Текст книги "Ангел в петле"

7

Завтрак они готовили вдвоем. Когда Савинов жарил хлебцы по своему собственному рецепту, с майонезом, Рита, резавшая тонкими ломтиками сыр, сказала:

– Свози меня к нему.

– К нему?

– К твоему художнику…

– К Илье?

– Да.

– Хорошо… Но зачем?

Она подняла голову:

– Я хочу увидеть его.

– Это так важно?

– Очень.

– Я и сам собирался заехать к нему через недельку, даже раньше…

– Мне нужно сегодня, пожалуйста.

– Но меня сегодня не ждут, он мог еще не успеть закончить то, что должен мне.

– Новую партию?

– А хотя бы и так… Прости, мне не нравится твой тон. Я не понимаю…

Она опустила нож, разом потеряв к сыру – прозрачному, сворачивающемуся в трубочки, – всякий интерес.

– Это ты меня прости. Со мной что-то происходит. Против моего желания… Так мы поедем – сегодня?

…В полдень они были на станции Барятинской, и скоро подъезжали к дому Иноковых. Старенький совковый дворик, пионер с обломанной рукой, кот у подъезда, но уже не черный, а рыжий, но такой же огромный, наглый, с прищуром, здешний хозяин, кому и собаки не указ. Бабка на одной из лавок, уставившаяся на заграничный автомобиль с темными стеклами. «Наверняка, здесь уже пронюхали про чудака из большого города, – думал Савинов, – скупающего “картинки” у нерадивого сына Ивановны».

Приятно быть чем-то вроде динозавра, ничего не скажешь…

– Ну что, Маргарита Васильевна, мы на месте, – сказал он. – Выходите. Вот он, живой музей, перед вами. Сейчас я покажу и мастера… О, да вот и его матушка, посмотрите, выглядывает из окна. Обрадовалась. Деньги приехали… Идем, буду вас знакомить.

– Дима… я передумала. Я не пойду.

– Это еще почему?

– Не хочу, и все.

– Это невероятно, ты сама меня притащила сюда…

– Давай уедем.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас.

– Но нас уже увидели в окно, сейчас хлеб с солью вынесут.

– Тогда я не выйду из машины.

– Еще лучше… Милая, да что с тобой происходит? Я уже не рад, да что там не рад – трижды проклял минуту, когда показал тебе его картины!

– Ты повышаешь голос.

Он не извинился.

– Если они как-то встают между нами, мешают нам…

– Они тут не причем, правда. Я сама виновата, я просто дура…

– Да нет, ты не дура. В этом-то все и дело… Ну вот, Зинаида Ивановна уже на пороге… А где же наш мастер – вышел за молоком? Это его любимое занятие. После живописи.

– Я хочу остаться в машине, – твердо сказала Рита, когда он накрыл ее руку своей. – Иди один.

Савинов даже опешил от ее голоса, вдруг, в одно мгновение, ставшего волевым, непреклонным, не вызывающим даже сомнения на счет сказанного.

– Хорошо, любимая, дело твое.

Он открыл дверцу, выбрался из машины. Сейчас Зинаида Ивановна показалась ему почти отталкивающей – с заученной ради него улыбкой, с какой главврач психиатрической лечебницы обходит палаты наиболее респектабельных пациентов. Все отлично, ребята. Небо – голубое, трава – зеленая, люди – ягнята, волков вообще в природе не существует. Все в полном ажуре – беспокоиться не о чем. Он чересчур сильно хлопнул дверцей. Черт возьми, да он развратил эту пожилую женщину!

– А мы вас сегодня не ждали, Дмитрий Павлович, – запела она, – но все равно, очень рады. А Илья работает, с утра до вечера, картину за картиной пишет, – она сбавила голос, – все подсолнухи и ангелы, как вам нравится. («Сейчас меня стошнит, – подумал он, – какой бред…») И каждый раз по-новому. («Уже лучше».) И маслом, и пастелью… («Пастелью» она произнесла через «е». «Я выгляжу в ее глазах маньяком, – пронеслось у него в голове, – не меньше. В своих глазах – тоже. А впрочем, плевать. Одно плохо: Рита в машине и все это слышит.) Да на вас совсем лица нет, Дмитрий Павлович… («Только для Риты я не маньяк. Скорее конкистадор, обменивающий на медные колокольца золотые слитки. Она-то сразу просекла суть его предприятия! А впрочем, на это тоже плевать…») Переутомились, наверное, у вас ведь столько работы…

– Простите?

Она, совсем смутившись, улыбнулась:

– Я говорю, утомились, наверное. Может быть, водички? Или компотику, у нас свежий, только что сварили. Или кваску?

– Кваску, уважаемая Зинаида Ивановна.

– А то, если хотите, щей из кислой капустки. За сутки-то настоялись.

– Нет-нет, только кваску.

– Да вы поднимайтесь, поднимайтесь…

Савинов, извиняясь, покачал головой:

– Я ненадолго, на минуту; проездом; решил поздороваться.

Женщина просияла, едва не растаяла от умиления. Савинов не сомневался – для этого главврача он был самым лучшим пациентом психиатрической лечебницы, идеальным!

Он сам не заметил, как на пороге оказался Илья. Савинов инстинктивно обернулся на темные окна автомобиля, за которыми сейчас, так же, как и он, на Инокова смотрела Рита. Почему он боялся этого? Стал бояться – со вчерашнего вечера? Он опять повернулся к парадному…

– Илья, – запела мать, – ну-ка принеси гостю квасу… Да ладно, – глядя на неподвижно, точно в полусне стоявшего сына, заспешила она. – Сама принесу. Иди, поздоровайся с Дмитрием Павловичем… А может быть, все-таки в дом?

– Нет-нет…

Но она уже торопилась по ступеням – к темному проему дверей.

«Вот он, мастер, великое перо; вот она, фигура, достойная греческой трагедии», – думал Савинов, улыбаясь несмело двинувшемуся в его сторону юноше, отчего-то подозрительно косившемуся на автомобиль.

А ведь такого раньше не было, раньше он его точно и не замечал…

Они поздоровались.

– Как успехи? – спросил Савинов, и от этого дежурного вопроса ему едва не стало плохо. «Надо скорее уезжать домой, – думал он, – все это добром не кончится…»

– Хорошо, – ответил Илья. – Вы должны были приехать через неделю…

– Я уже сказал твой матери, я просто проезжал мимо, решил наведаться.

Художник смотрел на однорукого пионера в центре дворика и, так казалось Савинову, не видел и не слышал его – гостя и своего благодетеля. Что сейчас было реальным для Ильи? «Ангелы и подсолнухи»? То, что он, Дмитрий Павлович, городской маньяк, «так любит»? Первый раз ему захотелось дать подзатыльник молодому гению, кстати, приодевшемуся, хотя одежда сидела на нем мешковато, точно с чужого плеча.

– Скоро вам не придется таскаться в такую даль, – тихо проговорил Илья.

– А что такое?

– Мама меняет нашу квартиру на квартиру в городе. Мы будем жить на Фабричной, в микрорайоне.

– Вот как, поздравляю…

Савинов почувствовал, что ему не хватает воздуха, он даже покачнулся. «Ах, сметливая мамаша, вот и доверяй после этого деньги провинциалам!». В Савинове сейчас занимался целый ураган, завиваясь кольцами, поднимаясь выше, и, вдруг созрев, накопив силы, сорвался, полетел, сметая все на своем пути. Это что же она делает, старая ведьма? Что вообще происходит? Она хочет вытащить сына в мир, от которого он, предусмотрительный и осторожный Дмитрий Павлович Савинов, всеми силами скрывает его? Ведь еще не пришло время! И что это за идея – покупка квартиры? Все должно было быть по-другому. Это он, когда контракт будет подписан, сам должен надоумить семейку Иноковых и, в первую очередь, мамашу, перебраться поближе к городу…

ОН?!

Савинов даже покачал головой, впору было замереть, набрав в легкие воздуха и так и не выдохнув его. ОН… Савинов смотрел на Илью так, точно не узнавал его, силился вспомнить изо всех сил, кто перед ним; теперь он радовался, что тот находится почти в бессознательном состоянии, летая среди светлокрылых бестелесных существ, валяясь, раскинув руки, в подсолнухах. Вот ведь какое дело: это совсем не он должен был надоумить мать художника перебраться ближе к городу. Совсем не он! Это должен был сделать Федор Игнатьев. И с этим фактом необходимо было смириться. Ведь он запросто переделывал свою жизнь. Отказался от первой жены, от второй, выбрал новую профессию. Стремительно соблазнил Риту и еще более стремительно женился ней. Он дал своей матери одной умереть в ее квартирке… Все, что пришло к нему в одно мгновение, было не просто открытием – было откровением. Что же из этого следовало? А то, что пенять на «старый» сценарий с известными персонажами уже не стоит. Все строится заново. И он не может упрекнуть в этом Принца, хотя очень хотелось это сделать. Обматерить помогшего ему духа, сейчас парившего где-то между землей и небом. Ему даже послышались мерные удары крыльев над головой, доносившиеся через неясную пелену; почудился размах этих крыльев, внезапно бросивших тень на маленький убогий дворик. Принц предостерегал его? Возможно! Говорил: «Будь осторожен, не испорть игру, ты так хорошо все начал!..»

Задрав голову, он посмотрел вверх.

– Ваш квас, Дмитрий Павлович…

– Что?

Ему сконфуженно улыбалась Зинаида Ивановна.

– Я говорю, ваш квас: пейте на здоровье…

– Ах, да, спасибо.

Он взял из ее рук кружку и выпил все, до самого донышка. А квас действительно был хорош! Ядреный, терпкий. Одно слово – домашний.

– Спасибо, – он передал женщине кружку. – То, что надо.

– Может быть, еще?

– Нет, достаточно… Ну что, Илья, – он дотронулся до плеча юноши, и тот вздрогнул, – через неделю я приеду, как мы и договорились?

Илья, не сразу, кивнул.

– Вот и отлично.

– Приезжайте, Дмитрий Павлович, – едва дав договорить ему, быстро запела Зинаида Ивановна, – будем ждать. Илья все сделает так, как нужно, будьте уверены. Он у меня такой умница – работает с утра до вечера…

Они раскланялись.

Уже в машине, захлопнув дверцу, Савинов оглянулся на мать и сына. Мать улыбалась той же улыбкой главврача психиатрической клиники: «Небо голубое, трава зеленая…», – сын же ее… Дмитрию Павловичу показалось, что он смотрел на соседа водителя, пытаясь через темное стекло увидеть его, рассмотреть, понять…

На трассе, ведущей к городу, Рита сказала:

– Я таким себе и представляла твоего Илью Инокова…

– Значит, мы проделали напрасный путь?

– Знаешь, Дима, ты точно прожил целую жизнь за эти несколько минут, пока разговаривал с ними. – Ее голос потеплел. – Что с тобой, милый? У тебя вид несчастного человека. Это я во всем виновата. Дура и есть дура. (Пригород – с дачными массивами, перелесками и озерами – тянулся назад.) Вчера была наша свадьба. Господи, мы должны были стать самыми счастливыми людьми на земле. Какими и были еще вчера утром, да что там – вечером. И потом вся эта история. Ты тоже немного виноват: исполняешь все мои прихоти, а так нельзя. Хотя бы иногда говори мне «нет». Ведь ты, наверное, говоришь «нет» людям, с которыми ведешь дела? Иначе бы ты не смог заработать ни копейки. Вот и мне отказывай, научись этому. Иначе я, вздорная, эгоистичная, разорю тебя, только по-другому… Хорошо?

– Что ты скажешь относительно путешествия по Средиземному морю, скажем, со следующего понедельника? И что ты скажешь, если по возвращении мы с тобой устроим в салоне «У Анны» первую выставку Ильи Инокова? Выставку, где ты, а не Анна Сергеевна, будешь полновластной хозяйкой?

– Останови машину, – сказала она.

Он, удивленный, обернулся к Рите:

– Что?

– Останови машину, милый.

Савинов сбавил скорость, съехав на обочину, притормозил. Рита вся потянулась к нему. Это был поцелуй, о котором он мечтал уже целые сутки. Которого ждал, как чуда. И готов был погибнуть, если бы его не случилось. Ее руки были прежними, все вернулось, но с удвоенной силой.

– Что же ты со мной делаешь? – бормотал он, хотя мог и не спрашивать.

– А ты догадайся…

…То же самое они повторили, стоило им оказаться дома. Все вернулось, все встало на свои места. Ничто не смогло помешать им. Даже четвертая комнатка в его квартире, запертая на замок. Теперь в ней был даже особый символ их «новых» – прежних – отношений. Жар-птица, бившаяся в этой комнатушке, должна была вот-вот выпорхнуть, и они оба, свежие, загорелые, на палубе белоснежного судна, должны были отпустить ее – отпустить своими руками. Жизнь оказалась все-таки прекрасной. Пусть с горчинкой, но прекрасной.

Все вернулось, все было по-прежнему.

8

В понедельник они сели на самолет и полетели к Черному морю, где в Феодосии их ожидал многопалубный теплоход «Альбатрос». Он оказался точно таким же белым гигантом, как и на цветном проспекте. Казалось, войдя в Босфор, «Альбатрос» не разминется ни с одним другим судном!

На русскую красавицу Маргариту Савинову все обращали внимание. Лежала ли она в шезлонге, в купальнике, на самом пике стального айсберга – верхней палубе теплохода, купалась ли там же – в открытом бассейне, или танцевала с мужем в вызывающе открытом вечернем платье на балу у капитана. Дмитрию Павловичу завидовали, а один итальянец фотограф, возвращавшийся домой, просил их посетить его виллу: он-де сможет сделать из госпожи Савиновой топ-модель за один месяц. Рита таяла от удовольствия, муж с улыбкой поглядывал на нее. Он гордился своей королевой!

«Не знаю, как лечит англичан кругосветное путешествие, – думал он, – но и путешествие по Средиземному морю тоже неплохо. Своего рода незаменимая пилюля!..». А ему сейчас ой как необходимо было растормошить Риту, буквально разобрать ее по частям и сложить заново. Сложить любящей его – в первую очередь. И у него это получалось! Их поездка по Средиземноморью начиналась удачно, даже счастливо. Рита вернется загорелой, насытившейся солнцем, любовью, вернется уравновешенной, благодарной. Возьмется за выставку Ильи Инокова – ей уже льстит, что именно она представит его миру.

«Пусть все будет так, как захочет Маргарита Савинова», – сидя в шезлонге и наблюдая за игравшей в настольный теннис женой, думал Дмитрий Павлович. Он ни в чем не откажет своей половинке. Разве что ей не нужно знать маленькие подробности его отношений с Иноковым. Зачем? Пусть эта головная боль достанется ему, деловому человеку, умелому бизнесмену и, он хотел бы на это надеяться, в недалеком будущем крупномасштабному меценату.

Когда на горизонте уже замаячил берег Египта, Дмитрий Павлович вспомнил последний день перед отъездом.

Втроем они выходят от нотариуса: он, Илья и его мать. Он – с лицом невозмутимым и добродушным. Мать Ильи – сияющая, не знающая, куда девать переполнявший ее восторг. Было такое ощущение, что она наглоталась веселящего газа, но строго-настрого – под страхом лишиться только что заработанного! – получила запрет хохотать. Трудная это задача – удерживать в себе столько веселья! Что до Ильи, то он был хмур, точно предчувствовал близкое будущее – тяжелые кандалы, которыми будет скован по рукам и ногам.

– Вас отвезти домой? – спросил он у сына и матери уже на улице.

– Не беспокойтесь, Дмитрий Павлович, – защебетала Зинаида Ивановна, – мы сами доберемся. У вас дел-то, наверное, уйма. Не беспокойтесь, – она уже брала сына за руку, готова была тащить его куда-то, чтобы облобызать, как язычники лобызают деревянных идолов, ими же вырубленных топорами, когда те приносят племени знатный урожай. – Идем, Илюшенька, – говорила она, – отпустим Дмитрия Павловича, пусть едет. Он у нас завтра будет или послезавтра, да, Дмитрий Павлович?

– Конечно, уважаемая Зинаида Ивановна. Обязательно. – Он вдруг опомнился. – Ой, простите, завтра нет. Я ведь уезжаю с женой на море. Буду только недели через две.

– Ну и ничего, – даже обрадованно запела Зинаида Ивановна, – что такое две недели? А Илья за эти две недели тоже постарается. Будет рисовать, ангелов будет рисовать, подсолнухи, – она требовательно взяла сына за руку. – Скажи, Илья, правда? Ну же?

– Буду, – сухо ответил юноша.

– Конечно, будет. А вам счастливо съездить, Дмитрий Павлович. Ни пуха, как говорится, ни пера.

– Спасибо.

– Нет-нет, скажите: «К черту».

– К черту.

– Вот и правильно. Ну так до свиданья, Дмитрий Павлович.

– До свиданья, Зинаида Ивановна, до свиданья, Илья.

Он протянул юноше руку, тот, не поднимая глаз, пожал ее. Рука художника была холодной, хрупкой. Сожми ее по-настоящему, твердой мужской рукой, цепкой, какая была у него, Дмитрия Павловича Савинова, и художник, этот худосочный паршивец, заносчивый, точно подсознательно чувствующий данную ему силу, уже никогда не сможет взять в нее карандаш или кисть.

– Да, вот что еще, – отойдя на пару шагов, обернулся Савинов. – Как приеду, я сразу возьмусь за твою первую выставку. – По-девичьи вспыхнув, юноша открыл было рот, но Савинов не дал ему сказать. – Вернее, подготовкой займется моя жена. У меня не так много времени. Мы решили устроить ее в салоне «У Анны» – лучшем салоне города, Илья. Пора тебя открывать свету.

Отъехав от нотариальной конторы, Савинов обернулся и увидел, как Зинаида Ивановна машет ему вслед. Она точно знала, что сейчас за темными стеклами машины их благодетель, рискуя вписаться куда-нибудь, жадно выглядывает ее сына.

И только выехав на шоссе, он бросил взгляд на сиденье рядом. Там лежала дорогая пухлая папка. А в ней хранился билет в будущее!

Только что они подписали контракт. Только что он, Дмитрий Павлович, купил художника Инокова. Целиком. С потрохами. Купил его руки, сердце и душу. На бумаге, врученной обеим сторонам, была закреплена печатями и подписями договоренность, что на протяжении десяти лет все, что напишет Илья Петрович Иноков, будет безраздельно принадлежать Дмитрию Павловичу Савинову – все, до последнего эскиза, карандашного штриха, кляксы из перьевой ручки. В противном случае Илья Иноков и его мать должны будут лишиться всего, что у них есть. Савинов объяснил Зинаиде Ивановне, что вложил и будет вкладывать в ее сына огромные деньги, поэтому ему нужны гарантии. Увы, жесткие, но куда деваться: он – человек деловой! И даже рассорься он с ее сыном, пусти их по миру, все равно будет иметь право приехать днем или ночью с отрядом ОМОНа и отобрать все новые полотна. И так – в течение десяти лет!

Глядя на шоссе, крепко ухватив баранку, Дмитрий Павлович улыбался. Годами он работал над этим крепостническим документом, советовался с десятками матерых юристов, чтобы в случае любого промаха судьбы, в случае самых непредвиденных вывертов со стороны художника Инокова, обладателя хрупкой и нервной психики, смог бы свернуть его в бараний рог, приковать к мольберту и не отпускать долго!

«Как ловко он все устроил! – думал Савинов. – Уже давно договор хранился в сейфе, рядом с пачками зеленых, дожидаясь звездного часа!»

И вот – дождался.

Теперь он, Дмитрий Павлович Савинов, будет ревностно печься о своем имуществе. Его воля и бесценный документ отныне оградят художника Инокова от любых посягательств и в первую очередь, – от самого себя. Можно было спокойно отправляться в плаванье – хоть в кругосветное!

А в случае бунта на корабле он оставлял на Инокова управу. Теперь рядом с художником денно и нощно будет незаменимый Цербер – его мать. (Человека, более близкого юнцу, не сыщешь!). И его, Дмитрия Савинова, союзница! Вот кто не даст сыну заскучать, предаться меланхолии. Зинаида Ивановна охотно согласилась на все условия. Для себя она давно поняла главное: ее сын – золотая антилопа, которая просто обязана без устали бить копытами оземь! Пока живы такие чудаки, как их банкир-благодетель. Рождайтесь, денежки, взрывайтесь фонтанчиками, звените и сверкайте на радость мамаши художника! В минуту подписания договора Зинаида Ивановна, кажется, решила, что их богатый друг спятил окончательно. Савинов видел это, читал ее как пособие для пешехода. Знал, что она себе думает. Подумаешь, что дядя в дорогом костюме немного попугал ее мальчугана! И правильно сделал: не разболтается! Богач сам руку в капкан сунул! Да что там – залез в него целиком! Мало того, что он обязывался платить ее сыну внушительную сумму каждый квартал, – тут и пенсии не надо! – он давал вперед огромные деньги! Платил за маленькую каракулю, закавычку, которую поставил ее ненаглядный художник в конце толстого мудреного документа, и за ее – Зинаиды Ивановны! – неровную, выведенную с дрожью в руке подпись. Не смешно ли? Нет, радостно! Можно запросто свихнуться от счастья, даже не успев вкусить всех предоставляемых благ.

Повезло им с Ильей, ой как повезло!

Глава шестая. На вершине мира

1

Все случилось так, как ему и обещал Принц! Над равниной Гизе нещадно палило солнце. Забравшись на вершину самой истории, воплощенной в камне, он смотрел с пирамиды Хеопса на мир и захлебывался от восторга. Он только что вскарабкался сюда, не жалея локтей и коленок, в кровь расцарапал запястье, но как же он был счастлив! Полземли открывалось перед ним! Ослепительно сверкал Нил, уходящий к Дельте, и раскаленные медлительные пески разбивали свои волны о подножие пирамиды Хуфу.

Все у него получилось, все!

Там, внизу, прикрывая ладошкой глаза, смотрела вверх его королева, которую он ждал так долго, влюбленная и верившая в него. А где-то далеко отсюда, в российских хоромах, трепетала его ослепительная Жар-птица…

Он знал все пути, все дороги.

Для него все только начиналось!..

Поездка по Средиземному морю вышла удачной. Они вернулись счастливыми. Дмитрий Савинов чувствовал, что Рита, несмотря на южное солнце и море впечатлений, ничего не забыла и ждет от него поступка. Что ж, распишитесь и получите. Из машины Савинов позвонил Иноковым. Взял трубку Илья.

– Привет, – бойко поздоровался Савинов, – мы приехали, Илья. Помнишь, я тебе говорил о выставке? Да, все, как и обещал. Хоть завтра. Подожди, я посоветуюсь. – Он обернулся к Рите.

Неожиданно для него она не улыбнулась, не вспыхнула от этой новости. Наверное, на его лице отразилось недоумение. Где же ликование? Клетка открывается, птица улетает! Где? Но Рита только растерянно покачала головой:

– Господи, я ведь, глупая, совсем забыла. У меня на носу сдача трех курсовых. По двум предметам еще конь не валялся. Давай чуть-чуть отложим, а? Твой… Иноков не обидится?

Дмитрий улыбнулся ей, прикрыл трубку ладонью:

– Думаю, нет. Спокойно учись, а там поглядим.

– Только я хочу все сделать сама.

– Нет вопросов… Алло, Илья, такое предложение: если мы устроим выставку сейчас, она продлится только две недели, «У Анны» небольшая очередь. А если откроем ее… – он вопросительно взглянул на жену («Через три недели», – прошептала она.), – …недели через три, тогда она будет идти месяц. Мое предложение – отложить. Тем более что за это время мы издадим небольшой каталог твоих картин… Отложим? Вот и молодец. Все, Илья, пока, через пару дней я заеду. Привет маме.

Рита покачала головой:

– Хитрец.

– Прости, но я деловой человек. И у меня есть некоторые способности вести диалог.

– Я же говорю – хитрец, – она потянулась к нему, поцеловал мужа. – Но таким ты мне нравишься особенно.