Текст книги "Полководцы первых Романовых"

Получается, что в решающий момент Лыков проявил себя как истинный храбрец. Не отступил, не проявил нерешительности, но ходил вместе со старшим военачальником и ободрял своих воинов.

Историк Карен Аксаньян составил подробную реконструкцию битвы. По его словам, «Царское войско полностью располагалось на левом, более крутом северном берегу реки и занимало оборонительную позицию. Войско восставших, обладая численным превосходством, попыталось атаковать царскую армию через мелкую реку, и бой завязался на северном берегу Восьмы. Армии Шуйского удалось сдержать атаку мятежников в оборонительной позиции, но на одном фланге казаки смогли закрепиться на левом берегу реки, заняв овраг. Можно предполагать, что этот овраг располагался не параллельно реке, а перпендикулярно примыкал к ней. Возможно, это был один из оврагов, лежащих к западу от современного Иваньковского соснового бора на реке Восьме. Оттуда они смогли вести огонь во фланг рязанцам, “стоявшим подле боярака” и, вероятно, вынужденным несколько отступить под огнем казаков… Однако, засев в овраге, пешие казаки не имели непосредственной связи с остальным войском болотниковцев. В этих условиях конные рязанцы перегруппировались и пришли на помощь основной массе царских войск, удерживавших другую часть сил мятежников на рубеже реки: “Назад скочили всем полком к речке”. Совместными силами они смогли перейти в контратаку, отбросив болотниковцев за реку… «и сотнями, которые с воры билися»… Царское войско отбросило противника за реку, не давая отступавшим восстановить порядок и построиться совместно с отрядом, который, видимо, оставался на правом берегу Восьмы и еще не успел переправиться через реку и ввязаться в сражение. Атака оказалась успешной, и большая часть войска мятежников, не выдержав удара, пустилась в бегство… Беспорядочное бегство мятежников позволило царским воеводам нанести им сокрушительное поражение, захватить и наряд, и набаты, и знамена, и коши [обозы]. Что касается засевшего в овраге отряда казаков, то он имел мало шансов на удачный для себя исход дела… После попыток уговорить казаков сдаться 7 июня царские войска пошли на приступ оврага и “взяли его взятием”, когда у противника закончился порох…»¹²⁹.

Битва на Восьме – одна из самых значительных за все Смутное время. И одна из решающих. Болотниковщина, движение чрезвычайно живучее и распространяющееся со скоростью лесного пожара, была убита в трех боевых операциях: разгром под Москвой, разгром на Восьме и взятие Тулы. Но последнего успеха царских войск могло бы и не случиться, если бы государевы воеводы не добились победы на Восьме. За этот успех всех воевод победоносной армии князя Андрея Голицына от имени государя наградили золотыми монетами.

Уже через неделю войско князя Андрея Голицына, соединившись с воинством князя Михаила Скопина-Шуйского, разбило болотниковцев на реке Вороньей под Тулой, а царь Василий Шуйский в конце июня взял Алексин. Что касается роли Бориса Лыкова в этих событиях, то она не столь заметна. Борис Михайлович – один из младших воевод, он, несомненно, должен активно действовать, но действия его никак не отражаются в источниках. Однако о событиях, учивших его искусству побеждать, стоит рассказать подробнее.

Итак, за семь верст от Тулы, на реке Вороньей, был бой: мятежники вновь пытались контратаковать. Остановить царскую армию на речном рубеже – богатая идея, но после Восьмы у болотниковцев стало намного меньше людей, а государь вывел в поле намного больше.

Исход сражения, кажется, был предрешен до его начала: «Пешие воровские люди стояли подле речки в крепостях, а речка топка и грязна и по речке крепости, леса. И об речке воровские люди многое время билися и милостию Божиею московские люди воровских людей от речки отбили и за речку Воронью во многих местах сотни передовые [лю]ди перешли, и бояре и воеводы со всеми полки перешли ж, и воровских людей учали топтать до города до Тулы, и многих побили и живых поимали, а пехоту многую ж побили и поимали. И воровские люди прибежали в город, а московские люди гнали их до городовых ворот» – так сообщает летопись. Здесь такого сопротивления, как на Восьме, болотниковцы уже оказать не могли, их просто опрокинули, хотя те «много бились». Бесполезно. Сила солому ломит.

Армия царя Василия Ивановича осадила Тулу.

Лыков дрался на Вороньей, осаждал Тулу вместе со всей ратью государевой, но, как уже говорилось, из общего строя никак не выделился.

Осенью 1607 года мятежники, осажденные в Туле, сдались. Но на Москву надвигалась новая напасть: армия Лжедмитрия II, сильная тем, что значительную ее часть составляли польские авантюристы, воины по рождению. Царь выдвинул под Брянск, навстречу новому самозванцу, полевое соединение с тремя воеводами во главе: князьями Иваном Куракиным (командующий), Борисом Лыковым и Василием Мосальским. На сей раз царские военачальники действовали удачно: по свидетельству документов того времени «вор (Лжедмитрий II. – Д. В.) от Брянска отошел на Орел»¹³⁰. Иначе говоря, Куракин с Лыковым и Мосальским отбросили противника.

Жаль, дальше дела пошли намного хуже, ушло мгновение славного начала. Из Москвы прибыл царский брат Дмитрий, чтобы возглавить бóльшую армию, получившую, как видно, приказ не отогнать, а разгромить нового самозванца. Князь Дмитрий Иванович Шуйский был катастрофически плох как полководец, нерешителен и малоопытен в воинских делах. Несколько более опытный Лыков состоял тогда у него во вторых воеводах Большого полка, то есть, по обычаям Московского царства, менее знатный, но более сведущий в тактических вопросах полководец осуществлял подстраховку полководца более знатного, но лишенного тактических навыков и дарований¹³¹. Артиллерией у них командовал человек, не входящий в число аристократов, но военным талантом пожалованный, кажется, от самого Господа Бога, – Григорий Леонтьевич Валуев. Князь Лыков еще тогда заприметил его и впоследствии неоднократно делал так, чтобы этот даровитый военачальник оказывался рядом с ним, в товарищах и помощниках. Валуев, вроде бы незаметный на фоне великих полководцев Смуты, достоин отдельной книги, посвященной только ему: это чуть ли не самый результативный русский военачальник начала XVII столетия[40]40
  Помимо того что о Валуеве уже сказано и еще будет сказано на страницах этой книги, стоит отметить: Григорий Леонтьевич уничтожил Лжедмитрия I в 1606-м; будучи стрелецким головой и руководя артиллерией, участвовал во взятии Тулы 1607 года; в 1608 году станет видной фигурой в защите Москвы от Лжедмитрия II; в 1609-м сразится с тушинцами у Калязина; зимой 1609/10 года он с большим отрядом пробьется на подмогу в осажденный Троице-Сергиев монастырь; а позднее, в 1610-м, выбьет тушинцев из Переславля-Залесского и затем из Иосифо-Волоцкого монастыря; при Михаиле Федоровиче он последовательно воевода елецкий, вяземский, астраханский; и это далеко не весь список его дел; уйдет из жизни в 1626 году. Незнатный, незапомнившийся современникам, но поистине великий человек, он был дивно хорош на поле боя.


[Закрыть].

Армия Шуйского и Лыкова выбросила авангарды далеко вперед, и те имели успех в бою с легкими отрядами противника. Но под Болховом, когда столкнулись основные силы двух воинств, царские полки потерпели поражение. Часть ратников изменила, другие заколебались. Командование, после долгого боя, опасаясь большей измены, велело отступать. Обошлось без больших потерь, однако нового самозванца у Болхова не остановили.

Бориса Лыкова в поражении не винили, во всяком случае, источники ни о чем подобном не сообщают.

Зато следующее столкновение с врагом принесло ему опыт большой победы.

1608 год привел в стан противников Василия Шуйского одного блистательного польского авантюриста – полковника Александра Юзефа Лисовского, умевшего о своих победах, перемежавшихся с поражениями, рассказать, привирая, так, что его боевые действия в России выглядели как круиз по провинциальным курортам: бои с нелепыми московитами, воинский талант, блеск, триумфы, добыча…

Реальность выглядела иначе. В июне 1608 года царские воеводы разбили хвастуна Лисовского, и в этом деле Борис Михайлович участвовал как первый воевода Передового полка в большом полевом соединении. Имеет смысл привести выдержку из текста источника: «Лисовской с черкасами (малороссийскими казаками. – Д. В.) и… с литовскими людьми, и с воры украинных городов[41]41
  «Воры украинных городов» – русские, изменившие царю Василию Ивановичу и перешедшие под знамена самозванщины.


[Закрыть] со многими людьми пошол под Москву к вору (Лжедмитрию II, стоявшему под Москвой. – Д. В.). И царь Василей послал на Лисовского бояр и воевод по Коломенской дороге на три полки: в Большом полку боярин князь Иван Семенович Куракин да Григорей Сулемша Григорьев сын Пушкин, в Передовом полку боярин князь Борис Михайлович Лыков да князь Григорей княж Костянтинов сын Волконской, в Сторожевом полку Василей Иванович Бутурлин да князь Федор Мерин княж Иванов сын Волконской… И тогды бояре и воеводы Лисовского и воров побили и языки многие поимали»¹³².

Очень просто и обыденно, безо всяких литературных ухищрений: разгромили Лисовского, захватили множество пленников, не дали армии Лжедмитрия II пополниться новыми бойцами.

К этой картине стоит добавить данные одного источника, о достоверности которых можно спорить, но, весьма возможно, они более полно отражают картину сражения, и выходит, что Лыков в этой битве был главным творцом победы. Итак, именно Борис Михайлович атаковал противника, в то время как «…Болшой полк князь Иван Куракин да Сторожевой полк Василей Бутурлин стояли… блюдяся, чаяли того, что Лисовской побежал для обманки, а ведет Лыкова на люди»¹³³. Иначе говоря, два прочих полка всего лишь подстраховывали атаку людей Бориса Михайловича, решившую исход дела.

Сражение это, произошедшее на Медвежьем броде через Москву-реку, шло весь день. Оно имело для противника тяжелые последствия. Лисовский вывез из Коломны артиллерию и огромный обоз с добычей. Когда царские ратники стремительно атаковали его, он, отягощенный ценным имуществом, не сумел, как обычно делал, выиграть бой быстрым маневром. Более того, утратил и захваченные пушки, и возы с ценностями, включая запас вин и денежную казну. Лжедмитрий II в час страшных испытаний для Москвы не получил в свое распоряжение коломенской артиллерии…

Мало того, Лисовский потерял важных пленников, которых мог использовать как заложников или для выкупа: летопись сообщает, что у него отбили «владыку Коломенского и боярина князя Владимира Тимофеевича [Долгорукова], и протопопа зарайской церкви Николы».

Превосходный итог!

Лыков к тому времени должен считаться уже весьма опытным полководцем, прошедшим через целый ряд сражений. Битвы на Восьме и у Медвежьего брода – крупные, значимые политически, конечно, украшали его биографию. Но доселе он ни одного боя не выиграл, командуя полевым соединением, именно командуя, а не являясь одним из младших воевод такого соединения.

До этого дойдет позднее.

А пока главная роль в жизни Бориса Михайловича – участие в обороне Москвы от полчищ Лжедмитрия II, укрепившихся в подмосковном Тушине, посягавших на царскую столицу и наводнивших страну своими бандами. Его держали с отрядом на защите Фроловских ворот с весны 1609-го.

Лыков и здесь отличился, притом не как один из многих, нет, у него была «персональная партия» в общем концерте русских военачальников, защищавших город. В июне 1609 года произошло большое сражение на реке Ходынке. Вражеский полководец Ружинский двинулся на Москву основными силами («всеми таборами»). Царь Василий Иванович был извещен об их атаке загодя, получив информацию от перебежчиков. Он выставил против Ружинского гуляй-город[42]42
  Гуляй-город – крепость, состоящая из деревянных щитов с бойницами, установленных на телегах.


[Закрыть], а когда натиск противника поставил под вопрос способность царских отрядов отстоять эту крепость на возах, русские воеводы контратаковали. С отдельными отрядами на неприятеля бросились три князя, три видных полководца того времени – Иван Куракин, Андрей Голицын и Борис Лыков. По словам летописца, «пришли они на литовских людей и на русских изменников, и их перебили многих людей, и топтали до речки Ходынки. Литовские же люди и русские воры многие со страху из таборов побежали. Так бы, не остановись московские люди у речки, и они бы, таборы покинув, побежали: такова московских людей храбрость была». Разгром, учиненный тушинцам, был столь значителен, что они более не рисковали атаковать столицу.

Опять-таки: Лыков подан как храбрец, один из спасителей Москвы.

Зная переменчивый нрав Бориса Михайловича, в правительстве ему не вполне доверяли. Опасались, что перебежит к Лжедмитрию II. Может быть, и небезосновательно. Но в решающий час он показал себя с наилучшей стороны: вышел биться, действовал с прочими воеводами смело. Делом показал верность правителю.

Дела Лжедмитрия II постепенно ухудшались – постольку-поскольку с севера спешил к Москве на помощь монарху князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский с корпусом европейских наемников и большой собственно русской армией. Он раз за разом отбрасывал воинские контингенты верных самозванцу людей. Выиграл у них несколько сражений. Когда Скопин остановился близ Александровской слободы, собираясь с силами для нового раунда освободительного наступления, к нему присоединились два полевых соединения. Первое из них подошло с Волги, им командовал Ф. И. Шереметев. Второе, по приказу Василия Шуйского, вели на подмогу Скопину кружным путем, через Владимир, князья Иван Семенович Куракин и Борис Михайлович Лыков.

Собралась трехполковая армия – большая сила в обезлюдевшей России, можно сказать, ударный кулак. Скопин нависал над позициями тушинцев, осаждавших Троице-Сергиев монастырь. Обитель держалась в смертельном объятии врагов очень давно, то, что она не открыла ворота неприятелю, – чудо Господне и результат истинного героизма ее защитников. Около полутора тысяч бойцов из скопинского лагеря пробились в монастырь, гарнизону Троицы в поддержку. Но этого мало. Настало время совершенно избавить обитель от страшного испытания.

Войско неприятеля возглавлял Ян Петр Сапега, и у него под рукой находилась настоящая армия, воодушевленная рассказами о несметных сокровищах в монастырской казне. Правда, армия эта, осаждавшая обитель, была пестрой, чуждой дисциплины и утомленная долгой безрезультатной осадой. Источник из вражеского лагеря констатирует: «Рыцарство биться не хотело». Но все-таки Скопин не искал случая дать Сапеге генеральное сражение, рискнув всеми достигнутыми к тому времени результатами триумфального наступления. В его план входило – атаковать противника легкими отрядами, уничтожать отдалившиеся от основных сил малые группы, наносить многочисленные «уколы и порезы», пока крупный хищник не обессилит от кровопотери. Другая часть плана, разработанного русским полководцем, – теснить врага «острожками», отнимая у него пространство для маневра.

Армия, присланная из Москвы, оказалась очень кстати в условиях опасного противостояния. Как выразился летописец, «князь Михаил Васильевич их приезду был рад и начал с ними мыслить о государевом деле и о земском». По данным вражеской разведки, Куракин и Лыков[43]43
  Лазутчики Сапеги спутали Бориса Лыкова с князем Федором Ивановичем Лыковым.


[Закрыть] вышли из Москвы 11 ноября 1609 года с тремя тысячами ратников и пушкой, притом русские источники сообщают, что царь дал им свой «двор», то есть отборных, лучше всего вооруженных, одоспешенных, обеспеченных конями ратников¹³⁴.

Скопин сначала сделал Лыкова вторым, после себя, воеводой Большого полка. Потом передал ему под команду Сторожевой полк.

Подход больших, свежих сил к Скопину, увеличение монастырского гарнизона и возросшая интенсивность боевых действий поставили Сапегу в тяжелое положение. В январе 1610 года он покинул позиции у стен монастыря и отошел к Дмитрову. Обитель, сражавшаяся с 1608 года в кольце врагов, была, таким образом, спасена. Для всей России – великое ободрение!

Борис Лыков при деблокировании Троице-Сергиева монастыря командовал, хотелось бы напомнить, Сторожевым полком.

Но Сапега под Дмитровом все еще представлял собой серьезную угрозу. Стояла снежная зима 1609/10 года. Скопин поставил ратную силу на лыжи и двинул в бой.

Бои за Дмитров были долгими, тяжелыми, кровопролитными. Враг держался за город всеми силами, тем более Дмитров посетила «царица» Марина Мнишек – живое знамя самозванщины. Со второй половины февраля 1610-го крупные силы из состава армии Скопина давили на Сапегу, медленно, но неотступно выталкивая его с позиций. Всего скопинцев собралось под Дмитровом восемь тысяч человек, из них лишь 700–900 бойцов – европейские наемники, прочие из русских. Еще один «корпус» в шесть тысяч лучших людей, по данным вражеской разведки от конца февраля, Михаил Васильевич отправил на Суздаль – выбивать оттуда гарнизон, во главе которого стоял тот же Лисовский, битый на Медвежьем броде¹³⁵.

Враг попытался вырвать победу в генеральном сражении, но битва закончилась для него скверно – казачья часть войска Сапеги оказалась разгромлена, сам полководец отступил в Дмитровскую крепость. Понимая, что сил для борьбы у него недостаточно, 8 марта Сапега, спалив укрепления и уничтожив три артиллерийских орудия, ушел из Дмитрова. Марину Мнишек он прихватил с собой.

Участвовал ли в освобождении Дмитрова Лыков? У некоторых историков, даже в энциклопедических статьях, время от времени обнаруживается утверждение – да, участвовал, чуть ли не в качестве одного из основных военачальников русской армии. Но это, по всей видимости, ошибка. У Дмитрова дрался бывший командир Лыкова, боярин князь Иван Семенович Куракин – тот, с кем Лыков осенью прошлого года вел своих людей к Скопину. Присутствие Куракина вводит в заблуждение невнимательных историков, вот и получается: где Куракин, там, стало быть, и Лыков…

На самом деле Скопин направил Бориса Михайловича в другое место. Именно Лыков возглавил отряд, вышедший под Суздаль и оцененный неприятелем в шесть тысяч комбатантов (что, скорее всего, преувеличение). Вторым воеводой при Борисе Лыкове назначили князя Якова Петровича Барятинского, к русскому воинству добавили отряд «ротмистра немецкого Анцмира». Стоит запомнить: февраль 1610 года – момент, когда Борис Лыков впервые возглавляет самостоятельное полевое соединение. Исключительно важное событие в судьбе полководца любой эпохи, любой страны.

Поход на Суздаль закончился неудачей. Размеры ее оцениваются в источниках по-разному, но в любом случае войска Бориса Лыкова отступили, не выполнив задачи.

Летописцы на разные лады сообщают об относительно небольшом ущербе, нанесенном армии Бориса Лыкова. Один из них говорит: «Под Суздалем был с ними (бойцами Лисовского. – Д. В.) бой и ничего над ними не учинили, а сам[и] со всеми ратными людьми опять в Олександрову слободу отошли здравы»¹³⁶. Другой добавляет подробностей: «Послал князь Михаил Васильевич под Суздаль боярина князя Бориса Михайловича Лыкова да князя Якова Борятинского со многими людьми с русскими и с немецкими. Они же пришли к Суздалю ночью, а привели их вожатые, не узнав, и были в посаде. Лисовский же, прослышав [об этом], со всеми людьми вышел на бой. Московские же люди ничего городу не сделали, а едва сами ночью отошли прочь». Вроде бы ничего особенного: проиграли бой, но понесли незначительные потери, «отошли здравы». Вот только у самого неприятеля сложилось иное впечатление от суздальской битвы. «Лисовский, – сообщает источник с другой стороны, – всех побил. Немного их ушло к Скопину, о чем Скопин весьма кручинится, и того воеводу, который был у них голова, в тюрьму посадил»¹³⁷.

Кто прав? Кто искажает ситуацию? Сказать трудно. Судя по тому, что очень скоро Борис Лыков получит от царя новое ответственное воеводское назначение, в провале дела его не особенно винили. Скопин посадил в тюрьму Лыкова? Возможно, не его. Смотря как трактовать слово «голова» в польском тексте. Если видеть в нем значение «старший», «командующий», то – да, именно Лыков тяжко поплатился за поражение. Но «голова» в русской воинской терминологии означает еще и «младший военачальник», помощник воеводы или, иначе, военачальник, стоящий уровнем ниже воеводы. А младшим военачальником у Лыкова числился князь Барятинский. Его могли называть «головой».

Яков Петрович, возможно, подпортил дело. Не в «вожатых», скорее всего, причина неудачи. Барятинский тяжело заместничал со своим командиром, что, надо полагать, вызвало серьезную задержку наступления. Источники повествуют о ссоре Бориса Лыкова с Барятинским подробно, очевидно, скандал вышел преизрядный – особенно на фоне общего неуспеха операции.

Вот как все было: «Князь Яков на князь Бориса бил челом и с ним не пошел. И царь Василей писал ко князю Михаилу Васильевичю: и преж сего князь Яков в Северском походе был менши князь Бориса, и потому ему и ныне мочно быть со князь Борисом, и он бы на нашей службе был, чтоб в том нашему делу и земскому порухи не было». Не пошел! Царь написал грамоту по местнической тяжбе, что означает – боевой выход значительно отсрочился.

Стоит заметить, что Бориса Лыкова задели претензии недоброжелателя, он требовал оборонить его от бесчестия. Для дела – еще одна задержка.

Итак: «Боярин князь Борис бил челом государю на князь Яков в отечестве. А в челобитной своей пишет, чтоб государь его пожаловал, велел ево от князя Якова Борятинского оборонить, а был де, государь, князь Яков со мною (то есть ниже меня. – Д. В.) Борятинской… под Кромами, да князь Яков же меньше меня был во 106-м году [1607 или 1608], да отец князь Якова князь Петр князь Иванов сын выдан головою князю Федору княж Васильеву сыну Мусину Туренину…» И так далее, и так далее, Лыков рассыпает местническую аргументацию щедро. По-человечески его понять можно: князя рано возвели в боярский чин, начали давать ему высокие воеводские назначения, видя в нем талант полководца, и с ним не местничался только ленивый. Можно сказать, тяжбы подобного рода сыпались на него как из рога изобилия. Даже при Лжедмитрии I князь Юрий Хворостинин «бил на него челом», считая, что из них двоих Лыков не может занимать чуть более почетное место, прислуживая за столом «царю»… Но местнические тяжбы бывают разными. Тут – особый случай. Барятинский явно оскорблял Бориса Михайловича. Здесь что-то глубоко личное. Возможно, не сошлись характерами. Во-первых, раньше Яков Петрович подтверждал старшинство Лыкова по знатности, а тут вдруг взбунтовался. Во-вторых, Барятинские, хоть и Рюриковичи, а род не высокий, не аристократический. Барятинские вознесутся высоко и войдут в состав военно-политической элиты лишь при Алексее Михайловиче, трудами великого полководца Юрия Никитича Барятинского, который разбил Степана Разина и добился ряда успехов в войне с Речью Посполитой 1654–1667 годов. До того Барятинские – род малозаметный, кажется, они сильно уступали Лыковым-Оболенским. Так из-за чего Яков Петрович оскорбился? Может, не хотел идти на битву с грозным Лисовским? Нет, князь Барятинский – славный боец, бывал во многих передрягах, не испугался бы. Или все-таки не по нраву ему пришелся дерзкий, горделивый характер Бориса Лыкова? Но затеять местнический скандал с явно более знатным противником и напроситься на выговор от самого государя – не в обычаях военно-служилого класса России…

Это ненависть, ненависть белого накала, ненависть, которую трудно оценить из нашего времени. Думается, сыграла свою роль дикая распущенность нравов той смутной эпохи. И, возможно, ревность к Скопину: Барятинский давно воевал под стягами Скопина, бился в великом Калязинском сражении под его командованием, а тут вождь, презрев старые заслуги, отдал опытного военачальника под руку другого, совсем недавно появившегося в скопинском лагере полководца… Обидно.

Василий Шуйский счел необходимым не только отреагировать на конфликт воевод, но и со всей определенностью принять сторону Бориса Лыкова: «И по бояринову князь Борисову челобитью Лыкова… велено к боярину ко князю Борису Лыкову послать грамоту; а в грамоте пишет, что… князь Яков с тобою не пошел и бил челом на тебя нам о местех; и то князь Яков делает не гораздо, а с тобою ему быть мочно, потому что он князь Яков наперед сего был с тобою на наших службах и не одинова… Указал государь отписать к боярину ко князю Борису: как будет на Москве, тогда вам и указ будет»¹³⁸.

Сотни дворянские топтались на месте, пока военачальники выясняли отношения. Возможно, неприятель заранее прознал о готовящемся нападении, хорошенько приготовился сам… вот и поражение.

С точки зрения родовой чести – оба, может быть, правы. Но с точки зрения «дела государева и земского» оба виноваты. Кого бы из них ни бросил в тюрьму Скопин, а было за что! И если не посадил никого, а поляки, основываясь на слухах, выдали желаемое за действительное, то – жаль, что не посадил.

Впрочем, скоро Борис Лыков отмоется от позора суздальской неудачи.

И – любопытная деталь: легко встав под знамена Лжедмитрия I, то есть легко расставшись с Годуновыми, князь Борис Лыков никогда не изменял Василию Шуйскому. В любых обстоятельствах. Плоха ли, хороша ли обстановка на фронтах бесконечной войны царя Василия Ивановича за удержание престола. Причины верности Лыкова находятся в сфере генеалогии: драгоценная супруга Бориса Михайловича, Анастасия Никитична Романова, по матери была из Шуйских. Дело в том, что отец Анастасии и Филарета заключил второй брак с Евдокией Александровной Горбатой-Шуйской, а это превращало Лыкова в довольно близкого брачного свойственника для представителей правящей династии. Борис Михайлович видел в Шуйских если не «родных», как Романовы, то уж точно «своих», и держался за них, проявляя преданность. А Шуйские, в свою очередь, опирались на него – как на «своего», когда у подножия трона других «своих», по смутной поре, оказалось не столь уж много. Государь Василий Иванович сохранил за ним боярский чин, полученный при самозванце, и щедро награждал за воеводскую деятельность земельными владениями… пусть и не доверяя до конца.

Похоже, семейные связи играли роль своего рода святыни для Бориса Михайловича. И он честно взялся за выполнение одного из финальных поручений царя, когда династия Шуйских уже закрывала глаза в смертной истоме и подходил ей последний срок. То есть после Клушинской битвы, где армия государева оказалась разгромлена поляками. Литвины и поляки добрались до Можайска, они нависали над самой столицей. К Москве двинулись также полки Лжедмитрия II. Надежда на то, что Шуйские удержат престол, оставалась… призрачная.

Тем не менее Василий Иванович все еще делал ходы на шахматной доске большой политики, и ему все еще требовались надежные полководцы. Лыков оказался надежнее прочих.

На помощь к царю Василию Шуйскому пришли вызванные им ранее «царевичи крымские» или, по другому источнику, «царевич, да Араслан князь Сулешев, и мурзы». Государь отправил к ним с небольшим войском своих бояр: князя Ивана Михайловича Воротынского, князя Бориса Михайловича Лыкова да окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Под Серпуховом царские воеводы встретились с крымцами, очевидно, вручили им деньги и от имени государя «честь воздали». Затем объединенное русско-татарское войско атаковало отряды Лжедмитрия II в Боровском уезде, на реке Наре. По словам русского летописца, «был тут сильный бой, едва Вор (Лжедмитрий II. – Д. В.) усидел в таборах». Но боевое рвение крымцев скоро иссякло, они вернулись к вождям своим, а те сообщили Воротынскому, Лыкову и Измайлову, что «истомил их голод, стоять невозможно». Татары ушли, удержать их было невозможно. Что оставалось царским военачальникам? Они, как пишет тот же летописец, «отошли к Москве, едва наряд (пушки. – Д. В.) увезли, [спасая] от воровских людей».

Источник с вражеской стороны подтверждает: да, 20–21 июля 1610 года крымцы осуществили нападение, и тушинцам сначала со страху показалось, что их 20 тысяч. Но татары, потревожив несколькими неожиданными нападениями стан мятежников, то есть, в сущности, только обозначив боевую работу, скоро ушли. Неприятель послал за отступающими царскими войсками четыре полка, однако успел обрушиться лишь на незначительные отставшие отряды, захватив несколько десятков пленников. Прочие, по сведениям тушинцев, «разбрелись в разные стороны».

По русской же версии, как минимум, часть полевого соединения все-таки сумела организованно отойти в Москву, отвести к столице артиллерию, занять оборонительные позиции на стенах и у ворот.

Маловато оставалось у Василия Ивановича собственных сил после клушинской катастрофы. Самостоятельно, без крымцев, продолжать борьбу с воинством Лжедмитрия II он уже не мог. Тем более не мог драться с поляками. Вскоре он потеряет престол. Но его воеводы все еще делали свое дело, сохраняя драгоценные пушки, уводя из-под удара маленькую, распадающуюся армию, которая не знала, кому теперь служить.

Поражение, несомненно…

И все-таки нет от него горького послевкусия, как от суздальского несчастливого дела. У Серпухова русские полководцы исполняли свой долг, как им позволяла обстановка, хотя на их глазах рушилось царство, от правителя уходила власть.

За Серпухов Бориса Лыкова упрекнуть не в чем.

А вот то, что последовало за серпуховскими делами, ни чести, ни доброго имени ему не добавляет.

Царь Василий Иванович был свергнут в результате заговора и бунта. Позднее его отдали в руки злейшим врагам – полякам. Предали. Пытались насильственно постричь в монахи, но тому воспротивился сам патриарх Гермоген. И русский царь, так и не превратившийся во инока, отправился на унижение в чужую страну…

Источники не сообщают, участвовал ли князь Лыков в мятеже и прочих злодействах. Возможно, не виновен. Но он и не воспротивился всеобщей измене. Более того, остался в составе Боярской думы, которая превратилась в своего рода «временное правительство» на период междуцарствия. Называть это странное, самозванное аристократическое правительство стали Семибоярщиной. Вместе с прочими членами Семибоярщины Борис Лыков согласился принять на русский престол польского королевича Владислава, призвал целовать ему крест, разрешил польско-литовским войскам войти в Москву, занять Кремль. Вместе с прочими членами Семибоярщины Борис Михайлович инициировал выпуск серебряной копеечки, где этот самый «Владислав Жигимонтович»[44]44
  Так в русском варианте.


[Закрыть] прямо назван русским царем, хотя он даже до Москвы не добрался – отец его не отпускал. Заискивал Лыков и перед самим польским королем, поддерживая в Москве пропольскую администрацию, фактически оттеснившую от власти Семибоярщину.

Борис Лыков, преданно именуя себя холопом, выпрашивал себе земельных пожалований, и от имени королевича Владислава ему были даны села и деревни – а потом и от имени самого Сигизмунда III.

По отношению к земскому национально-освободительному движению князь выступил как враг, притом враг активно действующий. Ходил с прочими изменниками к патриарху Гермогену, оказывал на старика давление, требуя от него письма, обращенного к земцам, чтобы те разошлись по домам. Но Гермоген, пусть и ветхий годами, остался тверд. Он благословлял земцев «постоять за веру», ни в чем не уступая их противникам. Источник того времени повествует: «А как собрався Московского государства всякие люди Москву осадили, и польские люди ото всего рыцерства послали к патриарху Гермогену на Кириловское подворье полковника Казановского с товарыщи, да бояр князь Бориса Михайловича Лыкова, да Михаила Глебова [сына Салтыкова] да дьяка Василья Янова, а велели патриарху говорить и бить челом, чтоб он в полки к московским людям отписал, и велел им с полки от города отступить, а они пошлют к королю послов, чтоб он по прежнему договору королевича на Московское государство дал вскоре, а учинить бы с Московскими людьми о том срок, в кою пору послы по королевича сходят. И патриарх Ермоген в том отказал и говорил, что он их (земских ополченцев. – Д. В.) благословляет за Московское государство пострадать не токмо до крове, и до смерти, а их треклятых (то есть боярское правительство и пропольскую администрацию. – Д. В.) за неправду проклинает. И… святейшего патриарха Ермогена велели свести в Чюдов монастырь»¹³⁹.