Текст книги "Темная вода (сборник)"

Он обхватил голову инвалида руками и развернул ее в сторону маленького домика, потом на поворот. И с новыми силами стал толкать коляску вперед.

– Что я говорил!? – восторженно повторял он.

Шум гудящей трассы совсем стих. Петляющая лесная дорога, будто прибрежной галькой, была густо усыпана желудями. Она изгибалась резко и пропадала. Потом вновь появлялась узкой тропинкой – вся в венах узловатых корней. В лужах отражались высокие полуголые деревья, сцепившиеся кронами. Показался просвет, деревья чуть поредели и отступили, тропа уткнулась в большие железные ворота с коваными стрелами. Высокий забор красного кирпича, подернутый чернотой от постоянной сырости, уходил в лес.

– Я же говорил, – прошептал старик.

– Главное, чтобы собак не было, – также тихо ответил инвалид.

Они замолчали, прислушиваясь к лесной тишине. Но за забором было тихо,

безлюдно, только посвистывала где-то в лесу птица, да шуршал на ветру пакет, в который был укутан большой амбарный замок на металлических воротах.

– Все так, как он мне рассказывал, – задрожал голос у старика, – вот пристройка к забору. Я не думал, что она такая большая. Тут под лестницей возле двери должен быть ключ. – Он упал на колени в мокрую траву, нащупал жестяную банку и потряс ей перед лицом инвалида. – Не обманул, Володя, он правду сказал!

От волнения Ильич никак не мог открыть дверь, а инвалид все время оглядывался, прислушиваясь, пока старик не втащил его в темное помещение и не запер наглухо дверь. Стоял густой запах прелого дерева, краски и долгой безлюдности.

– Ни черта, не видно, – закашлял Дымов, – и краской воняет. Задохнемся ночью.

Старик уселся на корточки и для чего-то стал ощупывать пол, усыпанный битым стеклом и каким-то тряпьем, словно пытаясь убедиться в его материальности. Темнота в коморке была такая густая, что видно было только нечеткие силуэты. – Вот теперь заживем, Володька, – взял он в темноте руку инвалида. Правильно, родненький? Это правда.

– Ты хоть спичку зажги, не видать же ничего, – растерявшись, одернул руку Дымов.

– Вымокли спички. Завтра посмотрим. Главное, что дом нашли, нашли же, успеем мы еще посмотреть!

Ильич нащупал топчан и перетащил туда Дымова, накрыл его чем-то мягким, а сам, завернувшись в пыльный бушлат, что валялся на полу, растянулся на верстаке вдоль стены. Ему не хотелось больше двигаться и думать. Он уткнулся лицом в прелый воротник, поворочался на полке и затих.

– Ты хоть дверь запри, а то мало ли.

– Спи, ничего не случится, – промямлил сквозь сон старик, обессиленный долгой дорогой. Вскоре он засопел на груде пыльного тряпья.

Владимир слушал его и совсем не мог подчинить себе сон, он дрожал от холода промокшей одежды и смотрел сквозь темноту в направлении двери. Слушал, как таскает ветер листву, как прыскает редкий мелкий дождь. И казалось ему, что кто-то ходит вдоль стен: осторожно, стараясь не шуметь, переступает на цыпочках и слушает бормотание деда. А когда с верстака доносился совсем уж громкий храп, Владимир весь сжимался, словно пружина, зажмуриваясь от страха. Казалось, сейчас их точно найдут.

Долго Владимир так пролежал в полусне, пока не заметил, как пыльный луч света из заколоченного досками окна, пересек всю коморку и высветил, лежащего старика. Возле стены стоял старый, затянутый пылью платяной шкаф с большим треснутым зеркалом. Прячась за отражениями перевернутых стульев и каких-то досок, из него выглядывали раскрасневшиеся глаза, опухшее лицо, заросшее спутанными волосами. Владимир не сразу осознал, что это его отражение. В первое мгновение он онемел от страха. Очень давно он не видел себя со стороны. Оказалось, представлял он себя совсем иным. Ему казалось, что он должен был остаться таким же, как год назад – гладким, выбритым, без мешков под глазами. Владимир пригладил волосы на подбородке.

За дверью послышались шаги. Владимир с трудом приподнялся и прислушался. Возле дверей заскрипела щебенка.

– Ильич, – зашипел Дымов, – вставай. – Но тот лишь накрылся бушлатом с головой.

Дверь распахнулась. Владимир закрылся рукой от слепящего света. На порог вошла женщина. Она на какое-то мгновение замерла. Лица ее не было видно, только контуры.

– Что вы здесь делаете!? – отступила назад, пряча за спиной кухонный нож.

– Не бойтесь, мы только переночевали, – закрываясь рукой от солнца, стал оправдываться Владимир.

Стрик проснулся и выглянул из-под выцветшего воротника бушлата.

– Как вы сюда попали? – уже смелее произнесла женщина.

– Как попали!? – разволновался спросонок старик, – ключом открыли, вот как.

Нам Олег Борисович сказал сюда придти, кажется, так его звать!?

Женщина переступила порог, и слепящий свет перестал закрывать ее. – Олег Борисович? – повторила она.

– Да, он самый, – испуганно ответил старик. – Не сами же мы….

Владимир отполз в полумрак угла и оттуда рассматривал женщину. Кожа у нее, казалось, была настолько тонка, что кончик уха, выглядывающий из-под золотистых волос, просвечивался, обнажая жилки вен.

– Вы уж простите. Я вас вчера еще из окна увидела, свет побоялась включать. Одна я тут живу, страшно! Да вы подождите, тут ведь одежды полно в доме. Это все Олег Борисович привез. Он же вот и меня так же взял сюда жить. Я сейчас, – она выбежала на улицу, не закрыв за собой дверь.

– Чудеса, – проговорил Сергей Ильич, и посмотрел на Владимира, – а я уж думал, погонят. Струхнул, – засмеялся старик. На душе у него стало так хорошо и спокойно, что он, не закрывая дверь, снова залез под бушлат и уснул.

Сквозь дверной проем был виден желто-красный кусок леса, кусок неба и косая белая полоса от далеко летящего самолета. Владимир закрыл глаза. Сейчас ему впервые стало спокойно. Он ничего не хотел вспоминать, думать, а просто лежать и дышать морозным воздухом, слушать, как шуршит от ветра сухая листва.

За все время, что они жили в лесу, Владимир почти не появлялся во дворе. Курил, смотрел в окно на большой кирпичный дом и был непривычно молчалив. Лишь изредка что-то бормотал, но долго поддерживать разговор не мог, словно находился в каком-то полусне.

– Странная какая, – проговорил он как-то.

– Что? – переспросил Ильич, – Олюшка-то? Смотрю на нее, и жалко становится, сам не знаю почему. Одна живет, в лесу. Тут-то хоть и до дороги недалеко, а все равно, как же так, в полном одиночестве?

– Жена она его, что ли?

– Может и жена, сейчас много чего странного в жизни происходит – недослушал старик. Только не нам Володя судить. Они живут своей жизнью, а мы вот тут, будем своей жить. И нам хорошо, и ей ни одиноко будет. Нас ведь позвали, чтоб по дому помогать, зачем же еще!? Прислугой, надо думать, как за границей. Денег, может, и не заработаем, а крыша над головой и кусок хлеба всегда будет, – сметая на картонку мусор, продолжал дед.

Он принял это место, как должное, как само собой разумеющееся в его жизни, и даже думать перестал о недавнем прошлом. Встанет с самого раннего утра, пока еще слабое осеннее солнце ледяные корки на лужах не растопит, и давай метелкой шаркать по тропинкам или еще чего делать. Словно всю жизнь он так прожил, будто не был он сейчас в чужом доме.

Владимир же, устав от тесноты домика и постоянного одиночества, иногда выбирался во двор. Покружится вокруг дома, пытаясь заглядывать в темные окна, потом выбьется из сил, встанет посреди двора, закинет голову и смотрит в небо, и затихает.

Долго крепилась Ольга, силами собиралась, но потом все же подошла к Владимиру несмело, аккуратно ступая по замерзшей траве. Встала рядом с коляской и не знает, с чего разговор начать.

– Владимир, как же так, вы, такой молодой, и вот с ногами. Тяжело ведь вам, бедненький!

– Нормально, – развернул он коляску и покатил прочь.

Ругал его старик по вечерам. Отчитывал.

– Будь ты поласковее, ну что тебе стоит? Она ведь правда беспокоится о тебе. Ведь не знает тебя, а жалеет. Ведь постоянно о тебе интересуется.

– Кто ее просит, беспокоится?

– Ты хоть обо мне-то подумай, – не отступал от него Сергей Ильич, – ну, что тебе стоит, что ты как зверь? Она к тебе и так, и сяк, а ты словно огрызок.

– Может я и есть огрызок, а ты-то что суетишься? Никак успокоиться не можешь? Уже неделю носишься, благодетеля ждешь, а он приедет и выгонит тебя в шею. Просто передумает и все! Надо бы вещички в лесу припрятать, на всякий случай.

– Я не суечусь. Я работаю.

– Кому это надо?

– Тебе, Володька, это надо. Я старый уже, но ты о себе подумай, тебе еще жить и жить!

– Я не прошу меня спасать и не надо меня учить. Зачем?

– А за тем, чтоб ты пытался. Я прожил много, больше тебя, и не ездил вот так – по вагонам в военной форме. Не изображал из себя героя. Не присваивал себе чужие заслуги. Если хочешь знать, Володя, ты всех за сволочей держишь, а ты ведь сам сволочь редкая. Ты когда-нибудь думал о ком-нибудь кроме себя?

– А о ком мне думать?

– Обо мне хоть, – сказал старик и затих. – Все же можно наладить.

– Вот это наладить уже нельзя!? – Поднял инвалид культю. – Прошлого не вернуть!

– Ты живи. – Подвинул старик тарелку супа. – Крыша над головой есть, еда. О нас заботятся. Кому-то ведь хуже. Нам повезло. Пускай, те, что обманули меня с квартирой, подавятся. Главное, что не убили.

Долго жили за забором трое человек. Старик приводил в порядок все, что можно было наладить.

Владимир все реже выбирался на улицу. Украдкой смотрел в окно. На старика, на Ольгу, которая, бывало, проходила совсем близко и, скрипнув калиткой, уходила к придорожному кафе за продуктами.

Через месяц выпал первый снег. Открыл глаза Владимир, протер запотевшее стекло, а там белое все. Выкатился он из дома, проехал по заледеневшей ломкой траве, остановился под яблоней-дичкой. Захотелось ему плод сорвать, а до ветки дотянуться не может. И так коляску развернет и эдак, чуть-чуть не хватает, только кончиками пальцев чиркает по заледеневшей кожице.

– Они же кислые, – послышался голос Ольги.

– Яблоки морозом обдало, они сейчас в самую пору, – развернулся к ней Владимир.

Ольга сорвала маленькое яблоко и протянула ему.

– В детстве мы всегда по первому морозцу обрывали дикие яблоки, и уплетали за милую душу, – морщась, говорил он и никак не решался взглянуть на собеседницу, – а сейчас и вправду кажутся ядовитыми!

Ольга спрятала лицо в линялом меховом воротнике, и в краешках ее глаз сложились маленькие морщинки.

– Я за продуктами… Что-то прогуляться немного захотелось, – после некоторого молчания сказала она.

– Хотите, – запнулся Владимир, – можно, я с вами, до дороги? В компании все интереснее будет.

Всю дорогу он пытался что-то рассказывать, но каждый раз ловил себя на мысли, что несет полную ахинею. Она все больше молчала, а когда он заканчивал рассказывать, чуть улыбалась, словно соглашалась со всем, что Владимир говорил. Поэтому он стал чувствовать себя неловко, ему казалось, что его принимают за ребенка.

– Дедушка – замечательный человек, – неожиданно заговорила Ольга. – Такой вежливый всегда, неугомонный.

Оба помолчали.

– Сегодня приедет Олег Борисович, – снова заговорила она, – он звонил мне вчера вечером.

– Когда-то он должен же был приехать.

– Но вы не бойтесь, – заметила она беспокойство спутника, – все, что он сказал, все в силе. Наоборот, он меня все спрашивает, как вы? Я ведь тоже, почти так же, как вы тут оказалась, он меня приютил. Он не осмелится выгнать вас.

– Что же он за человек такой? Что ему нужно от нас?

– У вас разве что-то есть? Просто живите и все….

– Просто!? Ведь и правда, – разнервничался инвалид и стал слегка заикаться, – что у меня есть? Даже от старика польза, он работящий, да и вы – женщина. Всем есть применение.

– Ты! – затрясло ее, – чего ты знаешь? Лучше возвращайся обратно, – оттолкнула от себя коляску.

– Я не это хотел, – запутался в словах Владимир. – Я не то имел в виду. – Но Ольга, не слушая его, побежала к дороге.

Закатив коляску в дом, Владимир стал шарить по углам, собирать в пакет теплые вещи. Достал из-под матраца несколько пачек сигарет и спрятал за пазуху.

– Ты куда собрался? – испугался старик.

– Все, баста, пожил!

– Да что случилось-то? Угомонись!

– Чего тут говорить, приедет сегодня хозяин, дождались!

– Да что ж такого?! – поддался старик панике.

– А то, что выгонит он меня взашей!

– Это почему же?

– Вот увидишь…, мне наплевать. Ничего я уже не хочу. Не создан я для нормальной жизни.

Вскоре мимо окна прошла Ольга. Владимир, увидев ее, спрятался за шторой.

– Да что же это, – запричитал старик, – ты ей сделал чего, что ль!?

– Да нет, сказал не то. Пустяки. Что теперь говорить-то!? Отстань дед, отстань от меня, без тебя тошно!

– Дурак! А если и, правда, выгонят? Что ж делать-то тогда?

– Ничего, дед, не бойся, тебя не тронут.

– Тебя же выгонят, глупый. Эх ты, башка, соломой набита. – Старик так разнервничался, что к вечеру не мог даже встать. Все лежал на новеньком, сколоченном недавно топчане, и стонал.

– Детушки, глупые! Что же вы все творите!

***

В дверь постучали, когда на улице было уже совсем темно. Старик обомлел и затих, синеватые губы его чуть подрагивали.

Обив ноги у порога, в комнату вошел круглолицый человек в распахнутом пальто.

– Приветствую, – раскинул он руки. Я бы раньше приехал, да у меня все дела. – Как же вы тут без меня, не голодали? – улыбался он золотыми зубами. – Сергей Ильич, дорогой, – что же вы так плохо выглядите? Выздоравливайте, – говорил он, не давая никому вставить слова. – Я же строю, дорогие вы мои, время все не хватает, давно бы уж приехал. Занимаюсь возведением часовенки, какая же она получается ладненькая! Ну, Бог с ним! Я же вам и гостинцев привез: из одежонки кой-чего, да и так, по мелочи…. Так что приходите в себя, взбодритесь, сегодня будем кушать деликатесы. Сколько я привез с собой!?

– Олег Борисович, – наконец обратился он к Владимиру и протянул руку. – Знаю, знаю, Володенька, мне Ольга Павловна о вас рассказывала…, – он как-то чересчур долго пожимал его руку, – я вам ведь тоже сувенирчик захватил, будете довольны.

Он поспешно вышел, оставив после себя резкий запах одеколона, и уже с улицы крикнул в окно. – Через часок приходите в дом!

Старик заметно оживился, ему показалось, что теперь-то все минуло: хозяин дома – в прекрасном настроении и уж точно не выставит их за ворота, хотя бы сегодня.

– Ну, Володька, считай, что нам повезло….

Байбаков и Владимир впервые за все время оказались в большом кирпичном доме. Они стояли у дверей напротив зеркала, смотрели на свои тусклые отражения и никак не решались ступить на ковер.

– Что же вы стоите? – вынырнул из полумрака комнат хозяин. – Проходите, проходите. Я конечно немного старомоден, но, знаете, мне кажется, что во всех этих старинных вещичках что-то есть…, – указал он на огромный, под самый потолок шкаф из красного дерева и на хрустальную люстру. Какие же я трачу большие деньги на всю эту ерунду? Ругаю себя постоянно, а удержаться не могу. Стол в просторном зале светился белой скатертью. От разнообразия угощений приглашенным становилось как-то неловко. Олег Борисович то с одной стороны обойдет гостей, то с другой, то стул подвинет, то выпить предложит. Никак он не мог успокоиться. В конце концов, он, раскрасневшийся, уселся в кожаное кресло во главе стола и залпом выпил стакан вина.

Разговор никак не шел. Ели молча. Даже слышно было, как стучат в разнобой трое часов на стенах, как гремят по тарелкам вилки.

– Дорогие мои, – откашлявшись и ковыряя вилкой в черной икре, заговорил хозяин дома. – Я вижу, вы смущены. Мне бы очень не хотелось, что бы вы чувствовали себя неловко. Поверьте, я искренне хочу, чтобы вы чувствовали себя, как дома. Отныне всю эту территорию за забором считайте своим домом. Конечно, вы не привыкли, точнее, не ожидали ничего подобного. Как бы это сказать…. Представьте, что этот дом, этот участок – это другой мир, параллельный, которые есть, а тот – вас совсем не касается. Все что вы делали, все, что вас беспокоило, осталось за забором. Тут начнется новая жизнь. Теперь вы заживете счастливо. Сергей Ильич, вам нравится костюм, который я вам купил?

Старик покраснел, встал по стойке смирно и начал трогать на себе новенький пиджак.

– Садитесь, дорогой вы мой, садитесь, что же вы так волнуетесь!? Это очень дорогой костюм. Но говорю я об этом не потому, чтобы вы чувствовали себя обязанным мне, а потому, чтобы вы могли чувствовать себя человеком. Я хочу видеть счастье в ваших глазах, простите за пафос. Вы будете ходить в тех вещах, о которых даже думать не могли. Владимир, а вам нравится коляска? Я понимаю, что это не заменит ног. Но эта коляска – последнее слово техники, не надо прилагать никаких усилий, нажал на кнопку, и она поехала. Катайтесь себе кругами.

– Хорошая вещь, – посмотрел Владимир Олегу Борисовичу в маленькие слезящиеся глаза. – Очень хорошая. Но я не понимаю. Зачем вам все это, некуда стало тратить деньги? Или вы действительно искренне уважаете тех, кто отдал свой долг родине, воюя на Кавказе.

Ольга опустила голову, как-то зажалась вся, услышав эти слова, и искоса посмотрела на хозяина.

– Володя, теперь вам не обязательно говорить, что вы воевали. Ну, какой вы солдат, вы посмотрите на себя – смех, да и только! Вам поверят разве что совсем неразумные люди. И я не трачу деньги, я их вкладываю, вкладываю в вашу жизнь, – улыбнулся Олег Борисович. – Тратить, между прочим, есть куда. Я построил уже две симпатичные часовенки, прелесть какие, как конфетки. Это стоит немалых денег, поверьте. Но я все это делаю для того, чтобы люди стали больше уделять Богу внимания, чтоб, может, кто-то замолвил когда-то и обо мне словечко.

– А может, вы думаете, что я стану вашим рабом, в благодарность за подарки? Ведь действительно – подобрали человека на помойке, посадили его удобно, накормили, он и будет, словно собачка, ноги лизать?!

– Вас, не обманешь, – засмеялся Олег Борисович, – какой же вы проницательный! Вы далеко пойдете! Да, молодежь уже не та. Правда, Сергей Ильич? Мы в их возрасте были как-то проще. Не такие искушенные. Молодежь сейчас все знает, во всем такие сведущие!

Старик в ответ покачал головой, то ли, соглашаясь, то ли, сожалея о чем-то, и каждый раз все хотел открыть рот, хотел что-то сказать, но никак не решался.

– Что ж, если говорить честно, есть у меня интерес, почему вы здесь. А знаете какой? Мне хочется сделать вас счастливыми, я хочу дать вам то, о чем вы мечтали в своих подвалах. Что, разве не просил ты там кого-то, сидя в холодном углу, чтоб у тебя была нормальная жизнь? Вот она, получай, я дал тебе ее! Я же больше ничего, совершенно ничего от тебя не прошу! Даже не держу, ты в любой момент можешь уйти, я дам тебе денег. Только, будь счастлив, – он налил себе из кувшина полный стакан вина и снова выпил его залпом. – Ну, убедил? Друзья мои, я ведь не скрываю, что в жизни, может, и натворил каких-то глупостей, но в душе-то только добра хотел! – Он посмотрел на Ольгу и хотел погладить ее по голове. Та испуганно отпрянула от него, быстро встала и вышла в другую комнату.

– Для этого и взял вас! Для этого строю и помогаю. Вы кушайте, кушайте, что-то я заболтал вас. Заговорился так, что в глазах даже потемнело. – Он плюхнулся в кресло и закрыл лицо ладонью.

На улице совсем стемнело. Владимир остановился у порога дома и смотрел вверх, слушая, как шевелятся черные макушки сосен, как далеко гудит трасса. Он смотрел в спину Сергея Ильича, уходящего к домику, который так и не проронил ни единого слова за весь вечер. Владимиру не хотелось спать, он был в замешательстве, он не ожидал ничего подобного. Наверное, сейчас, сегодня у него началась другая жизнь. Он подышал на замерзающие пальцы, провел рукой по хромированным частям инвалидной коляски, которые блестели в желтом свете окна, и закурил. Где-то в стороне, услышал шорох. Пригляделся и возле яблони, там, где была лавочка, увидел светлое пятно. Владимир нажал на кнопку, и с легким жужжанием его коляска покатилась.

Ольга привстала, когда он подъехал совсем близко. Глаза ее поблескивали в темноте.

– Вова, – она схватилась холодной рукой за его руку.

– Я знаю, – перебил он ее, – я все знаю!

Ольга замерла.

– Понимаю, что тогда в лесу сказал лишнее. Я такой бесполезный, я обрубленный, а ты такая!! Меня злость берет, ты понимаешь, злость?! Я ведь, когда от жены ушел, думаешь, мне не хотелось остаться? Мне же, казалось тогда, что её наказал! А получается-то, Ольга, что хотел себе жизнь облегчить, чтобы меня пожалели! Видишь, какое я жалкое ничтожество. Вроде подвиг совершил, отпустил ее, а на самом деле заставил думать, что вина только на ней. А сам, теперь живу в шикарном доме, ем черную икру…. Прости, я сказал, что ты живешь с этим дедом со злости, со злости на себя, ты тут ни при чем, ты хороший человек!

Ольга сильнее сжала руку Владимира.

– Глупый, – поцеловала она его в темя, – я совсем нехороший человек, я ужасна.

Владимир хотел ее перебить, но она закрыла ему рот.

– Нет, послушай и ты поймешь, что это за место? Ты сам примешь решение. Только послушай. Ты видишь, на втором этаже горит свет. Это комната Олега Борисовича. Он никогда свет не выключает, лампа горит до самого утра, пока на улице не станет светло. Он постоянно пьет, сорит деньгами. – Она склонилась к его уху и чуть слышно прошептала, – его пожирает рак, – все очень-очень запущено. Поэтому его не бывает так долго. Я знаю, потому что он говорит мне обо всем. Ему недолго осталось. Когда я его встретила, он был совсем другим, я вижу, как этот рак меняет его. Знаешь откуда все эти деньги? Он заработал их на таких, как ты и я! Он собирал деньги с нищих, он их селил в общежитиях, давал им кров и еду, развозил их по городу, знал, где кого нужно поставить, чтобы больше денег давали. Нас у него было очень много. Я пришла к нему сама, добровольно, сразу как он предложил. У меня была однокомнатная квартира, я жила там одна с ребенком, у меня совсем не было денег. А Сашенька все время плакал, мой маленький! Я выходила с ним на улицу, он начинал плакать еще сильнее. Я не могла этого вынести. Как-то на улице он так стал кричать, что я не выдержала, налупила прямо по лицу, а он все продолжал кричать. И тут ко мне подошла молодая пара, они дали мне денег и попросили, чтобы я больше не била ребенка, чтобы я купила ему что-нибудь поесть. Понимаешь, какая я? И на следующий день, я пошла на «заработки». Мне давали, бывало, даже очень приличные суммы. Как-то в метро я встретила его. Он подошел ко мне, он так мне сочувствовал! Он привел меня к себе на квартиру и предложил Сашеньке бутылочку.

Ольга опустилась на колени перед инвалидной коляской Владимира.

– Вова, я разрешила дать ребенку снотворное! Он сказал, что в этом нет ничего страшного! Он стал давать эту бутылочку Саше каждый день, я смогла спать по ночам. Я даже перестала ненавидеть своего ребятенка. Старик меня Мадонной с младенцем называл, он говорил, что во мне есть что-то, ты понимаешь, с кем он меня сравнивал!? Сашенька все время спал, я даже не заметила, когда он…! Володя, я сама своими руками…. Олег Борисович ужасный человек, но я – еще хуже!!! Если есть куда идти, уходи, я же буду всегда рядом с этим человеком.

Владимир, не отрываясь, следил за каждым жестом Ольги, и ему казалось, что его лицо стало каменным.

– Я, – ноздри его раздувались, – хочешь, я его…!

– Не смей!

– Да я, без ног, – не слушал он ее. – Но я могу подкараулить на улице, я не боюсь!

– Ты слышишь меня? Не смей! Только попробуй что-нибудь сделать! – Интонация ее неожиданно поменялась. – Только посмей!

– Да ты такая же, как он!? – Вжался в кресло Владимир. – Рассказываешь мне, плачешь, – задыхаясь, говорил он, – Зачем тогда? Думаешь, я не видел таких? Думаешь, я не знаю, что вы делаете с детьми – Мадонны, – засипел его голос.

Он увидел, как в лице ее появился страх и первый раз за долгое время почувствовал в себе силу.

– Ты думаешь, живешь за этим забором, и все? Не достать вас никому? Ты думаешь, я за эти вот железки буду спасать вас? Позволять благодетельствовать? А с другой стороны, правда, – рот его искривился, он заерзал в коляске и вывалился на землю. Ольга бросилась к нему.

– Убери от меня руки! Зачем мне эти колеса, я нормальный человек! Я могу и так гулять. Ты видишь, какие у меня сильные ноги? – Он пополз в направлении пристройки.

– Вставай же, – попыталась она его поднять.

– Неужели ты не понимаешь, – тихо завыл он, – он же опять за счет всех нас! Почему опять!?

– А почему бы и нет? – раздался голос сзади. – Где бы вы были, если бы не я? Вы ждете, что для вас что-нибудь сделают. Не я же тебя выгнал на улицу? Я, таких как ты, научил, как на этом можно получать деньги! Разве ты не этого хотел? А ты, Мадонна, кем бы вырос твой ребенок? – Поморщившись, посмотрел в ее сторону Олег Борисович. – Да ты рада должна быть, что он не будет мучаться, как ты! Ведь, в первую очередь, он проклял бы тебя за то, что родила его, дорогая моя Оленька. Ведь ты рада была, когда он спал, я же видел, какими глазами ты на него смотрела, когда он, не переставая, орал днем и ночью от голода! Не надо было, наверное, тебе помогать, посмотрел бы я, что тогда получилось? Зачем ты его родила, когда тебе самой жрать нечего? Я вам дал возможность жить, а вы теперь судите меня! Нет уж, дорогие вы мои, не выйдет у вас суда, кишка тонка! Да и о чем, собственно, разговор? Ты хочешь убить меня, дорогой, любезнейший Володенька! Какое чудо! Сделай милость, убей, я даже подойду к тебе, а то тебе самому тяжело. Оленька, – принеси, пожалуйста, нож с кухни, что ли? – заулыбался он.

– Не надо….

– Как же, не надо? Еще как надо, Оля!

– Что случилось? Володька, что с тобой? – прибежал из домика старик. – Я все жду, а тебя нет!

– Да вот, Сергей Ильич, упал Володька с коляски, поднять пытаемся, – с каким-то беспокойством в голосе затараторил хозяин. – Вот ведь чудак, не дается, говорит, сам могу.

– Давай, парень, брось выкобениваться! Залазь в свою машину.

Владимир не сказал больше ни слова.

– А я слышу, что возня какая-то, – говорил Олег Борисович, – выхожу, а они тут с Ольгой. Молодежь, молодежь! Кто знает, что им в голову взбредет?

Олег Борисович накинул на дверь комнаты цепочку. Щелкнул дверным замком и включил все ночники. Ему не хватало света. Он, по возможности, включал все лампы. Достал из секретера початую бутылку красного вина и разместился в кресле в дальнем углу комнаты. Кресло его стояло так, чтобы было видно и дверь, и окно. Он мог отдыхать только тогда, когда видел все пространство.

Проглотив залпом стакана вина, он понемногу стал успокаиваться. Веки его тяжелели, на какое-то мгновение он стал забываться. Вдруг за дверью он услышал шорохи. Руки его похолодели. Он медленно поднялся и скрепя паркетом подкрался к замочной скважине. Во тьме коридора ничего не увидел. Он чуть приоткрыл дверь и выглянул. На миг ему показалось, что кто-то промелькнул в дальнем конце. Он присмотрелся…. Снова ничего, только в низу, в тишине, в столовой – тихий стук напольных часов. Олег Борисович затворил за собой дверь и стал прислушиваться, спокойствие больше не приходило к нему. В некоторые мгновения ему казалось, что он опять слышит настораживающие звуки или чей-то плачь. Он убеждал себя, что это ветер воет.

Ильич долго лежал с открытыми глазами, пялился в темноту на желтый квадрат окна большого дома. В домике было напряженно тихо. Он боялся пошевелиться, боялся разбудить соседа, который так долго и мучительно ворочался. Старик не знал, уснул Владимир или нет. Он еще пролежал какое-то время и медленно, стараясь не шуметь, вышел во двор. В промерзшем воздухе искрилась мелкая снежная пыль в свете, никогда не гаснущего, окна хозяина дома.

Ильич поднялся на приступки, еще раз посмотрел в сторону домика и, перекрестившись, вошел в темный коридор. До комнаты хозяина он прошел так осторожно, что под его ногами не скрипнула ни одна лестница, спиралью уходившая на второй этаж. Встал возле двери и никак не решался войти. Там, в дальнем углу коридора, ему послышался какой-то шорох, старик вздрогнул и постучался в дубовую гулкую дверь. Снова присмотрелся в темноту, но там ничего не было.

За дверью молчали. Старик постучал еще раз.

– Кто там? – тихо спросил Олег Борисович, он стоял под самой дверью, приложив к ней ухо.

– Это я, Ильич, – от волнения у старика перехватило дыхание.

За дверью все стихло. Потом щелкнул несколько раз замок. Из комнаты выглянул Олег Борисович, он был пьян и потому держался за стену. Они какое-то время стояли и смотрели друг на друга, после чего хозяин снял цепочку с двери.

Старик вошел в увешенную коврами и чучелами животных комнату, и присел на стул в самом углу.

Молчали.

Олег Борисович налил себя вина и выпил.

– Будете? – посмотрел он на старика.

– Нет. Да, – запутался старик, – давайте, – и в очередной раз потрогал свои карманы.

Олег Борисович отвернулся и посмотрел на отражение гостя в стекле.

– Я…, – хотел заговорить старик.

– Тихо. Вы слышите?

Старик стал прислушиваться.

– Слышите? Под окнами, словно кто-то плачет?

Старик снова прислушался. На какое-то мгновение ему и, правда, стало казаться, что он что-то слышит.

– Послушайте, будто и не под окнами, а там в лесу. За забором. – Он еще постоял и снова – большими глотками выпил вино. – У меня большой забор, высокий. Правда, Сергей Ильич? – он уселся на кровать и обхватил голову. – Я все, все слышу!

Старик засунул руку в карман. Олег Борисович заметил это движение, но ничего предпринимать не стал, только инстинктивно сжался.

– Олег Борисович, – я вот….

– Да вы не волнуйтесь, что так нервничаете? Я же знаю, что вы все видели, все слышали.

– Олег Борисович, – громко, собрав все свои силы, сказал Ильич, он решительно поднялся и вытащил из кармана сверток.

– Хозяин дернулся, быстро сунул руку под подушку.

– У меня есть…. Вот все, что у меня осталось от квартиры. Тут несколько тысяч.

Олег Борисович в недоумении смотрел на деньги. Губы его дрожали, он медленно вытащил руки из-под подушки. Привычный жест. Снова ему отдавали те, у кого ничего не было. Ему было это на руку, когда только начинал делать он деньги, как модно было тогда выражаться. Когда тысячи людей побирались и платили ему за малейшую надежду.

Стадом, которое он, как овец, пас на столичных улицах, казались ему эти беспросветные неудачники. Он думал, он планировал, он сумел выжить в современной капиталистической России!

Но нужны были новые идеи, слишком быстро стало появляться, таких же успешных, как и он. Он судорожно хватался за любое дело, не считаясь ни с чем. Ольга пришла к нему, как спасение. Мадонной с младенцем назвал он ее. Несчастную с ребенком на руках пожалеет любой, расчувствуется и даст на прокорм!