Текст книги "В поисках утраченных предков (сборник)"

Что из этого следует?

Только то, что не содержит. Именная часть Архива – это своего рода коллекция зацепочек, крючков. Разыскиваемые фигуранты спят себе веками на разных полочках, пока ими никто не интересуется, но сон в Архиве не означает безвестности. Они есть, просто именная часть не содержит о них сведений. Это как Большая Советская Энциклопедия – не всему же сущему там быть.

Я просунул лезвие меча под клапан и осторожно, чтобы не порезать его содержимое, вскрыл второй конверт.

Ответ касался крестьянской фамилии моего деда-бунтаря по фамилии Бузни.

То, чем окатили меня архивисты, не лезло ни в какие ворота семейных легенд.

Я включил настольную лампу и придвинул листы к свету.

«…В ходе предварительного поиска были просмотрены справочники, картотеки и указатели Российского государственного исторического архива, в результате чего на сегодняшний день обнаружено более 30 персоналий, носящих фамилию Бузни.

Первое упоминание фамилии Бузни в Адрес-календарях Российской империи (Месяцесловах) обнаружено в 1820 г.: «В Ясском цынутном (уездном) суде – член Суда дворянин Миколакий Бузни» и «В Земском Исправничестве города Яссы – дворянин комиссар Иоан Бузни».

Далее на нескольких страницах шел список с упоминанием Бузни.

И все как один – яркие представители реакционных классов и угнетатели народных масс: бессарабские помещики, предводители и заместители предводителей уездного дворянства, судейские и полицейские чины, исправники, помещики, депутаты для надзора за правильной продажей напитков и попечители хлебных запасных магазинов. Черт знает что такое!

«…Кроме того, было найдено два человека, один из которых теоретически мог быть отцом Вашего дедушки Александра Николаевича Бузни, исходя из его имени, места жительства и возраста —

БУЗНИ НИКОЛАЙ ЭММАНУИЛОВИЧ, дворянин, который указан в Адрес-календаре Российской Империи за 1848–1851 годы. Место его службы – окружной суд Бессарабской губернии.

БУЗНИ НИКОЛАЙ ИЛЬИЧ – г. Сороки Бессарабской губернии, Дворянское Депутатское Собрание, депутат. – Тот же справочник за 1859 г.

Помимо того, в Адрес-календарях указан БУЗНИ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (вероятно, сын одного из вышеуказанных Николаев), который в 1912 году служил земским начальником в селе Петрены Сорокского уезда, а в 1917 году был плюс к этому заместителем уездного предводителя дворянства.

Возможно, все лица с фамилией Бузни относились к одной семье. Следует определить, был ли Ваш дедушка Александр Николаевич Бузни членом той же семьи…

При этом следует иметь в виду, что возможно дворянство подтверждалось какой-либо другой ветвью семьи, к которой Александр Николаевич (или его родители) не относились».

Вот тебе, етитская сила, и дедушка-марксист, друг Мичурина!

Если окажется, что дед Бузни принадлежал к этому клану, то я восхищаюсь родителями-конспираторами! Так запутать дело: самородок из бедной крестьянской семьи, учился на деньги сельского схода… Это тебе не стандартную легенду предложить ребенку: твой папа был летчиком-испытателем и погиб, когда ты был совсем маленьким…

Из конверта выпала записка:

«Дима!

Очень рекомендую самому посмотреть эти дела. Во-первых, это бесплатно, а во-вторых – очень интересно. Особенно, если ты пишешь книгу – ты сможешь попутно увидеть там что-то интересное для себя.

Для этого нужно пойти в РГИА – Английская наб., д. 4, написать заявление на имя директора Российского Государственного Исторического Архива с просьбой допустить тебя в читальный зал Архива с целью поиска документов по истории своей семьи. Временной промежуток указывай пошире (например, 1700–1917 гг.). Дальше – просто. Надо только вписать в требования (это уже в читальном зале) номера дел, указанные в моем отчете, а потом – смотреть дела.

1 марта 1999 г.

С архивным приветом,

Елена Ц.»

Я посмотрел в мутноватое окно, за которым тускло светилась игла Петропавловского собора и тяжело висела над невской водой черная арка Биржевого моста, потом взглянул на дату записки: 1 марта – день рождения деда. Я легко запомнил эту дату: на три дня раньше дня рождения моей мамы.

Дед родился в 1860-м, за год до отмены крепостного права, и вот, через сто тридцать девять лет, в день рождения предка его внук получает весточку из прошлого…

Знак?..

Был понедельник…

5. Всех на карандаш!

У Бога нет мертвых, и ушедшие так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как живые, – если их начнешь тревожить.

Истинная правда

В тот же день я был у Лены в офисе, и она просвещала меня, прихлебывая кофе и подгрызая тонкую, как гвоздик, соломку:

– Любое генеалогическое исследование покоится на трех китах: чтобы найти человека, надо знать, кого ищем, в каком населенном пункте или учреждении ищем и в какие времена ищем. Отсутствие хотя бы одной составляющей чаще всего делают поиски невозможными. Нельзя сыскать Ивана Ивановича Иванова, жившего в Самаре неизвестно когда. Или того же господина, родившегося в 1857 году, если никто не знает, где произошло его рождение.

Лена была в узкой короткой юбочке, бледной полупрозрачной кофточке и, сидя в кресле, источала аромат неведомых духов, что отвлекало меня от прочного усвоения азбуки генеалогии.

– И что мне теперь делать? – хлопал я глазами, никак не ожидая, что моя наставница окажется столь привлекательна. – С чего, так сказать, начинать?

Мы не виделись с ней больше года, и за это время Лена не только рассталась с обручальным кольцом и его дарителем, но и изменила свой служебный статус – теперь она возглавляла частное историко-архивное бюро и ездила за границу. Судя по всему, она бросила курить, соблюдала диету, много работала и ходила на какую-нибудь аэробику.

– А мы уже начали! – многозначительно улыбалась Лена и смотрела на меня в ожидании ответа. – Разве не так?

– В принципе да, – кивал я, не решаясь закурить, хотя чертовски хотелось. – Но вот приду в Архив, закажу эти дела и что мне в них искать?

– Смотря, что ты хочешь найти? – Лена быстро поправляла короткие светлые волосы и задумчиво подносила к губам соломку. – Дворянство предков? – Она испытующе взглядывала на меня, словно хотела выяснить глубину моих родовых амбиций.

Честно говоря, меня слегка распирало от возможности обрести деда-дворянина, и я попытался отшутиться:

– Золото. Бриллианты. Фамильное серебро. Какой-нибудь замок в Прибалтике…

– Ага! И две виллы – одну на Канарах, вторую в Ницце! Когда найдешь, не забудь меня пригласить.

– Всенепременно. Там дворецкий уже все глаза проглядел: скоро ли явится молодой хозяин со своими друзьями и подругами?

Лена отодвинула кофейную чашечку, одернула юбку и сразу взяла деловой тон:

– Записывай номера фондов и дел! Работы будет много!

Я записывал, кивал и переворачивал страницы блокнота.

– В каждой губернии была Дворянская Родословная Книга. Тебе нужно взять в Архиве ДРК по Бессарабской губернии и искать в ней запись о сопричислении твоего деда – Александра Николаевича к дворянскому роду Бузни. Или прадеда – Николая… – Лена прочитала мне короткую лекцию, из которой я понял, что сын дворянина – еще не дворянин. Для того чтобы стать таковым, нужно было предъявить изрядное количество документов, постоять в очереди, дождаться решения Дворянского собрания, затем решения Герольдии Правительствующего Сената, заплатить немалые деньги… – Это покруче, чем в КПСС, – усмехнулась Лена. – Люди десятками лет ждали своего дворянства. Еще не факт, что твой дед успел все оформить… И рассылай письма веером во все архивы! – Лена продиктовала пяток мест, куда для начала следовало направить архивные запросы. – И самое главное! – она подняла тонкий красивый палец с рубиновым ноготком. – Бери всех на карандаш! Опрашивай родственников, записывай любую семейную легенду, хоть откровенную дурь! И делай это срочно, ибо люди смертны. Помрет кто-нибудь из родичей, а дети ничего толком не знают. Такое случается.

– У нас уже случилось. Гадай теперь: литовец я или грек? А если добавить деда-молдаванина по материнской линии… И двух русских бабушек… Такой национальности, наверное, и не бывает…

– Но ты-то есть! И как ты везде пишешь: русский!

– А кем мне еще писаться? Славяно-греко-литово-молдаванином? Каждый норовит обидеть малые народы.

– Тебя, пожалуй, обидишь!

Жене я не поспешил рассказать о зреющих в ее жизни переменах: пусть поживет спокойно, пока не вызнаю все до конца. А то скажешь ей о дворянском происхождении мужа и, следовательно, сына – она растеряется, закомплексует, почувствует социальное неравенство, станет нервно готовить обед, бегать по магазинам в поисках спаржи и артишоков, потребует новый атласный халат, кухонный комбайн, еще чего-нибудь…

А если серьезно, то в биографии ее предков были, по словам уже ушедшей тети-актрисы, и Рюриковичи, и дворец на Невском, там, где теперь Дом актера с прекрасным рестораном, зимним садом и кинозалом, и фамилии назывались именитые: Шиляевы, Яцкевичи, и я помню, как тесть с тещей еще в советские времена тайком ездили на машине смотреть родовое поместье тестя в близкой Латвии – там располагался сельскохозяйственный техникум… С женой пошутить можно, но не очень-то…

В Архив я записался за один день: сдал заявление, фотографию, заплатил за читательский билет и пришел в читальный зал с приветами от некоторых коллег-писателей и с чистосердечным признанием в полной неосведомленности в архивном деле. Но чтобы не выглядеть окончательным болваном, захватил пару экземпляров своей книги, которую, осмотревшись, подарил заведующей читальным залом и – чуть позднее – в качестве подхалимского подарка – сотруднику каталога. (Интересно: хитрость и подхалимаж с какой кровью мне передались?)

Мне указали полку в большом фанерном шкафу, где отныне будут складываться заказанные мною дела, и объяснили порядок работы с документами. Дали за что-то расписаться. Спросили, что я буду искать… Я показал, чем располагаю, сказал: хочу найти дедушек-бабушек и все, что относится к моим предкам. Хорошо бы составить родовое древо – может быть, напишу роман. Прочитали, сочувственно покивали: шансы есть, но быстро не получится, слишком много белых пятен… Я сказал, что готов трудиться хоть полгода, хоть год, меня, дескать, работой не напугаешь.

– Год? – удивленно взглянула на меня заведующая читальным залом, принимая заполненные требования на архивные дела. – Больно быстро вы хотите. Нет, конечно, бывают исключительные случаи… Но документы – это не куриные яйца: их к определенному сроку не высидишь. Тут, знаете ли, такие кроссворды возникают, – она повела головой в сторону переполненного читального зала. – Люди годами к нам ходят, сотни дел пересмотрят и – ничего не находят. А потом, как прорвет… В архивных поисках, как и в любви, нужно взаимное желание…

– Простите, не понял?

– Потом поймете…

В четверг я уже сидел в светлом зале на Английской набережной и листал огромную, размером с печной противень, папку, просматривая компанию бессарабских Бузни человек в сорок, некоторые из которых, как предсказывала Лена, могли оказаться родственниками моего деда, а значит, и моими предками. Наготове у меня был гроссбух со специальным шаблоном, куда я должен был заносить свои находки: «Всех на карандаш!»

Читальный зал Архива опять был полон. Крепкие дубовые столы с настольными лампами матово желтели листами старинной бумаги, бугрились стопками переплетенных в черный коленкор дел. Прошлое похрустывало и шелестело, четко проступало блестящими чернильными записями и негромко шептало угасающими машинописными текстами. Некоторые ветхие страницы бледнели зеленоватым оттенком, и я видел, как переворачивают их, чтобы не надорвать – взявшись двумя руками.

Справа от меня сидела миловидная женщина с ноут-буком и складной лупой. Прочитав с помощью лупы слабенький рукописный текст, она таинственно улыбалась, откладывала лупу и начинала быстро перебирать мягкие клавиши компьютера. Казалось, она уже нашла своих предков и теперь изучает пикантные подробности их жизни: какие-нибудь там балы, любовные записочки, тайные встречи, ставшие явными…

Фолиант, в котором я осторожно листал твердые толстые страницы, назывался «Алфавитный список всем дворянским фамилиям Бессарабской области, утвержденным в дворянстве Департаментом Герольдии Правительствующего Сената» и начинался в 1821 году. Это и была Дворянская Родословная Книга Бессарабии, составленная в алфавитном порядке.

Бузни водились в первом томе, и водились обильно, но вот закавыка: не обнаруживалось среди них моего деда Александра Николаевича, родившегося, как я уже говорил, в 1860 году.

Я осторожно пролистал книгу несколько раз.

Отсутствие деда среди бессарабских Лазо, Ласкари, Кантакузинов, Пуришкевичей, Фрунзе, Доливо-Добровольских, Доничей, Лермонтовых, Леондари и прочих красивых и известных фамилий заставило меня испытать чувство досады – словно я прыгнул в трамвай, идущий по чужому маршруту, и теперь надо ждать остановки, чтобы выйти и вернуться.

Смутило и другое: на просторных листах рукописной книги я не обнаружил Николаев Бузни, о которых было точно известно, что они дворяне. Ну, например, Николай Николаевич, заместитель уездного предводителя дворянства, – не из крестьян же его выбрали управлять дворянским хозяйством?

Впору было подойти к милейшей заведующей читальным залом Серафиме Игоревне и, как в том анекдоте про другой глобус, спросить: а нет ли у вас другой Дворянской Родословной Книги?

Вот вам и первая загадка, господин исследователь!

Именно так – «исследователь» было записано в моем архивном пропуске и формуляре.

Шаблон, рекомендованный Леной, был прост: на каждого фигуранта требовалось составить нехитрую биографию от рождения до смерти: годы – факты – источники подтверждения. И на кого мне эти биографии, простите, составлять?

Полистав еще книгу, я переписал из нее несколько забавных фамилий и «дворянскую таблицу», приглянувшуюся своими архаизмами – вдруг пригодится:

Чин, имя и прозвание Дворянина, его лета и при какой должности, а буде в отставке, то где пребывание имеет.

Холост, или женат, или вдов, много ли детей мужеска пола с показанием их имен и лет, а буде из них кто в службе, то в какой.

Буде имеет деревни, то сколько за ним по последней ревизии состоит крестьян.

Имеют вписываться все вновь рожденные сыновья с показанием их имен.

Когда будет от Дворянина объявлена копия с Герба, внесенного в Гербовник, то означать именно в какое отделение Герб сего рода внесен.

Ежели Герольдиею доказательства о благородстве будут признаны недостаточными, то показывают, когда именно сие последовало.

Фамилия Бузни в книге писалась по-разному: и Бузня, и Бузне, встретилось даже русифицированное Бузневы. Но это была, безусловно, одна компашка.

И скорее всего, компашка, не имеющая к моему деду прямого отношения.

Значит, не врал батя насчет крестьянского происхождения своего тестя. А фамилию мой лобастый дед-крестьянин-самоучка мог получить от помещика. Как у нас в России – Баринов, Помещиков…

Мою досаду скрашивало наблюдение: всех Бузни, принимаемых во дворянство, записывали в какую-то шестую часть дворянской Родословной книги. Не высокого дворянского полета были, видать, птицы. К тому же, «герба не имеют». Ну, и Бог с ними!..

Женщина, сидевшая рядом, выключила ноутбук и сочувственным шепотом спросила:

– Кого ищете? – Она собиралась уходить.

Я пожал плечами: действительно, кого я теперь ищу?

– Дедов, прадедов, – так же шепотом ответил я.

– Какие фамилии? – Она вдруг стала смотреть на меня с интересом, словно мы с ней были когда-то знакомы, и теперь она изучает, сильно ли я изменился и скоро ли признаю ее.

– Бузни, Каралис… – растягивая слова, прошептал я.

– Нет, не попадались. – Она шарила глазами по моему лбу, словно там что-то было написано. – Вы здесь первый раз?

Я кивнул.

– Найдете! – подбодрила женщина, складывая лупу и закрывая крышку ноутбука. – Фамилии хорошие, редкие! С ними будет легко работать. Дворяне? – Она вновь взглянула на меня, словно пытаясь по моей физиономии определить, не являюсь ли я потомком дворянина.

– Тайна, покрытая мраком.

– И отсутствием информации, – добавила женщина, придвигаясь ко мне, чтобы лучше слышать. – И предки мало чего оставили. Так?

– Так, – кивнул я. – А вы что ищите? Меня, кстати, зовут Дмитрий Николаевич.

– Людмила Прокопьевна, – представилась женщина; ей было к сорока; светлые вьющиеся волосы, перстень с черным камушком, светская улыбка с загадкой, словно мы намеревались пофлиртовать. – Можно Людмила. У меня двенадцать фамилий в разработке… И дворяне, и мещане… Второй год работаю, хочу сыну родословную оставить…

– Сын помогает? – Я тоже стал собираться, надеясь прицепиться к Людмиле и поболтать с опытным исследователем.

Грузный мужчина, сидевший впереди нас, обернулся и выразительно блеснул очками. Люда кивнула, давая обещание соблюдать тишину в храме старых документов.

– Ему сейчас все родословные до лампочки! – отчетливо артикулируя слова, прошептала она тише прежнего. – Пятнадцать лет. Плеер, ролики, девочки…

Сдав дела, мы вышли на площадку второго этажа.

– А у вас какие фамилии?

– Сташкевичи, Наклонские, Шереметевы… – Она назвала целую обойму.

– Ничего не нашел, – пожаловался я.

– А какую губернию смотрели?

– Бессарабскую. Что поразительно: не нашел в этой книженции даже тех, кто точно был дворянином.

– Это бывает. Некоторые годы могут просто отсутствовать. Вам надо сходить в каталог, там поспрашивать.

– А где это?

– Главный вход Сената. Только попросите в читальном зале направление. Без него не пустят…

– У Серафимы Игоревны?

– Да-да, у нее. Если, конечно, повезет.

Мы стояли у перил ротонды. Сверху, через стекла близкого фонаря, едва сочился бледный свет зимнего дня. Парадная лестница малиновым ковром летела вниз.

– Скажите, – Людмила с загадочной оценивающей улыбкой посмотрела на меня: – в вас есть польская кровь?..

– Литовская – может быть… Впрочем, фамилия Поплавские упоминалась в нашей семье… Возможно, и польская есть. А что?

– Ваше лицо напоминает мне один польский портрет, – взглянула на меня Людмила.

– А что за портрет? – Тихо спросил я.

– Тысяча семьсот пятидесятого года.

Я рассмеялся:

– Не нашел дедов по одной линии, так найду по другой! Вы часто здесь бываете?

– Когда есть свободное время. Я живу неподалеку – в доме за Манежем.

– И кто изображен на портрете?

– Шляхтич в латах. Неизвестный ротмистр. Копия – вы! И усы такие же! – она засмеялась, прощально взмахнула рукой и легко сбежала по широкой лесенке.

Возле крутых ступеней пещерного гардероба она оглянулась, словно знала, что я смотрю ей вслед, и взмахнула рукой.

С ума сойти! Теперь я еще и польский шляхтич! Причем в латах. Никогда не носил на себе железа, даже каски. Пилотку подводника – бывало.

Шляхтич в латах меня, надо сказать, заинтересовал.

Это тепло.

Литва, Польша, Белоруссия – извечно сообщающиеся сосуды. И нынешняя маленькая Литва на берегу Балтийского моря – это не та просторная Литва, которая называлась Великим княжеством Литовским, Русским и Жмойтским. И государственным языком в этой державе считался русский – именно на нем в XVI веке был написан «Литовский статут».

Что за портрет? Природа не повторяется, но очень похожие люди встречаются. Какой-нибудь устойчивый генотип?

Я вернулся в читальный зал.

Выслушав мои сетования, что вместо революционного огорода меня занесло в дворянский, Серафима Игоревна махнула рукой и выписала мне пропуск в каталог Архива. Как я понял, в каталог направляли неохотно: возможно, чтобы не приучать посетителей Архива снимать пенки. Вот ты сначала просмотри сотню-другую дел, поищи своих предков, как хлеба ищут, а если не найдешь, мы заглянем в компьютер и скажем, на какой полочке они у нас лежат!

Пройдя мимо угла Сенатской площади, где в гранитном цоколе разместился вечно пустующий бар «Трибунал» с картонным манекеном официанта-зазывалы, я ступил на каретный пандус, плавно взбегающий к дубовым дверям Сената, и Медный всадник с Исаакием расплылись в глазах от резкого ветра.

Покалякав в прохладном фойе с гардеробщицей, я осмотрел белые израцовые печи, которые раньше беспрерывно топились истопниками, представил важных швейцаров, бобровые воротники шинелей, поднялся, как когда-то бедняга Каренин, по широкой лестнице на второй этаж, прошел мимо каталожных утесов из красного дерева, вошел в огромный зал с разбежавшимися по стенам высокими шкафами и, разыскав между тумб и стеллажей нужного мне господина, сообщил о цели своего визита.

Его звали Владимир Вячеславович. Он был в очках, домашних тапочках, рубашке в мелкую клеточку, и я понял, что мы с ним подружимся. Бормоча: «Бузни, Бузни… Сейчас посмотрим…», он отправился к компьютеру. Я остался сидеть возле его стола рядом с высочайшими окнами, за которыми виднелся Медный всадник, похожий сверху на театральную декорацию.

Вернулся он скоро и положил на стол листок с компьютерной распечаткой.

– Есть несколько послужных списков различных Бузни, есть письма Веры и Нины Бузни из фонда сенатора Богдановича, есть дела по имениям Бузни…

– Это не то. – Я стал рассказывать семейную легенду про дедушку-марксиста, в студенческие годы чуть не угодившего на каторгу…

– Так бы сразу и сказали, что привлекался… Сейчас посмотрим по фондам МВД. – Володя скинул тапочки и взлетел на приступочку книжного комода, на котором стояли застекленные книжные полки. Открыл створку – мне показалось, по всем законам физики он должен загреметь вместе со шкафом – и вытянул пыльную папку с делом. – Вот оно. По Саратовской судебной палате…

Он спустился и быстрыми пальцами вытащил нужную бумагу:

– Бузни Александр Николаевич… Ваш?

– Не знаю. Наверное, мой.

Он дал мне переписать название дела: «Наряд сведений о привлечении к ответственности за революционную деятельность отдельных лиц по Саратовской судебной палате…».

– А за что он привлекался?

– Здесь не написано. Закажите дело в читальном зале и посмотрите, – слегка грассируя, ответил Владимир Вячеславович; мне показалось, кроме нас в этом огромном зале никого не было. Он рассовал все на свои места и притворил стеклянную дверцу стенного шкафа.

Я подарил ему свою книгу, вложив в нее визитную карточку.

– Это тоже забирайте, – он протянул мне распечатку с названиями дел о Бузни-дворянах. – А ваша фамилия Каралис? – он глянул на обложку книги.

– Может, тоже посмотрите? – робко спросил я. – Знаю, что дедушка Павел Константинович жил в 1917 году на Невском проспекте в доме семьдесят девять. Но род деятельности не установлен… Может, что-нибудь найдется?

Владимир Вячеславович скрылся за архивными тумбами, и я услышал, как поскрипывают, выдвигаясь ящики. Сейчас мне вытащат дело о дуэли благородного предка или сообщение тайного агента о неблагожелательных высказываниях кого-нибудь из Каралисов в адрес Государя Императора во время партии бриджа в Английском клубе. И я начну со страшной силой раскапывать родовые корни…

– Есть! Правда, немного другой – Каралюс Фома Осипович, 1917 год. Дело по обвинению в шпионаже. Ваш?

– Не знаю…

– В принципе латинское «u» могли читать как наше «и». И тогда фамилии идентичны, – предположил из-за тумб Владимир Вячеславович. – Хотите?

– Давайте.

И я поплелся в читальный зал – заказывать дела с грехами: деда Бузни и выскочившего, как черт из табакерки, неведомого Фомы Осиповича, привлеченного в 1917 году по подозрению в шпионаже. Если Ленин, Троцкий, Каменев и Зиновьев, как недавно выяснилось, были шпионы немецкого генерального штаба, то почему бы Фома Осипович, почти однофамилец, не мог оказаться их подручным? Н-да…

Дела обещали подготовить завтра после двенадцати.

Я вернулся на свой Васильевский остров через мост Лейтенанта Шмидта, над Невой тек холодный стеклянный ветер, и зашел в Андреевский собор – был день рождения матери.

Да, начиная архивные розыски, надо быть готовым и к неблаговидным находкам.

Старший брат Юрий был отличником пограничной службы, служил на заставе имени Карацюпы, переловил, по его рассказам, десятка два разных шпионов, включая кабанов с радиопередатчиком под брюхом, а тут из мути семнадцатого года выползает Фома Осипович Каралю(и)с, подозреваемый в шпионаже против России! Этого мне только не хватало! С другой стороны, всегда можно вспомнить изречение товарища Сталина, доведенное до сведения общественности в 1939-м, если не ошибаюсь, году: «Сын за отца не отвечает!», и послать всех подальше.

Но потомком шпиона все равно быть не хотелось.

Спал я в кабинете, и спал плохо. Жене я ничего не сказал про находки, чтобы не дергать ее своими постоянно меняющимися национальностями и социальным происхождением: то справедливый древний грек, то не грек, то литовский князь, то внук молдавского крестьянина-революционера, то осколок большого дворянского клана, то потомок шпиона – с ума может сойти бедная женщина, выходившая замуж за старшего научного сотрудника с крепким пятым пунктом.

Под утро я обнаружил, что ко мне на диван забралась немецкая овчарка Юджи, и, выставив соломенно-желтое брюхо, бесстыже дрыхнет рядом со мной на спине. «Это что такое! – приподнялся я на подушке. – Так ты несешь караульную службу? Где твое место по штатному расписанию? У маминых дверей!» – «Хозяин, все под контролем! – меланхолично приоткрыв глаза, стелепатировала псина. – У нас муха без разрешения не пролетит, ты же знаешь!» – Она слезла с дивана и стала громко зевать и потягиваться. Заслышав нашу возню, в кабинет заглянула дымчатая Дашка, и Юджи, для порядка придавив ее лапой, дала ей слегка пошипеть и отпустила.

…И тут же вспомнил сон, похожий на дурной кинематограф. Высокий седой мужчина протягивал мне ветхий сундучок с окованными углами, и за его спиной темнела яма осыпавшейся могилы. Крышка открытого сундучка болталась на одной петле, и я видел среди содержимого цепь с круглым блестящим шаром, матерчатый сверток, распятие, позеленелые монеты… Я видел этого высокого согбенного мужчину первый раз, но почему-то знал, как его зовут… И знал о назначении цепи с шаром, но тут же забыл, как только проснулся…

Я оделся и повел собаку на прогулку, обещая ей скорую поездку на дачу, простор участка, ручей, в котором она любит мочить свое собачье брюхо, а ближе к лету – и Чертово озеро, и поездки по грибы, и азартную беготню за птичками со встопорщенной шерстью…