Текст книги "Потоп"

Глава восьмая
Белое и красное

Горела многоглазая подвесная лампа, и шумно дышал аппарат искусственной вентиляции легких.

Казалось, что ему неприятно осуществлять воздухообмен в легких пациента, над лицом которого трудились двое врачей.

Оба пользовались ультрасовременными микроскопами с элементами роботизации, которые позволяли проводить тончайшие операции на органах чувств.

Странно было думать, что у бывшего начальника службы безопасности при Боровикове могли быть какие-то чувства, заслуживающие лечения.

А если и заслуживали, то не коррекции под микроскопом, а радикального, хирургического иссечения и удаления. Но что поделать! Зрение покуда считается чувством.

И распоряжения восстановить его поступали всю ночь, со всех сторон, от самых неожиданных инстанций.

Ассистент, молодой и, по стечению обстоятельств, сильно политизированный человек, заметил вскользь, что состояние Коротаева тревожит все больше тех, кто так или иначе находится в оппозиции к губернатору и действующей власти.

Многие были хозяйствующими субъектами, которые вдруг объявили временное перемирие, перестали ссориться и через каждые пять минут интересовались пульсом, давлением, температурой и даже более интимными вещами.

В конечном счете врач распорядился гнать всех к черту и никакой информации не давать.

– Даже если позвонит губернатор, – сказал он озлобленно. – Даже если сам Президент. Я его очень уважаю, и у меня в кабинете висит его портрет, но пусть он лучше не звонит. Любовь изменчива и коварна…

В результате змеиных плевков Рокотова Андрей Васильевич Коротаев очень серьезно пострадал.

Хирурги все прочнее укреплялись в прогнозе: видеть больной не будет.

Он обречен на аккуратную шелковую повязку, прикрывающую глаза, или на темные очки. А может быть, обойдется и без этих аксессуаров: в конце концов, его тяжкий дефект не будет заметен снаружи. Все до того тонко и эфемерно, что ни один человек не увидит ничего, кроме неподвижного взгляда..

Заметен будет лишь остановившийся, омертвелый взор.

Заметна походка.

И белая трость, и очень возможно – собака-поводырь.

Равно как заметят и неизбежное компенсаторное обострение всех остальных, сохранившихся, чувств.

Этот человек будет слышать и ощущать намного лучше прочих. Возможно, у него даже разовьется необычная интуиция. А то и паранормальные способности – об этих случаях в серьезных научных кругах предпочитали не говорить.

Во всяком случае, официально.

Но в кулуарах офтальмологи, сурдологи и неврологи шептались о других вещах.

Подобных случаев было действительно мало, считаные единицы. Медицинская казуистика. Но кое-что было.

Один слепец, к примеру, внезапно обрел способность к пирокинезу.

Он поджигал на расстоянии дома и неизменно находился рядом, трепетно обоняя дым и впитывая звуки, наслаждаясь всеобщей паникой.

Другой феноменальный тип, в силу редкой болезни почти начисто лишившись кожной чувствительности, стал телепатом, но улавливал не мысли, а настроения. Зато научился еще и перемещать разные мелкие предметы – хрестоматийные спичечные коробки, карандаши, авторучки…

А один, глухонемой, вдруг сделался таким отменным гипнотизером, что наводил ужас даже на видавших виды психиатров.

Его обучили азбуке жестов. И вот этими жестами он как-то ухитрялся воспользоваться так, что околдовывал собеседника и полностью подчинял его своей воле.

Чаще это бывала собеседница.

Все эти редкие экземпляры навсегда исчезали из поля зрения обычных медиков. Их приглашали куда-то, им предлагали – точнее навязывали – какие-то должности, не оставляя при этом выбора, и те соглашались, и пропадали без следа. Вероятно, они где-то жили, но чем занимались и кто и что над ними проделывал – оставалось тайной.

– Руслан Матвеевич, – произнес ассистент. – Посмотрите, кардиограмма изменилась. Частит, и экстрасистолы проскакивают. Добавить наркоз?

Хирург немного подумал.

– Нет, не будем, – решил он и тем подписал себе приговор. – Осталось совсем чуть-чуть. Еще пяток минут – и готово.

Он не знал, что его пациент когда-то проходил курс специальной подготовки и умел выживать в экстремальных условиях: работал на секретные службы в составе других, менее секретных, потом долго сидел в тюрьме… Он хоть и находился в состоянии сильного оглушения, но почти все слышал и сознавал.

Например, он слышал, какие фигуры интересуются его здоровьем.

Многие его не устраивали.

И он хорошо помнил о перспективах, бегло очерченных Рокотовым.

Он не мог положиться ни на кого – только на соратников, которые тоже опаснее каракуртов, но которые могут посчитать его полезным для дела. Хотя бы доведут до конца задуманное, а там поглядим…

Поглядим.

Он с болью усмехнулся про себя.

Что они там плели про трепанацию черепа в районе затылка? Вот уж хрен им собачий. В голову лезть он никому не позволит.

Он принялся внимательно прислушиваться к звукам, с которыми звякали инструменты. В скором времени он научился их различать. Вот положили скальпель. А это корнцанг. А это разводят ножницы.

У него был только один выход, и такое случалось с ним часто.

Не привыкать! Надо просто временно приглушить одни репрезентативные системы и активизировать другие.

– Ну вот и все, – со вздохом отвалился от окуляров Руслан Матвеевич. – Галя, повязку – и вези его в третью.

Не успел он договорить, как скальпель вонзился ему под марлевую повязку, пробив насквозь сонную артерию. До сих пор операция не была кровавой: глаза – они всего лишь глаза.

Но теперь крови стало намного больше, она взметнулась фонтанной струей и залила оборудование, халаты, ожившего пациента, замершую с повязкой в руках медсестру и оторопевшего ассистента.

Коротаева, как полагается, привязали за руки и за ноги – такой уж порядок, чтобы не вздумал брыкаться в непредусмотренном случае. Больные – непредсказуемый народ. И в настоящий момент Коротаев доказывал это с максимальной наглядностью.

Для просвещенного Андрея Васильевича эти тряпочные узлы были таким пустяком, что он справился с ними не хуже великого фокусника Гудини, который умел высвобождаться из любых оков – даже будучи в цепях, внутри сундука, на дне водоема.

Правда, Гудини показывал фокусы, а Андрей Васильевич – нечто иное, не предназначенное для цирка.

Коротаев сел, задев башкой микроскопы. Не глядя, он притянул к себе ассистента, стоявшего соляным столбом.

– Накладывай повязку, – приказал он Гале.

Та, подобно лунатику, пошла вперед. Новый скальпель упирался в горло ассистента, Игоря Всеволодовича, который теперь застыл в очень неудобной позе, притянутый к пациенту.

Слева хрипел и топтался на месте хирург, держась за горло. Вскоре он повалился на кафельный пол; фонтан ослабел и старательно распространял вокруг Руслана Матвеевича красную лужу.

– Не смотри туда. Не вздумай мне что-нибудь вколоть. Я успею. Ты слышишь меня?

– Да, – автоматически ответила Галя и принялась за работу.

– Еще не все доделали, – прохрипел ассистент.

– Не бери на понт. Не доделали – доделают без тебя. Потом вернутся и срежут башку за то, что не доделал.

Игорь Всеволодович замолчал.

Скальпель чуть углубился в плоть, и на простыни капнула кровь.

– Быстрее!

– Уже готово, – прошептала Галя. Симпатичная, судя по голосу.

– Теперь отключи здесь все от меня. Все эти датчики, нашлепки – на фиг их.

– За вами нужно наблюдать… – вякнул отчаянный ассистент.

– Этого как раз делать не нужно.

Когда Коротаева отключили от аппаратуры, он продолжил отдавать распоряжения и задавать разного рода интересные вопросы. Их направленность не оставляла сомнений в его намерениях.

– Сколько охранников в предоперационной?

– Ни одного.

– В коридоре?

– Было двое.

– Чем занимались?

– Прохаживались, плакаты рассматривали.

– Плакатов много?

– Не очень.

– Сколько?

– Я не считал…

– Надо замечать такие вещи, – назидательно сказал Коротаев. – Интересные хоть?

– Так себе…

– Найди мне что-нибудь посерьезнее скальпеля. Есть же у вас какой-нибудь тесак или резак?

– Это офтальмология. Только скальпели.

– Хорошо. Дай мне в левую руку скальпель. Теперь ты – как тебя мать зовет?

– Игорем…

– Игорек, ты становишься сзади и склоняешься надо мной: толкаешь каталку. Скальпель у меня под простыней и целится тебе в рожу. Галя катит каталку спереди.

– Ее еще нужно подвезти к столу…

– Хорошо. Галя, подвези. Не вздумай шутковать, иначе Игорь Всеволодович останется при голове и сознании, но ниже подбородка у него все и навсегда замолчит.

Галя пошла вкруг стола и поскользнулась в луже крови, упала, запятнала халат, вскрикнула.

– Что там? – нервно спросил Коротаев. Скальпель дернулся и прочертил на шее ассистента тончайшую полосу.

– Руслан Матвеевич умер, – прошептала сестра.

– Ничего страшного, у вас тут морг недалеко. Смени халат. Быстро. Ты испачкалась.

– Ни капельки…

– Не надо мне врать. Мне не нужно видеть, чтобы знать, что у тебя жопа в крови.

Галя в очередной раз повиновалась.

– Вези каталку.

Он услышал обнадеживающее поскрипывание колес.

Похоже, в операционной нет камер слежения. Его привезли в первое попавшееся хорошее, но не особенное место. Ему везет, на то и расчет.

У Гали начался стокгольмский синдром.

– Вам помочь перебраться?

– Нет. Я сам. Только ноги отвяжи. Просто разрежь бинты. Ножницами.

В следующую минуту Коротаев уже лежал на каталке, запрокинув руки: правой он вел ассистента за лацкан халата, а левой упирал ему в шею заостренный металл.

– Склонись надо мной. С заботливым видом. Не дрожи, маску не снимай. Когда окажемся в коридоре, подзовешь охранника, который будет ближе.

– Что я ему скажу?

– Просто попроси помочь. Не вздумай подмигивать и все такое, я все равно успею сделать из тебя инвалида.

Игорь Всеволодович давно уже превратился из подающего надежды аспиранта в безвольную тряпку.

– Галя, ты где? – позвал террорист.

– Перед каталкой, готова идти.

– Ты сменила халат? Чтобы никакого кровавого пятна на жопе?

– Сменила.

Галя не сменила халат. Более того: она никогда не думала, что женская привычка вертеть задом, тем более перед мужланами-охранниками, ей так пригодится.

– Третья – это где?

– Двадцать метров по коридору.

– Хорошо. Едем очень медленно. Лица под масками, в глазах глубокая озабоченность.

Наркоз отступил окончательно, и Коротаев начинал все острее испытывать боль, но был готов перетерпеть любые муки.

Двери операционной распахнулись. Коротаев потянул носом: да, в предбаннике пусто.

– Молодцы. Теперь – максимум деловитости. Воплощенный профессионализм.

– А если нас спросят?

– Скажешь, что все потом, что все в полном порядке.

Каталка миновала предоперационную и выехала в коридор, где помимо охранников могла оказаться любая случайная сволочь. В таких делах никогда не обходится без случайностей – хотя бы взять неучтенные бритвы во рту у Рокотова.

Снаружи потянуло ваксой и оружейной смазкой: здесь они, голубчики.

– Ой, что это у вас сзади? – послышался удивленный голос, всеми своими характеристиками выдававший человека военного.

Сволочь какая! Она так и не переоделась!

Загрохотали шаги: охранник бежал к сестре, привлеченный огромным кровавым пятном и еще не разобравшийся в происходящем.

Не разобрался и второй, стоявший близко – настолько, что Коротаев ощущал его дыхание. Судя по звукам, он что-то жевал – похоже, что дурацкую шоколадку.

Скальпель вспорол простыню и вонзился согбенному Игорю Всеволодовичу под подбородок, пробил твердое нёбо, застрял глубоко в мозгу. Ассистент повалился прямо на забинтованное лицо Коротаева.

Тот, ни секунды не медля, вновь запрокинул руки, схватил ассистента за плечи и метнул его тело вперед, перед собой, сбивая с ног и Галю, и ничего такого не ожидавшего помощника. Ему продолжало везти: он попал.

Оба грохнулись на пол.

– На помощь! – завизжала Галя, но было поздно – сестрица явно опоздала.

Охранник с шоколадкой подался к ожившему пациенту и первое, что ощутил, была мертвая хватка на стволе его автомата. Следующем номером импровизированной программы стал удар прикладом в челюсть, а Коротаев уже стоял на ногах, снимал автомат с недотепы, отправленного в глубокий нокаут.

Еще не привыкший к слепоте, он медленно, но все же достаточно расторопно повернулся. Возня на полу.

Попискивание и визги слева.

Пыхтение и подозрительный, крайне опасный лязг справа.

Коротаев снял автомат с предохранителя и выпустил длинную очередь туда, откуда донесся лязг; в коридоре запахло порохом. Лязг больше не повторился, Коротаев двумя прыжками подскочил к лежавшему, разоружил труп.

Галя перестала визжать и только рыдала.

– Тебя зацепило? – как будто заботливо осведомился отставной начальник охраны.

– Не-ет, – провыла медсестра.

– Умница.

Коротаев вернулся к изголовью, сел на корточки перед оглушенным охранником, обшарил его, разоружил, изъял документы, тесак. Тесаком перехватил горло, забрал второй автомат и пистолет тоже.

Оба автомата Коротаев забросил за спину, проверил пистолеты: обоймы полнехоньки.

Один он засунул себе под ночную рубашку – умора! В трусы. Благо резинка тугая, все резала. Спасибо, трусы не снимали, а то обычно снимают, чтобы мочу выводить, но ему почему-то не стали.

Наверное, потому что всего-навсего глаза.

Ну спасибо добрым докторам.

Спасибо Лошакову за то, что не начал с репродуктивной системы.

Он нагнулся, схватил Галю за волосы. Колпак остался лежать на полу, как недавно лежала панама Рубинштейна.

Ствол пистолета уткнулся ей в спину.

– Теперь мы в связке, и ты будешь моими глазами. А также всем остальным, чего мне захочется, – сообщил он. – Ты хоть на морду приличная?

Галя не ответила, слезы лились градом.

– Где здесь найти одежду?

– Вашу одежду забрали и увезли…

– Это понятно. Найди мне любую подходящую. Врачи нынче переодеваются полностью, аж волосье торчит из выреза. Петушня.

– Это в ординаторской.

– Так веди в ординаторскую! – прикрикнул Андрей Васильевич. – В коридоре еще кто-нибудь есть?

В коридоре сидела полуглухая бабушка в кресле-коляске, кандидатка на операцию по поводу двусторонней катаракты. Она не представляла ни малейшей опасности хотя бы по причине глубокого слабоумия.

– Нет, – ответила Галя в полной уверенности, что говорит почти полную правду.

– Везунчики мы, – усмехнулся Коротаев.

Обостренное обоняние по-прежнему успешно заменяло ему зрение. Ноздри его раздувались, как паруса.

Проходя мимо бабушки, которую не смутила даже перестрелка, он походя, не задерживаясь, проломил ей череп рукоятью пистолета.

– Никогда не надо лгать, – объяснил он Гале. – Ты один раз солгала – и дело кончилось бедой. Солгала снова – очередная неприятность. Ты чему-нибудь учишься? Не в институте, не в училище, а в жизни?

Галя начала спотыкаться.

– Возьми себя в руки! – Коротаев рассердился всерьез. – Ты думаешь, мне так уж нужна заложница? С двумя автоматами да с парой пушек я положу весь ваш стационар…

Дошли до ординаторской, остановились.

– Почему встали? – Ствол больно уткнулся в позвоночник.

– Ординаторская, – хрипло произнесла Галя.

– Там кто-нибудь есть?

– Не знаю.

Коротаев приложил ухо к стене. Слов он не услышал, но уловил слабый шелест перелистываемых бумажных листов.

– Она запирается изнутри?

– Да, на ключ.

– У кого ключ?

– Висит на гвозде, у косяка.

– Как войдем – запрешься. И не вздумай рыпнуться, это последнее предупреждение. Заходи первой, как ни в чем не бывало.

Галя покорно взялась за дверную ручку, повернула, отворила дверь.

В ординаторской было два человека: заведующий отделением и проверяющий из подразделения, которое раньше именовалось гражданской обороной. Он-то и листал какую-то толстую амбарную книгу, а заведующий нетерпеливо ждал, когда эта дурная канитель закончится.

Жаждущий да обрящет, ищущий да получит.

Создатель чу́ток к людским пожеланиям, но выполняет их не всегда желательным для людей способом.

– Что тебе, Галя? – Заведующий поднял глаза.

Ревизор сидел не отрываясь от бумаг и ничего не замечая вокруг.

Заведующий осекся, увидев, кто стоит за спиной у медсестры.

Ему, если уместно так выразиться, повезло: не каждому суждено повидать смерть во плоти.

– На пол, – раскатисто и в то же время буднично проговорил Коротаев. – Оба. Живо.

Безучастный, казалось бы, ревизор растянулся первым. Заведующий медленно вышел из-за стола и улегся ничком.

– Это захват? – спросил он глухо. – Свободу Ичкерии?

Ориентируясь на голос, Коротаев поставил ему босую ступню на голову и с силой надавил.

– Не болтай чепухи. Запри дверь, – обратился он к Гале, и та заперла. – Теперь покажи, где шкаф.

Галя, едва касаясь руки бандита, подвела его к типовому шкафу, какие штабелями выпускали в семидесятые годы минувшего столетия.

– Открой. Посмотри на меня. Рост, полнота – есть что-то подходящее?

Заведующий яростно замотал головой, подавая Гале знак, но та уже была полностью подавлена и не могла отреагировать. Зато Коротаев уловил колебания воздуха и правильно их истолковал.

– Вынимай все, – приказал он Гале. – Вернулся к заведующему, присел, трижды ударил ножом. – Показывай, который.

Галя указала на дешевый двубортный костюм темно-коричневого цвета. Салатная рубашка, пестрый полосатый галстук. Ботинки, не хватает носков.

– Второму разуться и снять носки, – велел террорист.

Ревизор стремительно исполнил приказ.

Галя надеялась, что ей удастся разрядить убийцу форменным попугаем, но сотрудники отделения предпочитали одеваться пусть безвкусно, но скромно.

– Возьми ножницы и разрежь на мне этот балахон.

Ножницы оказались в руках у Гали. Мелькнула мысль: вот он, шанс. Вонзить поглубже в шею или в сердце…

– Даже не мечтай, – отсоветовал Коротаев.

Ночная рубашка свалилась с него двумя неровными лоскутами.

– Очень хорошо. Теперь ложись с ними и не двигайся. И чтобы ни звука.

Действуя на ощупь, Коротаев переоделся в ревизоровы носки, натянул костюм, рубашку, ботинки, которые принадлежали недавно зарезанному Руслану Матвеевичу. Его же галстук он повязал тоже.

Ощупал себя: вроде бы все в порядке.

Молодцом.

Галя-заложница? Андрей Васильевич на секунду задумался. Нет, ну ее к дьяволу.

Он перерезал горло сначала ей, потом ревизору, успевшему напоследок что-то пискнуть.

Потом, вооружившись как и был вооружен, он вышел в коридор, полагаясь лишь на собственные силы – и на удачу, конечно.

Глава девятая
Немного предыстории

Во времена, о которых теперь и вспоминать-то не хочется, хоть и были они совсем недавно – в годы приватизации, когда этой самой приватизации подвергали здание ВНИИ Геологоразведки, в одном из его помещений нашли перспективные проекты.

Конечно, тогда до этих проектов никому не было никакого дела, всех интересовали лишь метры и кубометры пространства, а приватизаторы уже мысленно откусывали себе офисы посветлее да попросторнее.

Бумаги сгребли и чудом что не выбросили.

Именно чудом явился тот факт, что среди приватизаторов оказался человек, который кое-что понимал в геологоразведке. Именно он, кстати сказать, впоследствии и сделался одним из участников пресловутого спора хозяйствующих субъектов.

И понял, что перед ним, в его руках, никем не востребованные, находятся документы, которые – в случае необходимости – смогут решить любой спор кардинальнейшим образом, поменять в городе власть, и не только власть, но и…

Здесь он невольно прикусывал язык, хотя и не думал вслух. На тот момент он даже не помышлял ни о чем подобном – не было повода.

Документы представляли собой перспективные прогнозы по состоянию земной поверхности на ближайшие 50—100 лет.

Одна из работ, особенно заинтересовавшая будущего приватизатора, была посвящена всякого рода возможным катаклизмам на Северо-Западе – то есть в Ленинградской области, Карелии, в районе Ладожского и Онежского озер.

Человек этот, как уже сказано, имел подходящее образование и знал, что, по теории Вагнера, поверхность земли образована системой подвижных плит. Первый слой залегает на глубине от 7 до 40 км, а второй – от 40 до 200.

Плиты, как указано, подвижны, и по краям, в местах соприкосновений, они наползают друг на дружку.

Эти участки становятся источниками провалов, землетрясений, выхода радона и всяческих прочих крупных и мелких неприятностей. По расчетам выходило, что самая страшная ситуация возникает в случае, когда совпадают трещины верхних и нижних слоев.

Правда, в этих местах находятся и так называемые кимберлитовые трубки, через которые на больших глубинах добывают алмазы.

В ЮАР, например, зарылись на 4–5 километров, но дальше температура и давление не позволили людям работать.

Но вернемся с мыса Доброй Надежды в места не столь отдаленные.

Из найденных (похищенных?) прогнозов вытекало следующее: опасная линия контакта таких плит находится северо-западнее Санкт-Петербурга, и напряжения там уже близки к критическому уровню.

Если в нескольких точках на глубинах 10–12 км произвести вдруг взрывы – весьма, весьма небольшие, до нескольких десятков тонн в тротиловом эквиваленте, – то процесс почти наверняка резко ускорится и плита, на которой раскинулась Ладога и часть Санкт-Петербурга, перекосится на 3–4 м. При этом западная часть – западный берег Ладоги – приподнимется, а восточная – город Санкт-Петербург и часть Финского залива – опустится.

Сама Ладога больших неприятностей вроде бы и не ощутит.

Разве что берег немного отступит, а в устье Невы произойдет накопление водных масс.

Если выразиться еще проще – образуется волна высотой 30–40 метров.

Этот очаровательный вал двинется по Неве, усилится у невских порогов и обрушится на город, в результате чего практически все наземное будет смыто – как будто большая морская корова слизнет языком.

Со стороны залива, где дно опустится, за счет вод Балтики тоже пойдет волна – поменьше, высотой 10–20 метров, но этого хватит на Кронштадт, Стрельну и другие места, расположенные ниже уровня воды.

Волны встретятся где-то в районе Охты, их высота сложится, и все, что еще не развалилось, развалится окончательно.

У человека, завладевшего этим документом, буквально тряслись руки.

А дамба? Как же дамба?

А дамба, как предрекал прогноз, большого влияния не окажет.

Ее либо просто смоет, либо вода пойдет в обход по берегам и все равно ее практически уничтожит, так как дамба рассчитана на поднятие воды не выше 5 метров. Однако то, что от нее останется, не позволит воде быстро уйти, и город Санкт-Петербург превратится в болото, каким и являлся до прихода Петра.

Из которого когда-то и вырос, милостивые государи.

Приватизатор продолжал вникать в документ.

Кольская сверхглубокая скважина, которую начали бурить еще во времена СССР и после вроде бы законсервировали, была, оказывается, «научным прикрытием» именно с целью попытки понять, можно ли добраться до нужного уровня.

Однако классический способ бурения, когда вся 12-километровая труба вращается в скважине при водно-глинистой смазке, на подобных глубинах неэффективен, а потому работу, скорее всего, и заморозили.

Эффективным в этом случае мог быть своеобразный «снаряд», содержащий систему лазеров, которые испаряли бы породу. При этом состав последней в принципе неважен; снаряд следовало сочетать с системой отсоса образовавшихся газов.

Часть вещества породы, которая не превращается в газ, может отсасываться системой «Аэролифт» – либо тем же лазером вбиваться в стенки скважины для ее укрепления.

Таким образом на заданной глубине можно создать объемную камеру-полость в несколько сотен кубометров для размещения там взрывчатки.

А прикрытием может быть поиск кимберлитовых трубок под нейтральной вывеской какого-нибудь «ООО»…

Нет, это слишком мелко.

А главное – к чему ему вся эта информация? Ведь он действительно не собирается…

Пока он и сам не знал, но чувствовал, что напал на золотую жилу.

И продолжал упорно читать про перемещения плит, в результате которого все подземные источники, естественно, поменяют режимы и начнут изливаться в самых неожиданных местах.

Кроме того, образуются провалы в почве, куда могут уйти всякие сооружения. Метро будет затоплено…

Он перешел к взрывчатке – прочел про жидкую, а также про нефть или керосин. В качестве окислителя – перекись водорода или смесь на основе соляной кислоты плюс катализатор…

Сначала в скважину закачивают нефть, потом в длинном резиновом мешке (или по трубе) – окислитель и катализатор…

В какой-то момент читавший вцепился себе в волосы.

Всего-то 150 километров отсюда – и такой результат…

…Когда этот человек перешел из разряда обычных крупных новоявленных собственников в разряд могущественных хозяйствующих спорщиков, приобретенная информация стала приобретать реально воплотимые черты.

Но эти черты следовало прикрыть действиями, направленными на благо государства и отечества, а параллельно списать на природные катаклизмы.

Однако для этого требовался серьезный человек-прикрытие, желательно – блаженный. Которого надлежало окружить псами-волками.

Человек, заполучивший информацию и поделившийся ею со своими присными, нашел подходящее решение самого крупного, неприятного, затянувшегося спора.

Он нашел человека, готового рехнуться на споре о бессмысленных материях седой старины. Да уже и рехнувшегося.

Такого человека следовало двигать во власть – это не был абсолютный безумец. В обыденных делах он был вполне адекватен. Но в рамках проекта он даже не понимал, чем занимается.

Его звали Касьяном Михайловичем.

Повторимся немного.

…До недавнего времени Касьян Михайлович Боровиков был обычным военным пенсионером-общественником.

Это была, в общем-то, невинная фигура, вечный изобретатель радио – это к слову, это тип такой человеческий, никакого радио Боровиков не изобретал. Зато был, как говорилось, обуян двумя идеями: чем-то вроде золотоискательства в странном сочетании с одной, по его мнению, исторической ошибкой, а точнее – злодейством.

Откровенно говоря, эти идеи в нем вообще не сочетались, они шли порознь, бок о бок.

Боровиков любил свой край и считал, что на Северо-Западе есть все – нефть, газ, уран, золото, драгоценные каменья и еще не открытые Менделеевым элементы.

Упущение этого из виду он мнил государственным преступлением.

Вторая навязчивая идея Касьяна Михайловича касалась дней минувших: он полагал, что в окружении Петра Великого существовала группа заговорщиков, которая и посоветовала ему строить город на Неве.

Руководил этой группой, скорее всего, заведомый проходимец Меншиков, а работал Меншиков на шведскую разведку.

Шведы же спали и видели, как потонет новенький, с иголочки город. Вместе с иголочкой, с Петропавловским шпилем, благо местность эта славилась наводнениями. Помимо всего прочего, налицо был откровенный геноцид – истребить на строительстве руками царя как можно больше русского населения. Последнее, правда, волновало Боровикова как человека военного меньше всего прочего.

Город же надо было построить севернее, в районе Сестрорецка или Зеленогорска. Вот уж там никаких наводнений не жди!

Именно эта тема систематически обсуждалась на дачных чаепитиях с Коротаевым и Рубинштейном.

Однако глупый Петр почему-то не внял доводам, которые наверняка поставляла ему контрразведка. Меншикова всячески возвышал, а город строил себе, причем там, где и хотелось шведам.

Желаниям врага не суждено было сбыться, однако наводнения стали для Петербурга наваждением, да простится нам этот рифма.

Касьян Михайлович не бредил и не галлюцинировал, он был просто одержим. Он не был сумасшедшим в строгом понимании этого слова. Он просто осаждал различные исторические архивы и геологоразведочные ведомства, предлагая им свои версии вышеописанного.

Его неизменно вежливо выпроваживали.

Он не обижался, но возвращался, и все начиналось заново.

Когда человек, в руки которого попали перспективные прогнозы, ощутил, что хозяйствующий спорщик-собственник наступает ему на пятки, заручившись поддержкой действующего губернатора, и под ногами уже загорелась болотистая питерская земля, он вспомнил об этом чудаке.

О немолодом уже мужчине, который являлся к нему во ВНИИ еще в советские годы и принимался доказывать наличие на Кольском полуострове алмазных залежей.

Он всегда приходил с рулоном, исчерченным вдоль и поперек, с массой стрелок и диаграмм собственного изготовления.

Временами в дела об алмазах вдруг некстати вмешивались диверсионные козни шведов и доказательства недальновидности Петра.

Он неоднократно выпроваживался и всегда оставлял адрес.

Теперь хозяйствующему субъекту – для простоты Хозяину – показалось, что эта нелепая фигура может стать именно той пешкой, которая ему потребна.

Хозяин, уже имевший достаточный капитал, чтобы отправлять людей во власть и управлять личностями наподобие Коротаева, отдал приказ разыскать Касьяна Михайловича Боровикова и доставить пред его высокие очи.

Нашли очень быстро: тот совершенно не изменился и еще тверже укрепился в своих мнениях.

Лишь склероз начинал поражать его все явственнее, но это было Хозяину только на руку.

Касьяну Михайловичу было сказано, что времена меняются, и тот торжественно кивнул в ответ: да, время собирать камни и время разбрасывать камни. Правда, она в итоге всегда восторжествует!

Вообще, ему было очень приятно сознавать, что о нем не забыли и призвали в трудный для родины час.

Касьяну Михайловичу ни слова не сказали об истинной подоплеке задуманного.

Ему вообще не сказали всего, сосредоточившись лишь на северных алмазах.

Экономическое положение в стране не ахти («Все развалили», – кивнул Боровиков), на одних нефти и газе далеко не уедешь, а продажные высокоумные мозги утекли в Силиконовую Долину, так что не приходится рассчитывать и на прорыв в новых технологиях.

Боровиков сокрушенно качал головой и порывался заикнуться о Петре, но здесь его деликатно останавливали.

Хозяин сказал, что он, как новоявленный собственник-субъект, тоже болеет за дело и ему нужен свой человек в законодательных органах, способный озвучивать и продвигать его, Хозяина, планы.

Тем более что они вполне совпадают с планами Касьяна Михайловича.

Касьян Михайлович встал, положил руку на сердце и патетически пообещал верой и правдой служить стране и отечеству.

Тогда у него поинтересовались, как он относится к депутатской деятельности.

Эту публику Боровиков терпеть не мог и выключал телевизор, когда записные крикуны выходили к микрофонам. Но если он сам туда выйдет, то дело, конечно, пойдет на лад.

Он ответил, что пойдет и в депутаты, и в президенты, и куда угодно, если того требует дело, благо платформа у него преотличная: перспективная разработка недр плюс обязательный социальный пакет.

На том и порешили.

Ему же пообещали в случае успеха с бурением напрячь историков и выяснить все-таки, кто на кого работал тогда, в далеком восемнадцатом веке.

Касьян Михайлович мало тревожился тем, что во власть его двигают не вполне законными способами. Что подкупают избирателей, что выливают тонны грязи на конкурентов, – такие уж нынче реалии, что не испачкавшись на олимп не взойти.