Текст книги "Полководцы первых Романовых"

Василий Шуйский потерял тогда пол-России. Но другая половина продолжала держаться его стороны, отбиваясь от сил бунта и хаоса.

Смоленск, где все это время сидел на воеводстве Шеин, оставался верным царю. Михаил Борисович не позволил утвердить тут знамя мятежа, хотя некоторые другие города Смоленской земли перешли под контроль самозванцевых войск.

Шеин, сохранявший силу и богатства Смоленска за государем, был тем самым бесконечно ценен для Василия Шуйского.

Войдя, по распоряжению царя Василия IV, в договоренность со шведским королем, в 1608 году молодой царский родственник из старшей ветви монаршего семейства – князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский обещал Швеции город Корелу[20]20
  Ныне Приозерск.


[Закрыть] с уездом за возможность получить от северо-западного соседа поддержку в виде корпуса наемников. У него под командованием оказалась изрядная сила, состоящая из нескольких тысяч иноземного отчаянного сброда. Комбинируя наемников и собственно русскую силу, набранную в Новгородской земле, Скопин-Шуйский начал медленную реконкисту. Он двигался с севера, от Новгорода. С энергией и талантом Скопин-Шуйский принялся бить молодчиков из лагеря тушинцев. Тесня и громя отряды бунтовщиков, князь буквально прогрызал путь по территориям, в которые враг вцепился мертвой хваткой.

Шеин оказал полководцу-освободителю поддержку. Когда Скопин-Шуйский проводил, как сказали бы в XX столетии, фронтовую наступательную операцию под Торжком, отряды смоленского воеводы пришли на подмогу и соединились с его войском. Воинские документы сообщают: «Послал боярин и воевода Михайло Борисович Шеин ко князю Михайлу… Васильевичу в сход воеводу князя Якова князь Петрова сына Борятинсково да Семейку Ододурова, а с ними смолян, брянчан, серпьян[21]21
  Отряд из города Серпейска.


[Закрыть]; и они… очистили Дорогобуж, Вязьму, Белую и литовских людей побили, и сошлися со князем Михайлом Васильевичем под Торжком»⁹⁵. Шеин рисковал, ослабляя гарнизон ключевого города, но риск оказался оправданным.

Скопин-Шуйский выиграл одно сражение, другое, третье, разбил большую армию неприятельскую под Калязином, освободил от осадного сидения Троице-Сергиеву обитель, деблокировал, наконец, Москву уже в 1610-м. Триумф! Московскому государству полегчало. На бледном челе призрачного чудовища Смуты заалела глубокая рана…

Смута вроде бы пошла на убыль. Еще немного, и Русская земля очистится от ее зловонного присутствия! Еще немного, последнее усилие…

Но вышло иначе.

Польский король Сигизмунд III использовал получение русским царем помощи от Швеции как повод для начала войны. Формально Шведская корона считалась врагом Речи Посполитой и находилась с нею в состоянии войны, а Россия оказалась другом врага. Что же, на первый взгляд повод веский… Но к тому времени в войсках двух самозванцев на Россию пришло полным-полно подданных Сигизмунда III, а потому фигура польского правительства «мы не имеем к этому ни малейшего касательства» становилась все более анекдотичной… А в долгосрочных планах польско-литовской политической элиты всегда и неизменно стояла задача вырвать Смоленск, взятый русскими в 1514 году, а при удачном стечении обстоятельств захватить также Чернигов, Путивль и всю Северскую землю, отбитые великим князем московским Иваном III еще в 1503 году.

Поэтому, когда летом 1609 года армия Сигизмунда III вторглась на территорию России, предлог «вы вошли в союзничество с враждебной нам Швецией» прозвучал бы смехотворно, кабы не звучал столь подло. Король явился исполнить давние стратегические намерения своей державы, и момент вторжения был обусловлен отнюдь не дипломатическими проблемами. Россия истекала кровью. Россия с трудом выжигала на теле своем язву мятежа, имевшего внутри себя очевидный пропольский элемент. Так самое время, пользуясь слабостью восточного соседа, отторгнуть лакомый кус богатейших территорий…

На исходе сентября 1609 года армия Сигизмунда III добралась до Смоленска и осадила его. Рядом с королем находился «гетман польный коронный» Станислав Жолкевский, военачальник, имя которого уже прославили несколько побед, им к тому времени одержанных. В будущем он добьется новых успехов на поле брани и уйдет из жизни, осиянный славой великого полководца. А на момент прихода под Смоленск Жолкевский – человек номер два в вооруженных силах Польши.

Осмотрев укрепления, возведенные совсем недавно, всего-то семь лет назад, приняв во внимание доклады лазутчиков и перебежчиков о силах гарнизона, Жолкевский доложил королю: быстрого успеха под стенами этой русской крепости ждать не приходится. Не лучше ли, обойдя Смоленск, сразу двинуться к Москве, где и решится судьба кампании? Разумный человек, он сделал абсолютно правильные выводы. Жолкевский вообще славился трезвомыслием и прагматизмом.

Однако монарх с ним не согласился. Думается, Смоленск, сакральная цель польско-литовской экспансии на восток, кружил королю голову своей близостью. Слишком много сил ушло на борьбу за него, следовало добыть город любой ценой и невзирая ни на что. В начале XV века литвины подчинили его своей власти, используя открытую вооруженную силу. Смоленск восставал и на время обретал свободу, чтобы вскоре опять ее потерять. Василий III в 1514-м взял его на щит. Литовский гетман князь Константин Острожский попробовал отобрать Смоленск, однако не преуспел. На финальном этапе Ливонской войны литвины вновь пытались его отбить, но тщетно. И вот теперь до желанной цели – рукой подать… А добившись победы, король, как ему мнилось, обессмертит свое имя, ибо расколет тот орешек, который оказался не по зубам прежним монархам, значительно превосходящим его известностью.

Между тем, Жолкевского стоило бы послушать. Королевская армия не располагала достаточным количеством пехоты – ее оказалось под стенами крепости меньше, нежели сил, коими располагал Шеин. Пехотинцы составляли чуть более трети от армии Речи Посполитой, насчитывавшей около 12,5 тысячи комбатантов. В стан короля подошли запорожские казаки, готовые попытать счастье на штурмах, но и учитывая казачий контингент сил, способных вырвать победу в отчаянном приступе, оказалось маловато. Смоленская крепость имела в окружности 6,5 километра, ее башни располагались необычно (для русской фортификации) – близко одна к другой, их было 38, то есть очень много, и они далеко выходили за линию стен, обеспечивая перекрестный огонь по тем вражеским отрядам, которые с целью штурма подступят вплотную. Стены располагали тремя ярусами «огненного боя», что обеспечивало необычайно плотный артиллерийский и пищальный огонь. Мощь стен была такова, что для проделывания брешей следовало день и ночь бить по ним ядрами из тяжелых осадных орудий[22]22
  У противника на начало осады имелось всего четыре осадных орудия и с четверть сотни пушек более легких калибров.


[Закрыть], не имея притом уверенности в успехе дела. Каждую из башен оборонял отряд в 50 ратников. Местность, заболоченная, пересеченная реками и ручьями, давала не много удобного пространства для атаки. К тому же во главе гарнизона стоял опытный, решительный, энергичный полководец, знавший – по судьбе своего отца – цену полякам, а потому намеренный биться до последней крайности. Ему отправили предложение миром открыть ворота, но русский воевода отверг переговоры.

Станислав Жолкевский, лучший польский полководец под Смоленском, благородно признавал: «Шеин исполнен был мужественным духом и часто воспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана; также говаривал часто пред своими, что намерен защищать Смоленск до последнего дыхания». Другой поляк высказался о воеводе смолян с не меньшим уважением: «Воеводою у них был Шеин, воин храбрый, искусный и в делах рыцарских неусыпный»⁹⁶.

Сигизмунд III, несмотря на все изложенное выше, утвердился в намерении штурмовать Смоленск.

Шеин как будто рассчитал все возможные ходы неприятеля заранее и приготовил контрходы. Под его командой пребывало от одной до полутора тысяч детей боярских, боевых холопов, стрельцов, пушкарей, плюс более 2,5 тысячи вооруженного ополчения. Михаил Борисович в достаточной мере запасся порохом, свинцом, ядрами и продовольствием. Он велел спалить весь смоленский деревянный посад и деревни окрест, не желая давать противнику убежище в домах и за заборами. Воду осажденные могли черпать из городских колодцев.

Первая попытка королевского воинства взять город приступом состоялась в начале октября. Она сорвалась, по словам того же Жолкевского, из-за слабой организованности осаждающих и сильного огня осажденных: «Устроив войско в порядок, мы сделали приступ с петардами к двум воротам. Пан Вайгер… – к Копычинским (Копытинским. – Д. В.), но это осталось без успеха, а Новодворский к Авраамовским. Перед воротами к полю неприятель построил срубы наподобие изб так, что за сими срубами не было прямого прохода, но должно было обходить кругом подле стены небольшим тесным заулком, которым мог только пройти один человек и провести лошадь. Дошедши до этого сруба, пришлось Новодворскому с петардою идти этим узким заулком, и то наклоняясь по причине орудий, находившихся внизу стены. Он привинтил петарду к первым, другую ко вторым воротам и выломил те и другие; но так как при этом действии происходил большой треск, частая пальба из пушек и из другого огнестрельного оружия, то мы не знали, произвели ли петарды какое-нибудь действие; ибо невозможно было видеть ворот за вышеупомянутым срубом, закрывавшим их. Поэтому те, которые были впереди, не пошли в тот узкий заулок, не зная, что там происходило, а более потому, что условились с Новодворским, дабы трубачи, находившиеся при нем, подали сигнал трубами тогда, когда петарды произведут действие. Но трубачи Е. В. короля, которых Новодворский для сего взял с собою, при всеобщем смятении неизвестно куда девались. Сигнал не был подан войску; таким образом конница, полагая, что петарды не произвели действия, ибо не слышала трубного звука, отступила; так же и королевская пехота, которая была уже у ворот, отступила от них. Таково было следствие большой надежды на петарды; однако потеря в людях была невелика; это происходило до рассвета, еще не было видно; а как неприятель стрелял тогда, когда мы уже были к сему приготовлены, то поэтому и потеряли мы не более двадцати человек». Стоит добавить, что, потеряв 20 бойцов, неприятель ничего не приобрел их смертью.

Поляки принялись усердно искать виновника в скверном исходе штурма. Указали на капитана венгерской пехоты Марека, не пошедшего в воротный пролом то ли из-за малодушия, то ли из-за договоренности с людьми Шеина. Но всего вернее, не Марек был виноват, а слабая организованность польского войска в целом.

Сигизмунд III пробовал разные направления для атаки городских стен, но тут и там натыкался на сопротивление. Его воины отступали с потерями. Огонь русского гарнизона отбрасывал противника.

Король сделал ставку на артиллерийский обстрел, к чему Шеин оказался отлично подготовлен: Михаил Борисович имел в своем распоряжении, по разным данным, от 220 до 300 орудий и охотно пускал их в ход. Польская артиллерия уступала русской в несколько раз.

Итак, противник, подвергнув русскую крепость канонаде, ничего не добился. Зато многие его орудия оказались испорчены от частой, притом безрезультатной стрельбы. Да и, по всей видимости, ответный огонь Шеина также наносил артиллерийскому парку поляков серьезный урон. Королю пришлось запросить из Риги новые орудия взамен пришедших в негодность. Но до Риги и обратно – не ближний свет… Пехота, засевшая в окопах под стенами, постоянно несла потери убитыми и ранеными в изрядном количестве.

Осаждающие испытали другой способ, сделав попытку подвести под стены Смоленска минные галереи. Шеин встречал их контрминной игрой. Особые подземные ходы – «слухи» – позволяли ему загодя узнавать о земляных работах противника. А выявив «направление атаки», оставалось лишь хорошенько встретить непрошеных гостей. Шведский источник отмечает: «…горожане весьма храбро оборонялись при всех нападениях, а все подземные подкопы подрывали своими поперечными ходами (и вели много подземных работ)». Ловкие русские ратники дважды вплотную подбирались к противнику, ведущему подкоп, и поднимали его на воздух с помощью мощного порохового заряда. Под землей погибло немало вражеских воинов.

Тактика обороны города, выбранная Шеиным, отличалась стремлением дать врагу активный отпор. Защитники города совершали дерзкие вылазки. Польский источник сообщает: «Несколько русских, по научению одного венгерца, давно поселившегося в России, пробравшись по бревнам моста, где были поделаны скамьи, благодаря неосторожности поручика и беспечности пехоты старосты Сандецкого, которая поставлена была не допускать русских брать воду у моста с той стороны, где находятся шанцы маршала[23]23
  Имеется в виду маршалок Великого княжества Литовского Кшиштоф Николай Дорогостайский.


[Закрыть], украли ее знамя и ушли с ним без вреда, ранив хорунжего, который в пьяном виде один напал на них, отнимая знамя».

Вся Россия, включая, разумеется, и опытного воеводу Шеина, знала прекрасный пример успешного сопротивления русского гарнизона лучшим войскам, какие только мог набрать и поставить под свои знамена король польский. В 1581–1582 годах князь Иван Петрович Шуйский выдержал во Пскове осаду короля Стефана Батория, нанеся его армии тяжелое поражение и сорвав планы воинственного монарха. Вглядываясь в хронику смоленской обороны, возглавленной Михаилом Борисовичем, невозможно отделаться от впечатления, что он сознательно брал пример с Ивана Петровича Шуйского. Тот же почерк: усиление каменных стен древо-земляными укреплениями, мощный ответный огонь крепостной артиллерии, активная контрминная борьба и хорошо рассчитанное изматывание противника вылазками. Притом Шеин, сберегаю пехоту, столь необходимую для отражения штурмов, бросал на вылазки конницу – как любил поступать Иван Петрович в Пскове.

Как видно, псковский опыт Шуйского получил широкую популярность среди русских воевод…

И если Шуйский покрыл себя славой мастера тактической борьбы, умевшего разгадывать замыслы врага и заранее срывать их своей умелой игрой, то и Шеин показал способность предварять действия неприятеля своими, рассчитанными и «запущенными» задолго до того, как противник получал шанс всерьез повредить городу.

Шеин отлично выполнял возложенную на него задачу удержать Смоленск. Его активная оборона приносила Сигизмунду III одни огорчения. Ситуация резко улучшилась для России в первые месяцы 1610 года. Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, раскидав отряды Лжедмитрия II, вошел в Москву. Подмосковный лагерь нового самозванца распался. Сам он бежал в Калугу, и часть его людей присоединилась к нему. Кое-кто из русских почел за благо возвратиться под руку законного царя Василия.

Наконец, значительная часть пополнила собой стан королевской армии под стенами Смоленска. Конечно, Шеину стало тактически труднее бороться: враг укрепил свои ряды. Но стратегически Смоленск оказался в выигрыше – отныне там ожидали подхода царской армии, направленной из Москвы, чтобы отбросить интервентов от города. Лжедмитрий II никак помешать уже не мог.

Летом 1610-го основные силы царя Василия Ивановича, сопровождаемые мощным контингентом иностранных наемников, двинулись наконец выручать Шеина с его людьми.

Но в короткий промежуток от явления триумфатора Скопина в столице и до выхода царских полков к Смоленску произошло событие, вновь резко изменившее расстановку сил. Победоносный князь Скопин-Шуйский скоропостижно ушел из жизни, притом царское семейство обвиняли в отравлении. Один Бог знает, насколько эти сплетни верны. У монаршего брата Дмитрия имелись серьезные основания предполагать, что Михаил Васильевич опередит его в вопросах престолонаследия: сыновей у царя не было, трон вполне мог отойти к младшему брату… если народ и знать не склонятся на сторону блистательного молодого победителя, по крови своей вполне подходящего для роли государя.

Так или иначе, популярный Скопин ушел из жизни, а непопулярному Дмитрию Ивановичу Шуйскому царь поручил главное командование в своей полевой армии. Трудно было сделать кадровый выбор хуже этого…

Мало того что на Дмитрия Ивановича смотрели как на душегуба, бодро запрыгнувшего в кресло своей жертвы. Это, так сказать, полбеды. В конце концов, не все верили в ужасающие россказни. Князь Дмитрий Шуйский считался – и вполне справедливо! – фантастически плохим полководцем. Лжедмитрий I когда-то опрокинул его полк, а военачальники Лжедмитрия II разгромили армию князя вчистую в сражении под Болховом 1608 года. Ему явно не хватало воинского опыта, энергии, отваги. К тому же он не имел такого авторитета у иностранных наемников, каким пользовался Скопин, и, видимо, не понимал, как строить с ними отношения.

Историк К. Э. Аксаньян точно подметил: младшие братья Василия Шуйского получили до начала его царствования ничтожный, несообразный их положению военно-тактический опыт. А их старший брат был вынужден опираться на родню: она надежнее прочих служилых аристократов, поскольку, как минимум, не предаст, как предали Годуновых на завершающем этапе борьбы с Лжедмитрием I.

Итог у кадровой ошибки царя Василия IV был катастрофический. Князь Дмитрий Иванович Шуйский сделал все мыслимые и немыслимые ошибки. Огромное войско, выведенное в поле под его командованием, не просто потерпело поражение, оно перестало существовать как организованная боеспособная сила. Все тот же гетман Жолкевский разбил Шуйского у села Клушина 24 июня 1610 года.

Русский царь вскоре потерял власть, заговорщики арестовали его и даже пытались постричь в монахи; Василий Иванович воспротивился; позднее свергнутого монарха вместе с младшими братьями Дмитрием и Иваном предательски отдали в руки злейшим врагам-полякам. В Россию он больше не вернулся…

А положение Шеина в Смоленске резко ухудшилось на стратегическом уровне. Москва как надежный тыл для него больше не существовала. Москва договорилась с поляками о подчинении, изготовилась принять в цари польского королевича Владислава – сына Сигизмунда III, на том условии, что монарший сын примет православие. Даже крест ему целовали.

Отныне Михаил Борисович не мог рассчитывать ни на пополнение, ни на поддержку деблокирующих сил. Он оказался предоставлен самому себе. Ситуация парадоксальная: под стенами Смоленска родитель велит пушкарям забрасывать ядрами город, а в стенах Москвы переговоры завершились призванием сыночка на царство…

Однако Шеин – из тех людей, которые делают, что должно, и будь что будет. Он не верит в искренность польских переговорщиков, не желает сдавать город, пока из столицы нет прямого и ясного приказа сдать его, притом совершенно непонятно, от кого подобный приказ мог бы исходить. Царя нет, вместо него державные дела вершит самозваное боярское правительство, и только у власти духовной есть истинный законный господин – патриарх Московский и всея Руси Гермоген. И как раз Гермоген не склонен был доверять ни королю, ни его людям.

Здесь стоит ненадолго прервать повествование о событиях смоленской обороны и сказать несколько слов о людях, которые сыграли роль духовных столпов русского общества, отравленного ядовитым дыханием Смуты. Ведь Смута в первую очередь поразила нравственным разложением умы и души, а уж потом разрушила государственный механизм… Нашлось не столь уж много персон, которые в условиях всеобщей склонности ко лжи, корысти и предательству продолжали оставаться прямыми, честными, твердыми, преданными вере православной и Русской державе. Такой был Гермоген. Такие же свойства позднее проявил князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Но Шеин сделался духовной опорой Руси до того, как эту ношу принял на себя Пожарский. Можно сказать, Шеин был Пожарским до Пожарского. Он не Москву и не всю Россию спасал, он оборонял всего лишь один город. Но его мужество и твердость давали широкие круги на водах общественного мнения. Слава Смоленска, не сдававшегося сильному врагу, гремела повсюду. Смоленск под железной рукой Шеина давал всей России добрый пример.

Пока переговоры не окончены вполне, пока Владислав не вошел в Москву, под Смоленском продолжается жестокая борьба. Шеин сохраняет каменную твердость в обманчивых перипетиях Смуты.

Поляки, тактической работой которых руководит не столько заболевший Сигизмунд III, сколько Ян Потоцкий, воевода брацлавский, – старший из военачальников в отсутствие Жолкевского, – решаются произвести новый штурм. Они отрыли шанцы – окопы, насыпали «туры» – укрепления, за которыми были размещены отремонтированные и недавно прибывшие новые пушки, открыли огонь. Канонада была почти бесполезна: за новыми каменными стенами, требовавшими большого расхода пороха и ядер, высились старые земляные, защищавшие город до возведения каменных. В толщу земли можно было сажать ядра в каких угодно количествах без видимого результата. Потоцкий, не снижая интенсивности стрельбы в течение нескольких недель, сумел проделать большой пролом в каменной стене. Но в том не заключалось даже самого ничтожного успеха: Шеин, поняв, какую именно точку поляки будут штурмовать, велел укрепить земляной вал дополнительно, и за проломом выросла гора земли с деревянными ячейками для артиллерийских батарей сверху. В итоге слабейшее место с брешью стало сильнейшим среди всех укреплений Смоленска.

Видя приготовления противника к штурму, Шеин пошел на хитрость. Он решил оттянуть вражескую атаку, зная, какая беда постигла армию Шуйского, но все-таки надеясь, что Москва не оставит его помощью, что подчинение полякам – дело не вполне решенное. Он выехал из крепости и завязал переговоры. Миролюбиво улыбаясь, Михаил Борисович призывал подождать исхода московских переговоров, намекая: если столица велит ему сложить оружие, то все дело завершится без пролития крови, без потерь…

Поляки не дали себя усыпить. Их подстегивали нетерпение и полная уверенность в победе. Россия под властью поляка – журавль в небе, а Смоленск, присоединенный к землям его величества, – вот он, жирная, притом вроде бы надежно попавшая в руки синица. Как можно отказаться от Смоленска?!

Поляки и отряд казаков из Малороссии ринулись на приступ. Шеин устроил им бойню, легко расстреляв наступающих из пушек и пищалей. Руководить огнем русский воевода умел, проявлять твердую волю в обороне – тоже. Сигизмунд III в один день потерял тысячу ратников.

Противник попробовал снести башни вместо куртины, надеясь, как видно, что за ними не удастся возвести столь же мощный фортификационный узел. Уже изготовившись к новому штурму, поляки попали под страшный ливень. Атаку пришлось отменить…

Лето и осень прошли для короля бесполезно.

Казалось, сам Господь против осаждающих.

Но бойцов Шеина постигла неожиданная напасть. То ли цинга, то ли некое инфекционное заболевание ослабили гарнизон. Многие умерли, притом не от недостатка продовольствия – его пока хватало. Часть горожан в ужасе принялась искать способы, как покинуть город. Даже спрыгивали со стен.

Поляки воспользовались их слабодушием. Одного из перебежчиков уговорили встать на путь измены. Он участвовал в земляных работах, связанных с контрминной борьбой. До сих пор осаждающие терпели в противостоянии под землей сплошные поражения. Теперь с помощью предателя они вознамерились переломить ситуацию. Тот знал, где вести подземные ходы на большой глубине, чтобы продвинуться мимо смоленских слухачей.

Потоцкий с помощью негодяя довел минные галереи до самых смоленских стен и заложил тонны пороха. Дело шло с великим трудом: на дворе стоял декабрь, земля промерзла, ее приходилось долбить без устали, прогревая время от времени кострами… По приказу брацлавского воеводы к взрывчатке подвели горящий фитиль. Грянул взрыв, пространство между шанцами поляков и укреплениями города окуталось дымом. С неба сыпались обломки стен, казалось, город теперь сделался безнадежно уязвимым.

Дым рассеялся.

А с ним и надежды поляков.

За новой каменной стеной высилась все та же старая земляная, дополнительно укрепленная Шеиным на тот случай, если новая не выдержит артиллерийского огня или взрыва подземной мины. Русский полководец предусмотрел подобное развитие событий. Так что врагу оставалось пожалеть о напрасной потере такой прорвы пороха.

Между тем еще осенью 1610-го к Сигизмунду в лагерь под Смоленском отправилось Великое посольство. Поздний летописец, уже времен правления царя Михаила Федоровича из рода Романовых, с горькой язвительностью сообщает о том, что король попытался навязать послам коренное изменение ранее достигнутых договоренностей. Ниже об этом будет рассказано подробно. Шеин же, следя за ходом переговоров, ворот врагу не открывал. Вот когда станет Владислав королем да отдаст приказ о выводе смоленского гарнизона, дипломатично говорит Михаил Борисович, тогда город радушно примет в свои объятия захва… то есть, конечно, новых друзей. Но пока Владислав веры не переменил, до Москвы не добрался, на трон не сел, приказа не прислал, а его старому отцу никто в России креста не целовал. Вывод: продолжим драться!

Жолкевский, вернувшийся под Смоленск, уговаривал короля: какая удача плывет прямо в руки, надо только подтвердить прежние пункты соглашения, не требуя для себя большего! Поставить Россию в подчинение Речи Посполитой, не губя людей, не тратя денег, – это ли не великое дело? А слишком суровая требовательность может обернуться бедой. Не повернулся бы весь народ русский против короля и его людей, отвергших договоренности; недовольство уже зреет, не разразилась бы настоящая буря.

Король ощущал свое всевластие, как бы представляя себя попирающим поверженную Россию. Все казалось ему возможным, и к советам гетмана он не прислушался.

Ну что же, гетман предсказал королю явление Минина с Пожарским, очищение Москвы от поляков и литвинов, большую кровь, которой Польско-Литовское государство заплатит за свое стремление отгрызть от России слишком многое, когда дело можно еще было урядить миром… Предсказал то, что начнется примерно через два года. Сигизмунд, словно глухарь на току, упивался пением собственной доблести и к словам умного человека остался, как уже говорилось, невнимателен.

Под городом король принялся утеснять смоленское дворянство с окрестных земель. Оно очень скоро ушло, не желая над собой чужеземной власти. Часть смолян пополнила впоследствии полки земских ополчений.

Наступил 1611 год. Шеину приходилось худо. В городе постепенно заканчивалось продовольствие. От голода, болезней и в боях погибло немало народу, а восполнять потери было некем. Зима измотала защитников города, весна принесла невеликое облегчение.

Закончилось время воинского искусства. Началось время страданий и терпения. Никакая тактическая хитрость не могла принести Смоленску избавления. Люди в нем умирали, умирали и умирали. Но оставшаяся горсть защитников все еще вдохновлялась несгибаемостью своего воеводы. Еще ходили дозоры по стенам. Еще дымили зажженные фитили у крепостных орудий. Еще было кого послать на отражение атаки.

Но оборонный ресурс сжимался день за днем, словно шагреневая кожа…

Наступило время для последней битвы и гибели героев. Шеин не сдавал Смоленска, хотя и знал, что удержать его уже не сможет. Но чем больше враг терял под стенами русской крепости людей, тем меньше у него оставалось шансов дойти до Москвы и одним ударом тяжкой королевской длани решить ее судьбу в пользу рабства по отношению к Польше. Чем больше сопротивлялся Шеин, тем больше пустела Сигизмундова казна. Чем больше упорствовал Смоленск, тем больше времени получали на формирование и обеспечение рождающиеся земские освободительные армии в центральных регионах истерзанной России. Пример Шеина и грамоты патриарха Гермогена, призывавшего русских «постоять за веру», воспламенили храбрость в сердцах тысяч людей.

Смоленск погибал. В его крови возрождалось Русское государство.

Летопись сообщает о последних месяцах, а затем последних днях смоленской обороны подробно. Поет и горькую правду, и высокую славу ратников Шеина: «Король же стоял под Смоленском долгое время и отнюдь Смоленску ничего не сделал. Грехов же ради наших пришла в Смоленск на людей болезнь великая цинга, потому что не было соли в Смоленске, померли многие, а остались немногие люди. Боярин же Михаил Борисович Шеин отнюдь того не устрашился и королю Смоленска не сдал и, с последними людьми бившись беспрестанно, к городу не подпускал. Врагом же научен был смолянин Андрей Дедешин; был в то время у короля в таборах и сказал королю, что с другой стороны стена худа, сделана осенью. Король же повелел по той стене бить, и ту стену выбили, и ночью пришли приступом, и Смоленск взяли. Боярина же Михаила Борисовича взяли на башне с женою и детьми, и дворян взяли и многих перебили. Последние же люди заперлись у Пречистой Богородицы в соборной церкви. Один же смолянин кинулся в погреб. Погреб же был с пороховой казной под тем соборным храмом, и то [пороховое] зелье зажег, и храм Пречистой Богородицы взорвался, а людей всех, которые в церкви были, убило. Боярина же Михаила Борисовича повели в таборы и пытали его разными пытками, [допытываясь, где] казна смоленская, и послали его в Литву… Был в плену 9 лет[24]24
  В действительности восемь.


[Закрыть] под великой охраной, держали его в кандалах. Король же, устроив в Смоленске осадных людей, сам пошел в Литву».

Не в худости стен дело. И не в подлости Андрея Дедешина. Кровь вытекла из ран смоленского великана, силы в нем не осталось. Поляки и прежде рвали стену порохом и ядрами, но раньше за ней стояло храброе воинство на второй стене, а ныне противустать врагу стало некому.

А вот безыскусные строки другого русского летописца, емко и точно передающие закатные сцены героической обороны Смоленска: «Король польский Жигимонт взял Смоленеск, выморя гладом; а людей в нем осталося мало: на боях и на вылазках, и на приступах многие побиты, а иные от голоду, сидя в осаде, померли». В ином летописце добавлено: некий изменник из смоленских посадских людей доложил королю Сигизмунду, что «…люди все померли, и он (король. – Д. В.) учинил приступ да и взял, а стоять было некому».

Стоять было некому… Сказать точнее – невозможно.

В воспоминаниях Жолкевского история падения Смоленска рассказана примерно так же, только он подчеркивает не столько удачу, произошедшую от разрушения какой-либо стены, нет, скорее гетман видит причину гибели города в трусости перебежчиков: они сообщили королю о малолюдстве гарнизона, и тот решил вновь штурмовать обескровленный город. Да и сами поляки, признаться, уже заметили ослабление русских. Пушкарей оставалось мало, порох почти иссяк, поэтому даже отпугивающий огонь русские вели без прежней интенсивности. Трудно было не понять, сколь мало осталось у Шеина здоровых бойцов, способных носить оружие.