Текст книги "Ангел в петле"
Автор книги: Дмитрий Агалаков
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
6
В полдень следующего дня в галерее «У Анны» Рита указала ему на три картины, и он не мог скрыть удивления. Да что там – он был сражен. Она легко указала на те работы, которые должны были сразить наповал Билла Андерса. Ангел, парящий над морем подсолнухов, – о, эта картина с далекого календаря за его рабочим столом! Три золотых цветка, похожие на Троицу. И одно сплошное сияющее поле, где ангелы, травы, цветы и деревья переплетались, сливались воедино, и точно устремлялись к солнцу.
Вечером они упаковали три работы: через неделю их должен был забрать в Америку оперный певец Демьян Пивоваров, старый знакомец Савинова, уже в третий раз отправлявшийся покорять громовым волжским басом Новый Свет.
7
Газеты превозносили самобытное мастерство ранее никому не известного и нигде не учившегося художника Инокова, сумевшего в таком юном возрасте создать из нежных и прозрачных красок мир необыкновенно цельный, крепкий, свой космос, побывать в котором – истинное чудо. И все журналисты снимали шляпу перед меценатом, банкиром Дмитрием Павловичем Савиновым, отыскавшим художника, и его красавицей супругой, организовавшей проходящую ныне в салоне «У Анны» выставку.
«Таким я и представлял себе начало, – сидя в кресле, неспешно дымя сигаретой, думал Савинов, – будто судьба предельно точно, без импровизаций и лишних инициатив, выполняет расписанный мной план. Даже несмотря на мелкие несостыковочки!». К следующей выставке, а состоится она уже в феврале, в крайнем случае – в марте, он издаст солидный каталог картин Ильи Инокова, пригласит москвичей и петербуржцев, своих знакомых, их знакомых. Ведущих искусствоведов, журналистов. Среди первых обязательно должен быть приглашен Ковальский. Они с Биллом ценят друг друга. К тому времени у него будет главное: рецензия на картины самого Билла Андерса. Третья выставка состоится предположительно в Манеже. Там уже будут все. И американец в первую очередь. Именно там он и перепродаст Андерсу своего Илюшу Инокова: американцу достанутся демоны медленно съезжающего с катушек маленького гаденыша… Но почему он называет его маленьким? Этот эгоистичный оболтус уже совершеннолетний! Правда, из него никогда не получится взрослого мужчины. И на лице его всегда будет блуждать детская рассеянность, инфантилизм. Правда, очень возможно, что именно из этого инфантилизма и рождаются его ангелы и солнечные цветы, все эти волшебные небеса, ветра, обдувающие землю, превращающие все живое в божественное… Да, он гениален. И слава Богу. Тем дороже он продаст его Биллу Андерсу! Продаст все его картины. Чтобы, занимаясь любовью с Ритой в уютном домике с бассейном на французской или итальянской Ривьере, не думать о надоевшем ему хуже смерти мальчишке, от одного воспоминания о котором его уже тошнит.
В замке провернулся ключ: вот и Рита. Савинов встал, прошел в коридор, она уже закрывала за собой дверь. А повернувшись, обняла его с особой нежностью, поцеловала.
– Что случилось, милая?
– Нет, ничего, просто устала. Две книги за один вечер – это слишком.
– Мне приятно, что моя жена умница.
– Ну-ну.
– Я приготовлю ужин.
– Ты у меня – золото. Банкир, который после работы готовит девчонке ужин. С ума сойти.
– Но ведь я люблю эту девчонку.
Она кивнула:
– Я знаю и ценю это.
Он улыбнулся:
– И все?
Рита тоже улыбнулась, обольстительно:
– Нет, не все. И ты это знаешь. Я – твоя и всегда буду твоей. И никогда бы не стала искать ничего другого в этой жизни.
Савинов остановил взгляд на ее глазах: в них затаилась грусть, недосказанность…
– Как у тебя дела? – через полчаса, уже за столом, спросила Рита.
Дмитрий Павлович пожал плечами:
– Рутина.
Он сделал глоток сока. На самом деле все было немного иначе. Но это были его дела. Он не хотел впутывать в них Риту. Непонятное напряжение появилось в спокойной до того атмосфере «Нового регионального банка». С одной стороны Петр Макарович Рудаков все требовал и требовал из своего бункера в Москве денег. Конечно, они ему принадлежали, но он частично обескровливал банк. А что если завтра кто-то из конкурентов разнесет по области слух, что устойчивость «Нового регионального банка» под вопросом, и все рванут за своими средствами? А их банк первый после государственного по количеству вкладов, с той лишь разницей, что предлагает куда больший процент за вклад сбережений. И только самые осторожные доверяют деньги государству, все прочие идут к ним…
– Дима, я устала, – неожиданно сказала Рита.
– От чего, милая?
– От нашего замечательного художника.
– Что… это значит?
– Я не хотела тебе говорить, но это значит то, что он преследует меня.
– Преследует? Каким образом?
– Караулит меня около института, идет за мной. Сидит за моей спиной в библиотеке со своими книгами. Я на выход – он туда же.
– И как часто?
– Каждый день.
– История…
– Вот именно – история. И глаза у него, как у жалкой собачонки. И отогнать жалко, и взять на руки страшно. Залает от счастья на всю улицу или просто умрет от того же счастья, и потом не будешь знать, как быть дальше… Я, наверное, жестока, но куда мне деваться от этого? – Рита отставила чашку, взглянула на мужа. – Я понимаю, если бы это был взрослый, здоровенный мужик, не дававший мне проходу, я бы сказала тебе об этом в первый же день. И тогда бы ты разобрался с ним по своему усмотрению. И я бы даже не стала вмешиваться. Но этот хрупкий юноша Иноков какой-то болезненный, даже убогий. Понятно, что он не может нанести мне никакого вреда. Господи, мне жалко его… Не хотела портить тебе настроение: я говорила с ним и уже неоднократно…
– И что же?
– В первый день я сделала вид, будто это – случайность. А на второй уже нет. Потом он сказал, что любит меня. Вот тут я едва не упала в обморок. Правда, и чуть не рассмеялась. На пятый или на шестой день заговорила с ним у выхода из библиотеки. Сказала: «Илья, сколько это может продолжаться? Я устала. Ты взрослый. А я чужая жена. И люблю своего мужа. Ты прекрасный художник, но это все. Тебе нужно найти женщину, которую бы ты смог полюбить». И т. д. и т. п.
– И что же он?
– А он говорит, что если я не могу ему принадлежать, то он должен хотя бы видеть меня. Представь, каждый день. Я говорю ему, что это неудобно, что мне неприятно, когда за мной следят и дышат мне в затылок. А он молчит, как в рот воды набрал. Абсолютно бессмысленный диалог, который так ни к чему и не привел.
– Я поговорю с ним.
– Только будь тактичен, пожалуйста.
– Постараюсь.
Ночью, склонившись над мужем так, что волосы ее то и дело тянулись по его лицу, плечам, Рита нежно водила ладонью по его груди.
– Знаешь, милый, я не рассказала тебе о последнем диалоге с Иноковым. Он состоялся сегодня, у моей машины.
– Очень интересно.
– Я сказала обо всем в открытую. Не стала стесняться ничего, что обычно в подобных объяснениях мы опускаем, сглаживаем, не желая выдавать своих истинных чувств или просто щадя собеседника. Я сказала ему, что я – не ангел с его картин, и даже не подсолнух, хотя это ближе, потому что культура эта растет из земли и питается всеми ее соками. Я не могу отдаться мужчине только потому, что ощущаю с его творениями духовную связь. Могу быть другом ему – по гроб жизни. Пожертвовать ради этой дружбы многим. Но спать с ним – нет. Мне нужна плотская любовь, секс, я не могу без этого. Думаю, я переборщила, – хоть и устало, но обольстительно улыбнулась она. – Мне необходимо физическое влечение к мужчине, желание отдаваться ему сутки напролет, исполнять все его самые безумные прихоти, чувствовать рядом чуткого и умного человека, но по своей природе – зверя, умеющего вызвать во мне те же инстинкты. Господи, какие слова! – Рита запустила мужу коготки в грудь. – И поэтому я выбрала Дмитрия Савинова, и не хочу его менять ни на кого! И еще, возможно, я сказала самое страшное для Ильи, но он вынудил меня к этому. Я сказала, что ты, так же, как и я, восхищаешься его работами, понимаешь их, любишь. И это еще сильнее объединяет нас. – Вздохнув, она положила голову ему на грудь. – Ну что скажешь? Я была… негодяйкой?
– Пожалуй, да.
Рита откинулась на подушку:
– А куда деваться. Если я опять увижу его на улице, то свихнусь. Просто никуда больше не выйду из дома. Пусть берет мои тетради и сам сдает за меня экзамены.
«Интересно, – думал Савинов, – а что сказала Илье, донимавшему ее, Вероника Постникова, эта пустышка, “африканка”?» Наверняка у нее не хватило таких слов, какие оказались – вот незадача! – в сердце Риты. Да, его любимой палец в рот не клади, но ведь потому он и полюбил ее, именно ее, и только ее, и никогда бы не променял эту женщину ни на кого! Господи, а вдруг глупая страсть Ильи Инокова вовсе не придумана: художники – мастаки на этакие одурачивания самих себя! Как наверняка и было в случае с блондиночкой, «африканкой», единственным достоинством которой были безупречная фигурка, смазливая мордашка и длинные белые волосы. Он до сих пор помнил пухлый рот и круглые глаза, говорок, чем-то напоминавший говорок дамочек-диджеев на многочисленных радиостанциях, как будто последняя ложка манной каши на завтрак застряла у них во рту. А что, если его чувства к Рите другие? Что, если он и впрямь начнет сходить с ума уже завтра, может быть, сегодня? Что, если Рита, сама того не подозревая, поторопила события, вместо того чтобы оттянуть их? Как это умеют женщины – легким кокетством, касанием руки…
Савинов взял руку Риты, поцеловал ее ладонь. Она пахла так, как пахнут травы на некошеном лугу в июле, в ароматах которого хочется купаться всю жизнь…
8
От яркого весеннего солнца слепило глаза. В полуквартале от библиотеки, напротив, Савинов купил в павильоне бутылку колы, жадно выпил ее. Вернулся к машине. Не слишком ли он рано? Открыл дверцу, забрался внутрь. Теперь он постукивал пальцами по баранке. Еще пять минут, и Рита выйдет из библиотеки. Машина ее в сервисе, она пойдет пешком. Посмотрим, не будет ли за ней хвоста.
Ах, отрубить бы этот хвост! Под самый корешок!
В машине тоже не сиделось. Он опять вышел, достал из кармана театральный бинокль. Со стороны наверняка глупейшая картина! А узнай кто-нибудь предысторию, животы надорвали бы.
А вот и Рита!.. Вышла из дверей библиотеки, огляделась, надела темные очки.
Она двинулась в обратную сторону, еще немного – и потерялась бы в толпе. И тогда Савинов увидел переходившего дорогу Инокова – нелепая тощая фигура, светлая бородка. Не смотрит на машины, а ведь могут и задавить! Не погнушаются. Им-то уж все равно, кто ты: пенсионер, мальчик с мячом или гений, преследующий чужую жену.
Савинов захлопнул дверцу, не переходя дорогу, быстро двинулся по тротуару. Он оказался в тени, так было удобнее рассмотреть всю картину, происходившую на солнечной стороне улицы.
Между Иноковым и Ритой десять шагов, пять, вот они поравнялись. Рита оборачивается, останавливается как вкопанная. Кажется, не знает, куда себя деть.
Готова убежать.
Савинов сошел с тротуара, оглянулся на машины. Несчастная девочка, сейчас я помогу тебе. Подожди!..
– Здравствуйте, господин Казанова! – Савинов уцепил Инокова за плечо. – Как поживаете?
Иноков весь сжался, рванулся назад, но рука Савинова цепко удержала его. Густо залившись краской, Илья рванулся еще раз, сильнее, но Савинов и теперь не отпустил его.
– Дима, я прошу тебя, – пробормотала Рита. – Ему больно.
– Я не слышу: «Здравствуйте, Дмитрий Павлович», – точно не разбирая слов жены, удивленно проговорил Савинов художнику. – «Как поживаете? Все ли благополучно в вашей семье? Как супруга?..»
Красный, точно рак, Иноков стоял на виду у заинтересованно оглядывающих их прохожих и не мог поднять глаз. Кажется, для Риты эта сцена была еще более мучительной. Вдруг Илья извернулся, как хитро изворачивается акробат, высвобождающийся из намертво схвативших его пут на виду у целого цирка, и не успел Савинов опомниться, как уже смотрел вслед уходившему художнику.
– Ну-ка, стой! – крикнул он. – Я тебя не отпускал!
– Дима! – крикнула Рита.
Но он уже, пускаясь в бег, догонял Илью. А тот, в свою очередь, тоже прибавил шагу и уже готов был броситься опрометью. Савинов поравнялся с ним; чувствуя, что теряет контроль над собой, вновь схватил того за плечо:
– Послушай, маленький негодяй, оставь ее в покое. Это уже не шутки! Ты меня слышишь? Я тебе башку оторву, понял?! Козел!
Кажется, им обоим было наплевать на проходивших мимо граждан… Потом Савинов стоял один на тротуаре – в потоке людей. Кто-то дотронулся до его руки. Это была Рита.
– Это все того не стоит, – мягко проговорила она.
Савинов покачал головой:
– Вот паршивец…
– Поедем домой.
Он кивнул:
– Поедем. Где машина?.. Даже не соображаю, куда идти.
Рита потянула его за руку:
– Я поведу.
…Усаживаясь на соседнее водительскому кресло, Савинов думал, что не был готов к столь стремительно развивающимся событиям. А они, точно снежный ком, все быстрее закручивали их – его, Риту и Илью, каждый день преподнося новые сюрпризы. И как ему теперь было объясняться с Ильей, искать общий язык? Это и раньше приходилось делать с трудом. Теперь же связь с юным Ромео практически порвана.
Он взглянул на Риту, сейчас направлявшую автомобиль на соседнюю полосу. Бедняжка, попала она вместе с ним в переделку!
Не хотелось бы выламывать Илье руки, но если будет необходимо, он станет жестоким, беспощадным.
А там – будь что будет.
9
Две недели от Ильи не было никаких известий.
Жили они теперь с матерью в городе, в одном из микрорайонов, на первом этаже.
Савинов оставил «мерседес» у подъезда.
Открыла ему Зинаида Ивановна. От ее кислой улыбки Савинову едва не сделалось плохо. Он терпеть не мог эту глупую женщину, и, несмотря на то, что она играла в настоящей партии на его стороне, каждая новая встреча с ней, считал он, отнимает у него как минимум час жизни.
– Здравствуйте… Илья дома?
Нет, она не посмеет ему соврать. Она к тому же еще и труслива.
– Дома, дома, – все так же кисло улыбаясь, проговорила она с неохотой, которую не успела, не смогла скрыть. – Проходите, Дмитрий Павлович… Он в мастерской.
Савинов вошел в комнату, обустроенную под мастерскую, и обнаружил Илью на старом, заляпанном краской диване. Тот лежал, забросив за голову руки. Он даже не взглянул на гостя.
– Не хотите чаю, Дмитрий Павлович? – за его спиной спросила Зинаида Ивановна.
– Нет, – ответил он и закрыл за собой дверь.
Несколько минут они оба молчали.
– Ты очень хочешь быть мужчиной, Илья? – проговорил Савинов. – Так будь им: наберись мужества и посмотри на меня.
Юноша повернул голову. Но смотрел он на гостя так, точно не видел его. Никогда еще Савинову не была так отвратительна тощая светлая бороденка художника, его делано пустые глаза! И его костюм – жеваная майка и трико! Как же хотелось Савинову подойти и отвесить юнцу пощечину! Чтобы в одно мгновение зарделась физиономия наглеца. Чтобы он взвизгнул, как щенок, получивший пинка, и подскочил со своей лежанки. Ей-богу, если бы не его мамаша в соседней комнате, он так бы и поступил!
– Ну, здравствуй, – вместо этого сказал Дмитрий Савинов.
Илья не ответил. Но Савинов и не торопился. От этой встречи зависело много – для обеих сторон! Гость оглядывал стены с рисунками и эскизами, подрамники, расставленные по периметру комнаты, рулоны художественного, уже побеленного и проклеенного картона. Но все время возвращался к одному предмету. В середине мастерской стоял мольберт, и на нем стоял холст, укрытый тряпкой от чужих глаз.
– Так и будем молчать? – наконец спросил Дмитрий Павлович. – Господин Иноков?
Теперь только, кажется, Иноков разглядел его.
– Я вас не знаю, – проговорил он.
– Ах, вот оно как: ранний склероз?!
Иноков молчал. Затем так же спокойно проговорил:
– Я больше не хочу с вами работать.
«Начинается, – подумал Савинов, – так я и знал. Господи, и за что мне это наказание?». Он вздохнул. Снисходительно и одновременно требовательно спросил:
– Что значит «не хочу»?
– А то и значит. Не хочу и не буду.
– Ты… хочешь порвать наш контракт?
– Я уже порвал его.
Илья, не торопясь, встал с дивана, залез в один из ящиков стола, вытащил оттуда обрывки бумаги.
– Вот он, ваш контракт.
– Наш контракт, – поправил его Савинов. Снисходительно кивнул на обрывки. – Сохранил, чтобы показать мне?
– Не ваше дело, – Илья что было сил сжал в кулаке обрывки. – Уходите.
– Ты прогоняешь меня?
– Да, это мой дом.
Заложив руки за спину, Савинов прошелся по комнате, по-хозяйски оглядывая работы и все время возвращаясь глазами к мольберту с укрытым тряпкой холстом в середине мастерской.
– Ну, это не только твой дом, – проговорил он. – Ответственный квартиросъемщик, насколько я знаю, твоя мать. И она, я думаю, вряд ли позволит вам лишиться всего: этой, в общем, неплохой квартиры, а другой у вас нет, свою вы продали; всех денег, которые лежат на вашем счету в банке.
– При чем тут наш дом?
– Как это при чем? Ты думаешь, мальчик, я был таким дураком, когда подписывал с тобой наш контракт? И с твоей матерью? Ты думаешь, я не предполагал, что однажды у тебя, психопата, случится бзик, и ты плюнешь в лицо тому, кто открыл тебя миру? Кто создал из тебя маленького гения и готов был кричать об этом на каждом перекрестке? Ведь это я тебе дал простор для творчества, иначе бы тебя давно заплевали сверстники в той дыре, где ты родился. Да ты обязан мне больше, чем матери. Потому что ты бы задыхался в своей конуре, ел бы гнусную похлебку, которую бы тебе варили из квашеной капусты, – капусты, которую твоя мать так любит солить на зиму. У вас же каждый обед был как на поминках, вспомни! Нет, ты переехал в большой город. Ты можешь купить себе все без исключения, и у тебя хватит для этого денег. И вот теперь, после всего, ты хочешь выставить меня из этих стен? Это такая благодарность? И только потому, что я не поделился с тобой своей женой? Как чукча с заезжим на ночь гостем! – рявкнул он. – Или все обстоит не так?!
Он двинулся на Инокова, тот отступил. Савинов резко выставил руку с указательным пальцем вперед – Илья отпрянул, точно ожидая удара.
– Пойми, ты зависишь от меня целиком и полностью. Ты и твоя мать. Но я готов забыть обо всем, – приблизившись к Илье почти вплотную, продолжал Савинов. – О твоей наглости, глупости, ненависти ко мне. Все, что от тебя требуется, – это добросовестно работать на меня, по честному договору, десять лет. Твоя работа на меня прекратится, когда ты будешь еще молод, тебе едва исполнится тридцать лет. Вся жизнь впереди! К тому времени у тебя будет мировая слава, и ты будешь полновластным хозяином всех своих ангелов и подсолнухов! Черт бы их подрал…
При последних словах язвительная усмешка проползла по губам Инокова. И Савинов, которого точно кольнуло что-то, вновь обернулся к стоявшему в середине мастерской мольберту.
– Ты мне хочешь что-нибудь сказать? – спросил он.
– Я люблю ее, – твердо сказал Илья. – И не хочу без нее жить.
– Вот ты о чем… Но тебе придется жить без нее. – Он выговорил по слогам: – Рита – мо-я же-на.
И вдруг, сев на диван, Илья заплакал, сжав колени, закрыв руками лицо. Он рыдал, как рыдает обиженный на весь белый свет ребенок, у которого отнимают что-то бесценное для него, в чем заключается весь его детский мир.
– Я выброшу кисти, краски, все, – сквозь слезы проговорил он. – Без нее я не хочу рисовать. Не буду.
– Будешь, Илья, будешь. – Савинов прохаживался по комнате. – И все это ты станешь делать без Риты. Я уже говорил: я – деловой человек и привык, чтобы обе стороны соблюдали договор. Предательство и вероломство – самый страшный грех для бизнесмена. «Смертный грех». – Он остановился около мольберта, протянул руку к тряпице, закрывающей холст.
– Не трогайте! – Иноков подскочил с дивана. – Это – мое!
– Нет, это уже мое. С того самого момента, как ты нанес первый мазок на холст… Ты хочешь ударить меня?
Иноков отрицательно замотал головой, и вновь на губах его, теперь мокрых от слез, появилась язвительная улыбка. Утерев тыльной стороной ладони нос, он сел на диван, перекинул крест-накрест ноги.
Это был красноречивый жест: берите, если это ваше!
Савинов потянул материал вниз, и тот пополз, открывая полотно… На багряной, точно пропитанной кровью драпировке, лежала обнаженная женщина, заложив руки за голову и разбросав в сторону ноги, открывая себя целиком, точно вожделея весь мир. В ней было поровну красоты и уродства. Это было притягательно и страшно одновременно. Гений Инокова уловил две силы, властвующие над человеком с начала всех начал, и выставил их напоказ. И чем больше Савинов всматривался в женщину, тем больше находил в ней черты Риты. Но эта мелочь была всего лишь подсознательной местью им обоим – ненавистному рабовладельцу и его жене!..
Главное Дмитрий Савинов заметил не сразу. То, что оказалось за багряным лежаком. За ним, на темном поле, стояли тени. Они точно приближались к ложу, тянули к нему руки. Это были прежние ангелы, но потемневшие, с искаженными лицами, похожие скорее на блуждающих и не могущих найти себе приюта призраков…
Савинов посмотрел на художника. Тот продолжал улыбаться, и в улыбке этой было что-то от победителя, пусть лежащего на обеих лопатках. Для Инокова сейчас рождался новый мир. Солнечные цветы и белые ангелы уходили прочь – впереди были выкошенные поля и демоны.
Но почему же так скоро? Точно снежный ком…
– Мне нравится эта работа, – сказала Савинов и набросил на полотно материал.
Иноков не ответил. Савинов усмехнулся:
– Что до твоих ангелов и подсолнухов, облаков и солнца, вечного лета – все это мне надоело. Я рад, что ты нашел что-то новое. – Он лукавил, но как тонко! – Работай, твори.
Подойдя к двери, потянув ее на себя, Савинов нос к носу столкнулся с хозяйкой дома. Наверняка она подслушивала их разговор от начала до конца.
– Ну так что, Зинаида Ивановна, – выходя в коридор, закрывая за собой дверь, ледяным тоном проговорил он. – Хотите лишиться всего: квартиры, денег? Пойти по миру, так сказать, в исподнем? – Он видел, как, отступая, женщина бледнела, готова была упасть в обморок. – А то и сесть в тюрьму? По полной – за грабеж средь бела дня? Устроить вам такой поворот судьбы?
– Господи, Дмитрий Павлович…
– Так устроить или нет?
– Господи…
– Так вот, если вы этого не хотите, уважаемая Зинаида Ивановна, ведите меня на кухню и поите вашим замечательным чаем. Я даже готов съесть тарелку ваших изумительных щей из кислой капусты, которые столь предпочтительны в вашем доме!.. Ведите же меня! Я буду говорить, а вы станете меня слушать. – И точно регулировщик, он выставил обе руки вправо. – Только после вас. Прро-шу!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.