живу недалеко. Хочешь, пойдем ко мне. Водочка у меня дома есть – целый графин, едва початый. Возьмем закуски. Посидим, вспомним дни золотые.

Мишка пожал плечами:

– Ну, коль на кафедре меня завтра никто не ждет, да, кстати, и в школе тоже, то пойдем.

Савинов с радостью хлопнул его по плечу:

– Вот и отлично.

– А ты… не женат? – спросил Ковалев.

– Был. Развелся.

– А что мать?

– Она умерла – уже давно.

– Жалко, – вздохнул Ковалев. – Моя, слава Богу, жива.

– Сам ты… не женат?

Мишка отрицательно покачал головой:

– Нет. После Людмилы так больше и не женился. Любовь была – первая и последняя. А может, и не было никакой любви. Так только. Не знаю.

Они выбрались из забегаловки, прикупили в местном продуктовом нехитрой закуски – килек в томате и шпроты, ливерной колбасы, холодца, еще чего-то и заторопились к Савинову.

– Ливерная колбаса да с лучком, да на сковородочке – мечта поэта! – приговаривал Дмитрий Павлович, обрадованный встрече. – Историка, между прочим, тоже. Картошки у меня дома – навалом. Отварим. Под килечку – то, что надо…

Ковалев, предвкушая пир, оживленно кивал. Через пять минут они уже входили в подъезд Дмитрия Павловича.

– А куда же банкирская-то квартирка подевалась? – стоило Савинову отпереть дверь, переступая порог хрущевки, так, между прочим, спросил Ковалев.

– Уплыла. Как большой корабль. Прогудела на прощанье и уплыла. – Положив продукты на тумбочку, Савинов тоже сбросил пальто, занялся сапогами. – А за ней, эскортом, и дачи ушли с автомобилями. Под чужие флаги, к чужим берегам!

– Ясно, – Мишка, сняв пальто, разувшись, огляделся. – Ничего, и эта сойдет.

– Еще как сойдет! Проходи. Я на кухню.

Савинов кашеварил: на одной сковороде жарил ливерную колбасу с мелко нарезанным репчатым луком, на другой – глазунью, тут же резал хлеб, открывал консервы – кильку и шпроты. Заглянув на крохотную кухню, Мишка усмехнулся расторопности приятеля и теперь осматривался в доме.

– А что у тебя во второй комнате? – спросил он из коридора. – Не дверь, а стена.

Савинов, бросив готовку, вышел, держа в руке нож.

– Там у меня скелет, Миша. Некоторые в шкафу его держат, а я на это целую комнату угробил.

– А если серьезно?

– А если серьезно – мебель у меня там старая. Старая, но хорошая. Выбросить жалко. Вещички разные. От прежней жизни остались. Посуды много. Очень много посуды. Антиквара чуть-чуть. Ну, там бронза, фарфор. Что не отобрали. Только – тсс! Это на черный день. – Савинов предостерегающе взмахнул ножом. – Сейчас яичница сгорит… Мне и одной комнаты хватает, – крикнул он уже из кухни. Там что-то приятно скворчало, аромат ливерной колбасы дотянулся до коридора. – Детей у меня нет. А женщину я могу привести и в однокомнатную.

– Это верно. Для этого, кроме постели и ванной, ничего не надо, – проведя рукой по запертой двери и забывая о ней, согласился Мишка. – Тебе, может, все-таки помочь?

– Нет, справлюсь. А вообще – хлеб возьми. И консервы можешь прихватить с холодцом.

Расставив покупные яства, Ковалев уселся на диван. Через несколько минут Савинов вошел в комнату – с подносом, на котором дымилась превратившаяся в пюре ливерная колбаса и глазунья.

– Значит, развелся, – потянувшись за тонким ломтиком хлеба, разглядывая его, вздохнул Ковалев.

– Увы.

– Ты любил ее?

Савинов усмехнулся, ответил не сразу:

– Очень.

– Смотри-ка, хлеб как научился резать, – покачал головой Мишка. – Произведение искусства! Даже употреблять жалко. Это ты в бытность капиталистом к такой нарезке привык?

– А ты знаешь – да, – улыбнулся приятелю Савинов. – И много еще к чему. Только, к сожалению, некоторых вещей позволить себе более не могу. Например, ездить на собственном «мерседесе». А вот хлеб нарезать как надо – это пожалуйста. На такое средств хватает. Так, что я хотел достать? – ага, рюмки!

– Мне говорили, вы с Людмилой любовниками были, – укладывая шпротину на ломтик хлеба, как ни в чем не бывало спросил Ковалев. – Ну, когда ты разбогател…

– И кто говорил? – открывая створки буфета, спросил хозяин дома.

– Люди добрые.

– Наврали тебе люди добрые, – цепляя пальцами рюмки, доставая тяжелый двухлитровый графин, хмуро откликнулся Савинов.

– Да Людка мне сама и сказала. Лет пять назад. Так что не дрейфь. Случайно встретились в магазине, поболтать решили. Она ведь тогда похвасталась, что была с тобой. (Савинов, возвращаясь к столу с посудой, хмурился и молчал.) Слава о тебе гремела. Ой, как гремела!

– Слава… – так же хмуро протянул Савинов.

– Да ладно тебе, Дима, – успокоил его Ковалев. – Она мне тогда не жена была, а на тебя, мецената и богача, и покруче, чем Людка, баба с радостью упала бы. – Он покачал головой. – Не графин, а загляденье! Я не в обиде. Это Сеньке надо было обижаться, не мне. И потом, таких, как ты, у нас прорва была. В смысле, в стране. Она еще та охотница. Побегала вволю! Так что забудем…

– И что она теперь? – разливая по рюмкам водку, спросил Савинов.

– Уехала в Москву. Сеньку бросила, вышла замуж за крутого нефтяника и уехала.

Савинов чувствовал, что Мишка – искренен. И действительно не в обиде. Или почти так.

– Ладно, забудем о Людмиле, – сказал он. – Выпьем?

– Выпьем, – кивнул Мишка, – для чего же мы еще пришли?

Они чокнулись.

– За нас? – спросил Савинов.

– За нас, Дмитрий Павлович, – усмехнулся Ковалев. – За нас – уставших, побитых, много напутавших в этой жизни.

– И разочаровавшихся в ней, – тоже с усмешкой добавил Савинов. – Он поймал взгляд друга. – Или нет?

Тот пожал плечами, нетрезво прищурил глаза.

– Будем, – сказал Савинов.

Они выпили.

– Скажи, если бы тебе дали прожить жизнь заново, как бы ты поступил? – разжевывая бутерброд со шпротиной, неожиданно спросил его Ковалев.

Савинов только успел потянуть носом аромат тонкого ломтика хлеба, но так и не закусил.

– А ты случайно не с этим предложением ко мне пожаловал? – ответил он вопросом на вопрос. – А, Миша?

– Я что, волшебник?

Савинов пожал плечами:

– Видишь ли, я уже проживал свою жизнь два раза.

Ковалев отмахнулся:

– Опять ты бредишь…

– Тому, кто бы мне предложил это сделать еще раз, я бы в морду дал, – признался Савинов. – А то бы и грех на душу взял. – Он провел пальцем по горлу. – Чик, и все.

Блеск в его глазах товарищу явно не понравился.

– Ну тебя, – отмахнулся Ковалев. – По молодости башкой долбанулся, потом богатства свои профукал. Тут и двинуться недолго. – И тут же одарил приятеля усмешкой. – А вот если бы мне предложили, я бы подумал…

После шестой рюмки разговор стал заметно притормаживать. Мишку развезло, тем более после пива, Савинов, напротив, чувствовал себя лихорадочно бодро.

– Дима, так как же мы докатились до жизни такой? – уставившись в тарелку с остатками холодца, спросил Ковалев.

Савинов только что закончил свой рассказ: о «Новом региональном банке», сбежавшем в Бразилию Кузине, о злом и кровожадном Марате Садко, о бывших коллегах-товарищах, которые «по-братски» раздели и разули его; конечно, о Рите. И о многом, многом другом…

– Ты о нас с тобой? – спросил он у Мишки.

– Да нет, – тот отрицательно замотал головой. – Я о всей стране нашей…

– А-а, вон ты о чем! Ну, это, брат, я думаю, во все времена вот так двое русских садились за пузырем и терзали друг друга: и как же мы докатились до жизни такой? Универсальный вопрос. Возьми любой век, и все подойдет.

– Другие века меня меньше интересуют, Дима. Я в них не жил. – Его голос вело. – А вот в нашем, двадцатом, жил. А теперь еще и в третье тысячелетие заглянул. Мне тут еще лямку тянуть. Заглянул, и аж оторопь взяла. Чего я здесь только не увидел, Дима…

– Ну и что ты здесь увидел? – разливая водку, шутливым тоном спросил Савинов.

– А ты не смейся, не надо.

– Значит, тебя все еще волнует будущее?

Мишка поднял на него глаза:

– А тебя нет?

Савинов пожал плечами:

– Мое волнение – суета сует, пшик на постном масле.

Поднял свою рюмку, кивнул на рюмку товарища. Тот ответил кивком утвердительным и сосредоточенным. Они выпили.

– А я тут социологическое исследование проводил, – сказал Ковалев. – Со своими школьниками. Есть у меня пара умников. О таком не напишешь – в харю плюнут и выставят. Газетчики ваши.

– Я не газетчик, – замотал головой Савинов. – Историки мы с тобой. Забыл?

– Вот и слушай, историк. Я пришел к выводу, что ленинский эксперимент удался, – неожиданно активно закивал головой Ковалев. – Да-да. Помнишь, в юности нам говорили, с придыханием, конечно, как любую гадость, что Ленин готов был оставить десять процентов людей после мировой революции, только чтобы настоящий коммунизм построить? – Мишка Ковалев сжал кулак. – Настоящий, понимаешь?! Так вот, кто все наши вожди-перестроечники были, борцы за демократию? Те, что были, и те, что есть. Генсеки, первые секретари и гэбэшники. То бишь все они из одного адского котелка. Из ленинского. По статистике нас осталось сто сорок миллионов. Русских точно не больше восьмидесяти, если такая нация вообще еще есть. А то и шестьдесят миллионов. Это факты, историк, слушай! Статистика! В год, по той же официальной статистике, при нынешнем экономическом развитии, мать его, вымирает миллион. Так вот, секи, если взять тот прирост населения, который был в царской России, если представить, что большевичье проиграло, то к середине двадцать первого века в России было бы около пятисот миллионов человек. Это факт неоспоримый. Население росло как на дрожжах, семьи-то были какие! – Он погрозил пальцем. – Ты лови мысль, лови…

– Ловлю, ловлю, – разливая по рюмкам водку, улыбался Савинов.

Две трети графина они уже уговорили.

– А лет через тридцать-сорок, с учетом того, что большевичье выиграло и продолжает над нами издеваться в разных формах своего правления, у нас останется миллионов пятьдесят, не больше. То есть не пройдет и полувека, как нас, русских, или, хрен с ним, просто россиян, останется ровно десять процентов от того количества, которое могло бы быть, понимаешь? – Ковалев понизил голос. – Ленинский эксперимент продолжается – по сегодняшний день. И управляют нами те же верные ленинцы, только без своих билетов. – Ковалев пьяненько приставил палец к губам. – Только, Дима, тсс! В подполье они ушли, в подполье, как раньше. Надо же довести эксперимент до конца, до победного финала! С них же Ленин спросит! Там, в преисподней. А то, что останется – туточки, на земле – и назовут коммунизмом. Несколько миллионов обколотых, спившихся, деградировавших людей. Такой обезьяний питомник, как в Сухуми был, – помнишь? – пока его не разбомбили. Бегают, кричат, суетятся, кто-то вповалку лежит, кто-то размножается. И все на своем обезьяньем языке щебечут – смесь русского мата и полусотни английских слов. Чем тебе не новый русский язык? Вот он – эксперимент века! Или тысячелетия. – Мишка постучал костяшками пальцев по лбу. – Думать надо…

Слушая товарища, Савинов давно смеялся – расслабленно, обняв руками спинку дивана.

– Давай, наливай, – кивнул на рюмки Ковалев. – Развалился, ржет…

– А тебе завтра к детям не идти?

– Завтра же воскресенье. Или нет?

– Точно, – кивнул Савинов, протягивая руку к графину. – Так и есть.

– Слава Богу, – бочком свалившись на диван, пьяненько просопел Ковалев. – Дети отдыхают – я тоже.

Собирался Ковалев заполночь. Остаться не захотел – мать будет беспокоиться. Всегда беспокоится – звони не звони. Савинов вызвал такси.

– А Толик-то, знаешь, у нас кто? – наматывая на горло шарф, в коридоре спросил Мишка.

– Нет. А кто он?

– Коммерсант! И преуспевающий, между прочим. Недавно на своем БМВ меня катал.

– Толик – на БМВ?

– Ну да. Он чем только не занимался. Плитку керамическую выпекал. Не получилось. Аппаратурой торговал, разорился. Чуть квартиру не продал за долги. Могли прибить. Бандиты. Выкрутился. Денег назанимал. Открыл какую-то столярную мастерскую. За ней – еще одну. Превратил их со временем в крошечный заводик, то бишь развернулся. Короче, теперь он деревянные двери на любой вкус делает.

– Постой, постой, так эта фирма «Панченко энд компани, двери на любой вкус», его что ли? Эта реклама идет в моей газетенке чуть ли не из номера в номер…

– Его, – кивнул Ковалев.

Савинов изумленно покачал головой:

– А я думал – однофамилец. Значит, наш диссидент стал капиталистом?

– Самым настоящим. И важным таким. Я его на день рождения пригласил, он пришел – в туфлях дорогущих, остроносых таких. Я ему тапки предложил – он разуваться отказался. Все в тапках, а он – в ботинках. Марку держит!

– Так как же его занесло-то в капиталисты?

– Когда весь этот бардак закрутился, он сказал: «А чем я Савинова хуже? Димка-прохвост жирует, а я побираться буду? Один поезд упустил, а на другой запрыгну». Мы тогда с ним выпивали, вот он мне это и сказал. – Мишка кивнул. – И запрыгнул. Ты – с поезда, а он прямо в купейный вагон! Зигзаг судьбы, Дмитрий Павлович!

За окном рявкнул автомобильный клаксон.

– Это за тобой, – набрасывая пальто, сказал Савинов, – пошли, провожу.

7

Иногда он заходил в кафе, что было за углом, в двух шагах от его дома. Он мог бы ходить и в более дорогое питейное заведение, но не желал этого. Недавно сюда взяли девушку по имени Полина. Ей было нелегко: она работала и за барменшу, и за официантку. Но девчонка справлялась. Успевала. Она всегда ходила в вытертых на ягодицах джинсах, в белом, отчасти засаленном фартучке, в майке, так явно подчеркивавшей ее грудь, на которой никогда не было лифа. На Полину заглядывались, и Савинов чаще других. В эти дни он приводил себя в порядок и выглядел настоящим франтом, случайно зашедшим сюда опрокинуть рюмку, другую… третью. У каждого наконец могут быть свои причуды! А когда Полина проходила мимо, он так и впивался в нее взглядом. Господи, иногда ему казалось, что он даже помнит запах ее кожи, волос, только что намокших в душе. Ее крепкое, молодое тело, свернувшееся клубком под одеялом в его постели. Сколько лет назад это было? Ровно столько, сколько она прожила на белом свете. Но потом догадывался, что это запах других женщин, – всех, с которыми он когда-то был…

8

Его человек все приходил к нему, гостя по вечерам на телеэкране, холодно улыбался, умно рассуждал. Только слово «человек» к нему мало подходило! Он скорее был просто «тип». И тип этот был одним из тех, кто вершил политику страны. С ним беседовали известные журналисты, политические обозреватели. Он отвечал на вопросы, учил жизни. Его называли то крупным предпринимателем, то политиком. Еще – лидером-реформатором. Однажды Савинов даже привстал в кресле от удивления: этот тип что-то говорил президенту, а тот, слушая собеседника, многозначительно и немного хмуро, как это обычно делал, кивал.

Иногда Савинов прицельно следил за своим гостем, иногда сразу выключал телевизор.

Так продолжалось до следующей зимы…

В начале декабря Савинов сел на самолет и полетел на юг страны. Там, на побережье Черного моря, в Крыму, в окрестностях города С. он отыскал прекрасный белый дом в мавританском стиле, окруженный кипарисами, один из многих дорогих особняков. Дмитрий Павлович твердо знал, что тип, которого он разыскивает, живет именно здесь – дом не раз появлялся на телеэкране. Тип, которого Савинов бессознательно искал все эти годы, в одной из передач сидел на веранде, за белым столиком, в окружении экономистов и политиков.

«Змея, ах ты змея, – повторял Дмитрий Павлович, глядя на телеэкран. – Вот как найду я тебя, не поленюсь?!».

Савинов вспоминал о нем так часто, что это становилось болезнью. Вспоминал в полном одиночестве, вытряхивая на язык последние капли из стопаря или тупо глядя в потолок, отдыхая в простынях рядом со случайной женщиной. Он думал о нем, даже прислонившись ухом к наглухо забитой второй комнатке, откуда ему по ночам слышался голос Инокова.

Тип, которого он искал, был государственным советником и бизнесменом. Фамилию его Савинов не произносил и не хотел произносить. Он знал наверняка – это ложная фамилия! И тип этот дурит всех вокруг, выдавая себя за самого обыкновенного человека. Для определения этого существа Дмитрию Савинову хватало одного короткого и лаконичного, как кличка у собаки, имени: Принц.

Две недели он ходил вокруг, приглядываясь к малочисленной охране в количестве трех человек, ее распорядкам. Например, подметил, что по средам и пятницам, около полуночи, один из охранников садится в черный «мерседес» и уезжает на полчаса. А возвращается с дамами. Кажется, их было трое. Нашел момент и познакомился с двумя псами, охранявшими дом. Одного звали Федор, другого – Джек.

В полночь Савинов оставил гостиницу и отправился в путешествие на купленном накануне велосипеде. В саквояже у него была «кошка», ломик, пистолет с глушителем и прочая разбойничья утварь, призванная помочь грабителю и максимально обезопасить его. Кожаная куртка, перчатки, маска. Жизнью своей, как великим чудом, подарком свыше, он давно не дорожил, поэтому ничего не боялся. Ни возможной схватки, ни других последствий его предприятия. А вот желание выполнить задуманное было воистину велико!

Вдоль забора бегали два его шапошных знакомца – овчарки, которых выпускали по ночам. Каждой из них досталось по хорошему куску мяса с необходимой дозой отравы для мгновенной смерти.

Спортивная выучка помогла Савинову: он ловко перемахнул через забор, два собачьих трупа перетащил в кусты и постарался как можно незаметнее пройти те участки, где его могли поймать в объектив камеры наблюдения.

Савинов знал, что около полуночи один из трех охранников, находящихся в доме, выходит на обход участка. Набросив тряпку на камеру, он дожидался его около парадного, но оцепенел, когда открылась освещенная дверь и вышли два здоровяка в костюмах.

– Хорошая ночь, – сказал один из охранников. – Сладкая такая! Сладенькая…

– Сейчас бы с телкой на пляж – с одной из хозяйских, а потом в море – нагишом, – откликнулся другой. – С другой уже. И только потом уже в постельку. С третьей. И долдонить дорогую шлюху до утра, пока зенки у нее не вылезут.

– Не возбуждай без нужды, – в голосе первого зазвучала усмешка. – Хотя мыслишь правильно. Но мы для них рылом не вышли. У него каждая – примадонна. И бабки они любят не те, которыми ты со своими дурехами расплачиваешься.

– Кстати, на счет бабок. – Последовал едкий смешок. – Они у тебя еще остались? Или ты все – пас? Лапки кверху?

– Хрен тебе – пас. Вот привезу его шлюх и отыграюсь.

– Ну-ну, попробуй, – вновь усмехнулся второй охранник. – Мне лишние не помешают… Слушай, а где Федор и Джек? Где эти долбанные твари?

– Да спят где-нибудь. И хрен с ними – надоели. Обжоры чертовы.

– Ладно, поезжай. А я на кухню. Схаваю отбивную, пока хозяин в ванной. Только покурю сначала…

Один из охранников пошел по аллее к гаражам, другой достал из кармана сигареты, неторопливо закурил. Когда машина выезжала за ворота, оставшийся охранник уже готов был выбросить бычок в урну. И едва он обошел дверь, как Савинов вынырнул из темноты. Призраком выскочил! Резко замахнувшись, он ударил бугая точно по темечку, с оттяжкой. Удар ломиком был сильным, возможно, смертельным, но Савинов уже не думал об этом. Работать нужно было чисто, с минимальным риском. Тело он сбросил со ступенек, затем вернулся, тихонько приоткрыл дверь. Слабо освещенный коридор был пуст. Держа в руках пистолет, он вошел в дом.

Холл, лестница наверх. Здесь ждет его еще один. И хозяин. С первым он будет безжалостен. Со вторым хотелось бы поговорить. Ему это необходимо. Оглядевшись, он зацепил взглядом камеру и тотчас взмолился, чтобы остаться незамеченным. Прислушался. В конце коридора приглушенно гремела посуда. На носочках, плюнув на возможные другие камеры, Савинов прокрался по коридору и остановился у открытой двери, из-за которой доносилось аппетитное чавканье. Минута, другая. Лицо под маской вспотело, – пот застилал глаза, – и он содрал ее. Сколько же можно жрать, а кто будет охранять дом внутри? Вот светлая полоска между дверью и косяком, где были петли, стала темной. Огромной тенью в коридор вышел человек, потирая, как видно, масляные руки. Он хотел было что-то напеть, но вместо того резко повернулся назад, открыл рот и получил сокрушительный удар ломиком между бровей. Вобрал в себя воздух, попятился и всей монументальной тушей рухнул на ковер.

– Так-то лучше, – процедил Савинов, но тотчас испугался собственного голоса. Несокрушимая сталь пела в нем! Таким голосом, верно, выносят смертный приговор.

Теперь наверх, решил он. И не куда-нибудь – в душ! На втором этаже, совсем рядом, слышалось бульканье. Ванная?! Она самая!

Он остановился у ванной комнаты в ту самую минуту, когда вода резко затихла. Пение. Мужской голос. Хорошо поставленный баритон. Кажется, знакомый. Да и как же иначе?! Хозяин вытирается… Вот дверь открылась.

Савинов держал пистолет и был готов в любое мгновение нажать на спуск.

Хозяин прошелся босиком по ковру и вдруг остановился:

– Зубов?

Видимо, так звали одного из охранников. Савинов в который уже раз за сегодняшний день оцепенел. Да, он знал этот голос!

– Не оборачивайтесь, – быстро выпалил он.

– Кто вы?

Несомненно это был его голос.

– Стой, как стоишь!

– Кто вы, – повторил хозяин дома, – вор?

Или… нет? Тысячи голосов, когда-то коснувшихся слуха Дмитрия Павловича Савинова, пронзали его память. Но ответа не было.

– Как вы прошли мимо моей охраны?

– Нет больше у вас охраны, – выдавил из себя Савинов.

Не думал он, что в таких ситуациях язык становится чужим!

– Где же мои люди?

– Сдох ваш зверинец, – процедил Дмитрий Павлович.

Вот почему легче сразу стрелять – в голову, без разговоров! Если ты не маньяк, конечно. И тотчас убираться восвояси!

– Кто же все-таки вы? – холодно усмехнулся хозяин дома. – Киллер? – как он ни старался держаться с достоинством, последнее слово ему далось с трудом.

Савинов разлепил пересохшие губы:

– Можно сказать и так.

– И на кого же вы работаете: на моих конкурентов?

– На себя.

– Я могу купить свою жизнь? – голос хозяина дома едва ощутимо дрогнул.

Нет, в этом голосе не было того ледяного сарказма, острого, как шпага заправского дуэлянта, – ведь именно таким ему запомнился голос посетителя забегаловки с алмазной булавкой, который однажды напросился к нему, Дмитрию Савинову, в гости. И не было того несокрушимого превосходства, окрашенного легкой снисходительностью, какой он услышал в устах генерала, наставлявшего его на путь истинный и грозившего психушкой. Жаль, он не слышал голоса музыканта на той железнодорожной платформе, но почему-то был уверен, что ухажер трех шикарных дам заговорил бы с ним как заправский сатир: остро, весело и зло. Но не более того! Все эти люди были разными, и не потому, что хотели таковыми казаться! Возможно, они даже не знали о существовании друг друга, о своей зеркальной схожести!..

– Так я могу купить свою жизнь? – напряженно повторил человек.

– Не думаю.

– Что же вы не стреляете? – голос его дрогнул вновь, на этот раз куда заметнее.

Савинов понял, каким был этот голос. Сырым и гулким, как эхо, блуждающее в заброшенном колодце. Да, голос был другим! Вновь – чужим. И к тому же еще и жалким! Этот политик, осиновым листом трепетавший под стволом незнакомца, еле двигал ватным языком!..

– Повернитесь, – приказал Савинов.

– Зачем?.. Вам так неудобно?

– Хочу видеть ваши глаза.

Хозяина дома не двигался – ему было страшно! Страшно встретить взгляд киллера, точно сразу за этим последует выстрел!

– Послушайте, зачем вы надо мной издеваетесь?! Я знаю, знаю, – быстро залопотал он, и в его голосе зазвучала спасительная догадка, – вы хотите похитить меня… Верно?!

– Точно, есть у меня в огороде колодец: как раз для вас!

– Что же вам нужно?! Что?!.

Но Савинов не торопился нажимать на спуск. А ведь только об этом он и помышлял, когда ехал сюда! Левой рукой Дмитрий Павлович достал из кармана маску, нацепил ее, шапочкой, на голову, рывком натянул на глаза. Он чувствовал, как тонкая шерсть заползает ему в рот, щекочет и жалит кожу.

– Повернитесь, Принц, – он произнес это с холодной насмешкой. – Ну?

Хозяин неловко повернулся. Савинов уже знал, что увидит. Это был другой человек. Да, смуглый, да, с глазами навыкате, полными льда и сарказма, с выступающими скулами. С улыбкой язвительной, даже в эту минуту. Но это был другой человек. Не «его Принц». Он… и не он. Другой. Точно так же, как и генерал, встретившийся ему когда-то, был похож на демона-искусителя, но – другой. Человек. И незнакомый музыкант, сатир, тоже…

– Кто вы? – в который раз осторожно спросил хозяин дома. – И зачем это делаете?

Савинов достал из нагрудного пояса стальные наручники, бросил их человеку.

– Шагай в ванную, живо, – он сам не заметил, как перешел на «ты».

– Вы что же, будете пытать меня? Вам нужны деньги, так? Или… вы хотите убить меня изощренно? – В его голосе звучал вызов, но он был порожден полным смятением, паникой, животным страхом. – Убить как-то особенно, по-зверски?..

– Сказал, шагай! – Савинов подтолкнул его в плечо. – И не зли меня. А не то стану тебя убивать так, как просишь: изощренно и по-зверски. Твое племя – чертовых политиков – это заслужило. И настроение у меня сегодня паршивое. – Успокоившись, он говорил теперь ровно, с чувством превосходства. – Твои охранники подтвердили бы это, да они превратились в две навозные кучи. – Дмитрий Павлович затолкал пленного в ванную комнату. – К стене!

Через минуту хозяин дома был прикован наручниками к горячей трубе – лицом к расписному кафелю.

– Я подчиняюсь насилию! – вполоборота сверкнув ледяным взглядом, трусливо прохрипел тот. – Только насилию!..

– Вот и правильно, – Савинов отступил назад. – Что вы пытаетесь с нами сделать? – разглядывая мелко дрожавшие икры хозяина дома, неожиданно спросил он. – Какой опыт над нами ставите? Вы… инопланетяне? Угадал? А мы для вас – лабораторные мыши? Кому яду подсыплете, кого на войну пошлете, кого голодом заморите. Говори, так?.. Или просто вам на всех наплевать? Очень сильно наплевать?..

– Не понимаю вас…

– Все ты понимаешь.

– Я не могу говорить за всех… политиков.

– А ты постарайся.

– Это бред какой-то… Чепуха!

Неожиданная догадка ошарашила Савинова. Он даже улыбнулся своему открытию. А если все эти внешние схожести не случайность? Если перед ним сейчас одна из голов Принца? Самого змея-искусителя. Иди ищи, как ветра в поле! Он, горевший темным огнем, приходит один только раз: нашептать на ухо свою теорию эволюции, обольстить душу и навсегда уползти восвояси! Его не проткнешь мечом, не бросишь в пожарище. Он и оттуда посмеется над тобой! И выйдет, сбивая дым с дорогого костюма жесткой пятерней. Или обернется этим дымом и улетит прочь! А вот эти – другие…

– Ты ведь до смерти меня боишься, правда? – спросил Савинов. – Обделаться готов, а?..

– Что значит: боишься?! – истерично выпалил пленник. – И что значит: обделаться?! Вы приковали меня к стене, тычете в меня пистолетом! Я что, по-вашему, каменный?!

Они из плоти и крови! Им знаком страх, боль, унижение.

– Ты боишься, – кивнул Савинов. – Трепещешь, сукин сын.

– Мне неприятно стоять перед вами вот так! И еще выслушивать оскорбления! Это… нехорошо.

Уместное словцо, ничего не скажешь! Даже Принц, при всей его искушенности, не сумел бы сказать лучше! С большим эмоциональным накалом!

– А я не обещал, что будет хорошо, – сказал Савинов. – Я хочу понять вашу логику. Политиков. Если уж твоя драконья башка отвечает за это направление. Ведь вы же убиваете одним только своим существованием ежедневно тысячи людей: больных и здоровых. Юных и стариков. Никого не жалеете. И все средь бела дня – на виду у миллионов. И мы вас слушаем, таращимся на вас в ящике, обсуждаем ваши законы. Терпим вас.

– Мы думаем о государстве.

Савинов не удержался и метко пнул концом башмака по щиколотке пленника. Тот вскрикнул.

– Что-что, повтори?! О ком вы думаете?!

– Всех сразу жалеть невозможно! – в отчаянии выпалил пленник. – Но есть государство! И оно важнее, чем отдельная личность!

Савинов еще раз саданул пленника ногой, и тот опять взвыл.

– За что вы меня ударили?! – кажется, он заплакал, и Савинову вдруг стало его жалко. И стыдно за себя. – За что?! – всхлипнул пленник. – Вот вы – вы! – всегда всех жалели?!

– Я – нет. Увы. Я – грешник.

– Вот видите! – оживился тот. – А от меня чего хотите? Это Он там, на облаках, всех жалеет. А мы на земле живем!

Савинов усмехнулся:

– Ты на земле уже только одной ногой.

– Зря вы так, – заикаясь, выговорил хозяин дома. – Я всего лишь винтик, пусть не самый маленький, но винтик в системе управления государством.