Текст книги "Ангел в петле"
Автор книги: Дмитрий Агалаков
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
– В поганой системе поганого управления подлым государством, – равнодушно парировал Савинов, – которое еще недавно мне так подходило и так нравилось, как подходит и нравится расшитый золотом кафтан тому, у кого тугой кошелек! И я упивался своими возможностями! Только поэтому ты еще и жив…
– А еще я президент трех благотворительных фондов! – вновь почувствовав удачу и оттого став еще более жалким, воскликнул пленник. – И каждый – золотая гора!
– Три золотых горы?! Эка…
– Представьте себе… Послушайте, вы разумный человек, не маньяк, я это уже понял. А у меня много денег! Я охотно поделюсь с вами…
– Ох уж мне эти деньги. И что там за горы золотые: нефть? газ? цветные металлы?
– И то, и другое, и третье, – искренне оживился хозяин дома. – Я обеспечу вам царскую жизнь!
– Однажды некто, очень похожий на тебя, уже обеспечил мне эту жизнь. Хватит.
Савинов приложил дуло пистолета к затылку пленника. Того мигом затрясло. Испарина пробила хозяина дома. Он взмок. И все трясся, и никак не мог с собой справиться.
– Прошу вас, – заикаясь еще сильнее, пробормотал он, – у меня здесь, в доме, огромная наличность… Более пяти миллионов долларов… Ведь вы же не убийца… Я это знаю… Вы просто устали…
– Это верно, я очень устал.
– Вот видите…
– Но когда твои мозги поплывут по кафелю, я почувствую себя значительно лучше.
– Прошу вас… Это немыслимо… Я прошу вас…
Савинов взглянул вниз – у его правой ноги расплывалась желтая лужа, подходила к башмаку. Он брезгливо переступил.
– Точно, боишься. – Дмитрий Павлович продолжал держать пистолет у затылка хозяина дома. – И еще как! Также испугался бы и генерал, твой братишка, достань я пистолет и направь на него. Может быть, он бы и не умолял меня пощадить его, как ты, но зубы его стучали бы так же, когда я нажимал бы на спусковой крючок. Знаешь, от тебя воняет…
Плечи хозяина дома тряслись. Он всхлипнул.
– Теперь я знаю наверняка, – сказал ему в спину Савинов, – в каждом из вас есть доля Принца. Но это он – непобедимый призрак. Демон. А вы – слабаки. Но если вас взять за глотку, каждого по очереди, то и с ним справиться можно.
– О чем вы?!
Савинов взглянул на часы. Чтобы убраться из этого дома до приезда трех красоток, времени было предостаточно.
– Ладно, отдыхай, – сказал Савинов. – Повезло тебе. Я так долго старался быть похожим на тебя и на тебе подобных, что теперь не имею никакого морального права пачкать твоими мозгами стены. Жаль, но это так. Иначе бы мне пришлось и себе башку снести – за дело.
– Вы оставляете мне жизнь? – хрипло, еще не веря своему счастью, спросил хозяин дома.
Стоя в собственной луже, он нелепо прилип к стене ванной, весь изогнувшийся, похожий на каракулю.
– И даже не возьму с тебя ни гроша. Еще вчера взял бы, но не сегодня. Кстати, пусть твои телки на тебя полюбуются – зрелище того стоит!
Савинов вышел из ванной, быстро пробежал по ступеням, выбрался из дома. Бросив взгляд на торчавшую у парадного ногу охранника, сраженного ломиком, побежал к воротам…
Еще через пятнадцать минут, в спортивном костюме и с рюкзачком за спиной, он ехал на велосипеде в сторону города. По другой дороге, более безопасной, внизу промчался автомобиль. Третий телохранитель вез к принявшему душ политику и бизнесмену трех его «примадонн».
9
«А теперь последние известия подробно, – бойко говорила на экране ведущая центрального телеканала. – На дачу известного политика и бизнесмена N в Крыму было совершено разбойное нападение. Оба телохранителя находятся в реанимации в тяжелом состоянии. Сам N не пострадал. По его свидетельству, это явный, неоспоримый факт угрозы. Но от кого?..»
Тут на экране возникло лицо «политика и бизнесмена N».
«Я думаю, преступление совершили те, кто всяческими силами пытается противостоять единственно правильному экономическому курсу в стране, – с ледяной улыбкой проговорил он, – кому не нужны демократические перемены, кто хочет помешать нашему государству развиваться в русле общемирового прогресса. Это грязная попытка навязать свою волю, заставить отступить. Но мы этого сделать не позволим. Никогда. – Хищный промельк в глазах. – Слишком поздно!».
«В заключение, – продолжала ведущая, – господин N сказал, что проигрывать не умеет. На заре его политической карьеры уже взрывали его автомобиль, на него было совершено еще три нападения, но сдаваться он не собирается. Только побеждать. Господин N добавил, что и под дулом пистолета он останется верен курсу президента, а значит, останется верен себе и своим идеалам… А теперь международные новости…»
Савинов выключил телевизор. В пять часов утра самолет поднял его над Черным морем, в семь тридцать он был дома. И вот теперь он сидел к кресле, тупо глядя перед собой. Ему не верилось, что это он был там. Сейчас он не видел ничего. И ни о чем не хотел думать.
10
Савинов ждал этого дня. Когда-то он был перекрестком времен и пространств, продуваемый всеми ветрами Вселенной. Почему ему вновь не стать таковым? В такие дни люди рождаются для великих событий и погибают с великой тоской, обреченные на вечный полет через бездонную черную пропасть. Так думалось ему, Дмитрию Павловичу Савинову – одинокому, искушенному человеку. Хотелось думать!
День пролетел колким хвостом поземки, который лишь коснется лица – и нет его. Лови – не поймаешь! Дмитрий Павлович ждал вечера. Тех часов, когда случаются встречи, о которых порой и думать не смеешь!
Стоя у окна, он смотрел на февральскую метель. Лютую волжскую метель. Она пела на все голоса, билась в окна то плача, то грозно набрасывалась, готовая выдавить стекла.
Бар был полон, но в этот вечер Дмитрий Павлович собирался в дешевое кафе за углом, где работала девушка по имени Полина.
Он был гладко выбрит, одет во все чистое. В пору под венец! Оставалось набросить пальто, выйти в коридор и захлопнуть за собой дверь.
Скоро он входил в любимую питейную, сразу поймав взглядом аппетитную Полину. Она всегда смотрела на него с особым интересом. Когда он заходил сюда, то старался выглядеть франтом. И Полина, обслуживавшая посетителей, улыбалась ему. И величала его «Дмитрием Павловичем». А ему, не спеша глотавшему коньяк, было смешно. Это же надо, когда-то он, сорокатрехлетний мужчина, трепетал перед этой девушкой, и она казалась ему самой желанной наградой, на которую он только мог рассчитывать! Впрочем, почему и не награда? Полина хороша. Он вспоминал ее в постели – нежную и горячую, способную подарить мужчине настоящую любовь.
Теперь, забредая сюда пару раз в неделю, он садился за барную стойку и потягивал напиток – самый дорогой в этом заведении. «Еще коньяку, Полечка, – говорил он, в очередной раз откатывая ей бокальчик. «Сто?» – спрашивала она. «Пожалуй». – «Да вы его как воду пьете, – говорила девушка и, сконфузившись, прибавляла: – Легко, в смысле». Он усмехался, качал головой. – «Это точно. Он мне на пользу. Как микстура!».
В этот день Савинов сидел допоздна. Он пил коньяк и то и дело оглядывался на дверь, сам не понимая, зачем. Но там, за темными стеклами, лишь заворачивалась в узлы метель. Иногда проезжал автомобиль, и в эти секунды сердце Савинова начинало стучать бешено, отчаянно.
Вдруг тормознет!..
– Ждете кого-нибудь, Дмитрий Павлович? – проходя мимо, спросила Полина.
Он даже вздрогнул от этого вопроса.
– Нет-нет, Полечка, – замотал головой Савинов. – Никого не жду. Никого.
Он соврал! Спиртное не действовало. Наконец его стал бить озноб, точно он продрог до костей. Он вцепился в стойку, боясь свалиться с табурета. Призраки обступали его. Их было много! Полина то и дело заботливо поглядывала на завсегдатая кафе: не случилось ли чего? Вдруг сердце? Столько выпить…
Савинов ждал! Самому себе боясь в этом признаться…
Дело шло к закрытию. Савинов смотрел и узнавал в последних посетителях тех самых гуляк, которые когда-то уже были здесь. Вот и бравая компания – уже расшумелась к финалу… Неожиданно призраки стали отходить. И Савинова отпустило. Господи, неужели?! Да, именно так: на этот раз он оказался самым обычным человеком! «Холодным оладием», – как сказал бы его давний благодетель. И тут же хмель, торжествуя, стал брать его. На сердце Дмитрия Павловича потеплело, стало веселее. Он враз опьянел.
«Почему бы и не свидание? – думал он. – Ведь однажды она уже согласилась». Теперь он выглядит куда лучше. Полина должна просто влюбиться в него! Если уже не влюбилась…
Полина вытирала со столов, то и дело с любопытством останавливая на нем взгляд.
Когда она подошла к барной стойке, он спросил:
– Что ты делаешь сегодня вечером?
– Вечером?.. Сейчас?
– Да.
– Так уже ночь.
– Ну и что?
– Вы хотите назначить мне свидание?
– Я уже назначил его.
Полина облокотилась о барную стойку, улыбнулась ему:
– Вы, конечно, очень привлекательный мужчина, очень солидный. Красивый. Но знаете, Дмитрий Павлович…
– Продолжай, Полечка…
– У меня есть парень – и сегодня он приедет за мной на машине.
– И вы, конечно, поедете в ночной клуб?
– А как вы угадали?
Он пожал плечами:
– Не знаю.
– Так что простите…
– Без вопросов.
Полина вновь улыбнулась, пошла вдоль стойки. Савинов провожал ее взглядом, и вдруг что-то укололо его. Больно и горько. «Нет, это была не ошибка!» – догадался он. Все было спланировано заранее. Призраки не ушли. Они звали его за собой! Да, так и есть! «Пора! – уже стучали сотни молоточков в его голове. – Время выходит! Вперед!». Медные трубы брали свою партию и пели: «Пора, Дмитрий Павлович, идем же!». И тянули скрипки – тягуче, пронзительно и волшебно: «Пора!».
На улице, запрокинув голову, он набрал побольше морозного воздуха в легкие. Вот она, ночь! Отсюда совсем не видно звезд – из-за легкой пурги, но он слышит их голоса, слышит, как они поют! Там покой и недвижение. Только их протяжный вой, который лезет в уши, даже если зажать их ладонями; вой, который скребет по сердцу – пусть давно превратившемуся в камень. Тем омерзительнее выходит звук!
Савинов закрыл глаза: и все-таки, что же случилось с ним за всю – однажды подаренную ему вновь – жизнь? Была ли она? Или только сон все это время держал его в плену, пел ему песни, дурачил его? Он стоял на середине улицы, и вьюга, точно белая лиса, лживая и коварная, кружилась у ног. Вьюга пела, но голос ее скоро стал уходить куда-то, исчезать.
Вместо ее завывания приходило другое…
Он увидел горы и море, хвойные леса и оливковые рощи. Лагуну, берег, песок, мерно набегавшие волны, оставлявшие на откате розовую пену; услышал прибой. Старый корабль стоял на берегу. Прогнивший от времени, покосившийся, вросший в песок, он вызывал жалость. И под самой кормой сидел в белом хитоне старик. И не было тени за спиной, и никто ничего не говорил ему. Он был один. Все свершилось. Жизнь, вновь подаренная ему, осталась позади. Обняв сухие колени, старик смотрел в небо, но там не было ничего, кроме густой лазури. А так хотелось увидеть белую птицу, серебристую в вышине, что, еще минута, и рванет вниз, сядет на твою ладонь!
Открыв глаза, опьяненный метелью, Савинов обернулся на светлые окна забегаловки. У одного из них стояла Полина и следила за ним. Ее темная фигурка с прижатыми к стеклу ладонями четко вырисовывалась на фоне желто-лимонной залы. Заботливая девочка! Но она никогда не узнает о той ночи, которую они провели вместе; о маленьком озерце любви и теплоты, куда он однажды нырнул и которое сделало его счастливым. А расскажи ей – не поверит…
Метель уже захватила его. Обернувшись в нее, готовую поднять его и унести прочь, Савинов улыбнулся Полине, помахал рукой. Девушка ответила ему, искренне.
А как хотелось бы начать все заново!
Выйдя на середину улицы, он оглянулся. Увидел край своего дома. Вернуться, сейчас? Для чего? Чтобы забраться в постель и слышать, как идут секунды, вырастают в минуты, часы. А утром встать и идти на работу, тонуть в рутине, видеть лица, от которых тошнит? Обедать, ужинать, опять ложиться спать? И при этом время от времени методично напиваться?
И все помнить?
ВСЕ?!
11
…Он давно вышел из города. Остатки хмеля беспощадно вырывал из него ночной февральский ветер – леденящий, пронизывающий до костей. Он шел по трассе, ведущей к другим городам, по обочине, плотнее запахнув пальто. Шел так, точно единственное, что ему сейчас было необходимо, это идти только вперед.
Иногда, прижимая к горлу шарф, он слышал, как пели звезды. Или метель бессовестно обманывала его, выдавая вой за их голоса? По обеим сторонам дороги простирались заснеженные поля и редкие перелески. И ни одной машины – впереди или за спиной.
Да, он уходит. И больше не вернется. Но на кого он оставляет Жар-птицу, спрятанную в клетке, во второй комнате? Его сокровище, несметное богатство? Надежды, будущее? А не все ли равно, на кого? Пусть пользуются. Ее освободят без него. Откроют клетку. Захлопают, пугая, в ладоши. Пусть поступают, как им заблагорассудится. Она больше не принадлежит ему. Пусть улетает – на все четыре стороны! Может быть, она коснется крылом своего создателя, его тени! И вспыхнет от счастья где-нибудь среди звезд. Может быть…
Иноков! Подумать только, разве он один – ангел в петле? Нет! Он – художник, гений, который сумел подсмотреть, уловить, осмыслить сердцем то, чего никогда не будет дано понять другим. Он лишь отметил кистью этот путь: от подсолнуха, солнечного цветка, выросшего среди бездны, до ангела, сунувшего голову в петлю! Вот подсолнух поднимается из мглы, небытия, лепестки его дрожат, он одинок, хрупок. Что может быть в нем дурного? Ничего! Но он растет, обжигаемый темными ветрами, безжалостными, то и дело проносящимися рядом, готовыми вырвать его, уничтожить. И не всегда поле, засеянное подобными тебе, становится близким и родным.
Подсолнух, ангел. Короткий путь. Когда-то он, Дмитрий Савинов, был тем же подсолнухом. И его лепестки дрожали, и он был одинок и хрупок. И он стал тем самым ангелом, что сейчас висел на полотне в его комнате. Это себя он оставил там. От него сбежал. Да, он был этим бестелесным существом. Едва родившемуся, ему накинули петлю на шею. Этой петлей были его страхи и его страсть, сомнения и желание быть! И вот теперь, еще один шаг, и он оттолкнет ногами табурет и повиснет на так ловко сплетенной для него петле!
Он шел уже несколько часов и чувствовал, что ноги его в ботинках обморожены, пальцы не слушаются. На ходу ему едва удавалось отогреть ладонями и дыханием лицо. Да, еще шаг, другой, и на его шее затянут наконец-то веревку!.. И за эту вот петлю, накинутую еще при рождении, его же будут судить где-то, мучить, бичевать?! Савинов остановился и яростно сорвал шарф, точно ту самую ненавистную петлю. Что бы он ни говорил самому себе, он хотел освободиться от нее – во что бы то ни стало! Страшно было с ней жить, ой, как страшно! Он бросил шарф в сторону – и тот, подхваченный ледяным ветром, полетел назад. Дмитрий Павлович шагнул с обочины на дорогу и, прихватив воротник у горла, вновь двинулся вперед. Уж если идти по дороге, то по самой серединке! По главному нерву!..
Метель становилась сильнее. По трассе вьюжило. Белые змеи текли навстречу замерзающему путнику, и не было им конца.
Он шагал по центру пригородного шоссе, когда увидел впереди себя – далеко – свет фар. Они приближались. И тогда, все сразу поняв, он вновь остановился…
А не за этим ли он пришел сюда?
Остановиться, ждать здесь? Нет! Только идти вперед!.. Машина приближалась. Савинов знал, кто сидит за рулем автомобиля. Знал лицо шофера, его ледяные глаза и улыбку, полную беспощадного сарказма. На этот раз ошибки не будет! Как ловко он все устроил! Расписал каждый его шаг, каждый вздох. И вот теперь – едет к нему. За ним. Но и он не лыком шит: обманул его, сам вышел навстречу…
Порывы метели мешали дышать, она забивалась в рукава, полоскала открытую шею, леденила кожу на лице. Отбирала последнее тепло, которое еще было в нем, которое он нес по этой дороге – вперед, навстречу двум летящим к нему огням.
Темные леса, небо. Беснующийся, точно кем-то поднятый, растревоженный для одной этой ночи снег. Огни становились больше, свет расползался по дороге. В очередной раз метель ударила ему в лицо, заставила пошатнуться, забив рот снегом; он едва не задохнулся. Свет уже слепил глаза, заставляя щуриться, прикрываться ладонью…
Так что же: отойти в сторону? – еще есть время! – бежать?!
Два огненных шара выросли перед ним, закрыв все пространство вокруг, и тогда Савинов, обмороженный, едва живой, остановился: упрямо, точно перед броском. Из последних сил он готов был вытолкнуть ногой табурет и, сложив белые крылья, повиснуть под небом среди ночной февральской мглы. Готов был оставить себя – поломанным, изувеченным, лежащим на снегу…
…Он стоял, облитый ярким светом двух фар. Визг тормозов еще звенел в его ушах, как натянутая до предела, готовая лопнуть, струна. Савинов слышал, как неровно колотится сердце. Точно и хотело бы выскочить вон, но – не срок. Он был все еще жив. Свет фар, разметавший в клочья зимнюю ночь, вызолотил дорогу. Ослепил его, заставил – жалкого, беспомощного – ожидать своей участи.
«Зачем он меня мучает?», – думал Савинов. Почему Принц не может выполнить свою работу легко и просто, как ее выполняет дока-палач? Или так нужно, и все это – часть запланированной ранее игры? Жестокой, беспощадной, нелепой. И давно понятной – целиком, без остатка.
Через золотой свет и звенящую тишину, вдруг перекрывшую взрывы метели, он услышал, как открылась дверца. Савинов дрожал. Но не от холода. Ему было страшно. И больно. Он знал, что еще раз не выдержит этой пытки. А серая тень уже вырисовывалась в золотом потоке, приближалась к нему, становилась яснее. Но приближалась несмело, точно с опаской…
С первым звуком голоса Савинов отпрянул.
– Вы… не ранены? – осторожно спросила тень.
Он отступил, покачнулся. Тень расплывалась у него перед глазами. Она плавала в золотом свете, как плавает алый лоскуток в пламени свечи.
– Не молчите, – проговорила тень. И тотчас переспросила: – Вы в порядке? Я едва не сбил вас…
Но Савинов молчал. Он слушал. О, этот голос! Он звучал как сто самых прекрасных, удивительных и волшебных виолончелей мира! Даже поверить было трудно, что такое возможно…
Но это было, и ни с кем-нибудь, а именно с ним. Здесь, на этой дороге. Где пела на все голоса метель, бросалась вперед, без оглядки. Стелилась, притворно затихала. И бежала вновь, заплеталась в косы, звала за собой…
И тогда Савинов упал на колени. Он закрыл обмороженными руками лицо и почувствовал, что последнее тепло, оставшееся в нем, рвется наружу. Это были слезы – горячие, обжигающие.
– Аня, помоги!
Хлопнула еще одна дверца. В золотом свете осторожно выплывала еще одна тень.
– Что с ним?
А это была скрипка. Пронзительная и нежная одновременно. И звучала она еще волшебней ста виолончелей!
– Он почти замерз, бери его, скорее!
Савинова взяли под мышки, помогли подняться. Бережно, стараясь не причинить боль, посадили в машину. Захлопнули за ним дверцу. В тесном салоне жигуленка пахло так, как, наверное, пахнет в райском саду, где аромат чудесных яблок не покидает тебя ни днем ни ночью.
Автомобиль бежал по дороге в сторону города – торопился; деловито урча, точно говорил: «Доберрремся, будьте покойны!».
– Как вы оказались на дороге, ночью? – беспокоился хор виолончелей. – Попали в аварию? – Вопросительный тон сменил повествовательный. – Я думаю, он улетел с трассы. – Это виолончели говорили со скрипкой. – Машина где-нибудь в кювете. Он уже часа два на морозе, не меньше…
– Как вы себя чувствуете? – заботливо спросила скрипка. – Вы можете говорить? – Тревожно затихнув, она выжидала. – Ты прав, – поделилась с виолончелями скрипка, – он совсем закоченел. – И опять к нему. – Кто вы?..
Савинов пошевелился.
– Я не знаю, – слабо ответил он, – не знаю…
– Слава Богу, – вздохнул хор виолончелей. – Кости целы. Говорит. Просто шок. Он оклемается, – заверил хор взволнованную скрипку, – честное слово.
Зашипело радио, настраиваясь на волны. Обрывки, обрывки. И уже через несколько мгновений негромко в салоне потекла музыка. Старая мелодия что-то нежно и ласково шептала на ухо Дмитрию Павловичу Савинову. И он, свернувшись калачиком, слушал ее, уткнувшись лицом в сиденье автомобиля.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.