Текст книги "Темная вода (сборник)"

Дорогой трофей

Михаил пытался держать себя в руках, скрывая возбуждение и счастье. Его ладони, сжимающие кожаный ремень ружья, которое приятной тяжестью оттягивало плечо, намокли. Глаза и уши ловили в полутемном лесу малейший шорох, малейшее движение. Это была его первая охота на благородного оленя.

Закатное солнце еще не успело коснуться макушек потемневших деревьев, как по лесу разнесся приглушенный трубный рев. Через какое-то время ему ответил другой голос, более далекий, еле различимый.

На протяжении почти всей ночи обычно перекликаются в ночной глуши олени, обезумевшие от страсти и готовые принять бой любого соперника.

Отошли охотники подальше от егерской избы. Замерли. Прислушались, где же бродит, бодает кусты и выбивает в земле ямы, забывший об осторожности зверь.

Совсем уже стемнело. Вновь заревел где-то недалеко олень, казалось, он направляется прямо к охотникам. Но через какое-то время его голос снова удалился.

В лесной дом возвращались в полной темноте охотники. Они шли молча, только под ногами похрустывали сухие ветки и в воздухе мешался остывающий сигаретный дым. Словно напоследок, из самой глубины леса, разнесся протяжный олений рев. Михаил обернулся, посмотрел в чащу, и ему показалось, что в полной темноте движется между деревьев какой-то силуэт. Охотник присмотрелся еще внимательнее и услышал чью-то осторожную поступь.

– Миш! – услышал он издалека. – Михаил побежал на голос, выставив вперед руки, чтоб не выколоть себе глаза ветками.

– Что ты, – смотря на Михаила, прошептал егерь, который неожиданно возник перед ним. – Заплутаешь! – И посмотрел себе под ноги, на заводь лесного ручья, в которой искажался желтый полукруг. – Перескакивай тут, а то ноги промочишь.

Всю ночь Михаил ворочался и никак не мог уснуть, смотрел в окно, следил, как звезды потихоньку начинали гаснуть….

– Вставай! – Михаил открыл глаза. Над ним все с тем же угрюмым выражением лица стоял егерь. Уже нужно идти.

Утро выдалось прохладное. Трава от белого налета росы пригнулась к земле и пряталась в белой дымке утреннего тумана.

Охотник и егерь шли довольно долго, двигаться старались в том направлении, откуда вчера чаще всего был слышан рев оленя и где егерь обнаружил место его перехода.

Во время редких остановок он что-то высматривал, ощупывал землю, ругался чуть слышно и шел дальше с задумчиво-беспокойным выражением лица.

– Старик…, – в очередной раз присев возле следов, сказал егерь, глядя мимо Михаила. Глаза его светились.

Солнце уже давно оторвалось от земли и слепило глаза, пробиваясь сквозь плотно сплетенные ветви, но олень так и не обнаружил себя. Настроение у Михаила начало уж портиться, как неожиданно вдалеке прокатился олений рев.

Пока эхо билось среди деревьев, охотники, притаившись, всматривались в чащу.

С противоположной стороны леса ответил другой олень – он был где-то совсем недалеко. Это был наверняка тот, который вчера ревел рядом с лагерем, казалось, что сейчас их можно различить по голосам, по силе рева, по надрыву. Это наверняка был старый бык, голос его уверенный и мощный оповещал всех, что он тут самый главный. Михаил подошел к егерю и первый раз за все время предложил ответить оленю. Ему показалось странным, что за все время охоты тот так и не начали вабить.

Егерь смутился немного, промолчал, словно подбирая какие-то слова.

– Не смогу я, тонкое это дело. Нет у меня ни голоса, ни слуха. Распознает он обман. Уйдет.

У Михаила перехватило дыхание.

– Да ты не переживай, добудем мы его, слово даю. Вабить ведь не каждому дается, тут талант нужен. Ты послушай, как олень ревет, это же музыка.

– Как же тогда?

– Немного еще осталось. Есть тут место одно – просека. Когда зверь переходить из одной части леса в другую будет, там и возьмем.

Как пообещал егерь, ждать себя олень не заставил. Не успел охотник полностью потерять надежду, как совсем неподалеку лесную тишину разорвал грудной клич. Михаил от неожиданности вздрогнул, вышел из сиюминутного забытья и глазами впился в шевелящиеся кусты.

Охотник, не дыша, прижался к окуляру оптического прицела.

Через некоторое мгновение из-за кустов показалось темная голова, а потом и все тело оленя, на влажных рогах которого искрились отблески утреннего солнца.

– Приблизительно сто двадцать метров, – дрожащим голосом прошептал егерь. – Я за ним уже десятый год бегаю, но все никак – все время уходит от меня! Словно издевается, сволочь, дразнит. Показывается, как призрак и вновь исчезает.

– Хватит бубнить, что, как змей шипишь под руку?

– Не торопись, Миша, дыши ровнее.

Михаил ничего не ответил, он уже и дышать стал осторожно.

Олень медленно вышел, остановился на лесной прогалине, прислушался к лесу, опустил голову к земле, набрав полные легкие воздуха, с ревом выдохнул, поднимая голову к небу. В этот момент Михаил вздрогнул и нажал на спусковой крючок.

Удар горячего свинца в цель слышен был отчетливо. Олень вздрогнул, чуть пошатнулся и сильным скачком выпрыгнул из-за кустов, в два прыжка перемахнув просеку, и скрылся в другой части леса.

– Я попал!? – закричал Михаил.

– Попал, – хмыкнул егерь.

– Что тут смешного!? – обиделся охотник.

– Я уж, было, и сам поверил, что все. Ну, пойдем! Поглядим!

Когда подошли к месту, оказалось, что сразу, за кустами из земли торчал старый пень, в который как раз и угодила пуля.

– Хорошо бьет карабин, – засунул егерь палец в пулевое отверстие, аккурат на уровне сердца.

Михаил осунулся и погрустнел.

– Ладно, пойдем, будем дальше искать! – напротив повеселел егерь.

– Что случилось-то? – растерялся Михаил.

– Да ничего, пойдем, пойдем.

На следующий день к вечеру Михаил с егерем вновь сидели на том же месте перехода и уже пятый час напряженно смотрели вдаль.

– Не спи, – толкнул охотника егерь.

Из леса вышла старая крупная оленуха. Она покрутила головой, понюхала воздух и медленно поплелась в сторону кустов, где лежали охотники.

Михаил посмотрел на егеря.

В это мгновение сзади захрустели ветки, и появилась еще одна оленуха. Казалось, что они окружают охотников. Вскоре на поляне появился и олень, в этот раз он выходил осторожно, осматриваясь.

Михаил чуть приподнялся с земли, прижал плотнее к плечу приклад, и в этот момент с другой стороны, совсем близко, раздался рев. Оленухи скрылись в лесу. На центр просеки вышел огромный молодой самец!

Михаил растерялся. Он стал направлять ствол своего карабина то на одного, то на другого!

– Бей, нашего…! – зашипел егерь.

– Этот же – лучше!

– Бей, говорю! Того – нельзя!

Михаил выстрелил. Молодой олень на мгновение остолбенел, потом, резко развернувшись, убежал в лес, задрав вверх морду.

А старый стал медленно опускаться на землю, уткнувшись в нее сначала передними коленями, потом рогами, не позволяя себе торопливых и суетных движений даже в эти свои последние минуты.

Второй выстрел не понадобился.

Егерь стремительно, вместе с выстрелами, выскочил из кустов и бросился к оленю, спотыкаясь о кочки.

– Скажи мне, – спросил егеря перед отъездом домой Михаил. – Почему ты не дал мне добыть того оленя, ведь он был лучше, а я тебе, между прочим, денег заплатил? Ты вообще странный мужик, но объясни, зачем?

– Я с женой уже тридцать лет прожил. – Егерь почесал затылок. – Сам понимаешь, зарплата у меня не очень большая, но мне так хотелось подарить жене дорогой подарок. Накопил я на серьги с брильянтами. Брильянтики-то, словно козявки, но дорогие, сволочи, не рассмотреть их сослепу. Ну, думаю, раз такое дело, надо подарок хоть красиво преподнести, как-то необычно – вот и приколол к уху оленя эти серьги. Я этого олененка в лесу подобрал, выхаживал. Подхожу я вечером к жене и говорю, иди, посмотри – в стойле сюрприз для тебя есть. Ушла. Я ждал ее долго, А сам думаю, вовек ей не найти брильянтов этих! Так и вышло, не нашла она их.

– Ну, раззява! А оленя повнимательнее ты не могла рассмотреть? – спрашиваю. А она мне, мол, зачем издеваешься, его же нет там?

Меня, словно в прорубь опустили, Миша. На улицу выбегаю, а его, паскуды, и, вправду, нет! Это ведь надо! Сколько жил, а тут – убежал!

Егерь полез в карман, достал спичечный коробок и вытряхнул потускневшие серьги.

– Сколько я за ним бегал, Миша, а когда ты в дерево попал, я уж совсем отчаялся! Ты ж у меня тринадцатый охотник, которого я на этого оленя веду. Никто не смог его добыть, но, увидев его, рассказывали своим друзьям, что он красавец редкий. За последние десять лет в мои угодья народа стало столько ездить, что дела в гору пошли. Ты, Михаил, из всех – самый удачливый стрелок! Это же надо, с таким трофеем домой возвращаешься, да еще и мне подарок сделал!

Машина охотника скрылась за поворотом. Егерь достал из кармана спичечный коробок, высыпал в ладонь серьги и поиграл гранеными стекляшками на солнце.

– И не стыдно тебе, старый ты черт, – подошла к нему жена.

– Стыдно не стыдно, а с хорошей историей и домой возвращаться приятнее. Да и заплатил он больше. Оно ведь, смотри, стекляшка, а стала вроде брильянта, да и оленя молодого сберег, тому-то все равно не сегодня-завтра помирать, а этот еще побегает. Так-то мать, забирай свою бижутерию, а то и, правда, потеряю.

Браконьер

– Мам, слушай. Не говори сегодня отцу, может, не заметит? – Жалобно, сквозь слезы, сказал Максим.

Мать молча посмотрела на сына, вытирая руки о полотенце. Тяжело вздохнула и уселась на стул.

– Может все само наладиться, а?

– Иди уж спать.

– Ма, я сам скажу, но только завтра, хорошо? – Умоляюще скулил Максим. – Завтра с утра батька добрый будет.

– Ладно, не хнычь! Утри нос: девчонка у меня растет, а не сын.

В эту ночь был на редкость обильный снегопад. Растрепанные снежные лохмотья медленно тянулись книзу, поблескивая серебряным светом луны. Корявые ветки осин и берез безмолвно уткнулись в небо голыми ветвями.

Сергей Петрович Хохлов возвращался с охоты. Из-под высокого воротника овчинного тулупа еле виднелось раскрасневшееся лицо. Ружье слегка поскрипывало. Уныло висел пустой рюкзак.

Изо дня в день Хохлов ходил подкармливать лису, всегда с особой старательностью выбирал место, следил за направлением ветра. Терпеливо выжидал часы, согреваясь домашним самогоном, который не всегда спасал от мороза. Но зверь не поддавался. Он словно знал каждый шаг охотника. Иногда у Хохлова даже появлялась мысль, что лис наблюдает за ним, поблескивая своими черными глазками.

Сегодня ночная охота опять закончилась неудачей. И будучи в раздраженном состоянии он возвращался домой. Даже услышав хруст ветки, он уже никак не отреагировал, а продолжал плестись, смотря себе под ноги. Но когда шум повторился еще раз, он все же пригляделся в ночную темноту.

Впереди, метрах в двадцати, показался темный силуэт: «Лось!? – тут же пронеслось в его голове, – вот это удача!».

Хохлов, не думая об осторожности, скинул с плеча ружьё. По инерции зарядил и стал целиться. Он не думал о том, что недалеко живет егерь, что его услышат. Ему хотелось взять реванш, доказать, что только он может быть победителем.

Палец машинально лег на холодный курок. Ружье выплюнуло из себя огненно свинцовую смесь. По призрачному лесу эхом прокатился раскат грома, сшибая с ветвей мелкую порошу. В ушах зазвенело.

Силуэт так и продолжал стоять на месте, затем в мгновение, размякнув, рухнул в малинник.

Сергей Петрович еще какое-то время держал ружье навскидку, не до конца понимая, что произошло. Потом, медленно, переваливаясь с ноги на ногу, стал подходить к добыче.

Неожиданно вдалеке раздался лай собаки и надрывный рев снегохода. Мощный луч фары прыгал по лесу, выхватывая куски деревьев и кустов. Дыхание у Хохлова перехватило. Забыв о добыче, он бросился бежать, не обращая внимания на сильную усталость и хлеставшие по лицу ветки. До дома он добежал за двадцать минут, ни разу не остановившись. Даже не обратил внимания на слетевшую на ходу шапку.

– Максимка, Игорек, Сашка! А ну, подъем! – с порога закричал Хохлов, забегая в дом.

– Что случилось-то бать? – сквозь сон пролепетал старший Сашка.

– Поди, не в милиции работаешь, чтоб вопросы задавать, окаянный! Давай братьев буди. Толкнул же черт! – причитал Хохлов, мечась из стороны в сторону. И Максимку тоже буди, он мне нужен!

Перепуганная суетой кошка забилась под печь и, поблескивая желтыми глазами, наблюдала за бегавшим по комнате хозяином.

– Сережка, да не расстраивайся ты так. Все обойдется. Только не трогай Максимку, – умоляюще попросила жена. – Он ведь маленький еще!

– Ничего, не маленький. Поди, спи лучше, каждой бочке затычка! Не твое тут дело! И свет не включай. Вот окаянная! – замахнувшись рукой, процедил сквозь зубы Хохлов. – Ты что хочешь, чтоб вся деревня знала, что я на охоте был?!

– Не кричи на мать! – перебил Игорек, выходя из комнаты.

– Вы у меня сейчас все получите, заступник нашелся. Где этот Максим, сердце, богу душу мать! – чуть ли не взвыл Хохлов, ударив подзатыльник Игорьку.

– Тут я, – прижался к стене Максим.

– На, держи, – кинул ему ружье. – Смотри, хорошенько вычисти, насухо. Чтобы так было, словно из него целую вечность не стреляли, ты понял, а потом убери на место! И смотри у меня, никому ничего не говори! А вы все поняли, я сегодня весь день был дома, чинил загон для Цыгана!?

Максим выронил из рук ружье. Оно с грохотом ударилось об пол. – Безрукий! Что же ты делаешь?!

– Мухи никак в руках женятся, – попытался пошутить Игорек и получил второй подзатыльник. – Ну, ты что!? – огрызнулся он, потирая ушибленное место.

– Умный стал к семнадцати годам! Завтра снег пойдешь чистить перед домом.

– Не кричи на ребенка! – вступилась мать, – что случилось-то хоть.

– Да в лося я только выстрелил, а тут как назло егерь на своем снегоходе, да еще и с собаками. Страху я натерпелся, думал до дома не добегу!

– Ой, дурья башка, ой дурачина-то, – запричитала жена, – как же тебя окаянного угораздило? Что теперь делать будем? В тюрьму никак теперь посадят!

– Тьфу, ты, леший! Иди, спи, с глаз моих долой! Какая тюрьма к чертовой бабушке!

– Ой, беда-то, какая, ой дурак! Башка соломой набита! – уходя в другую комнату, причитала жена. – В лося стрелял!? Что тебе жрать нечего!? Я тут и пирогов с капустой к вечеру напекла. Ой, дурень-то.

Хохлов подошел к двери и с силой захлопнул ее. Голос Фаины Григорьевны почти стал неслышен.

– Ух, нечистая, теперь всю ночь не успокоится!

Еще часа два семья Хохловых не могла улечься, но все же в пятом часу наступила тишина. Сергей Петрович лежал на кровати и прислушивался к каждому шороху. Он отчетливо слышал, как из умывальника капает вода. Как за окном завывает ветер. Вздрагивал от лая собаки на соседнем дворе.

«Господи, за что же такое наказание! Что же я плохого сделал? Подумаешь, лосенка завалил, экая трагедия. Да их полно в лесу бегает. Господи только бы егерь не вычислил! Обещаю, в субботу поставлю свечку! Нет, лучше на охоту никогда не пойду больше. Не выстрелю ни в одного зверя».

Он еще долго лежал, смотря на золотую полоску лунного света, разрезавшую комнату на две половины. Отсчитал шесть ударов настенных часов. Но вскоре сон сморил его. Ему снился заснеженный лес, сугробы, в одном из которых он копался голыми руками, неистово раскапывая снег. Наконец из снега показалась лосиная голова: рога, уши, глаз, черный, словно остекленевший глаз. Но тут лось подмигнул ему, потом еще раз… Из его телячьего носа потекла кровь, черным ручейком впитываясь в рыхлый свет. И такой жалобный детский голос впился в уши Хохлова: «Папочка, я не виноват, это не я папа…». И плачь, плачь, всё это нельзя было вынести.

Вскочив на кровати, он увидел подле себя Максима, сидевшего рядом на табуретке.

– Ты что, сынок? – прохрипел отец, вытирая со лба пот. – Принеси-ка мне водички, а то что-то в горле пересохло.

Напившись, Хохлов, подтягивая растянутые подштанники, пошаркал во двор. Вскоре по всему дому громом пронесся крик.

– Где Цыган! Все сюда! Украли сволочи! Файка, ты где, черт тебя побери!? Жеребенка моего нет!

Позже выяснилось, что Максим, когда кормил коня, забыл закрыть загон, а тот, видать, на улицу и сбежал.

– Пускай сам теперча ищет! – орал отец.

– Да ты что же, с ума сошел? Где он его найдет? Ты видел, сколько за ночь снега намело? Сам твой конь прибежит.

Хохлов еще долго кричал на жену, размахивая перед её лицом руками. Максим, тем временем, накинул на себя пальтишко, запрыгнул в валенки, обмотал вокруг шеи шарф и побежал к озерцу. Когда было лето, Цыган часто пасся на берегу. Может нужно, первым делом, проверить там? Уж очень Максиму не хотелось подводить отца. Он знал, как тот любил жеребенка, с каким трудом накопил на него денег.

Короткий зимний день понемногу угасал. Сергей Петрович то и дело подходил к замерзшему окну, отскребал лед, всматривался вдаль. Сына не видно было: «Да не может же быть, – успокаивал себя Хохлов, – с чего ему убегать?».

Тут раздалась звонкая дробь по стеклу. Сергей Петрович бросился к окну. На улице стояла соседка, плотно укутанная в шерстяную шаль. Она тут же замахала руками.

– Открывай быстрее, дурья башка, ребятенок-то твой чуть в проруби не утоп! – Голосила бабка на всю улицу.

Хохлов, не надев тулупа, выскочил на улицу, сбив по дороге ведро, с грохотом полетевшее по ступеням. Вода растеклась по всему полу, медленно просачиваясь в погреб, в щели между досок.

– Заносите! – раскрыв в доме все двери, блажил перепуганный отец. – На кровать.

Дед Афанасий внес в избу закутанного в огромную телогрейку Максима. Одного валенка не было, из-под мокрой штанины выглядывала посиневшая нога. Пес Набат, виляя хвостом, облизывал обмерзшую ступню мальчика.

– Еще бы, чуть-чуть и утоп, – не переставая, трещала соседка, – а я-то пошла теленку воды принесть…. Но Хохлов ее не слышал, он бегал по комнатам, срывая со всех постелей одеяла.

– Бать, я только дверь забыл закрыть, – чуть слышно бормотал Максим.

– Файка, печку давай разжигай, что встала! О господи, связала же судьба!

Ночью у Максима начался жар. Хохлов не отходил от кровати и никого не подпускал к сыну.

Около дух часов в дверь постучали. Фаина Григорьевна вышла на мост. На пороге стоял егерь.

– Не вовремя ты, Алишер, может, до утра подождешь? – умоляюще попросила Хохлова. Сзади, из темноты комнаты, показался Сергей Петрович.

– Пускай проходит.

Они молча сидели за столом друг напротив друга. Сквозь ночную тишину из соседней комнаты доносился слабый стон Максима, тихое бормотание Фаины.

– Ну что, так и будем сидеть? – Первым начал Хохлов, в упор, поглядев на егеря.

– Надо врача вызвать, а то совсем плохо. Дома нехорошо больного держать. Лечить надо, – заикаясь, ответил Алишер.

– Говори, почто пришел, я же знаю! Я – виноват, мне и отвечать!

– Что отвечать, ты совсем плохо выглядишь, за что винишься?

– Я пришел извиняться Петрович, шутку хотел сделать, а оно, вон как получилось-то.

– Какую такую шутку?

– Да ты слушай. Шел я давеча мимо твоего дома, гляжу, а дверь-то в сарае настежь. Зашел, никого. Покричал. Поглядел вокруг твоё хозяйство. Гляжу, конь, дай, думаю, напугаю старика. Со стены веревку стянул, и увел чернявого твоего. Думал на утро привести. А он от меня сбежал. Вышел ночью смотреть. А его, шайтан подери, след простыл! Тут слышу выстрел на весь лес. Я сразу буран свой завел и туда. Голова твоему коню прострелили. А кто, Аллах один знает?!

Лицо Хохлова налилось кровью. Соскочив со стула, он набросился на егеря. Огромными ладонями сжал его шею и повалил на пол. Алишер что-то пытался кричать, конвульсивно дергая руками и ногами. Но из горла доносился лишь сдавленный хрип!

На шум из комнаты прибежали сыновья Сашка и Игорек. Стальную хватку отца разжать удалось с трудом. Алишер отполз в сторону, тяжело дыша.

– Я верну деньги, я конь тебе верну, Петрович. Зачем убивать? Я сейчас за доктором поеду.

Алишер выскочил на улицу. Хохлов подошел к стене и уперся в нее лбом. Затем резко развернулся и одним взмахом смел со стола все кружки.

На следующий день Максима переправили в областную больницу. Сергей Петрович, не выходивший из своей комнаты долгое время, наконец-то все же показался. Накинул тулуп, взял ружье и ушел в лес. Никто не знал, куда он пошел?

В тот день Хохлова у себя на пороге увидел лишь Алишер. Хохлов молча стоял перед напуганным егерем, потом стянул с его головы шапку и нахлобучил на себя. Снял с плеча ружье, вещь мешок и положил возле ног егеря, и, не смотря ему в лицо, поплелся обратно, лишь раз оглянувшись издалека.

Алишер провожал взглядом Хохлова до тех пор, пока тот совсем не исчез среди деревьев. Потом поднял ружье и убрал подальше в чулан, обернув пыльной, загаженной мышами, мешковиной.

Хохлов же в тот же день уехал к сыну в больницу и не возвращался оттуда до самого его выздоровления.