Текст книги "Полководцы первых Романовых"

Борис Михайлович поставил подпись под несколькими позорными грамотами 1610–1611 годов. В частности, под той, где Семибоярщина требовала от смоленского воеводы Шеина сдать город польскому королю; под той, где то же самое требовали «продавить» от московских послов, отправленных в королевский лагерь под Смоленск; а заодно и под той, которая была отправлена в месяцы, когда Москву уже осаждало Первое земское ополчение: там высказывалось требование к костромичам – несмотря ни на что, хранить верность Владиславу и всячески помогать его верным слугам, включая поляков с литвинами, бороться против земцев.

Князь Лыков-Оболенский легко «поставил» на поляков, легко отстранился он от нужд, интересов, надежд Русской земли, легко встал на путь изменничества…

В 1612 году объединенное Земское ополчение Трубецкого, Пожарского и Минина блокировало центральные районы Москвы, выбило захватчиков смелым ударом из Китай-города, а затем принудило капитулировать кремлевский гарнизон. Так вот, пока длилась великая эпопея очищения столицы от врагов, Лыков был не на стороне земцев, а на стороне тех, от кого они Москву очищали.

Ничего доброго.

Земский собор 1613 года принял историческое решение: дать России в качестве нового царя юношу Михаила Федоровича из боярского рода Романовых.

Для князя Бориса Лыкова это была великая удача, можно сказать, удача из удач. Сам он царем стать не мог – знатности не хватало даже для того, чтобы занять среди претендентов на престол десятое место, не то что первое. А худая слава добавляла ему причин для тревоги: он пособник врага. Допустим, он участвовал в Земском соборе как один из сторонников новой династии, Романовых; но отношение к Борису Михайловичу тех, кто освобождал Москву, по-прежнему было неприязненное, если не сказать подозрительное.

Но теперь в первую очередь… он муж царской тетки. На первое место выходит факт родства с венценосцем, а не безобразия времен Семибоярщины. И юному монарху Лыков может быть в высшей степени полезен – как опытный военачальник, оберегающий русский престол. Один из главных творцов больших побед на Восьме, на Медвежьем броде, в сражении 1609 года на Ходынке, участник разгрома болотниковцев на реке Вороньей и деблокирования Троице-Сергиевой обители… да, бывало, Лыков и проигрывал дело, но гораздо чаще с ним был связан успех. В высшей степени полезен! Ведь изначально-то «команда» тех, кто готов всерьез, насмерть отстаивать интересы, здоровье и жизнь царя Михаила Федоровича, была невелика. А тут – такой подарок: сильный полководец, которого сама кровь зовет проявить верность.

И Борис Михайлович оказался, как ни странно, одним из лучших – преданнейших, храбрейших, искуснейших – защитников новой династии. После всех прежних измен, после всех антинациональных деяний он парадоксальным образом превращается в истинный столп державы.

Начальные годы после воцарения Михаила Федоровича – его второй звездный час.

Правда, на заре нового царствования Лыков ухитрился так проявить свой дерзкий характер, что едва не оттолкнул от себя царственную родню. Загордился! Ценят… И потерял здравый смысл.

Источники, отражающие жизнь Государева двора, повествуют о дикой эскападе Бориса Михайловича в подробностях. Вот его мятеж дерзеца и вот его поражение: 8 сентября 1613 года на праздник Рождества Пресвятой Богородицы царь велел у своего стола «быти бояром: князь Федору Ивановичу Мстиславскому, Ивану Никитичу Романову, князь Борису Михайловичу Лыкову. И боярин князь Борис Михайлович Лыков бил челом Государю в отечестве на боярина Ивана Никитича Романова, что ему менши его быть не вместно. А боярин Иван Никитич [Романов] бил челом Государю, что князь Борис Лыков его обезчестил, а князю Борису с ним быть мочно, и Государь бы его пожаловал, велел ему со князем Борисом учинять указ. И… Михайло Федорович всеа Русии на князя Бориса кручинился и говорил князь Борису многажды, чтоб он у стола был, а под Иваном Никитичем быти ему мочно; и князь Борис у стола был и после стола Государь жаловал бояр, подавал им чаши. И князь Борис к чаше ходил после Ивана Никитича, и после стола Государю на Ивана Никитича не бил челом… Того же [1614] году, апреля в 17 день, на праздник на Вербное воскресение, был у Государя стол, а у стола велел Государь быть бояром: князь Федору Ивановичу Мстиславскому, Ивану Никитичу Романову, князь Борису Михайловичу Лыкову, да околничему Артемью Васильевичу Измайлову… И боярин князь Борис Михайлович Лыков бил челом Государю в отечестве на боярина Ивана Никитича Романова, что ему с ним быть не вместно; а боярин Иван Никитич бил челом Государю, что князь Борису с ним быть мочно, а ныне с ним быть не хочет, тем его обезчестил. И… Михайло Федорович всеа Русии говорил князю Борису, что он наперед сего на праздник Рождества Пречистыя Богородицы сидел ниже боярина Ивана Никитича, и к чаше ходил после Ивана Никитича, и у чаши на Ивана Никитича не бил челом, а с Иваном Никитичем ему князь Борису мочно быть. И князь Борис бил челом Государю, что ему меньше Ивана Никитича никоторыми делы быть не вместно, лучше б его велел Государь казнить смертью, а меньши Ивана быть не велел; а будет Государь укажет быти ему меньши Ивана Никитича по своему государеву родству, что ему Государю по родству Иван Никитич дядя, и он по тому с Иваном Никитичем быть готов. И… Михайло Федорович… говорил князь Борису, что меньши Ивана Никитича быти ему мочно по многим мерам, а не по родству, и он бы его Государя не кручинил, садился в столе под Иваном Никитичем. И князь Борис государева указу не послушал, за стол не сел и поехал к себе на двор. И… Михайло Федорович всеа Русии велел послать по князя Бориса, чтоб ехал к столу; а будет не поедет, и его князь Бориса велел Государь Ивану Никитичу выдать головою. И ко князю Борису посыланы порознь Григорей Бутиков, а после Григорья – Полуехт Мячков; и Григорей и Полуехт приехав сказали, что князь Борис государева указу не послушал, к столу не едет; а говорит, что он ехать готов к казни, а меньши ему Ивана Никитича не бывать. И после стола Государь послал к князь Борису на двор Ивана Чемоданова да Левонтья, а велел Государь им, князь Бориса взяв, отвести к Ивану Никитичю за его безчестье, и, сказав Ивану Никитичу государево жалование, выдать князь Бориса ему головою. И Левонтей и Иван, по государеву указу, князя Бориса к Ивану Никитичу отвели и выдали головою»¹⁴⁰.

Как это объяснить? Похоже чуть ли не на мятеж! При том что одно только благоволение Романовых, самого царя и его ближнего круга, и могло удержать Лыкова на высотах власти – он же яростно местничает с Романовыми! С родным дядей царя! Трудно уловить смысл его действий.

Он сам не в чести: все его службы при восшествии на престол представителя новой династии – один только «аудит» государевой казны в мае 1613 года, да еще Борис Михайлович назначался защищать Москву от крымского хана и ногайцев весной 1614-го, но оборона не состоялась. Ни воеводских постов, ни сколько-нибудь заметных административных должностей в начале царствования он не занимает. Ему подтвердили сомнительный боярский чин, обретенный при Лжедмитрии I, но не спешат возвысить. Новое возвышение придет к нему с годами и после великих служб на благо государя.

Но Лыков прежде всех будущих заслуг неожиданно зарабатывает скверную репутацию: великий дерзец!

Зачем?

Причин может быть три.

Первая из них и самая очевидная, самая правдоподобная: Иван Никитич Романов являлся шестым сыном деда Михаила Федоровича – Никиты Романовича Захарьина-Юрьева. Это наделило его от рождения генеалогической, а значит, и местнической слабинкой. У первенца – высшая родовая честь. У младших братьев она ниже от человека к человеку, и, следовательно, у шестого сына она будет очень сильно ниже, чем у первенца. Среди Романовых первенец – Федор Никитич, он же владыка Филарет в иночестве. Михаил Федорович – первенец первенца. А вот Иван Никитич – обочина рода, линия слабая. С ним уже местничался на коронационных торжествах князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и выиграл дело. Лыков, очевидно, пошел по пути Трубецкого, усомнившись, что его родовая честь ниже, чем у шестого сына, – пусть и в великом, намного более знатном, чем Лыковы, семействе Романовых. Проиграл, но проявил неуступчивость и не смирился, защищая собственную родовую честь: это, допустим, веку его и окружающему обществу понятно.

Вот вторая причина, не столь очевидная, но возможная: Иван Никитич Романов при дворе счастливого племянника сам выглядел «хромой уткой». На Земском соборе 1613 года он занял переменчивую позицию. Вроде бы поддерживал Михаила Федоровича и в то же время напоминал о его молодости, неопытности, «не полном разуме». По некоторым признакам, и сам был не прочь занять престол, вот только поддержки не получил ни от кого и смирился. Однако, смирившись, все еще составлял для юного царя конкуренцию: если тот умрет, не оставив потомков, – вот вам готовый царь, все тот же дядя. Лыков ударил по нему, возможно, рассчитывая на тонкое понимание со стороны государя, его матери и их «ближних людей». Борис Михайлович бесчестил нелюбимого родича в кругу царственной семьи… Его, конечно, приструнили, выдали головой, защищая честь рода, но… вот какая деталь: как раз с середины 1614-го Лыков начинает получать воеводские назначения. Что же получается? Одной рукой его наказали, а другой наградили…

Наконец, третья причина: в годы Семибоярщины Иван Романов был предан польско-литовским захватчикам душой и сердцем, гораздо больше, чем даже весьма активный на этом поприще Лыков. Иван Никитич сыграл роль «заводилы» во многих темных, изменных делах. Например, в 1610-м он вместе с князем Федором Ивановичем Мстиславским выступил инициатором поистине мерзкой затеи – пустить вражеское войско в Кремль. Не «среди прочих», как Лыков, а впереди прочих… Такое не забывается. И, может быть, Лыков, тяготясь недоброжелательством бывших участников земского движения, пошел на скандал, как бы бравируя: посмотрите, я не желаю уступить гораздо большему мерзавцу, чем я, оцените мою храбрость!

Возможно. Трудно в таких случаях определить истину в окончательном и категорическом виде, но и подобный аспект дикой эскапады Лыкова тоже не стоит сбрасывать со счетов.

Итог: Лыкову, что называется, пошла карта.

И вот в его судьбе наступает новый звездный час.

Между 1613 и 1618 годами Россия подвергается страшным испытаниям. Новая династия, только начавшая сплачивать вокруг себя общество, должна была раздавить мятежное войско Ивана Мартыновича Заруцкого, прямо угрожающее престолу. С Заруцким носилась по русским городам «царица» Марина Мнишек и ее сын – Воренок, выставлявшийся как законный претендент на престол в отличие от «незаконного» царя Михаила Федоровича. За армией Заруцкого шел «охотник»: видный вельможа и военачальник князь Иван Никитич Меньшой-Одоевский. И Одоевскому предстояла трудная борьба, нескоро увенчавшаяся успехом. Северо-запад страны, включая Новгород, – под оккупацией шведов, и надо любой ценой освободить эти земли. С запада нависает чудовищная мощь Речи Посполитой. Там все еще лелеют мечту возвести королевича Владислава на русский трон. Казань наполнена настроениями сепаратизма.

Но даже в сравнении с этими недюжинными угрозами другая опасность, а именно опасность внутренняя, рождает намного более тяжелые проблемы. Суть ее – тотальный казачий мятеж, охвативший множество областей Московского царства, нарастающий, выбрасывающий все новые и новые протуберанцы, если не сказать метастазы, и, как разросшаяся раковая опухоль, губящий плоть державы сразу во многих местах.

Мятежом пылает значительная часть Русского Севера и многие уезды центральной части страны. Казаки лютуют, не только разбойничая и грабя, но и убивая тех, кто попался «под горячую руку», тех, кого в наши дни назвали бы мирным населением. Врываются в города, устраивают массовые казни, предают огню села, не щадят монастыри. Целые уезды выпадают из системы центрального управления, воеводы не могут справиться с напастью, все, что могла получить казна в виде налоговых поступлений, оказывается в руках казачьих банд.

Для современного образованного русского собирательный исторический образ казака – положительный. Да, казак бунтарь, да, казак суров, но это прежде всего защитник Отечества. Это воин, ассоциирующийся в первую очередь с вооруженным противостоянием наполеоновским ордам, заполонившим Россию, это боец, доехавший до Парижа и умиляющий тамошних кабатчиков криком «быстро!», это искусный конник, вынесший на своих плечах тяжесть Кавказской войны, войн с Турцией и Крымским ханством.

Все верно.

Но.

Этим позитивом история казачества далеко не ограничивается. Роль русского казачества на арене театра Великой смуты ужасна. Казак – записной мятежник, разбойник, жестокий разоритель с уголовными замашками, персона, не имеющая в душе жалости. Разумеется, не все казаки были таковы, но многие, очень многие. Они сбивались в отряды по несколько сотен, а то и по несколько тысяч человек и открыто терроризировали местное население.

Казак стал главной напастью для России в 1614–1615 годах, а затем, в 1617—1618-м и даже, хотя и в меньшей степени, в 1619 году вновь поднял пламя мятежа до небес, притом пламя это разделилось на множество языков, «лизавших» богатые земли севера.

Кто таков этот самый «воровской» казак и почему он вел себя подобным образом? До Смуты Россия знала казаков «служилых», иначе говоря, «городовых», и «вольных». И те и другие – лично свободные люди, не имевшие никаких связей с общинами крестьян, ремесленников, с военно-служилыми корпорациями Русского государства, и занимавшиеся «военным промыслом». Служилые, они же городовые казаки, давали присягу царю и составляли часть вооруженных сил России. Вольные казаки жили по рекам Дон, Волга, Терек. Они составляли обособленные от государственных структур России «войска», не целовали креста русским царям, не подчинялись воеводам и воинским головам, самостоятельно выбирая себе атаманов, но играли роль имперского лимеса, то есть полунезависимых областей, связанных с метрополией отношениями неопределенного характера: между вассалитетом и союзничеством.

Во время Смуты появились еще и «воровские» казаки. Эти действовали, как часть войска разнообразных самозванцев, перебегали на сторону поляков, творили то, что сейчас назвали бы беспределом, не где-то на окраинах, а в историческом центре России. Время от времени претендовали на то, чтобы обеспечить своим ставленникам власть над крупными областями или даже высшую власть на уровне всей страны. В воровских казаков могли превратиться и выходцы из казаков вольных, и предатели из городских контингентов служилых казаков, и деклассированный элемент – бывшие крестьяне, бывшие холопы (в том числе боевые), бывшие стрельцы, иногда даже «служилые люди по отечеству», то есть дворяне из числа беднейших. После 1613 года Смута постепенно сошла с пикового положения и покатилась под гору. Но тысячи и тысячи воровских казаков не получали ничего доброго от восстановления старого порядка. Возвращение в «тяглые» слои их не устраивало. Мало кто желал расказачиваться в сапожники и пахари, тем более идти работать на помещика, прежде хлебнув волюшки. Многие искали возможности перейти в служилое казачество, то есть покинуть Смуту в достойном общественном статусе. Но государству не требовалось служилое казачество в столь значительных объемах, да и оплатить его услуги правительство в принципе не могло. Особенно если учесть, что воровские казаки, ведя переговоры о приеме на службу, выторговывали себе высокое жалованье… Здесь у правительства намечались, как сказали бы современные менеджеры, «трудные переговоры». И все-таки именно этот слой воровского казачества давал надежду на компромисс. Ну а какой-то процент «воровского» казачества не видел причин расставаться с буйной мятежной жизнью, уходить из разбоя и оставлять мечтания о новых раундах борьбы за власть. С этими, последними, не было почвы для переговоров. Тут только один способ вести дела мог привести к успешному решению проблемы: всех перебить или, на худой конец, изгнать из пределов царства. Никаких компромиссов. Биться насмерть?

К сожалению, в 1614-м роль первой скрипки среди «воровского» казачества сыграла последняя группа. Та, с которой не представлялось возможным договориться.

К ним добавились казаки малороссийские, или «черкасы», как их еще называли. По собственной воле и в составе армий Речи Посполитой они являлись на земли России, чтобы грабить, убивать, «отгонять полон». Этим чужой земли было не жаль, они воспринимались как беда горчайшая, хуже воинов крымского хана, приходивших за добычей и полоном.

Шли тяжелые бои в Угличском, Кашинском и Белозерском уездах. Пострадали Торжок и город Любим, позднее – богатая торговая Чаронда. Подверглись разорению Пошехонье, Молога, Череповец, Каргополье, Костромской, Романовский и Ярославский уезды. Каргополье ужаснулось дикой свирепости казаков: там погибли тысячи зарубленных и сожженных ими людей. На несколько месяцев Вологда попала в блокаду воровских казаков, перенявших дороги вокруг нее. Казаки вышли под Ростов (!) и там занялись бесчинствами и разбоем. В Ярославле ожидали казачьей атаки со дня на день.

Запустело множество сел и деревень…

Более того, на севере начало возникать странное государство в государстве, а именно неподвластная царю и постепенно растущая область, где всем управляли казачьи атаманы. Для едва живой после Смуты истекающей кровью России эта северная казачья республика была, как раковая опухоль, неожиданно открывшаяся у раненого солдата в госпитале…

«Новый летописец» – памятник XVII столетия – рисует ужасающую картину: «Древний враг наш дьявол… вложил в простых людей казаков корысть большую и грабеж и убийство православных христиан. Был же у них старейшина именем Баловень, с ним же были многие казаки и боярские люди, и воевал и предавал запустению Московское государство. Была же война великая на Романове, на Угличе, в Пошехонье и в Бежецком Верху, в Кашине, на Белоозере, и в Новгородском уезде, и в Каргополе, и на Вологде, и на Ваге, и в иных городах. Другие же казаки воевали северские и украинные города и многие беды творили, различными муками мучили, так, как и в древние времена таких мук не было: людей ломали на деревьях, и в рот [пороховое] зелье сыпали и зажигали, и на огне жгли без милости, женскому полу груди прорезывали и веревки продергивали и вешали, и в тайные уды зелье сыпали и зажигали; и многими различными иными муками мучили, и многие города разорили, и многие места опустошили. Царь же государь и великий князь Михаил Федорович всея Русии, услышав о тех бедах, послал в Ярославль боярина своего князя Бориса Михайловича Лыкова, а с ним властей, и повелел их [казаков] своим милосердием уговаривать, чтобы обратились на истинный путь». Другая русская летопись кратко сообщает: «Казаки, вольные люди, в Русской земле многие грады и села пожгли и крестьян жгли и мучили». Значит, надо принимать меры…

Историческая миссия князя Бориса Лыкова состояла в бескомпромиссной борьбе против непримиримой части воровского казачества и трудных переговорах с наиболее разумным его слоем. Князь выполнил эту задачу наилучшим образом.

Наилучшим из возможного. Иначе говоря… отважно, искусно, дерзко, с преданностью по отношению к государю и беспощадной жестокостью в отношении казаков.

Итак, 1 сентября 1614 года Земский собор постановил отправить в Ярославль большую делегацию для переговоров с воровскими казаками. По обычаям того времени делегация получила одновременно духовного главу и светского. Роль первого исполнял архиепископ Суздальский Герасим, роль второго – боярин князь Борис Михайлович Лыков. С ними отправился воинский отряд, который по малочисленности своей (250 ратников) не мог самостоятельно подавить казачий мятеж, но был способен либо исполнить охранную службу, либо стать ядром карательной армии.

«Посольство» получило от государя два поручения. Первое: договориться с казаками, взять, сколько можно, на службу, обещать хлебное и денежное жалование и, конечно же, прощение всех прежних мятежных действий. При этом современные специалисты не согласны в одном вопросе: всех ли бралось правительство взять в казаки или для кого-то свобода и прощение означали возврат к прежним занятиям, например к холопству?

А если это первое поручение выполнить не получилось бы, тогда его заменяло поручение второе, отданное одному Лыкову, а не всей делегации: сформировать полевое соединение или несколько полевых соединений, которые силой раздавят осиное гнездо на Русском Севере. Еще один воевода, А. Ф. Палицын, получил задание идти к Торжку, собрать и определить на службу казачьи отряды, разбредшиеся из полосы военных действий со шведами.

Правительственная группа, добравшись до Ярославля, попыталась вести оттуда переговоры с казаками из окрестных земель. Те не соглашались на компромисс, не шли на службу, не оставляли своих банд. Документы того времени доносят до наших дней печальные известия о тщетности переговоров: «Посланцы же пришли в Ярославль те, которые ездили к казакам, и возвестили… о непреклонном их свирепстве». Нельзя сказать, что на правительственные условия не подписался никто. Нет, какая-то часть казаков дала себя уговорить. Но и те в значительной мере действовали лукаво: многие из их числа, поддавшись для виду, скоро вновь вернулись к разбойному промыслу.

Тогда местному населению велено было отставить преступную торговлю с воровскими казаками, сбывавшими награбленное «рухлядишко». Полумера, конечно. В ней имелся смысл только до того момента, пока под рукой у Лыкова не соберется достаточно войск или казаки не изъявят добрую волю к соглашению. Казаки не изъявляли никакой доброй воли. Население уже создавало отряды самообороны.

Следовало Борису Михайловичу поторопиться со сбором ратников. На первых порах подчиненные ему малые отряды терпели от казаков поражения. Так, «авторитетный» атаман Баловень разбил группу дворян у села Прилуки.

Значительные ратные силы Лыков поставил под свои знамена только к середине ноября 1614-го, примерно через два месяца после того, как «посольство» разместилось в Ярославле. Но даже на тот момент воровское казачество на севере имело над ним большой численный перевес. Лыков мог ставить лишь на разобщенность казачьих отрядов, на собственную дерзкую отвагу и на преданность младших воевод.

Ситуацию резко ухудшило появление большого отряда казаков с юга, «черкас», во главе с братом мятежного Ивана Заруцкого – Захарьяшем Мартыновичем. Этот даже на фоне обычного немилосердия «воровских» казаков отличался особенно диким нравом и склонностью к смертоубийству.

Борис Лыков избрал главным направлением своего контрудара Вологду. Город требовалось срочно избавить от казачьей блокады.

К Вологде с боями пробился передовой отряд лыковской армии, возглавленный младшим военачальником Григорием Леонтьевичем Валуевым. Там Валуев демонстративно казнил захваченных в плен участников «воровских» бандформирований и, пополнив свои силы за счет местного гарнизона, вывез в Ярославль казну, а также английских послов, чуть было не сгинувших в осажденной Вологде.

Успех? Да. Но далеко не достаточный. Ушел Валуев, и блокада Вологды продолжилась.

Борис Лыков не ограничился единичным успехом, он искал разгрома казаков. Под его командованием собралось около двух тысяч ратников. Казаков было больше, но у них отсутствует единство. Установился санный путь. Осенняя слякоть на дорогах сменилась заснеженной твердью. Можно бить!

Валуев по его приказу вновь отправился к Вологде. А сам князь ударил основными силами по страшному Захарьяшу Заруцкому.

Его упорство наконец принесло долгожданные победы.

Историк Смуты Александр Лазаревич Станиславский пишет: «27 декабря Валуеву удалось нанести поражение под Вологдой отряду казаков атамана Родиона Корташова. 4 января 1615 года Лыков разбил Захарьяша Заруцкого под Балахной, захватив его походный обоз… Одержав победу… Лыков через Ярославль двинулся к Вологде»¹⁴¹, выбросив вперед рой легких отрядов. Монарху победитель отправил доклад о своем триумфе: «Генваря в 9 день [1615] писал к государю царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Русии боярин и воевода князь Борис Михайлович Лыков да стольник и воевода Иван Измайлов да дьяк Богдан Ильин, что они Захарьяша Зарутцкова и польских и литовских людей, и черкас, и русских воров в Юрьевском уезде… побили наголову и Волгою-рекою, и берегом гоняли и побивали на верстах, и живых многих поймали, и знамена, и литавры, и трубы, и сурны[45]45
  Сурна (зурна) – восточная разновидность труб, использовалась в войсках для подачи сигналов.


[Закрыть], и литаврщика взяли».

Но это, так сказать, краткая версия. Только самое главное. А вот «Бельский летописец» рассказывает не только о достижениях князя Бориса Лыкова и его армии, но и, не менее того, о свирепой расправе над бунтовщиками: «…послал царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии от себя с Москвы на Вологду боярина своего князя Бориса Михайловичи Лыкова со многими ратными людьми и з замосковными городы, и с вологоцкыми помещики на своих государских изменников. И боярин князь Борис Михайлович Лыков с ратными людми, пришедчи на Вологду, государьских изменников и крестопреступников, и кровопролитцов крестьянскых побили и живых многих поймали. И велел их около Вологды перевешать, а достальных всех из Белоозерского уезду и из Вологоцкого, – Баловня с товарыщы, – выгнал»¹⁴².

Борис Михайлович ведет маневренную войну, стремительно двигается, не пренебрегает разведкой, быстро отвечает на вызовы со стороны противника. С казаками иначе нельзя: они сами – мастера маневренной войны, засад, неожиданных атак из укрытия. И Смута послужила им отличным «училищем». Поэтому Лыков, желая добиться успеха, должен быть лучше казаков в казачьем деле. Ему это удается.

Странное дело: Борис Михайлович, борясь с казаками, сам проявляет свойства и качества, подходящие для какого-нибудь атамана. Он, что называется, «полевой командир» по натуре. Смелый, свирепый, беспощадный, удачливый и весьма рассудительный по части планирования боевых действий, сроков и направлений для нанесения удара. Похоже, он родное дитя войны – любит ее и любим ею ответно.

«Воровским» казакам он предлагал выбор: смириться, договориться… или биться насмерть, без второго шанса. Пленных он беспощадно вешает, но кого-то, возможно, пристраивает к службе.

Борис Михайлович своей отвагой и, не менее того, своей жестокостью показывает: правительство в Москве – не мягкая игрушка, не тряпка и не девица красная. Оно надолго. Оно имеет силу, чтобы защитить себя и позаботиться о землях, ему подвластных. И оно готово эту силу применить по назначению. «Берегитесь! – как будто сообщает казакам Лыков. – Смута уходит. Хотите жить, как в Смутное время? Такой жизни вам никто не даст!»

И мирное население на Русском Севере передает из уст в уста имя этого человека, имя избавителя от казачьего лютования.

Не следует думать, что поход Бориса Лыкова ограничивался большими битвами, например, разгромом того же Захарьяша Заруцкого. В сущности, Лыков занимался ликвидацией бандитизма. А значит, ему и его младшим воеводам приходилось выискивать казачьи «станицы», преследовать их, нападать, принуждать к бою, истреблять, притом делать все это постоянно и на большой площади.

Вот пример одной из таких побед, одержанной в апреле 1615-го и, в отличие от других, не столь значительных по масштабу, отразившейся в официальном докладе, отправленном в Москву: «Был бой головам[46]46
  Голова воинский и голова стрелецкий – высокие чины в русской армии XVI–XVII веков: выше сотника, но ниже воеводского чина.


[Закрыть] князю Ивану Ухтомскому с товарыщи в Углицком уезде в Железной Дубровке в деревне Селивёрстове и по иным деревням, под «воровскими» острогами, с ворами[47]47
  Имеются в виду «воровские» казаки.


[Закрыть] и с разорители крестьянскими с атаманами з Бориском Юминым да с Ондрюшею Калышкиным и их станицами с казаки и с черкасы[48]48
  «С казаки и с черкасы» – значит, с отрядами, в которых перемешались русские и малороссийские казаки.


[Закрыть]. И тех воров побили наголову и набат, и знамена, и языки многие поймали, а которые воры сели [обороняться] в остроге в избах, и те погорели, а за остальными гоняли и побивали на десяти верстах, а всех людей было боевых с 500 ч[еловек]». Полтысячи бойцов, обросших слугами, женщинами, возчиками награбленного, детьми, – это большая сила для Русского Севера. Ликвидация подобной банды – действительно событие. О том и наверх доложить не грех… Но можно быть уверенным: уничтожали тогда «станицы» и на 30, и на 50, и на 100, и на 200 казаков, вот только отчетов не писали или же писали коротко. Простая, будничная ратная работа, когда за мир и порядок армия Бориса Лыкова платила жизнями своих бойцов, но в масштабе всей антиказачьей войны все это мелочи. Отчитываться… не в чем. Тот же Григорий Валуев разбил 28 февраля казачий отряд в Тихменгской волости Каргополья. В апреле пал еще один острог «воровских» казаков в Белозерском уезде (свои остроги казаки ставили с расчетом укрепиться в северных областях надолго – как твердыни своего господства). И так далее, день за днем.

Жестоко страдая от натиска Бориса Лыкова, казачьи массы изменили тактику. Разрозненные отряды объединились под командованием общего вождя, атамана Баловня (или Баловнева). В контратаку не пошли, очевидно, напуганные неожиданной силой лыковской армии, а также гибелью многих своих соратников. Договорились на казачьем кругу: «Идем своими головами государю бить челом». И двинулись скорым ходом к Москве – вести переговоры с самим царем.

Добрались. Встали на Троицкой дороге, близ села Ростокина. Распоряжались окрестностями столицы как хозяева: принялись возводить острожки, разослали повсюду провиантские отряды.

Противоречивая, конечно, идея: переговоры-то с царем вести, но… с позиции вооруженной силы. Целая казачья армия, вставшая на окраине столицы, – серьезный инструмент давления. В состав войска Баловня вошло 30 казачьих «станиц», то есть многие тысячи бойцов. Точных цифр нет. По мнению разных специалистов, Баловень привел от четырех до 15 тысяч ратной силы, и правда об их общей численности, вероятнее всего, лежит где-то посередине.

Кремль находится на расстоянии удара, который может быть нанесен очень быстро, буквально в течение нескольких часов.

Атаман Баловень, как когда-то болотниковцы и тушинцы, вновь сотрясал основы Русского царства, грозил новой династии, имел возможность опять погрузить страну на дно Смуты.

Вскоре силы свои он перевел к югу. Огромный казачий лагерь, раскинувшийся на пространстве от Донского до Симонова монастыря, вроде бы искал мирного разрешения ситуации. По внешней видимости. По сути дело обстояло иначе.

Но за Баловнем по пятам шел все тот же князь Борис Лыков со своей победоносной армией. Он ненадолго отстал от казаков и прибыл к столице как раз в тот момент, когда выяснилось, что люди Баловня пришли не только вести переговоры. По привычке, въевшейся в плоть и кровь с прежних лет, они, как сообщает источник XVII века, «начали и на Москве воровать». Что означают эти слова? Разбой, грабеж, пренебрежение к царской администрации, распространение бунтовских настроений и, можно предположить, избиение дворянства, только-только начавшего мирно оседать на своих местах, восстанавливая хозяйство после гибельного вихря Смуты. Переговоры шли шумно, скандально, казаки выдвигали непомерные требования. Правительство стремилось провести «разбор» казачества, то есть пересчитать его и определить, кого можно взять на службу, а кого – нет, хотя бы по негодности к строевой службе или принадлежности к холопству. Те ни за что не соглашались, подумывая, среди прочего: а не перейти ли в службу литовскую?