Автор книги: Дмитрий Вересов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 41 (всего у книги 61 страниц)
Почему-то ему казалось, что Марков уже не вернется, – по открыткам можно было заключить, что Кирилл все больше удаляется от границ распространения «Великого и могучего», и это движение, отмечаемое Вадимом на карте (маленькие флажки, как на военных планах), казалось Иволгину совершенно закономерным. Он почти физически чувствовал притяжение, которое существовало между Марковым и Британскими островами, приютившимися на западе континента. А причина казалась очевидной – Джейн Болтон.
* * *
Конь смертельно устал, Евгений тосковал. Ему нужно было во что бы то ни стало выбраться поскорее из этого пустынного места, где только ворон – старый падальщик – мог чувствовать себя относительно комфортно. Ворон, нахохлившись, сидел на ветке сухого дерева. Невский проехал стороной, чтобы птица не украсила его плащ пометом – и так грязи хватало. Впереди расстилалась притихшая степь, тучи уже рассеивались, над краем земли ярко пылало закатное солнце. Весь этот день небо было затянуто облаками, и вот теперь, словно в качестве компенсации за свое столь продолжительное отсутствие, солнце залило пронзительно-ярким багровым светом всю степь, насколько хватало глаз. Евгений подумал, что стоит прикрыть металлический нагрудник – его блеск могут заметить издалека. Не хотелось закончить столь важное путешествие в бессмысленной стычке с каким-нибудь лесным сбродом. Эти ублюдки обычно не церемонились с благородным сословием, да и причин для церемоний, по правде говоря, не было. Дворянство Англии только нарождалось, но уже было полно спеси, а разница между благосостоянием благородного, хотя и приемного, сына графа Дейла и обычного крестьянина была просто чудовищной. Невский не раз проезжал через крестьянские поселения, там люди падали в грязь при виде всадника, хотя никто не принуждал их к этому, – Невский не мог бы физически справиться с этими людьми. Восстань они, и ему пришлось бы уносить ноги. Но им и в голову не приходила такая мысль.
Он поднялся на холм и замер. Впереди, рассекая степь и преграждая ему путь, стояла темная стена. Стена эта не была сложена из камня, да и не было во всей Британии людей, способных построить такое, разве что кроме тех древних гигантов, о которых Невский слышал из уст придворных поэтов при дворе графа Дейла. Стена простиралась от края земли до края, она поднималась до самого неба. В свете закатного солнца видение было особенно впечатляюще. Стена отмечала грань, которую Невский не должен был преступать, если не хочет сгинуть навсегда. Он понял это.
– Ваш намек мне ясен! – Евгений продолжал, хотя и тихим шагом, двигаться в сторону тьмы. Тем временем видение растаяло, словно отступило перед его решимостью. Он, однако, понимал, что не все так просто. Это в сказке достаточно одного поцелуя, чтобы разбудить спящую деву, зло отступает при виде доблести, а вера разрушает зло.
В свете угасающего дня Невский пересек невидимую черту. В этот раз это не было жестом отчаяния наподобие того, когда в далеком городе он бросился в прохладные воды, оказавшиеся и в самом деле настоящей бездной. Сейчас он знал, что делал.
Впереди, прямо на его дороге, как еще одно дурное знамение, лежала мертвая лисица. Вероятно, ее убило грозой. Ворон, может быть, тот же самый, опередил Невского и сел возле трупика. Он не взлетел, даже когда всадник приблизился, и только недовольно покосился на него.
– Сожрать бы тебя! – сказал Невский, который с утра не держал крошки во рту.
Но и это не произвело на птицу впечатления. Словно знала, что не станет благородный сэр есть падальщика, а может, просто не понимал английский ворон русскую речь?
«Марков, Марков, – мелькнула мысль, – хорошо, что ты сейчас далеко. Евгений Невский отправляется куда-то к черту на рога, в замок к людоеду, причем без кота в сапогах в качестве слуги и помощника. Увидимся ли мы снова?! И когда закончится долгий путь в неизвестность?»
И в ответ в хриплом крике птицы за спиной слышалось вечное:
– Nevermore!
Глава 3Грохот в гостиной прозвучал оглушительно. Удар и звон – словно упитанный слон ворвался с ходу в посудную лавку. Переплет вбежал в гостиную одновременно с Диной. Как оказалось, портрет маршала все-таки слетел со стены и обрушился на маленький столик, расколотив вдребезги чайную чашку. Китайский фарфор – две нежно-желтых розы на боку. Осколки рассыпались по паркету, и один из них отлетел под ногой Переплета в дальний угол комнаты.
– Ты это нарочно сделал! – сказала Дина, глядя на него в упор.
– Что?!
– Не притворяйся – ты его сбросил со стены!
– Ты бредишь! – Он усмехнулся, что вывело ее из себя.
– А с чего он упал? – В ее голосе появились истеричные нотки.
Переплет, ни слова больше не говоря, осмотрел портрет. В тыльную сторону рамы по обе стороны были ввинчены два крюка, на которых и держалась веревка. С ними все было в порядке, крюк в стене тоже был на месте.
– Ты меня за идиотку принимаешь! – завопила она, заглядывая через его плечо. – Повесь немедленно на место.
– Это не так-то просто! – возразил Переплет.
Тем не менее, не желая выслушивать вопли, он забрался на спинку дивана и водрузил картину обратно.
– Чертовщина какая-то, – пробормотал он. – Нужно оставить Белле записку, чтобы убрала осколки!
Возможно, это был знак. Они – те самые твари с другой стороны – давали ему понять, что не забыли, что последовали за ним. Раньше в русских деревнях хозяева, перебираясь на новое место, непременно приглашали за собой домового, сметали золу веником и проделывали еще немало различных манипуляций.
Ему не пришлось изощряться – его демоны явно были рангом повыше и нуждались в Переплете не меньше, а то и больше, чем он в них. Так что уговаривать их не пришлось. Дина по-своему расценила его улыбку.
– Я расскажу отцу! – Она обиженно шмыгнула носом. – Вот увидишь!
– Расскажи, – усмехнулся Переплет, – а я скажу, что тебе с пьяных глаз померещилось.
Дина одарила его ненавидящим взглядом. Потом этот взгляд ощупал пространство в поисках чего-либо увесистого.
– Только попробуй! – предупредил Переплет и вышел в прихожую – к зеркалу. – Кстати, ты уже готова?
Этим вечером они собирались к родителям Акентьева, а небольшой скандал накануне выхода ничего не менял.
Дина не успела ответить – квартиру наполнил громкий заунывный вой, от которого у Переплета порой мурашки бежали по коже. Даже в мелочах его «уникальная» дочурка отличалась от обычных детей. «Такие звуки, вероятно, издают какие-нибудь пустынные гиены», – подумал Переплет и посмотрел с раздражением в сторону комнаты.
– Дай ей соску! – сказал он. – Пока соседи не начали стучать в потолок!
Это было, безусловно, преувеличением: старое здание отличалось исключительной толщиной стен, так что соседи могли спать спокойно.
– Она ее выплюнет, ты же знаешь, – процедила Дина, невозмутимо поправляя прическу.
– Покачай на руках! – внес Переплет второе предложение, наверняка уже зная ответ.
– Платье помну! – Тем не менее она исчезла в детской.
Переплет покачал головой и продолжил рассматривать себя в зеркало. А из зеркала смотрел на него респектабельный мужчина, в котором уже не узнать было прежнего Переплета. Да и прозвище это теперь редко кто упоминал вслух – просто некому было это делать. Кроме самого Александра, который привык время от времени разговаривать с собственным отражением в этом самом зеркале – одним из более поздних Дининых приобретений. Зеркало было антикварным – высокое, вполовину стены, оно стояло на специальной подставке, с ножками в виде львиных лап. Переплету зеркало не понравилось, но Дина была почему-то в восторге.
– Ты же покупаешь все эти старые книги! – пожимала она плечами в ответ на его ворчание.
К зеркалу он, впрочем, привык.
– Хорош! Прямо хоть в кино снимай! – прокомментировала она, подходя к супругу. – Знаешь эти итальянские фильмы про мафиози? И вот за гробом очередного дона выходит со скорбной физиономией похоронных дел мастер…
Крик стих. Что она, интересно, сделала с Ксенией?
– Покачала все-таки немного… – Дина посмотрела на часы. – Скоро придет Белла!
Белла сменила на посту няню Алевтину, которая не продержалась и двух месяцев. Ушла по каким-то личным причинам: в чем они состояли, разъяснено не было, что дало повод Дине для непристойных намеков. Намеки начинались каждый раз, когда она бывала навеселе, то есть очень часто. Сам Переплет считал, что все дело в дочери, – ребенок бывал невыносим.
«Возможно, напряженная атмосфера в семье на нее действует, – думал Александр. – Хотя это же такая кроха, что она понимает…» Никаких родительских чувств Переплет к младенцу не испытывал. Отец уверял, что это придет со временем: даже если ребенок не твой, остаться равнодушным, когда он смотрит на тебя или плачет, невозможно. Однако в случае с Переплетом почему-то ничего подобного не происходило. И дело было не в африканских чертах малышки, которые, как казалось Переплету, с каждым днем становились все заметнее. Просто он не мог отделить Ксению от ее матери, а Дина для него воплощала, пожалуй, все самое худшее, что когда-либо случалось в его жизни.
Она встала рядом и взяла его под руку, оттеснив к краю зеркала. На мгновение Александру показалось, что это Альбина стоит рядом. Он вздрогнул, но наваждение тут же исчезло.
«И узнал я, что хуже смерти – женщина… И грешник будет уловлен ею, а праведник спасется!» Ну, это мы еще посмотрим! Он, конечно, не библейский праведник, но спасется, вот увидите! Спасется непременно!
Так думал он, спускаясь по лестнице под руку с женой. На улице их уже ждала служебная машина. Использование служебного транспорта в личных целях не одобрялось партией и правительством, как противоречащее моральному кодексу строителя коммунизма. Но Акентьев, как и большинство его коллег, на это не обращал никакого внимания.
Дочь осталась на попечении Беллы («Если так и дальше пойдет, придется перебрать всех нянь в Питере по алфавиту», – говорил Переплет), девицы лет шестнадцати, судя по всему совершенно лишенной воображения. Во всяком случае, Переплет очень на это надеялся. Он догадывался, что причиной бегства Алевтины было не только истеричное чадо. Девушка несколько раз приходила в его кабинет и говорила, что в гостиной кто-то ходит. Чтобы молчаливая, вечно стесняющаяся Алевтина побеспокоила хозяина дома – для этого должен был быть весомый повод!
Первый раз Переплет отреагировал должным образом: пошел проверить, прихватив по дороге небольшую бронзовую статуэтку – подарок отца. В подарке проявился черный юмор Акентьева-старшего: статуэтка изображала Харона с веслом наперевес. Как произведение искусства она ничего собой не представляла, но в качестве оружия – самое то.
В то время в Ленинграде люди безбоязненно открывали двери незнакомцам – вооруженные ограбления казались приметой далекой западной жизни. Однако это не означало, что в городе не было воров и грабителей. И дом видного чиновника, к тому же сидящего на таком денежном месте, вполне мог привлечь кого-нибудь из них. Но, к большому облегчению Переплета, сокрушать черепа не пришлось – в гостиной никого не было. Для успокоения взволнованной девушки он обследовал всю квартиру, проверил замки входной двери, заглянул на кухню и даже в уборную.
– Просто паркет недавно переложили, – объяснил он ей. – И вообще, дом старый, Альби… Алевтина, он живет собственной жизнью!
Девушка хмурилась и едва ли понимала, о чем он говорит. Больше она ни разу не беспокоила его, но порой Акентьев замечал испуганное выражение в ее глазах, особенно когда няне случалось оставаться одной с ребенком.
– Хорошо, что избавились от этой истерички, – сказал Переплет жене. – Ей вечно что-то мерещилось!
Дина раздраженно пожала плечами – прекрасно понимала, что, если и Белла не задержится в их доме, найти другую няню может оказаться не так просто.
Отец похлопывал его по плечам, вглядывался в лицо с каким-то недоверчивым выражением, словно не мог поверить, что видит перед собой собственного сына.
– Я что, настолько переменился?! – Переплет поднял бровь.
Отец кивал, смотрел на него, потом качал головой. Эта пантомима изрядно забавляла Акентьева-сына. А вот продолжение вечера было совсем не забавным. Как обычно, в лучшем случае беседа превращалась в обмен воспоминаниями, в худшем – приобретала политический оттенок. Александра не смущали диссидентские рассуждения и традиционная критика советской власти – в компании сослуживцев по исполкому ему приходилось слышать и не такое. Просто казалось, что он мог бы потратить свободное время с большей пользой для себя. Стол у отца, впрочем, был хлебосольный – в последнее время дела у Акентьева-старшего шли более чем удачно.
– Саша со мной везением поделился! – объяснял режиссер.
Не обходилось на этих посиделках без дурацких шуток на кладбищенскую тему. Вспоминали известный рассказ Веллера про крематорий. Тот, в котором вдова обнаруживает в комиссионке костюм, в котором похоронила мужа. Переплет тут же опроверг его, как совершенно несостоятельную байку, которая ходила по стране еще задолго до этого рассказа. Взамен он рассказал об эксгумации, которую наблюдал на кладбище, и об услышанной от следовательницы истории с ожившим покойником.
История прошла на «ура», и воодушевленный рассказчик пообещал еще одну – на этот раз из анналов истории.
– Только без анатомических подробностей! – предупредил отец и кивнул в сторону субтильной девушки с нервным лицом, которая и так уже побледнела. Переплету она понравилась с первого взгляда, когда их только представили друг другу, однако ни о каких интрижках и речи быть не могло.
Он вздохнул про себя, пообещал, что подробностей не будет, и поведал слушателям о случае во время наводнения тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Тогда вода смыла часть могил на Смоленском кладбище. Один из гробов водой принесло прямо к дверям дома, где жила вдова покойного, которая, разумеется, была в шоке.
– Совпадение! – сказал отец.
Переплет пожал плечами. Он давно уже не верил в совпадения, но в этом случае речь шла о давней истории, и он спорить не стал. Вернулся он домой слегка хмельной и довольный собой, как никогда. «Нужно почаще бывать у отца, – подумал он, – а не то, и правда, в этом проклятом исполкоме заплесневею. И насчет перстня побеспокоиться – у него должны быть знакомые коллекционеры, ювелиры… Так лучше – не напрямую!»
Он тешил себя надеждой, хотя давно уже понял – поиски перстня затянутся надолго. Где этот проклятый перстень, где? Хоть к гадалке иди! А может, и нет его на земле? Лежит где-нибудь глубоко-глубоко, на истлевшем пальце или даже в море… Нет, тогда бы они знали – они все знают. В том-то и дело, что перстень им недоступен. Потому и обратились к нему за помощью. Но сколько времени понадобится, чтобы найти его? Может быть, вся жизнь! Нет, такой расклад Переплета не устраивал категорически. Он долго лежал в этот вечер без сна рядом с супругой и наблюдал за тем, как на потолке вытягивается косая светлая линия – отсвет фар проезжающего по улице автомобиля, потом она уползала в стену. В доме было тихо. В такие мгновения оживали старые мальчишеские еще мечты – уехать куда-то, куда глаза глядят! Бежать от всего этого безумия. И Переплет ощущал себя стариком.
Иногда он завидовал черной завистью всем своим старым знакомым. Завидовал Маркову, который, не приложив практически никаких усилий, теперь купается в славе. Несмотря на близость благодаря отцу к театральной среде никакого пиетета к этой среде Переплет не питал, считая большинство ее представителей бездарями и бахвалами. Талант, дарование… Попасть в струю – вот что главное! Об этом Переплет не раз слышал от отца, которому в последнее время это удавалось все реже. А вот Марков попал! Удачливый, сукин сын. И черт с ним, главное теперь – вытащить Альбину из всего этого дерьма! А там дальше все еще может случиться!
Дина засопела и повернулась к нему лицом. От нее пахло алкоголем. В уголках губ блестела ниточка слюны.
– Что ж я маленьким не сдох? – спрашивал сам себя Переплет.
Впрочем, вскоре и в его жизни наступила светлая полоса. Начало ее ознаменовалось отъездом Дины в отчий дом, в Москву. Орлов непременно желал видеть на своем дне рождения и зятя, но Переплету неожиданно повезло – грядущий приезд визитеров из Совмина не позволял ему отлучиться по личным делам. В последнее время на плечи Акентьева легла вся работа отдела. Его непосредственный начальник Черкашин существовал, казалось, только на бумаге, и Переплета это вполне устраивало. Так что Дина уехала без него, увозя с собой Ксению, а также наилучшие пожелания и приветы, которые легко раздаются, благо ничего не стоят.
* * *
Альбина поднималась по лестнице старого дома. Шла в гости к Моисею Наппельбауму. Впервые в жизни. Все было именно так, как она и представляла по его рассказам, – этот дом, двор, лестница. Шаги раздавались гулким эхом, отражались в мутных стеклах. На перилах лестницы последнего этажа кто-то очень чистоплотный прицепил пустую консервную банку – для окурков. Альбина курила редко и всегда тайком, как школьница. Отец не одобрял как врач, Олег Швецов – как спортсмен. Да и сама Альбина не пристрастилась к табаку – сейчас это был скорее вызов всему миру, чем средство успокоиться. Рядом с Наппельбаумом не осталось никого, кроме нее.
Из рассказа следователя Альбина уже знала механизм аферы, к которой старик оказался причастен. Причем следователь из ГУВД давал понять, что уверен – механизм этот ей прекрасно известен. С одной из питерских швейных фабрик в течение последних двух лет регулярно происходил вывоз готовой продукции, списанной на брак и производственные отходы. Предметом проверки ОБХСС было не ателье Наппельбаума, а одна из питерских швейных фабрик. Проверка выявила систематическую утечку материала. Виновные из дирекции уже находились под следствием, которое продолжало распутывать полученные ниточки. Некоторые из ниточек рвались, другие вели слишком далеко. Моисею Наппельбауму просто не повезло – как известно, очень мелкая рыба проходит через сети, а крупная иногда их рвет. Моисей был той самой рыбой, которой ни то ни другое было не под силу. И теперь оставалось надеяться на чудо.
Альбина вчера дожидалась его в коридоре ГУВД. Два часа. «Как они смеют так его мучить?!» – думала она. Наконец Моисей вышел, осунувшийся, с посеревшим лицом. «Форменное гестапо», – подумала Альбина. Она еле сдерживалась, чтобы не ворваться в кабинет к следователю и не высказать все, что думает.
– Боже мой, боже мой, – бормотал старик.
На его лице застыло мучительно-растерянное выражение.
– Все в порядке, Альбиночка, – сказал Наппельбаум, когда она подбежала, чтобы поддержать его, – не нужно так расстраиваться. Все будет хорошо!
В голосе его, однако, не было никакой уверенности, и Альбина только покачала головой. Раньше ей казались забавными все эти истории из серии «Следствие ведут знатоки». С каким серьезным видом рассуждали герои сериала о хищениях на заводах пряностей – что-то вроде «в каждой баночке аджики не хватает двух грамм» – и вот вам дело! В условиях советской действительности, где погони и перестрелки существовали лишь в редких фильмах, преимущественно французского производства, подобные дела, и правда, становились предметом следствия.
Но сейчас было не до смеха. Следователь – весьма напоминавший внешне одного из «знатоков» – намекал настойчиво на то, что и сама Альбина каким-то образом причастна к этому делу. Но, мол, будем пока делать вид, что вы, гражданка Швецова, ничего не подозревали… К счастью, Альбина перед визитом к нему получила дружескую юридическую консультацию, да и сама прекрасно понимала, что никаких серьезных обвинений ей предъявить не могут.
Но все равно было страшно. Никогда еще Альбину Вихореву не обвиняли ни в чем противозаконном. Потому что никогда она сама не позволяла себе ничего дурного. Помнила о своих благородных польских кровях.
И следователь, который обвинял ее, пусть и не напрямую, в воровстве, сразу перестал казаться ей героем сериала. Она решила, что ей просто крупно не повезло, а главное, не повезло Моисею Наппельбауму, раз их «дело» взялся вести этот негодяй. Наверняка он карьерист и подлец. Следователь же, который и не подозревал о своем молниеносном падении в глазах Альбины, продолжал гнуть свою линию:
– Я не хочу на вас давить, – сказал он, стремясь воспользоваться моментом и «добить» потенциальную свидетельницу, – но обстоятельства складываются таким образом, что вы можете попасть в число подозреваемых! Подумайте, вам это нужно?! Вы, – он задвигал папки с бумагами, перекладывая их на манер бабушкиного пасьянса, – дочь известного медицинского работника, а значит, речь идет не только о вашей репутации…
Альбина сжала губы. Ситуация напомнила что-то из сталинских времен – признайтесь, что вы шпион пятнадцати разведок, или может пострадать ваша семья. Только времена все-таки были другими.
– А о презумпции невиновности вы не слышали? – спросила она в ответ, еле сдерживая гнев.
На устах следователя появилась усталая улыбка а-ля Понтий Пилат.
– Я вас прошу, давайте не будем тратить время на ликбез по юриспруденции! Есть факты, и я вам их уже изложил! Будем сотрудничать?
– Не будем! – лицо Альбины стало жестким. – Я непременно расскажу отцу, что вы меня запугиваете!
Вышло, наверное, по-детски. Маленькая девочка грозится рассказать папе о проделках дворового мальчишки. Но следователь – «следак», как выражался Швецов, который время от времени щеголял жаргоном, действительно задумался.
– Жаль, – вздохнул он наконец, – жаль, что вы не хотите внять разуму! Что ж, проконсультируйтесь, если так можно выразиться, с отцом – уверен, что он подтвердит вам все, что я уже сказал.
К ее ужасу, из «чистосердечного», как сказал бы мерзкий следователь, признания Моисея, повторенного ей по пути из ГУВД, следовало, что о происхождении материала он знал.
– Ах, Альбиночка, – горестно вздыхал он по поводу и их незавидного положения и ее «несоветской» наивности, – это ведь обычное дело. Но почему, почему именно Моисей Наппельбаум оказался тем несчастным, который должен отвечать за все…
Олег в сложившейся ситуации показал себя верным мужем, но был абсолютно несостоятелен в юридических вопросах, да и сокрушался все больше из-за собственных дел. Самым оригинальным его предложением было наплевать на все предписания и выехать куда-нибудь на Крайний Север. Поскольку Альбина не была даже обвиняемой, искать ее особенно не будут. Проживут годик-другой, а там, глядишь, все и рассосется.
Альбина не могла удержаться от смеха, чем, кажется, даже задела Олега.
– Извини, милый! – Она прижималась к мужу – ей сейчас как никогда нужна была его помощь. – Никаких побегов! Я не умею ловить рыбу и ходить за оленями!
Все это было накануне вечером. Утром Альбина машинально засобиралась на работу, потом вспомнила, что ателье закрыто на время следствия, и решила заехать к Моисею. Телефона на квартире у Наппельбаума не было, а ее беспокоило состояние старика.
Бросив сигарету в банку, она позвонила в дверь, обитую дерматином. За дверью стояла тишина. Тогда, не отпуская кнопку звонка, девушка другой рукой начала барабанить в дверь кулачком. Сердце бешено стучало. Наконец за дверью послышался шум отодвигаемого засова, снимаемой цепочки – длилось это долго, Альбине показалось, что Моисей возился целую вечность. Наконец, дверь открылась. Лицо Наппельбаума было бледно как мел.
Он облизал пересохшие губы.
– Мне что-то нездоровится, Альбиночка, но сейчас должно отпустить… Так иногда бывало… После смерти Раисы Иосифовны… Раечки!
Альбина подхватила его под руку и потащила в комнату. Обстановка тоже почти до мелочей соответствовала рассказам мастера. Альбине даже показалось, что она здесь уже бывала раньше. Но сейчас рассматривать интерьеры было некогда. Моисей не сел, а упал в продавленное кресло и закрыл глаза. Альбина заметила, что челюсть у него дрожит. Начинался приступ.
Она бросилась к окну, отдернула занавеску и распахнула настежь, вспугнув голубя на карнизе.
– У вас есть лекарства?
Рука с дрожащими пальцами протянулась в сторону кухни, и Альбина опрометью бросилась туда.
Она звонила в двери соседей Наппельбаума, стучала, потом сбежала вниз по лестнице. Где-то наверху заскрипела, открываясь, дверь, но девушка уже была на улице. Направляясь в гости к Моисею, она заметила телефонный аппарат на углу и теперь молила бога, чтобы он работал. Ей повезло, телефон оказался в порядке, благообразный старикан с тростью как раз заканчивал разговор. Альбина вскочила в будку, схватила еще теплую трубку, другой рукой нащупывая в кармане мелочь. Потом вспомнила: ноль два – бесплатно.
Моисей рассматривал узор на обоях, выцветших под прямыми солнечными лучами, что проникали в эту комнату только с полудня до трех часов дня. В висках тяжело шумело, если бы не этот шум, слабость можно было назвать даже приятной. Моисей не был религиозным человеком, но в этот момент он попросил у Создателя не дать ему умереть вот так, в одиночестве.
«Скорая» прибыла через десять минут. Альбина поджидала ее у ворот, чтобы показать путь. В машину девушку не пустили – в этот момент ее состояние было близко к истерике.
Она осталась на улице, провожала машину взглядом, пока та не исчезла за поворотом. Какие-то люди смотрели на нее с любопытством. Альбина снова поднялась в квартиру Моисея – нужно было найти ключи и закрыть ее.
Она действовала как в тумане, стараясь не обращать внимания на редкие фотографии, выстроившиеся на полке, – Моисей еще молодой, совсем не похожий на себя в старости, а вот он с покойной супругой… Ключи, к счастью, нашлись быстро. В любой момент кто-нибудь мог зайти и поинтересоваться – что она делает в чужой квартире. «Вот вам и дополнительный пункт к обвинению, – подумала Альбина. – И гражданин следователь был бы несказанно рад».
Впрочем, еще в предыдущий свой визит в ГУВД Альбина почувствовала, что происходит что-то странное. Уверенность следователя куда-то улетучилась, папок на столе стало явно меньше, да и в те, что остались, он не спешил заглядывать. Тон из обвиняющего превратился скорее в недоуменный. Казалось, еще немного, и этот мерзавец начнет извиняться за причиненное беспокойство! Выглядел он совсем жалко – вероятно, очень большие надежды связывал «следак» с этим прогоревшим делом. Так тебе и надо, урод, так и надо!
Эти дни озлобили ее по-настоящему. Человек за столом казался ей воплощением злого рока, и она смотрела на него как партизанка на гестаповца. Следователь даже пытался пошутить сначала на эту тему, но шутки не вышло.
Ничто из того, что Альбина знала об этом деле со швейной фабрикой, не позволяло надеяться на благополучный исход. Может быть, произошло чудо, и ангел-хранитель встал на ее защиту? Иногда ей казалось, что кто-то следит за ней с того света, следит и оберегает. Может, это бабушка – почему-то именно она, а не мать, представлялась Альбине подходящей кандидатурой на должность хранителя. Правда, был еще один человек – Женька. Говорят, что иногда души умерших не могут оставить тех, к кому были привязаны при жизни, и следуют за ними, оберегая. Так или иначе, но Альбина иногда ощущала чье-то незримое присутствие. Только с мужем и отцом не хотела этим делиться; знала, что те посчитают ее истеричкой.
Однако в данном случае кто-то действительно должен был вмешаться – само по себе дело рассыпаться не могло. Альбина пыталась проанализировать ситуацию с точки зрения логики безо всяких там потусторонних заступников. Вполне могло быть, что история с фабрикой оказалась кому-то очень невыгодной, кому-то там, наверху, кто и понятия не имел о Моисее Наппельбауме. Значит, им с Альбиной просто повезло, хотя для умирающего старика это было слабым утешением.
Моисей Наппельбаум вернулся из забытья. Сначала ему казалось, что он у себя дома. Окружающие предметы расплывались в дымке – он пытался пробиться сквозь нее взглядом, зацепиться за что-нибудь знакомое, что помогло бы ему вернуться в реальный мир. Наконец туман стал рассеиваться, он увидел наполовину зашторенное окно с бледными сумерками снаружи, спинку кровати, крюк на стене, за который цепляются, чтобы подняться с постели. Подниматься не хотелось – тело было легким, где-то в глубине его пульсировала тихая ноющая боль, и пока что только она напоминала о том, что он жив. Руки казались ватными, он мог шевелить ими, но это было неприятно. Моисей уже пережил один сердечный приступ – это было давно, после смерти супруги. Но в этот раз все было гораздо серьезнее.
Пружины кровати скрипнули.
– Что же это такое?! – Альбина присела на край больничной койки.
Моисей повернул к ней голову. Сейчас он казался ей похожим на одного из библейских персонажей. Благообразная седая голова, достойная кисти гениев Возрождения, и отрешенность во взгляде. Моисей вздохнул так глубоко, словно это был его последний вздох.
В палате лежали еще несколько человек. Это возмутило ее – они же видят, что ему плохо, неужели нельзя было поместить в отдельную?!
– Ничего, Альбиночка, – успокаивал ее Моисей, – так лучше. Там за мной никто все время смотреть не будет. Вот уйду, и никто и не заметит. Тут хоть соседи за мной присматривают.
Под словом «уйду» Моисей подразумевал, конечно, не возвращение из этой ужасной палаты в свою квартиру. Альбина горестно качала головой.
– Все будет хорошо… – уверяла она, но ее опыт – печальный опыт – подсказывал, что Наппельбауму уже не будет лучше.
Соседей у Наппельбаума было двое – еще одна койка пустовала. Напротив старого портного лежал алкоголик – на бледном лбу его пульсировали синие вены, темные глаза навыкате. При мысли, что Моисею придется провести последние дни здесь, в подобном окружении, становилось не по себе.
Пришла медсестра, Альбина поднялась, уступая ей место. На прощание Моисей сжал ее руку – его пожатие было слабым и едва ли не лучше всех диагнозов говорило о том, что время его на исходе. Выходя из палаты, Альбина еле сдерживалась, чтобы не зарыдать. Олег разговаривал с дежурной сестрой у освещенного стола. По полутемному холлу слонялись несколько больных в халатах, похожие на те тени, что блуждают в Аиде.
Они оба вскинули на нее глаза – сестра и Олег.
– Идем, – Альбина, не останавливаясь, проследовала дальше, к лифту, потом развернулась и подошла опять к дежурной, открывая сумочку.
– Вы не могли бы последить за ним…
– Не беспокойтесь, у нас хороший уход, – сестра взмахнула рукой, отказываясь от денег.
Альбине редко приходилось сталкиваться с бессребреничеством, и она никогда не удивлялась, как это бывало, например, с матерью, когда требовалось сунуть кому-то деньги или коробку шоколадных конфет. У нее была отцовская закалка – принимать вещи такими, какие они есть, исправлять только то, что можешь исправить. И она поняла, почему сестра отказывается от ее денег. Поняла и, не говоря больше ни слова, пошла прочь.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.