Текст книги "Семь колодцев"

27

Она спит. Спит глубоко. Лежит поперек кровати. Разметалась во сне, будто ребенок. Одеяло съехало в сторону. На ней моя белая спортивная майка, едва прикрывающая бедра. Ночной свет изумрудным лучом проникает сквозь единственную щель в наглухо закрытой жалюзи и высвечивает в темноте часть ее лица.

Поздно ночью меня вызвали на работу. Пожар на одном из складов в Подмосковье, где хранился мой товар. Пожарники все быстро потушили, не позволили огню проникнуть в основные помещения, но содержимое моих транспортных поддонов, на которых штабелем стояли коробки с бытовой техникой, было безвозвратно испорчено – все покрылось липкой зловонной гарью. Мне сразу вспомнилась прачечная… К счастью, убыток сравнительно небольшой. Быстро выяснив все обстоятельства дела и размер ущерба, я спешу обратно. И вот я уже опять в спальне, где несколько часов назад оставил Веру.

На прикроватной тумбочке фужер с недопитым коктейлем. Тем самым коктейлем, которым я угощал возлюбленную в тот день, когда впервые заманил ее в свое холостяцкое логово. С тех пор она не может жить без этого чудотворного эликсира. Выпивает за вечер два-три бокала. Я уже подумываю о том, чтобы наладить производство этого напитка.

Сегодня из-за Веры я опять не попал в спортивный клуб. Черт, тренер меня проклянет! Мне уже и звонить ему стыдно. «Надо ему что-нибудь подарить к празднику!» – соображаю я.

Спать не хочется.

Я разглядываю лицо Веры. Медленно, подробно. Останавливаю взгляд на губах, которые так люблю вылизывать, всасывать, особенно нижнюю губу, и вдруг отвлекаюсь на участок шеи с ярко выраженной линией вены. Ох, как я понимаю вампиров! С каким жаром я сейчас впился бы зубами, впиявился в этот кровеносный сосудик…

Загадочная тишина. В этой таинственной обстановке кисельной черноты, в этой гипертрофированной атмосфере теней и полутонов она мне видится во сто раз прекрасней, чем есть на самом деле.

Спящая красавица.

Вера переворачивается на бок. Будто в насмешку, она выставила свою попку. Такую призывно оттопыренную, доступную. Бери – не хочу. А ведь я не в состоянии равнодушно смотреть на эту ее часть тела. Я разглядываю ее, едва прикрытую майкой, вижу малиновый кусочек промежности между пухлых ляжек, и внутри меня уже взметается кровожадное пламя.

Затаив дыхание, я протягиваю руку и медленно сдвигаю ее майку на спину. Моему алчному взору предстают ее поджарые ягодицы. На одной из них вижу четкие отпечатки зубов. И это последнее, что я вижу в здравом рассудке…

В прошлый раз при помощи наручников, приобретенных в специальном магазине, я распял Веру на кровати и более часа наслаждался ее мнимой беспомощностью. Со мной происходило что-то невероятное. Я так распалился, что нечаянно укусил ее за ягодицу. Она дико взвизгнула, обиделась и потребовала немедленно освободить ее от пут. Ну ничего. Это ей за то, что она неделей раньше исцарапала мне всю спину.

…Я переворачиваю Веру на живот, раздвигаю ее ноги и, изловчившись, прохожусь влажным языком по ее безмятежно сомкнутой плоти. Вера что-то сквозь сон бормочет. Не позволяя ей опомниться, я оказываюсь сверху и медленно вхожу в тугую, еще не успевшую намокнуть норку. Она приподнимает бедра, чтобы было удобнее…

28

Сегодняшний день.

В душе мерзкая отвратительная немота.

Я плетусь вдоль дороги к метро и машинально разглядываю людей: их поношенные лица, их сгорбленные спины, их спешащие ноги. И думаю о том, что эти люди, несмотря ни на что, продолжают жить – дышать, ходить, есть, работать, желать, страдать, ссориться, мириться. Может быть, они пережили в сто крат более ужасные трагедии, чем я, но жизнь им, как ни странно, еще любопытна: они жадными глубокими глотками пьют ее, не зная пресыщения, и никак, никак не могут напиться. Почему им все нипочем? А я уже смертельно устал, ничего не хочу, едва передвигаю ноги и испытываю тоску и скуку от всего того, чем они живут, что их волнует…

Да, я знаю: я не такой, как все. Я изначально родился этаким изгоем. Еще с детства я ненавидел коллектив, а коллектив ненавидел меня, потому что мы с ним были совсем разные. Все, что интересовало моих сверстников, было мне глубоко безразлично, и наоборот.

В детском саду, когда все дети дружно кружили хороводы или играли в мяч, я в стороне задумчиво чертил на песке загадочные знаки, и никто не мог понять, что я делаю, о чем я думаю. Воспитатели бесились и часто мстили мне: то в угол поставят, то обеда лишат. А однажды, когда я залез на крышу беседки и просидел там до вечера, разглядывая небо, пока меня искали три десятка взрослых людей, воспитательница Ирина решила наказать меня по-особому: поставила на стол, при всех сняла с меня штанишки вместе с трусиками и приказала не двигаться, пока не разрешат. Девочки зажмурились от испуга, увидев мой детский писюн. Мне стало ужасно стыдно, и я навсегда запомнил эту сцену…

В школе коллектив почему-то решил, что я ставлю себя значительно выше его. Все идут в кино, а я в лес. Все в лес – я в кино. Сначала они со мной не разговаривали, наивно полагая, что смогут меня этим образумить, заставить уважать и подчиняться, а потом решили побить и выбрали для этого заснеженную школьную горку. Бой был жестокий, неравный. Пол-урока мы барахтались в снегу, но им все-таки не удалось сломить мою волю…

Я всю жизнь был одиноким волком. Я бродил по полям и лесам, избегая встреч с большими стаями себе подобных и задирая всякую мелкую тварь, наслаждался волей, покоем и свободным полетом мысли.

Почему так? Почему я настолько не похож на других людей, будто прибыл из космоса? Может быть, Создатель наделил меня высшим Знанием для выполнения какой-то особой миссии? Тогда в чем эта миссия? И когда наконец я приступлю к ее выполнению?..

Я уже подходил к метро…

29

Когда я оперился, став для всех Александром Владимировичем, я почувствовал в себе педагогическую жилку и попытался взять Вовочку на буксир. Вряд ли из благотворительных побуждений, скорее для собственного развлечения. Из этого, конечно, ничего хорошего не вышло – к тому времени в голове моего школьного товарища произошли уже необратимые изменения. И все-таки было довольно весело. Несколько самых удивительных историй достойны и твоего внимания, мон шер.

Замечательное перевоплощение Вовочки из бича в моего телохранителя было лишь логическим продолжением многолетней многоуровневой постановочной игры, где главный герой, он же лабораторный испытуемый, всегда действовал наугад, никогда не зная, что произойдет с ним в следующую секунду, а автор пьесы, он же Вершитель, он же ваш покорный слуга, часто вмешивался в процесс, неожиданно появляясь из-за кулис, чтобы личным участием изменить ход событий: предотвратить беду или, наоборот, придать сюжету дополнительную гибкость, глубину и остроту. А началось с того, что однажды я решил Вовочку женить. По нынешним временам дело не хитрое, можно даже сказать – совершенно плевое, но, беря во внимание облико морале моего друга и его более чем скверные привычки, – весьма хлопотное.

Как-то около полуночи я подъезжал к своему гаражу. У меня была тогда «бээмвуха» пятой серии, черный бумер – как сейчас говорят, которую я держал на кооперативной стоянке. Настроение было хай-класс – мне удалось подписать с розовощекими европейцами пару космических контрактов, которые в перспективе могли удвоить, а то и утроить мои и без того не хилые капиталы. У въезда в гараж я заметил мрачную грузную фигуру в синем замызганном плаще.

Вовочку я не видел месяца три. Он выглядел так, будто только что вернулся из Бухенвальда. От его некогда пышущего силой и здоровьем стапятидесятикилограммового тела осталось не больше ста тридцати. На грязном осунувшемся лице замерла печаль всего человечества. Узкие глазки слезились от холодного ветра.

Узнав мою машину, Вовочка аж подпрыгнул от радости. Он, видимо, потерял всякую надежду дождаться меня.

Я скривил губы и подал ему знак рукой – мол, подожди меня здесь, стой, где стоишь, а сам заехал на территорию стоянки.

– Что у тебя? – Я вышел за ворота стоянки и быстрым шагом направился в сторону своего дома.

Вовочка засеменил следом.

Была слякотная весна. К запаху набухающих почек и влажной затхлости, поднимающейся от земли, примешивались свежие струйки далеких южных ветров. Сердце сладким возбуждением реагировало на эти символы предстоящего цветения.

В заброшенном яблоневом саду собачники выгуливали своих питомцев. Время от времени собаки разражались заливистым лаем.

– Я хотел… хотел попросить…

Его голос был дрожащим, интонации заискивающими.

Я учуял присущий только Вовочке острый отвратительный запах, где были ясно различимы две главных составляющих: тяжелый дух большого хищного животного, а также убийственная кислая вонь лежалых вещей. Медовое очарование посвежевшей природы безвозвратно исчезло.

– Ты же знаешь: я по четвергам не подаю!

Я ускорил шаг.

Вовочка тоже прибавил.

– А сегодня среда! – в надежде напомнил он.

– Ну это я так, образно… И вообще, надоел ты мне, попрошайка хренов. Бросай пить, иди, блин, работай!

– Обязательно, обязательно! – клятвенно заверил мой провожатый. – Я уже ищу… Как только, так сразу…

– Плохо ищешь… Как с твоей автобазой?

– Не берут туда больше. Мне прогулов насчитали в общей сложности двести дней. Главный механик сказал, что я поставил всесоюзный рекорд…

– Значит, теперь вся халтура достается Буржую? – вспомнил я Вовочкиного напарника по шиномонтажному цеху. – Небось теперь в одну харю всю ханку трескает?

– Нет, Буржуй больше не пьет… Он коньки отбросил.

– С чего бы это? Он ведь был такой правильный, маму слушался?

– Водкой отравился…

Вовочка едва различимо взгрустнул.

– Ну что ж, – я цинично пожал плечами, – жизнь такова, какова она есть, и больше ни какова!

Навстречу из кустов выскочила волосатая кобелина со свирепой мордой. Я выхватил из кармана приборчик, похожий на пейджер, направил красный глазок на собаку и нажал кнопку. Ничего сверхъестественного не произошло, но псина вдруг взвизгнула и бросилась наутек.

– Что это?! – изумился Вовочка.

– Последняя разработка… Удар высокочастотной звуковой волны… Оборонные технологии…

– А почему я ничего не слышал?

– Звуки в этом диапазоне человек не слышит…

– А, понятно. Вот бы мне такую штучку!

Я знал, что на Вовочкиных ляжках запечатлены следы челюстей всех собак округи. Эти друзья человека почему-то очень недолюбливают пьяных.

– Так, что у тебя? Только быстро, мне некогда!

– Я не ел уже три дня. Купи хлебушка. А?

Я так удивился, что даже остановился.

– Как?! Тебе нужна не водяра, а хлеб? Боже, что с тобой случилось? Сдается мне, что ты действительно очень голоден.

– Да! Очень-очень голоден! Есть хочу!

– А как же водка?

– Да пошла она!

Я почесал затылок.

– Ладно, выбирай: или хороший ужин с минеральной водой, или три бутылки водки. Делайте ставки, господа!

Вовочка мучительно задумался.

– А нельзя…

– Нет нельзя!

Вовочка аж зажмурился.

– Водка! – невнятно выдавил он.

– Так, братишка, с тобой все ясно…

Вскоре мы сидели в небольшом частном кафе, всего на пять столиков, которое располагалось на первом этаже соседнего с моим дома. Кафе работало до последнего клиента, иногда до утра, поэтому персонал не удивился, когда в половине первого ночи зашли два припозднившихся посетителя. К тому же меня знали в лицо – я захаживал в эту полукриминальную офшорную богадельню.

Я заказал самые дорогие блюда и пару бутылок воды. Вовочка слупил три салата, выхлебал две тарелки борща и умял с горчицей все содержимое хлебницы. Наконец, крепко рыгнул и сыто откинулся на спинку стула.

Официантка, девушка-подросток кавказкой внешности, принесла тушеную курятину. Вовочка немедля сунул в рот ножку, шумно всосал ее и секундой позже вытянул изо рта голую косточку. Потом и ее неистово разгрыз и махом проглотил – я знал, что его луженый желудок при необходимости легко переварит хоть килограмм гвоздей. Наверное, та собака, которую я напугал замысловатым приборчиком, точно так же сожрала бы этот кавказский деликатес.

Вовочка опять громко рыгнул и только сейчас первый раз отхлебнул минералки. Тут он весь скривился, будто глотнул керосина.

– Вода… я пил ее однажды. Она не утоляет жажды! – намекнул он.

– Да черт с тобой! – Я заказал бутылку фирменной водки.

Вовочка мгновенно расцвел.

– Эх, женить бы тебя! – мечтательно бросил я, наблюдая за тем, как мой товарищ опрокидывает рюмку за рюмкой. – Может, тогда бы ты остепенился.

– Да я и сам об этом мечтаю! Только нет подходящих кандидатур. Да и кому я нужен! Вот если бы бабы сами за мной табунами бегали…

– Ишь чего захотел!

Неожиданно я задумался. А что, если… О! Почему мне эта идея раньше в голову не приходила! Конечно, ничего не получится, пока он квасит, но и эту проблему можно попробовать решить. Мне ли бояться неразрешимых задач?

Бутылка была уже пуста. Вовочка выжал в рюмку последние капли, выпил и даже залез языком внутрь рюмки и все там тщательно отполировал. Потом жалостливо посмотрел на меня:

– Митька умирает, ухи просит!

Я показал ему двойную фигу.

– Эхма! – Вовочка горестно вздохнул, поняв, что добавка не светит. – Как было бы здорово, если б по щучьему веленью водка лилась из крана прямо дома!

30

После посещения бандитов я две недели ходил как пришибленный. Все размышлял. Отказаться от их предложения? Но ведь они просто так не успокоятся! Оказать открытое сопротивление? Но что я могу противопоставить десяткам уголовников и качков, собранных в одну крепкую структуру, вооруженную и жестокую?

В то время город был разбит на двадцать – тридцать районов, территории преступных группировок, которые именовались обычно сообразно местности: ореховские, люберецкие, солнцевские, и, казалось, уже не существовало в этом огромном мегаполисе другого территориального деления и другой власти. Москва была словно охвачена пожаром, и, как и в 1812 году, она была подожжена изнутри нами же самими. Этот пожар преступности разгорался с каждым днем, охватывая все новые и новые сферы жизнедеятельности человека, а безвольное государство, с лицом почти невменяемого алкоголика, вместо того чтобы бросить все силы на борьбу с разрушительной стихией, казалось, наоборот, во все легкие дуло на огонь. И вот уже языки всепожирающего пламени взметаются к небу, прожигая небосвод кровавым заревом.

Любой человек чувствовал себя в такой обстановке абсолютно беззащитным. По телевизору каждый день показывали убитых предпринимателей. В подъезде и на рабочем месте. Взрывали машины, расстреливали из гранатометов офисы и автосалоны. Каждый четвертый, каждый третий и второй рубль отбирался в пользу бригад, общаков и воровских кланов. Огромные капиталы стекались ручейками, речками и бурными волжскими потоками в карманы преступных воротил и в основном, после конвертации, уплывали за рубеж.

Почти никто не платил налогов – было не до этого. Да и как можно платить сто двадцать процентов от дохода? Да еще при этом делиться с бандитами?

Молодые парни в золотых цепях были вездесущи. Вот драка прямо на середине дороги в центре города: из автомобиля выскакивают мускулистые «быки» и набрасываются с кулаками на интеллигентного мужчину, который по неопытности их подрезал. Гаишник поворачивает свою лживую красную ряху в другую сторону. Ему нет дела до того, что сейчас честный гражданин на всю жизнь останется инвалидом, а его автомобиль обзаведется новыми номерами и новыми хозяевами. Вот маленькая сценка в модном магазине: все продавцы-консультанты собрались вокруг необъятной мышечной массы, увешанной золотыми побрякушками, которая в оскорбительной форме, будто ему все должны, требует самого пристального внимания. Он сверлит всех презрительным взглядом, и никто не решается дольше мгновения смотреть ему в глаза. Два десятка других посетителей со смирением ожидают, пока бандит удовлетворит свое любопытство и позволит и им что-нибудь рассмотреть и примерить. Наконец, «бык» выбирает остроносую пару обуви, и тут все понимают, что он не собирается за нее платить. «Скажете хозяину, – говорит бандит, – что Циклоп взял. Вот мой номер телефона, если чего». Девушки-продавщицы не решаются из-за пары ботинок встать на пути ужасного Циклопа, а охранник у двери, минуту назад преисполненный власти, вдруг становится маленьким и незаметным и безропотно выпускает разбойника на улицу. После этого все облегченно вздыхают: и продавцы и покупатели. В магазин возвращается обычная жизнь: посетители, толкаясь, бросаются к прилавку, консультанты обретают присущую им медлительность и спесь, к охраннику возвращается горделивая осанка и острый взгляд…

Так жила вся страна, и не видно была конца и края царившему вокруг беспределу. Почему она была отдана на «разрыв» всякой нечисти? Правительство, депутаты, милиционеры, компетентные органы, где вы были в то время? Чем занимались? Каковы были ваши помыслы? Почему вы оставили ваших граждан один на один с этой сворой голодных кровожадных псов!

Врите больше! Мы-то (народ) знаем, чем вы занимались! Вы делили между собой власть, ресурсы, влияние. Коммунисты, демократы, либералы и просто генералы… Какая, твою мать, разница – все одна рвань! Вы лизали задницу западным банкирам и их хозяевам, брали у них кредиты под геометрические проценты и тут же разворовывали, оставляя в наследство нищей стране одни долги. Вы придумывали все новые и новые налоги, соревнуясь в абсурдности суждений, вы унижали и запугивали бизнес, насаждали информационную вакханалию, потворствовали преступным деяниям нуворишей. Вы предавали армию, русских в странах ближнего зарубежья, стариков и детей, село и город, лес, поле и реку. Вы тоннами, грузовиками отправляли деньги в Швейцарию и Лихтенштейн, строили на Рублевке замки и приобретали «шестисотые». Вас самих покупали и продавали, передавали по наследству, выставляли на трансферт. Во всей этой благостной суете, свалившейся на голову сумасшедшей наживе, вы совершенно забыли о своем предназначении и о своей стране, которой должны были просто служить!

Черт со мной! Но погибли десятки, сотни тысяч невинных людей! Бизнес был дважды-трижды полностью уничтожен! Экономика в одночасье лопалась, как воздушный шарик, поставленный на перо. И главное, после всего этого была навсегда утрачена вера, вера в справедливость. Вы втоптали совесть страны в грязь. И за это гореть вам в аду. Вечное вам проклятье!

«Пафос прекрасен! – скажете вы с ехидным предвкусием. – Только что изменилось?»

Я почешу репу и отвечу вам: «Ну… блин… это… как его… в общем… м-м… Жить стало лучше, жить стало веселее!»

Я позвонил Олегу – бандиту, который предложил мне крышу своей преступной группировки, и сказал, что отказываюсь от «сотрудничества» с ним. Мне нелегко это было сделать, и я страшно трусил, но какая-то злобная решимость с некоторых пор поселилась в моем сердце, и я готов был чуть ли не с оружием в руках защищать себя и свою только начинающую вылупляться из яйца торговую империю.

– Ты отвечаешь за свои слова?! – прошипел Олег.

– Да, – твердо засвидетельствовал я.

– Ну что ж! Тебя за язык никто не тянул…

Они тут же прилетели на трех машинах – Олег, его короткостриженый напарник с квадратной головой и еще с десяток выкормышей криминального мира. Но здесь их встретили бойцы ОМОНа, которых я нанял для охраны офиса, и бандиты вынуждены были ретироваться, во всеуслышанье пообещав вернуться с гранатометами…

Я ходил подавленный, все время оглядывался. Каждый день менял маршруты движения по Москве, следил, чтобы мне не сели на хвост. С трепетом прислушивался к мрачным разговорам знакомых коммерсантов: на какого-то «конкретно» наехали, у кого-то отняли весь бизнес, кого-то просто убили. В то время каждый день в каждом административном здании по нескольку раз появлялись хмурые ребятки в золотых цепях, не только свои – русские, но и нацмены, смело заходили в любой начальственный кабинет и, в упор расстреливая предпринимателей колючими взглядами, предлагали «крышу». С одними они вежливо церемонились, на других грубо наезжали и, не давая им опомниться, брали «аванс» (не помню, как это на их жаргоне называлось). Если хоть рубль дашь, считай, что сделка заключена и обратного пути уже нет. Город был в шоке, всех трясло от страха.

Некоторые деловые люди уже обзавелись «крышами» и счастливо порхали по жизни, думая, что теперь им уже ничего не угрожает, и с ехидцей и превосходством смотрели на тех, кому только предстояло столкнуться со злом и насилием. Многие спешили воспользоваться новыми возможностями и с удовольствием насылали новых «друзей» на своих деловых партнеров, которые вовремя не возвращали деньги или не выполняли в точности условия заключенных соглашений.

Сначала кто-то сжег мой микроавтобус-«фольксваген», потом жестоко избили на даче одного моего помощника, который, кстати, всеми силами убеждал меня не связываться с бандитами и согласиться на все их условия. Он умер в больнице от кровоизлияния в мозг. У него осталась мать, жена и ребенок. Далее к дверной ручке моей квартиры, в которой теперь я появлялся крайне редко, прикрутили липкой лентой учебную гранату.

Через неделю омоновцы слиняли – сказали, что им теперь запрещено «халтурить». Я понял, что они испугались. Одно дело халявить «на воротах» в офис, заворачивая бомжей и всяких просителей, а другое – связываться с известной всему городу преступной группировкой, о которой даже по телевизору говорили уважительно.

Почувствовав беду, разбежались почти все мои сотрудники. Кто-то прихватил деньги или часть имущества моей фирмы, другие увели с собой самых лучших клиентов. По коммерческой Москве поползли слухи, что со мной связываться нельзя – я уже не жилец на этом свете и из-за дел со мной можно ненароком и самому нарваться на крупные неприятности.

Я остался один на один со своей бедой.