Текст книги "Ангел в петле"

2

Три недели пролетели быстро. За это время Савинов заказал небольшой каталог картин Инокова. Знакомый фотограф нащелкал десятка три работ, передал слайды. Савинов сам занимался заказом. Каталог вышел на мелованной бумаге, с печатью, не уступающей заграничной. Савинов с удовольствием увидел, как Илья, к которому он приехал дней за пять до открытия выставки с сигнальным экземпляром, едва не задохнулся от счастья. Только теперь он понял, что Иноков до последнего момента не верил в свою удачу, может быть, думал, что покровитель его и впрямь сумасшедший и, возможно, из его работ где-нибудь за городом раз в неделю складывает костер.

А случилось все иначе. На его закрытом мольберте лежал каталог, который и в руки-то взять было страшно, и очень скоро должен был случиться первый его, Ильи Инокова, вернисаж. И сразу художник оттаял, и в юноше открылось что-то новое, ранее Савинову незнакомое. Оставалось только удивляться, сколько времени он переживал в себе до смешного детские страхи, не доверяя, ожидая удара в спину, предательства. Откуда все это было в нем?

Савинов уже перевез около ста картин Ильи в галерею «У Анны», красивой женщины лет сорока, которую знал много лет; уже двое рабочих развешивали пропитанные янтарным светом подсолнухи и белоснежных ангелов в рамах по стенам галереи, а Илья все не приезжал, боялся. В предложенной ему роли он еще не выступал. И чем дальше, тем было хуже.

3

За три дня до выставки Савинов решил проверить судьбу, как тюремщик проверяет заключенного: в своей ли он клетке, не убежал ли куда? Стояло бабье лето – теплое, светлое. Царская погода. В этот день юноша Иноков должен был войти в областную библиотеку и увидеть где-то там, у окна, охваченную солнечным светом девушку, читавшую книгу. Так вспоминал рассказ Инокова удачливый в прошлой жизни меценат Федор Игнатьев. Илья якобы вошел в залу и тут же обмер. Кажется, так. За давностью времени многие фразы уже вылетели из головы. Все перевернулось для Ильи Инокова в эту минуту. И уже в ближайшие месяцы померкнут его подсолнухи, потемнеют ангелы. Одни превратятся в сорняки, в репей, другие – в демонов, которые станут грызть изнутри нелюбимого женщиной, – да и женщинами вообще, – юношу.

И которые в конце концов убьют его.

Он, Дмитрий Савинов, предусмотрел все возможные варианты событий, которые могли, не дай-то бог, повториться! Слишком многое поставлено на карту. Он не должен был допустить, чтобы Иноков спятил, чтобы его краски потемнели, чтобы он лишил своего благодетеля честно заработанных дивидендов.

Девушку, в которую должен был с первого взгляда влюбиться Илья Иноков, звали Вероникой Постниковой. Впервые он увидит ее в библиотеке, и сердце его зальется сладкой болью. Юноша выбежит из читального зала. А через два месяца на своем очередном вернисаже он встретит ее вновь, она посмотрит на него, и он вспыхнет до корней волос. Это и станет началом его безответной любви. Девушка сама заговорит с ним, скажет, что картины его – чудо. Но признается (когда ее вынудят к этому домогательства художника), что любит совсем другого человека, что они никогда, ни при каких обстоятельствах не смогут быть вместе. Потом он увидит Веронику на улице с ее парнем. Перед тем Илья десяток раз звонил ей, успел надоесть. И вызывал скорее уже не жалость, а раздражение. С этого дня карьера Ильи Инокова, не так давно начавшись, уже явно покатится под откос. А вместе с нею станут таять деньги Федора Игнатьева. Такая вот петрушка.

Прятать Инокова было бесполезно. Они могли столкнуться в городе когда угодно и где угодно. К решению этого вопроса нужно было подходить с другой стороны.

Савинов вызнал буквально все о семье Вероники Постниковой. Приложив связи, он сделал так, чтобы ее отец, обыкновенный инженер, еще два года назад получил распределение на работу в одну из африканских стран. Семья Постниковых благополучно уехала. До него дошли сведения, что белокурая Вероника, обворожительное создание, к ужасу родителей, вышла замуж за гиганта-негра, местного волейболиста, и уже родила ему «крошечную обезьянку». Так что возвращение ей не грозило. Но проверить хотелось…

Он приехал в областную библиотеку к полудню. Заплатив за абонемент на один день, в холле Савинов то и дело оглядывался, ища Илью. А изрядно понервничав, справедливо решил: какой же он болван! В прошлой жизни Илья был одним, теперь – другим. Вот уже больше десяти лет благодаря ему, Дмитрию Савинову, Илья не ступает в старые следы, а проторивает новые дороги. Так с какой же стати он должен сейчас, в эти минуты, оказаться здесь? Разве ему так необходимо – теперь, именно в этот час, – заявиться сюда? Тем более, что альбом килограммов на двадцать, где были собраны репродукции лучших художников всех времен, за которым Иноков и пожаловал сюда прежде, был не так давно куплен его благодетелем и предусмотрительно вручен художнику.

Неторопливо шагая вверх по ступеням, задрав голову, оглядывая стоящих у перил молодых людей, Савинов остановился. Нет, все-таки он трижды болван. И понемногу становится параноиком. Нужно плюнуть на все и возвращаться домой…

Он поднялся по широкой витой лестнице, прошелся по ковровым дорожкам, вошел в читальный зал… Когда-то он сидел за этими столами, в тишине и шорохах разглядывая дальних и близких соседок. Ничего не изменилось, все осталось таким же. Та же тишина, те же шорохи. Те же юбки, сведенные под столами коленки, блузки, джинсы. Другие прически, но это ерунда.

За одним из столов справа, у окна, сидела девушка в бордовом жакете. Подперев голову рукой, она смотрела в окно. Темные волосы ее светились на солнце – осеннем, но еще теплом, – и казались рыжеватыми. Перед ней лежали учебники, тетради. А она все смотрела в окно, мечтательно, счастливо. В пальцах ее был карандаш, она прихлопывала им по книжному листу, непокорному, все старавшемуся приподняться, утаить от девушки строки… Девушкой в темном жакете была Рита. Его Рита. Завтра у нее сдача важной курсовой, а сегодняшний день, как она сказала еще утром, решила полностью посвятить учебе. Но что-то не клеилось, верно, эта самая учеба. Светлая осень с ее бабьим летом притягивала, манила за собой, увлекала. И, наверное, Рита сейчас летала где-то над крышей библиотеки, над прилегающим к ней сквером, улицами.

Парила – счастливая и беззаботная!..

«Если бы я увидел ее здесь впервые, то сразу бы влюбился! – с особой сердечной теплотой и острым чувством счастья подумал Дмитрий Савинов. – В Риту нельзя не влюбиться! Никак нельзя…» И все потому, что она – ангел. Он даже улыбнулся: его милый и родной ангел…

А потом, точно очнувшись, Рита заглянула в учебник, трогательно вздохнула, рассеянно ткнула острием карандаша в строки. И только потом подняла голову. Вначале на лице ее было недоумение, потом лицо ожило, глаза заблестели почти отчаянно. Она улыбнулась, заложив карандашом учебник, отодвинула книгу от себя. Рита не знала, встать ей или дождаться, когда муж подойдет сам. Савинов тоже улыбнулся, все еще не справившись с удивлением, искренним восторгом, что встретил ее вот так неожиданно – у окна, всю в солнечном свете, с книжками и тетрадями… А потом что-то заставило его посмотреть вправо.

В двух шагах, чуть позади, у стенда стоял Илья. Стоял и смотрел на него. Без единой кровинки в лице. Точно обо всем уже догадавшись. А следом резко отвел взгляд. И тогда Савинов понял: эти несколько минут они смотрели на одну и ту же женщину. Смотрели и влюблялись. Один – снова и снова, другой – в первый раз. Первый в своей жизни раз!..

По дорожке между столами уже шла по направлению к ним Рита – загоревшая, в бордовом жакете и такой же юбке, элегантная, с распущенными по плечам волосами, шла легко, покачивая бедрами. Иноков опять, с отчаянием, посмотрел на него, Савинова. Даже не кивнул в знак приветствия, а только смотрел, и было непонятно, что в этом взгляде: животный страх? ненависть, вспыхнувшая разом, как ворох соломы? желание не поверить, убежать, скрыться? Наконец-то найдя предлог, достойную причину отказаться существовать в чудовищном водовороте, который все вот так запросто называют реальным миром. Как это было знакомо ему, Дмитрию Савинову! Когда-то он и сам испытал такое: в двухкомнатной квартирке, без работы, брошенный любимой женщиной – Ритой…

– Как ты меня нашел? – обнимая его, обволакивая запахом духов, уже спрашивала она. – А, любимый? Я тебе не говорила, что буду в библиотеке. Или ты следил за мной? – Она покосилась на юношу, стоявшего чуть поодаль и не сводившего с них глаз. – Кажется, своим напором я смущаю этого мальчика… Да что с тобой, ты точно каменный? Ну, признавайся, как ты меня нашел?

Но он не ответил, а чуть погодя посмотрел вправо. Ильи не было. Он обернулся назад, и ему показалось, что он увидел промелькнувшую макушку Инокова, нырнувшую вниз, скрывшуюся за перилами лестничного марша. Ничего не понимая, Рита смотрела в ту же сторону. А потом спросила:

– Кто это? У него знакомое лицо. Кто это был?

– Иноков.

– Иноков? – Она сосредоточенно кивнула. – Твой художник, конечно. Теперь я вспомнила.

– Наш художник. – Он сделал ударение на первом слове. – Теперь уже наш.

– Он пришел с тобой?

– Нет.

– Но тогда… что он тут делал?

– Пришел за книгой, наверное.

– Зачем же он тогда сбежал?

– У тебя будет возможность спросить у него об этом. Думаю, очень скоро.

Рита сдала учебники, они спускались по лестнице к выходу.

– Он странный, да?

– Очень странный.

– Все гении – странные, – улыбнулась Рита. – Только с тобой-то что? Тебя точно ледяной водой окатили. Ты его… стесняешься?

– Мне кажется, он влюбился в тебя.

– С первого взгляда?

– Разве ты не достойна этого? – Теперь улыбнулся он: – Вспомни меня.

– Я помню.

– Вот видишь.

– Но почему тебя это так волнует? Я о твоем Инокове?

Они вышли на улицу. Волосы ее опять вспыхнули в ярком осеннем солнце. Вот так, запросто, двум женщинам – абсолютно разным, не похожим ничем друг на друга, – поменяться ролями? Этого быть не может. На каких перекрестках времени и пространства выложили им этот путь? Он открыл дверцу автомобиля, забрался в салон. Рядом с ним молчком уселась Рита. Он едва успел завести машину, когда она взяла его руку, лежавшую на баранке, сжала пальцы:

– Все картины Инокова, вместе взятые, ничто в сравнении с часом, минутой, проведенной нами вместе… Слышишь, Дима?

Да, он слышал ее. И знал, что она не лукавит. Но знал Савинов и другое: вторая встреча его жены и маленького сумасброда, вбившего ли себе в голову, что любит ее, или на самом деле влюбившегося в Риту без памяти, должна была случиться через два дня на третий. И ему – да что там: им троим, – вряд ли можно было куда-то от этого деться. Работы развешаны, приглашения разосланы. Менять все не имеет смысла. Отправить Риту на Луну, а Инокова на Марс он все равно не сможет. Они обречены были жить в одном мире, как-то сосуществовать. Так неужели правда, и она – вот так, случайно – заняла место белокурой, так не похожей на нее, Риту, Вероники Постниковой? Он невесело улыбнулся: а может быть, в этом и был смысл? Наконец, это он, расторопный и предусмотрительный, лишил Инокова его первой любви. И вот теперь чувство Ильи к Рите – расплата ему, Дмитрию Савинову. В любом случае ему можно было надеяться только на свою предприимчивость и проворность, на умение расставить шахматные фигуры в том порядке, который позволил бы ему как можно удачнее разыграть партию, где все вышло совсем не так, как он предполагал вначале.

4

Три работы, три гениальных полотна. Первый вздох художника. И в этом вздохе – жизнь крылатых существ – владетелей небес, и яснооких растений – покровителей земли, которые, по мнению художника, суть друг друга.

Жизнь ангелов и подсолнухов…

Когда-то, в другом мире, который отныне брошен в пучину небытия, расчетливый провинциальный меценат Федор Игнатьев упаковал три ранних картины Ильи Инокова и отправил их с оказией в Штаты. Билл Андерс, меценат и коллекционер международного масштаба, владетель престижных выставочных залов, получил посылку. И что же он увидел? А вот это уже было его, Дмитрия Савинова, заботой. Заботой и упущением! Возможно, незначительным, но тем не менее. Он прекрасно знал, что было изображено на этих работах: подсолнухи и ангелы. Столь привычная тематика для художника Ильи Инокова. Все это было проникнуто высочайшей поэтикой. Еще он знал, что Билл Андерс был поражен всеми работами и скоро отписал в Россию дарителю, что непременно должен увидеться с ним, а также с художником. Он желает приобрести ряд работ Инокова и немедленно подарить его творчество Америке и Европе. Он будет щедрым! Даритель, то бишь Игнатьев, дал согласие: ради Бога, хотите меня видеть – да сколько угодно; хотите купить работы – пожалуйста. Но Иноков, знайте об этом наперед, принадлежит мне с потрохами. Встреча Игнатьева и Андерса вскоре состоялась в Москве. Там чужеземец и узнал, что русский – крепкий орешек, и ему, Андерсу, на самом деле придется раскошелиться, если он хочет заполучить Инокова. Андерс предложит переписать контракт с Иноковым на него, но Игнатьев начнет тянуть. Хотя уже через полгода, при той же сладкой мине, сам только и будет думать, как ему избавиться (непременно за хорошую сумму!) от контракта. Потому что безответно влюбленный Иноков вконец запутается во враждебном ему мире. Толком так и не поняв его, отчаявшись, да еще находясь в кабале, он окончательно спятит, рисуя демонов, одолевавших его наяву и во сне.

Савинов не знал одного: какие точно работы были посланы Игнатьевым Андерсу. Если бы он предвидел, что его перевернет вместе со всем миром и выбросит на бетонную плиту двадцатидвухлетним парнем по прозвищу Спортсмен, тогда бы он перерыл все каталоги и отыскал эти растреклятые три картины. Но тогда, когда он писал свою статью, ему хватало всего лишь образа трех полотен. Ему страшно было бы даже увидеть три крошечные картинки, так изменившие судьбы нескольких людей и никак не затронувшие его собственную судьбу! Он знал, что они есть, и все тут. Картины были написаны Иноковым до девятнадцати лет. Теперь ему предстояло перерыть колоды аккуратно сложенных ранних работ мастера и отыскать их.

Нельзя сказать, что он не задавался целью найти их раньше. Наоборот, он хорошо знал более сотни работ. Но его выбор падал то на одну тройку, то на другую, то они, образуясь в колоду и тасуясь, выпадали уже по-иному: каждая находила себе новую пару.

Савинов решил положиться на Риту. За день до выставки, ночью, в постели, он взял жену за руку, поцеловал ее теплую ладонь.

– Я хочу отослать несколько работ Инокова за границу – в Америку. Есть некий коллекционер Билл Андерс, великий на своем поприще человек. Хочу спросить его мнение. Что ты думаешь?

– Отличная мысль, – кивнула Рита, – Инокова должен знать весь мир.

– Вот я и хочу посоветоваться с тобой, какие выбрать работы. Три, не больше. Ты мне поможешь?

Она поцеловала его в губы:

– Ты идеальный мужчина, Дима, знаешь об этом?

– Представь себе, нет.

– Идеальный любовник, идеальный друг. – Она привстала на локте, провела ладонью по его лицу. – Конечно, я помогу тебе выбрать эти три работы.

– Да, забыл сказать, – привлекая Риту к себе, продолжал он, – я хочу, чтобы это были ранние работы. Я покажу тебе ту сотню, из которой стоит выбирать.

«А правильно ли я делаю, что советуюсь с Ритой? – думал он, уже загребая ладонью ее волосы, чувствуя ее теплоту, податливость, ту ни с чем несравнимую близость, когда женщина принадлежит тебе полностью и счастлива этой неволей. – Вдруг она выберет совсем не то? С другой стороны, Рита чувствует тонко, и она сразу влюбилась в картины Инокова. А это значило многое. И все же, стоит ли полагаться на столь хрупкую субстанцию, как женская интуиция?»

– О чем ты сейчас думаешь? – спросила она.

– О тебе. Только о тебе…

– То-то же.

5

– Познакомься, Илья, это моя жена.

– Здравствуй, Илья.

Рита протянула ему руку, он взял ее пальцы, и она вздрогнула, точно коснулась ледышки.

– У тебя холодная рука, – улыбнувшись, сказала Рита. (Возникла пауза, долгая, во время которой, как показалось Савинову, жена не знала, куда себя деть.) Ты так быстро исчез из библиотеки. А мы могли бы куда-нибудь поехать, втроем. Я давно хотела познакомиться с тобой… (Дмитрий Павлович смотрел на Илью, но тот молчал, ничего не видел и не слышал, точно специально напрашивался на оплеуху.). Но это не страшно, – начиная не на шутку волноваться, продолжала Рита. – Все еще впереди… Правда?

Они стояли в середине гудящего салона «У Анны». Круговорот, вихрь, гул, – и в центре они, трое. Никого больше не видят и не слышат. Рядом – никого. И нет им никакого дела до бокальчиков с шампанским, до лепета и хохота, до восторгов и пустой болтовни. Он, Дмитрий Павлович Савинов, собранный, бесстрастный, точно стальной монолит; Рита, взволнованная, не знавшая, как им быть; и юный художник с ледяными руками…

А потом понемногу все стало оживать, обрастать плотью, закручивая их в общий круговорот, подчиняя себе.

– Ты работаешь на добрую репутацию моего салона, – говорила очаровательная дама Анна Сергеевна Крутобокова, хозяйка салона. – За что тебе большое спасибо. И твоей очаровательной супруге тоже. Она – хороша, и сообразительная. Только не вздумай покупать ей свой салон. Дома больше красавицу свою не увидишь.

И далее – хищный щипок за локоть.

– Ну ты и хитрец, – беря его за руку, говорил Женя Кузин. – Смотри-ка, нашел юного гения, я-то сам плохо во всем этом разбираюсь, мне картины со жратвой подавай, но все кругом говорят одно и то же: мол, гений твой пацан. – Кузин осклабился. – Деньги хочешь на нем сделать, признавайся?

Кузина сменил заммэра города:

– Дмитрий Павлович, очень рад, что посвящаете нас с вашей супругой, так сказать, в таинства искусства. Какой нужно иметь тонкий нюх (Савинов знал, что заммэра страстный охотник), какое чутье, так сказать, чтобы отыскать где-то в провинции такое вот перо!.. В смысле, кисть.

– А почему бы и не перо? Здесь есть и графика, Иван Иванович.

– Точно, – исполнился гордости за свою проницательность собеседник, – да вы настоящая гончая, Дмитрий Павлович!

И он по-доброму рассмеялся собственной шутке.

Потом рядом с ним оказалась заведующая отделом культуры области, дородная дама с крашеными волосами:

– Ах, Дмитрий Павлович, если бы все банкиры были похожи на вас, тогда бы мы жили в самой культурной стране мира. Это я вам говорю, как (далее – ее титул).

И т. д. и т. п. еще около часа.

– Дорогой вы наш, Дмитрий Павлович, – захлебываясь, лепетала Зинаида Ивановна Инокова в каком-то дорогом, но чудаковато сидевшем на ней платье, – спасибо вам за заботу об Илюше. Никогда бы не подумала, что он такой талантливый, если бы не вы…

Единственным живым человеком, говорившим с ним в этот вечер, была Рита. Держа на ладони бокальчик тонкого стекла, она взяла его за руку, сжала пальцы.

– Спасибо тебе за этот праздник. Хочешь, поцелую тебя?

Поверх ее головы Савинов искал глазами Инокова, но того нигде не было. И к лучшему! Не хотел он сейчас встретить взгляд этого мальчишки! За этим триумфом стояли долгие годы слежки, отчаянной лжи, наконец, кабальный договор и будущее, от которого никуда не деться! Трагедия, разбитое сердце юноши и, наверное, ранняя смерть. Куда от нее?! Савинов чувствовал, что он, всеми хваленный меценат, жалок сейчас! Если бы Рита смогла прочитать его мысли, – а до этого уже недалеко! – то врезала бы ему пощечину, а может быть, бросила его. И была бы права!..

Он улыбнулся ей:

– Конечно, милая, поцелуй меня – и как можно крепче.

Но она, счастливая, уже тянулась к блистательному мужу; положив свободную руку ему на шею, она поцеловала его – горячо, в губы; и поцелуй этот был не просто долгим. Его прервали только общие аплодисменты, чем-то напомнив их недавнее свадебное путешествие на корабле.

Выйдя из туалета, он прошел по коридору, заглянул в кабинет Анны Сергеевны. Пятью минутами раньше она направлялась сюда. Ему хотелось по горячим следам поговорить о будущем сотрудничестве. Например, встать в очередь на март. Или на февраль. И вообще он хотел поблагодарить старую приятельницу за все. Что-то в нем разыгралось такое теплое и человеческое, такое бескорыстное. Но Крутобоковой не было.

В углу, на стуле, сидел Илья, сжав колени, уставившись в пол. Он поднял на Савинова глаза и, тут же покраснев, спросил:

– Вы, Дмитрий Павлович, преследуете меня? Зачем?

– Преследую тебя?.. Да я к Анне Сергеевне…

– Нет, вы меня ищите.

– Ты с ума сошел, не говори ерунды.

Илья вдруг зло улыбнулся, показав редкие зубы, с отчаянием коротко вырвал из себя:

– Я люблю ее.

Савинов вошел в кабинет, присел на край стола хозяйки салона.

– Кого, Анну Сергеевну?

– Нет, не Анну Сергеевну. Вы знаете, о ком я говорю.

– Да, я знаю, о ком ты говоришь. Ты ведь говоришь о Рите, о моей жене, не так ли?

– Да, о вашей жене.

Да что же это он возомнил о себе?! Хорошо, пусть он гений, но нельзя же так зарываться! Что это за средневековая азиатчина: увидел, понравилось, значит – мое. Мы животные или цивилизованные люди? Покачав головой, Савинов усмехнулся: врезать бы ему сейчас!

Неужели однажды придется?..

– Нужно быть современным человеком, Илья, – обходя стол, усаживаясь в кресло, проговорил Савинов. – Мы животные или цивилизованные люди? – Он повторил только что промелькнувшую в его голове фразу назидательным и крайне спокойным голосом. – Подумай об этом.

– Я люблю ее, – повторил тем же тоном Илья.

Детский сад.

– Вот так, сразу?

– Да, вот так, сразу.

Фантастика!

– Но, прости, я тоже люблю ее.

– Я знаю. Но мне это… безразлично.

– То есть как это – безразлично?

– Мне все равно, что вы сейчас скажете. Мне все равно, любите вы ее или нет. Потому что я люблю ее сильнее.

Савинов усмехнулся: так бы и смазал по физиономии!

– И что мне прикажешь сделать?

– Я не знаю.

– Я тоже не знаю, – вновь усмехнулся Савинов. – А впрочем, почему не знаю? Очень даже хорошо знаю. Мы спросим обо всем Риту. Маргариту Васильевну. Пусть она скажет, кого она любит. Такой вариант тебе подходит?

В глазах Ильи отчаянно заблестели слезы.

– Нет! – крикнул он, подскочил и выбежал из кабинета.

«Чертов пацан, – запрокинув голову назад, подумал Савинов. – Что мне с ним делать? А ведь дальше-то будет хуже. Как это страшно – знать обо всем наперед. О хорошем не страшно, а вот о плохом… просто чудовищно!». Если бы он не отослал ту девчонку, любительницу черномазых! Ведь ей можно было бы заплатить, и много. Она бы так отделала гаденыша, что он прилепился бы к ней на веки вечные. Он бы этой дуре за Илюшу Инокова платил. По тарифу. Вот когда бы пошли ангелы и подсолнухи. Бог ты мой! Как зыбки все его желания и возможности перед силой судьбы. Она наказывает его за самоуправство. В будущем с этим придется быть осторожнее.

– Дмитрий Павлович…

Он точно очнулся: перед ним стояла Анна Сергеевна.

– А вам идет это кресло, господин банкир.