Текст книги "В поисках утраченных предков (сборник)"

«О, Ларс! О, Джорджио! О, Серджио!» – приветствовала Анатолия компанию, и все трое мужчин вскочили, уступая ей место. «Но, но, но», – отвергла их предложения Анатолия и бочком села на парапет, игриво покачивая ногой и опираясь на выставленную сзади руку, отчего вся композиция – усевшиеся полукругом мужчины и контур женщины на фоне моря – приобрела романтический оттенок. Два прозаика и один поэт, задрав головы, смотрели на свою музу. Да, умела Анатолия вписаться в компанию. Джордж, прихрамывая, сбегал на кухню и принес чистый стакан, который вручил Анатолии с торжественностью кубка. Анатолия выпила и откинула назад голову, как бы любуясь небом и в то же время демонстрируя свои формы и профиль. Ларс поднес ей бутерброд с лососем, и она принялась жевать, встряхивая кудрями и смахивая с подбородка крошки.

«О, да, женщины!..» – воскликнул Джордж и хотел, по-видимому, поделиться своими наблюдениями за прекрасным полом, но Ларс неожиданно икнул, извинился и сказал, мечтательно глядя в небо: «Социализм – это хорошо. Икк… прошу прощения». Так несмышленый мальчуган сообщает публике, что король-то голый. Сентенция была высказана столь мечтательно и не к месту, что Джордж, забыв о женщинах, склонил голову набок, как бы подкручиваясь под сидящего напротив Ларса, и спросил негромко: «Почему, Ларс?»

– Социализм – это хорошо, – повторил малыш Ларс, продолжая улыбаться в небо. – При социализме, – тут он сложил пальчики пирамидой, – у всех есть работа. При социализме писатель пишет не о том, что ниже пояса, а о том, что выше. Он пишет для общества, а не для толпы…

– Что же вам мешает писать для общества при капитализме? – Джордж наклонил голову в другую сторону. – И о том, что выше пояса? – Он чиркнул себя ладонью по брючному ремню и устремил руку вверх.

– Ничто не мешает. – Ларс смотрел почему-то на Анатолию, которая дожевывала бутерброд. – Но при социализме писать лучше, – беззаботно сообщил он.

Джордж, похоже, собирался плюнуть на загадочные рассуждения шведа – мало ли, как на кого действует алкоголь, – и вернуться к теме женщин, но Анатолия сказала неожиданно и просто, как давно для себя решенное: «Социализм – лучше, чем капитализм», – и отряхнула руки от хлебных крошек.

Джордж, не понимая, к чему идет разговор, недоуменно пожал плечами. Медведев, закинув назад голову, внимательно следил за Анатолией.

– При капитализме только и слышишь, – продолжила Анатолия, – «деньги, деньги, деньги». – Она потерла палец о палец. – А при социализме главное – человек! Не-ет… – сказала она протяжно и поводила головой, отрицая капитализм: – Социализм лучше… Коммунизм плохо, – тут она сделала гримасу и, как бы извиняясь, взглянула на Медведева, – а социализм – оо-очень хорошо.

Джордж, как истинный человековед, раздумчиво покрутил головой – не простые пошли разговоры, ох, не простые…

– Джордж! – неожиданно для самого себя сказал Медведев и поднял указательный палец. – Джордж, как вы думаете, если бы СССР и страны общего коммунистического лагеря построили социализм, это понравилось бы Америке?

– Я не знаю, – весело пожал плечами Джордж. – Я не американец, я румын. Думаю, не понравилось бы. Но хорошо ли было людям при социализме? Вам? Мне?

– А вы допускаете, что Америка имела с СССР холодную войну за первенство в мире? И это была война идей – в первую очередь!

– О, да, – кивнул Джордж. – Это широко известно! Конечно!

– И вам, конечно, известно, что мы проиграли эту войну?

– Это был не проигрыш! – не согласился Джордж. – Это была конвергенция! И разрушение тирании, империи!

– О’кей! – кивнул Медведев. – Итак, одна империя разрушила другую. Это не я сказал, это вы сказали! – Он уточняюще поднял палец. – Что это значит для побежденных? Это означает… – Медведев услышал, как в его номере звенит телефон, выставленный к окну. – Извините…

Он взлетел по бетонным ступеням, с хрустом отпер дверь… «Алле!»

– Ну, что делаешь? – вместо приветствия тяжелым голосом спросила Настя.

Медведев глянул на часы: до звонка на кладбище уйма времени. Как разговаривать? О чем? Оправдываться? Расспрашивать о вчерашнем?

– У нас сейчас семинар по европейской литературе и философии переходного периода, – брякнул Медведев. – Я случайно заскочил. За тезисами. Закончится часа через два. Я тебе перезвоню…

– Ну-ну… – сказала Настя.

За окном хохотала Анатолия – Джордж показывал гимнастический трюк с использованием бутылки. Медведев задвинул раму.

– У вас все в порядке? – Медведев изображал торопливость, порыв к трибуне, нацеленность на доклад.

– У нас? – со значением переспросила Настя. – У нас-то все в порядке… Ладно, пока…

Медведев положил трубку, постоял у окна, хотел было плюнуть на диспут и сесть писать в дневник, но спустился на террасу.

– Каждый гражданин своей страны должен быть националистом! – возвещал Джордж. – Но национализм бывает агрессивный и конструктивный. Вот Ларс! – он показал на Ларса. – Он любит свою Швецию и хочет сделать ее лучше. Он никому не навязывает свою модель шведского социализма. Так, Ларс? Или Анатолия. – Джордж, как конферансье, плавно взмахнул рукой, представляя публике сестру-хозяйку. – Вы любите Грецию, Анатолия?

Анатолия, словно ее и впрямь вызвали на сцену, смущенно заулыбалась:

– Да, я люблю Грецию, люблю прекрасный Родос. – Она спрыгнула с парапета и оправила сзади брюки. – Но мне надо идти работать. Спасибо! – Она сделала компании ручкой и скрылась в дверях флигеля.

– Я не политик, – признался Ларс и посмотрел на Медведева. – Но мне интересно, что вы сейчас возводите в России? Социализм, капитализм? У вашего правительства есть чертежи?

– У нас нет правительства, – тихо признался Медведев. Он подумал, что пора бы позвонить Оксане, если она сама не звонит. Как она себя чувствует после вчерашнего?

– Но у вас есть президент, – напомнил Ларс. – Странный господин, но он – ваш президент! Вы его избирали. Народ его понимает?

– Ларс, это долгий разговор, – мягко сказал Медведев. – Надо очень много водки и времени… – Он задумчиво почесал переносицу. – Я бывал в Швеции, это хорошая, уютная страна. Шведы – отличные парни. Шведский хоккей – класс! «Вольво», у меня была «вольво», – это класс! Пёр Лагерквист, Тувви Янсон – я издавал их – это класс!

– У нас не так все просто и хорошо. – Ларс налил себе водки и выпил. – Есть проблемы…

– А у кого их нет? Нет проблем только на кладбище… – Медведев подумал, что его проблемы сейчас именно там – найдутся Настины следы на снегу или нет…

Джордж обескуражено посмотрел на быстро пустеющую бутылку и подозрительно глянул на Ларса, закинувшего ножку на ножку. «Кто, в конце концов, опохмеляется? – прочитал Медведев на его румяном лице. – Или у шведов так принято – без тоста, в одиночку?»

– В Швеции много проблем, – озабоченно продолжал Ларс. – Например, экология. Очень много плохой рыбы – химия.

Медведев посидел, дослушивая рассуждения Ларса о ядовитой рыбе в Балтийском море, и поднялся: «Как себя чувствуете, Джордж?» – «Отлично! Никогда не чувствовал себя лучше! Готов к новым интересным делам!» – «Я мог бы и не спрашивать, вы отлично выглядите! Всем спасибо за компанию. До свидания!» – Медведев подхватил свое кресло и поклонился.

…Оксана радостно вопила из трубки: «Ты не представляешь, что сейчас было! Приходил Розалис, стоял в коридоре на коленях – я его дальше не пустила. Я ему высказала все, что о нем думаю…» Что думала Оксана о Розалисе, Медведев хорошо знал. Но Оксане хотелось передать разговор в лицах. Медведев выслушал его, мотая головой и тихо посмеиваясь. «Так и сказала: «Пошел на хрен со своими цветами»?» – «Так и сказала! А что ты думаешь, я с ним церемониться буду? Пнула эти паршивые цветы и закрыла дверь. Через пять минут выглянула – ни его, ни цветов. Забрал – наверное, жалко стало. Букет с ребенка ростом, представляешь? А ты чем занимался? Что-то голос грустный. Жене позвонил?» – «Нет. Попозже позвоню». – «Имей в виду, если она тебе не поверит, я билет в Афинах сдам и с тобой полечу. Я серьезно. Я виновата, я все и исправлю! Не хватало, чтобы у тебя из-за меня были проблемы. Я этого не допущу».

Они договорились созвониться чуть позднее, быть может, сходят прогуляться.

…Кладбищенский телефон ответил сразу, оказалось, что Борис Михайлович вышел на участок. Медведев не удержался – набрал номер сотового и услышал спокойный, приятный баритон: «Слушаю вас… А, это вы! Я как раз подхожу к захоронению. – Медведев слышал, как ритмично дышит идущий по снегу человек, слышал, как он шмыгает носом. – Алёпины, правильно? Так… Подхожу, смотрю… Да, похоже, вчера кто-то был. Женские следы, гвоздички стоят, скамейка от снега расчищена. Похоже, что вчера. Все? «Спасибо» не булькает. Пока».

Медведев положил трубку. Яркие солнечные лучи и ветерок безжалостно добивали клубы расплывшегося по комнате табачного дыма. Он осторожно взял с тумбочки образок Святой Блаженной Ксении Петербургской и чмокнул его.

…К телефону подошел сын.

– Привет, Родион. Позови быстренько маму.

– Сейчас…

– Настя?

– Слушаю тебя…

– Настя, я тебя люблю!

Молчание.

– Ты слышишь? Я тебя люблю, Настя.

– Ты за этим и звонишь?

– Да.

– А сестра где же?

– Я приеду и все объясню. Я люблю тебя!

– Можешь и сейчас объяснить… Сестра какая-то объявилась, – фыркнула Настя. – Что за сестра-то?

– Оказалась не сестра, просто из фамилии Медведичовских. Мы звонили ее маме в Чехию. Я люблю тебя…

– Это я уже слышала. А зачем ты ее в номер привел?

– Родовое древо смотрели… Сначала все сходилось, а потом разошлось. Я думал, я тебя потерял…

– Почему ты так подумал?

– Когда Родион сказал, что ты пошла на кладбище. Ты же не предупредила, что пойдешь… Я заревновал, закручинился, думал, у тебя любовник завелся…

– А сейчас так не думаешь?

– Нет. Я позвонил на кладбище Боре, он сходил, посмотрел следы.

– Идиот… Сам неизвестно с кем время проводит, а меня проверяет. Самый настоящий идиот…

– А чего ты вдруг подхватилась?

– А что, я не имею права к сестре на кладбище съездить? С тобой должна согласовывать?

– Не предупредила, я и заволновался…. Чего ты пошла-то?

– Сон приснился, я и пошла. Потом в Никольскую зашла, службу отстояла. За тебя, дурачка, молилась, чтобы вернулся живой-здоровый… А он с какими-то самозваными сестрами время проводит…

– Я люблю тебя, Настя… Приеду, все расскажу…

Глава 10

…декабря, понедельник, остров Родос.

Сегодня ездили на микроавтобусе в древний городок Линдос. Он стоит на берегу бухты, в которой в 43-году апостол Павел высадился с проповедью христианства.

Спирос, возглавлявший нашу поездку, сел на правах хозяина рядом с водителем, закурил и стал слушать греческую музыку из приемника. Лайла взяла с собой норвежскую подружку Марию с мужскими повадками, но добрыми карими глазами. Поначалу Мария была в черных очках и производила неприятное впечатление – узкое треугольное лицо, узкие губы, железное рукопожатие холодных пальцев, разведчица, да и только. Оказалось, велосипедистка, спортсменка и работник библиотеки норвежского консульства. Я сказал норвежской велосипедистке, что высоко ценю Гамсуна, в частности роман «Голод», а недавно ходили с женой на пьесу Ибсена «Призраки». Оксана села рядом со мной. Болтали о разном.

По дороге женщины заохали и попросили остановиться около красивого монастыря, лежащего в низинке от дороги. Белая колоколенка церкви утопала в зелени. Подъехали к воротам. Утреннее солнышко, тепло, гравийные дорожки, золотистые сосны, стриженые кусты, тишина, никого не видно.

Оксана юркнула в церквушку. Зашел и я. Резной деревянный иконостас шоколадного цвета. Прохладный полумрак. Оксана по-русски разговаривала со священником. Я поставил свечи и подошел к ним. Разговорились.

Отец Виктор – бывший русский моряк. По молодости влюбился в гречанку, сбежал в Афинах с корабля. Свадьба не состоялась – родители невесты были против, ушел в монастырь, дослужился до настоятеля церкви. Оксана попросила его продать ладан и елей, сказала, что живет в Чехии. Он послал хромоногого служку за ладаном. Мы вышли на улицу. Лайла и Мария нетерпеливо прохаживались у микроавтобуса с зачехленными фотоаппаратами – православная церковь не их конфессия. Спирос стоял рядом с водителем и зевал, не прикрывая рта. Джордж топтался рядом. Ларс с нами не поехал – он уже был в Линдосе.

Батюшка был широкоплеч, румян, космат, бородат, и опрятная черная ряса с серебряным крестом сидела на нем кителем. Он сказал, что плавал механиком в Черноморском пароходстве. Я сказал, что заканчивал Ленинградский институт водного транспорта. Батюшка посмотрел на меня с интересом:

– Плавал?

– Нет, судостроение-судоремонт.

– А я пять лет на сухогрузе отходил, – улыбнулся батюшка. – Сначала четвертый механик, король дерьма и пара, потом третьим…

Служка принес прозрачный пакетик с желтыми камушками ладана, и я сказал:

– Отец Виктор, подскажите, где добыть ветку грецкого ореха с плодами. Меня Виктор Конецкий, наш питерский писатель, просил. Может, слышали?

– Виктор Викторович? – батюшка сжал пальцами висящий на цепочке крест.

Я кивнул. Он прикрыл глаза и помолчал, сдерживая волнение.

– Етитская сила, прости меня, Господи!.. – Он возвел глаза к небу. – Мы же его книги до дыр зачитывали! А ты с ним знаком? – Он тревожно покосился на меня. – Как он поживает?

Я сказал, что Конецкий поживает по-всякому – годы и тяжелая служба дают о себе знать, но держится бодрячком, у него выходят книги, недавно справил семидесятилетие…

– Люблю! – Отец Виктор широко улыбнулся и по-простецки развел руки, словно хотел обнять писателя-мариниста. – Ой, люблю…

Я напомнил про орех, он что-то быстро сказал служке и тронул меня за рукав: «Пошли!»

Оксана пошла с нами, потянулись и Лайла с Марией.

Пока мы пробирались в дальний конец монастырского сада, отец Виктор объяснил, что грецкий орех уже уронил листву, плоды только в закромах и на базаре, но он пошлет любимому писателю ветку мироносного дерева – кипариса, которую освятит в своем храме. Пусть, дескать, эта ветвь будет с Виктором Викторовичем и в Новый год, и в Рождество, она придаст ему сил и здоровья.

Бывший моряк, а ныне настоятель монастыря остановился около зеленого колючего деревца с шишечками и принялся выбирать ветку.

Торопливо приковылял служка, протянул кривой садовый нож с костяной ручкой. Отец Виктор перекрестился, хыкнул, и раскидистая ветка, усыпанная бугристыми шишечками, оказалась в его руке.

– А еще одну можно? – забормотал я. – Нам бы в издательство, там писатели собираются…

Служка принялся замазывать земляной пылью смолистый срез у ствола.

– Во славу Божию! – Отец Виктор обошел деревце и с хрустом снял ветку поменьше. – Писатели – Божьи люди, как дети малые… Я и сам раньше в миру стишки кропал… Довезешь?..

Я уверенно кивнул, и Оксана попросила еще одну ветку, чтобы поставить у себя дома в Чехии. Она уже трогала веточку на соседнем дереве и любовно разглядывала шишечки.

– Женам нельзя, – сказал отец Виктор. – Это особое дерево.

– Я верующая, в церковь хожу…

– Не положено женам. Это мужское дерево.

Лайла с Марией прохаживались невдалеке и поглядывали в нашу сторону. Лайла пожимала плечами, Мария смотрела на часы.

Потом отец Виктор бормотал молитву перед алтарем, брызгал святой водой на ветви, махал кадилом, нетерпеливо сигналил автобус, и я думал о том, что недовольство попутчиков скоро забудется, но сделается доброе дело, и представлял, как обрадуются Виктор Викторович с Татьяной, когда я пройду по заснеженному двору и внесу в их квартиру на шестом этаже смолистую пахучую ветвь, и расскажу ее историю.

Отец Виктор расцеловал меня, перекрестил и сказал, что будет молиться за Виктора Конецкого, просил передать ему низкий поклон и привет от бывшего маримана. Я обещал. «Новых книг! Здоровья! Терпенья! Россия скоро поднимется!»

Мы сели в автобус и поехали. Я помахал ему из открытого окна.

Он стоял у ограды монастыря и крестил удаляющийся автобус. Я высунулся в окно. И когда мы стали уходить плавным поворотом за горушку, мне показалось, он смахнул слезы. А может, только показалось. Крепкий мужик…

Оксана убрала пакетик с ладаном в сумочку и пообещала отсыпать мне половину. Ладаном ее снабдили бесплатно.

Акрополь оказался закрыт – понедельник. Огромный город, отгороженный сетчатым забором, стоял на неприступной скале. Там было бы что посмотреть… Мы поднялись по стертым каменным ступеням на высоченную гору и сфотографировались на фоне исторической бухты.

Вяло пошли обратно. На склоне холма козы щипали чахлую зимнюю травку. Внизу, на берегу бухты, где апостол Павел высаживался с корабля, возились смуглые пацаны возле перевернутой лодки. Побродили по узким улочкам пустынного городка, и Спирос повез нас на обед в рыбный ресторанчик. Спирос гордо сказал, что дает обед в честь писателей и в связи с моим отъездом. У них так принято. Он натыкал в радиотелефоне номер и сообщил в ресторацию, что мы подъезжаем. Потом сообщил нам, что именно сообщил.

Застекленная терраса ресторанчика, блики солнца на голубой глади моря.

Принесли закуски – креветки, мидии, кальмары, щупальца осьминога, нарезанные кружочками, воду, вино. Мы с Джорджем и Оксаной сели рядом, и я предложил тост за духовное братство всех писателей, за всех нас, поблагодарил администрацию Центра за уют и гостеприимство. Произнес еще несколько тостов – корявых, но, как мне показалось, душевных. Джордж предложил выпить за дам. Шофер Манолис, как и я, пил воду, но встал вместе со всеми.

Спирос сидел развалясь, ковырял в зубах, смотрел барином. После закусок официант подкатил к столу огромную рыбу на блюде и замер, улыбаясь. Мы захлопали в ладоши. Защелкали фотоаппараты. Официант мгновенно раскромсал ее специальными ножами, и у каждого появилась тарелка белого парящего мяса. Я отговаривался от выпивки отсутствием русской водки – пью, дескать, только ее, и непременно большими стаканами. В крайнем случае – народный самогон.

Потом Спирос сходил на кухню, вернулся со счетом, небрежно швырнул его на стол и принялся громко объяснять Джорджу, каких сумасшедших денег стоил обед, который теперь оплатит писательский Центр. Он тыкал пальцем в счет и называл цену замечательной рыбы за килограмм. «Вот жлоб, – негромко сказала Оксана. – Как будто свои платит. Он, вообще, кто?» – «Администратор, бухгалтер…» – «Жлоб! Если надо, я за себя заплачу», – она полезла в сумочку. «Не надо, сиди спокойно».

Спирос продолжал дотюкиваться до Джорджа:

– На эти деньги в Румынии можно несколько месяцев жить, так, Джордж?

Джордж смущенно пожал плечами и, подумав, кивнул: «Да, пожалуй…»

Тут я не выдержал, влез в разговор и сказал, что в России золото стоит дешевле, чем эта рыба.

Мария и Лайла стали припоминать, что, где и сколько им приходилось платить за различные кушанья.

Спросили, сколько бы стоил подобный ланч на нашу компанию в России. Я сказал, что в России, в подобной деревенской таверне, обошелся бы долларов в 100–150. При этом нам бы еще играли на балалайках или гитарах. Лайла усомнилась, стала вспоминать, как они обедали в гранд-отеле «Европа» в Петербурге и сколько они заплатили. Я попросил не путать лучший отель Петербурга с прибрежным ресторанчиком в мертвый сезон.

Оксана извлекла из портмоне увесистую стопку долларов и прикинулась дурочкой: «Простите, вам, очевидно, не хватает? – она обращалась к Спиросу. – Сколько? Я заплачу».

Я мысленно аплодировал ей.

Спирос отгородился от денег рукой: «О’кей, о’кей, я заплатил». Он для убедительности помахал счетом.

«А о чем разговор?» – спросила Оксана.

Вопрос остался без ответа.

Я полез сравнивать цены на молоко, сигареты, бензин и т. п. Это после того, как Спирос высокомерно спросил Джорджа, сколько в среднем получают люди в Румынии.

«Сто долларов», – был ответ.

Я сказал, что у нас столько же. И привел цены на икру, хлеб и вино в драхмах… Спирос, похоже, не поверил, что банка икры в России стоит как пачка американских сигарет в Греции.

У меня бы такой Спирос вылетел с работы в тот же день… Еще бы и по морде схлопотал.

Мы с Оксаной извинились перед компанией и пошли побродить по бережку.

– Вообще-то здесь хорошо. – Оксана взяла меня под руку и оглянулась на террасу, где наши ели мороженое, на одноэтажные домики со ставнями-жалюзи. – Кажется, это мотель, – сказала она. – Здесь до города минут десять на такси.

Я промолчал, жмурясь от солнечных бликов на голубой воде. У мостков, забрызганных рыбной чешуей, поскрипывала лодка со спущенным парусом. На кольях сушились зеленые сети. Вдоль берега тянулась гряда кустов с синими трубочками цветов. Я представил, как возвращаюсь на террасу и говорю, чтобы нас не ждали – мы доберемся сами. Оксана скинула туфли и с ногами устроилась на лавочке, приложилась щекой к высокой спинке. Отойдя на несколько шагов, я с тупым усердием стал забрасывать в море камни.

На обратном пути Оксана показала мне недостроенную виллу невдалеке от дороги:

– Вот моя фазенда. Видишь?

– В каком смысле?

– Могла быть моей. Сюда он меня возил.

Я сказал, что вижу. Около строящегося дома белел строительный вагончик и трепыхалась пленка теплицы. Грядки, саженцы деревьев, виноград у бетонных столбиков.

«А сейчас покажу мою квартиру». Мы проехали с километр. «Вон там, у моря, трехэтажный дом, видишь? Весь третий этаж его… Окна на море. А вот отель, где он работает…» Мы проехали еще немного, и она просто, без злобы сказала: «Жмоты они все… Хорошо, что так получилось…»

Нас довезли до Центра. Водитель Манолис и ставший галантным Спирос повезли Оксану в ее пятизвездочный «Медитерранеан».

Мы с Джорджем пили кофе на кухне. Я видел, что Джордж взволнован инцидентом в ресторанчике, но старается не подавать виду. Он походил по кухне, попросил у меня сигарету, закурил, вновь походил и остановился.

– Спирос не джентльмен! – грустно сказал он.

– Не джентльмен, – согласился я по-английски. И добавил по-русски: – Он жлоб!

– Что есть «жлоб»?

– Ху… парень.

– Но он еще молод, – печально сказал Джордж, тоже по-русски.

Мы обнялись, и я пошел собирать чемодан.

В моей келье стоял смолистый запах кипариса. Я стал запаковывать чемодан. Ветки не хотели умещаться под крышкой, и я свернул их калачиком и уложил в пластиковые пакеты. Одна шишечка отвалилась и укатилась под кровать. Я не стал доставать ее. Через пару дней здесь будет жить кто-то другой, он найдет шишечку и будет гадать о ее происхождении. А может, и не будет… Снял со шкафа медведя, посадил его в кресло. Сказал ему, что завтра улетаем в Питер через Афины и Амстердам, а потом он один отправится в Брянск, там ждет его хорошая девочка, пусть он не робеет.

Покурил у открытого окна, думая о том, что ничего еще в жизни не сделал, ничего значительного не написал, и чем буду отвечать перед Богом? И если завтра разобьюсь в самолете, то от меня не останется ничего, кроме пяти книг, непрочной памяти коллег и родственников… Так, холмик на кладбище. И годы уже не те, чтобы плюнуть на все, обречь себя на аскетизм и поселиться в какой-нибудь лесной избушке с пачками бумаг и отцовской машинкой «Groma»…

Собрал книги, разложил бумаги по папкам, уложил на дно чемодана тряпки.

Мало я написал. Сотня страниц «Греческого дневника», рассказы Оксаны, да взлохмаченные страницы отдельных глав – меня бросало из века в век, и случись прочесть их психиатру, диагноз был бы поставлен без осмотра пациента: записки сумасшедшего. Побродил по номеру, переставил на место стол и пошел пройтись по городу, попрощаться с Родосом.

Присел на корточки у темной воды моря и ждал, когда пенистая волна лизнет мою ладонь. Дождался – теплое ласковое касание напоследок. Не хотелось уходить. Галька с шуршанием проседала под ботинками. Я дождался второго касания и с грустью подумал о том, что все хорошее быстро кончается – через день я буду в слякотном Питере, закрутится карусель ежедневных дел, звонки, бумаги, чужие книги, чужие рукописи. Придется перезанимать деньги… Рассказ или повесть об Оксане я едва ли напишу – кому нужен курортный рассказ о мужчине и женщине без любви; большинство мужчин сочтут меня импотентом, а жена расценит это как моральную измену и никогда уже не отпустит за границу… А то и вообще не поверит, что у меня с Оксаной ничего не было.

Я не спеша прошелся по набережной, ноги вынесли меня к китайскому ресторанчику, я поздоровался и попрощался с поварами. «Мэри Кристмас!» – кивали они. Все так же нежно пиликала восточная мелодия у входа, только теперь она показалась мне грустной. Здесь все и началось. Китаец в клетчатой рубашке и джинсах переворачивал стулья. Пьеса окончена.

Я перешел через дорогу и заказал себе кофе с холодной водой. Грек, которому я когда-то показывал кулак, сделал вид, что меня не помнит. Я даже не посмотрел на него, чтобы не вспугнуть тихую грусть расставания. Посидел на улице, вспоминая дни на Родосе. Выкурил сигарету. Куда убежали пятнадцать дней?

Оставил на столике деньги и пошел без всякой цели. Остановился около древней ветряной мельницы, тронул рукой еще теплый камень. Буду ли я здесь когда-нибудь? На террасе кафе, где Оксана рассказывала про своего бывшего мужа, сидела парочка. Официант тащил с темного пляжа доску для камина.

Я постоял в темном дворе церкви, выложенном галькой. И мне показалось, что сейчас я встречу Оксану – она выйдет, грустная, из-за угла, покачивая сумочкой на плече. Повзрослевшая Барби, которой никак не дается счастье… Я был уверен, что она где-то здесь, бродит в одиночестве, останавливается около освещенных витрин и думает о своем…

В кармане оставались три тысячи драхм, и я без всякого азарта завернул к казино «Плейбой». Величественное здание с колоннами в глубине парка, автомобильная стоянка, никакой надписи. Я спросил: «Это казино?» Парень, расхаживающий нервно у ворот, кивнул.

Мраморные ступени, вертящаяся дверь, огромный холл и две девушки при компьютере и подносе с карамельками. Приблизился к девушкам, пройдя холл под наблюдением высокого охранника. Девушка у компьютера вежливо защебетала – ей нужен был мой паспорт или визитка из отеля. Без них нельзя. Парень, вошедший за мной, уже называл свое имя, и его искали по компьютеру. Мелькнула его фотография на дисплее. Девица приветливо кивнула ему, и он торопливо прошел, подцепив с подноса карамельку.

Значит, не судьба. Я меланхолично взял конфетку и пошел не огорчаясь – острых впечатлений получить не удастся.

И ошибся: меня опять врасплох облаяла пёска, когда я поднимался по своей улице. Даже сердце екнуло. Я остановился, кинул ей карамельку и сказал, что прощаю ей коварные нападения. Пусть и она простит мой розыгрыш с медведем. Собака сгрызла гостинец и заурчала. Я пошел и лишь погрозил ей пальцем, когда она заклацала мне в след зубами со своего бетонного балкончика.

И когда пришел в свой номер и позвонил Оксане, ее не оказалось.

Она сама позвонила к полуночи и сказала, что бродила по городу, прощаясь с ним, и посидела в том кафе, где мы познакомились… Мы ходили с ней по одним и тем же местам, но не встретились. Ну и хорошо.

И мы стали договариваться, во сколько ей завтра утром выйти из отеля, чтобы не опоздать в аэропорт. Я сказал, что заеду за ней ровно в восемь – Анатолия уже заказала такси.

Выгреб содержимое холодильника в мешок, сунул в него оставшиеся пачки туалетного мыла, не распакованный тюбик зубной пасты и тихонько отнес на кухню – Анатолии.

Анатолия спала, горела рождественская елка в гостиной и шебуршались в клетке птички – я постоял, запоминая их и прощаясь.