Текст книги "Полководцы первых Романовых"

Борис Лыков до поры до времени стоял на Дорогомилове. Само его имя внушало казакам тревогу. Некоторые перебежали в стан князя, иные разбрелись из-под Москвы. Но прочие стояли за свое дело крепко.

18 июля 1615 года царь Михаил Федорович почтил князя за великие заслуги на севере. Монарх пригласил боярина к себе на обед, пожаловал ему соболью шубу и серебряный позолоченный кубок. Тем самым государь подталкивал его к новым действиям, к новым проявлениям отваги и воинского искусства.

Сил у Лыкова, как видно, было не столь уж много, и исход открытого столкновения вызывал у правительства, а может быть, и у самого Бориса Михайловича сомнения. Поэтому вместо «прямого дела», как называли тогда генеральные сражения, Лыков разработал план трехчастной, очень непростой в исполнении операции.

Первое и главное: решил арестовать вожаков «воровского» казачества, то есть отсечь многотысячную массу казаков от командной воли атаманов. И, как сообщают памятники XVII века, казачьих «старшин» успешно «в городе… перехватили». Вероятно, вызвав их на переговоры, взяли в сабли с немногими людьми.

Второе: Борис Лыков с основной массой войск совершил бросок к Яузе, максимально близко к казачьему лагерю.

Третье: младший воевода Бориса Лыкова, стольник Артемий Измайлов, из знатных рязанских дворян, доверенное лицо круга Романовых, подобрался с частью сил поближе к казакам, а именно к переправе через Москву-реку по наплавному мосту.

Сразу после ареста казачьих лидеров царские воеводы ударили по лагерю бунтовского воинства: «…царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии послал на них, на воров, от себя с Москвы окольничего своего Ортемья Васильевичя Измайлова со многими ратными людми за Москву за реку. А з другую сторону из-за Яузы пришел на них, на воров и на изменников, боярин князь Борис Михайлович Лыков со всем своим полком. И их, воров и изменников, казаков, побили наголову, а достальные немногие люди розбежалися по городам. И так их злой совет розорился»¹⁴³.

Другая летопись рассказывает о тех же событиях не как об удачной полицейской операции, а как о настоящем сражении. Растерянность, вызванная потерей вождей, схлынула, казаки «начали биться». О том же сообщают и воинские документы того времени – разряды. Мятежное воинство возглавил атаман Терентьев, который сбежал, не дав себя арестовать. Казаков разгромили, но часть, как видно, пробившись, ушла из-под удара. Переговоры с правительством, сражение у Симонова монастыря и бегство казаков произошли в середине лета 1615 года. Тогда юг России контролировался слабо, основные силы царства противостояли рейду Лисовского, и большая масса беглецов устремилась к югу, чтобы присоединиться к «северским» казакам. Оттуда они могли перейти на Дон или на территорию Речи Посполитой, например к Запорожской Сечи. А могли и пополнить войско Лисовского. Это уж кто какой сделает выбор…

Однако боярин Борис Лыков следовал за ними неотступно. Как сообщает летопись, Борис Михайлович «…пошел за ними и нагнал их в Кременском уезде на реке Луже[49]49
  Неподалеку от Малоярославца.


[Закрыть]. Они же тут укрепились и хотели биться. Он же их взял, дав им крестное целование, и привел к Москве, ничего им не сделав. Старейшин же их, того Баловня с товарищами, повесили, а иных по тюрьмам разослали. С тех пор в тех городах не было войны от казаков». Без боя не обошлось, но казачья масса к тому времени была деморализована. Договориться через «крестное целованье» обе стороны сочли лучшим выходом из положения. Лыкову сдалось тогда 3256 казаков. Он честно довел всех до Москвы, не подняв сабли над покорными их головами.

На малые отряды и группки казаков велась охота: их отлавливали или, в случае сопротивления, истребляли.

«По тюрьмам разослали» относительно немногих, всего около 200 атаманов, есаулов и рядовых казаков, притом впоследствии часть выпустили и даже некоторым все-таки дали служить. Хороший воин всегда в цене… Казнили примерно 30–40 человек во главе с Баловнем.

Тысячи казаков правительство, уже на своих условиях, поставило в строй, определив на службу. Казаков провели через «разбор», то есть вывели из их состава недавно сбежавших крепостных, холопов и явных зачинщиков бунта. Этим полагалось возвращение на свои прежние места, тюрьма или злая казнь, службой их, разумеется, не наделили. Прочие – добро пожаловать под знамена государя Михаила Федоровича.

Иначе говоря, казачий мятеж 1614–1615 годов закончился относительно благополучно даже для самих казаков. Истребив самых буйных и неукротимых руками Лыкова, правительство избавило остальных от массовых казней и похолопливания, даровав достойный выход – в службу.

Правда, тысячи убитых казаками на севере крестьян, дворян, посадских людей никакими силами было уже не воскресить, а сожженные деревни – не восстановить… И чередование беспощадности с милосердием, которое демонстрировал Борис Михайлович, борясь с «воровскими» казаками, следует признать уместным.

В конце 1615 года князь Борис Лыков – великая фигура. Перебежчик из перебежчиков, Борис Михайлович сделался истинным столпом царства. Великая личность, безо всяких оговорок спаситель царства, он показал службу честную, мужество, расторопность и непоколебимую преданность царю.

Отчего же Борис Михайлович то крив, то прям? Отчего он то предает легко, как птицы поют, то голову готов потерять, борясь с непримиримо-опасным врагом? Что ведет его, великого дерзеца?

Если мерить все честолюбием, то оно у Бориса Лыкова безмерное. Каких еще наград он хотел от правительства? Боярский чин, полученный под самозванцем, ему подтвердили. Высокие посты давали. Хотел земель заработать себе в поместья и вотчины? Возможно. Но за земельку не рискуют столь отчаянно жизнью, не бьются с неприятелем последовательно и неотступно, до последнего мига борьбы.

Думается, причина другая. Борис Лыков воспринимал род Романовых как свою родню. Как близких людей. Их государственные дела – его дела семейные. Он стоял за юного царя прежде всего как за племянника своей жены. У Бориса Михайловича родилось множество дочерей, но сын был всего один, Иван, и умер он рано, еще мальчиком. Родитель пережил его более чем на два десятилетия. Если бы Иван дожил до лет первой службы во дворце, его, очевидно, воспринимали бы как «бокового», не первого ряда, но все-таки возможного наследника. Однако ничего такого не произошло. Так не воспринимал ли царя-подростка зрелый Лыков, все имеющий в доме своем, но лишенный продолжателей рода, с отцовским чувством?

Конечно, он «поставил» на Романовых, и твердость власти Романовых обеспечивала и его прочное положение в верхах. Да. Разумеется.

Но в сердце даже самого черствого человека найдется место для любви, он ведь не избавлен от образа Божия, по которому все мы слеплены.

Так… может быть… «мальчик… милый, неопытный мальчик… ничего не ведает, ничем не владеет, кроме сердца чистого… Мы – руки по локоть в крови, дума по макушку в измене… мы тертые калачи… мы тебя на своих руках понесем, мы тебя изо всех бед выручим… только ты живи, ты правь, мальчик… без тебя сердцем не к кому прикипеть».

Ну не все же расчет в сей жизни!

Последний звездный час в судьбе Бориса Михайловича Лыкова связан со спасением новорожденной династии в смертельно тяжелой военной кампании 1617–1618 годов.

Собственно, война с Речью Посполитой с 1612 года не прекратилась. Россия попыталась вернуть Смоленск, но не смогла. Воевода князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский взял несколько городов и крепостей на Смоленском направлении, но на сам Смоленск у России пока, к сожалению, не хватало ратных сил. Поляки нанесли контрудар, русские – ответный контрудар, и до осени 1617 года между Москвой и Смоленском постоянно менялась линия боевого соприкосновения, шла малая война.

В октябре 1617-го она превратилась в новую большую войну, которую обе стороны вели основными силами более года.

Королевич Владислав, старый, еще со времен Семибоярщины приглашенный в Москву претендент на русский престол, двинулся с армией на столицу России. Несколько недель – и вражеское воинство установило контроль над Вязьмой и Дорогобужем.

Борис Лыков опять необходим – речь идет о жизни и смерти державы.

Накануне вторжения Владислава двух доверенных царских воевод отправляют набирать полки – князя Черкасского в Ярославль, а князя Лыкова – в Муром и Владимир. Борис Михайлович успешно справляется с задачей, приводит людей к Москве, и его посылают с ратной силой на «передовую» – защищать Можайск. Он берет с собой в качестве младшего воеводы и главного помощника все того же Григория Валуева – неутомимого, отважного военачальника¹⁴⁴.

Положение тяжелое – неприятель превосходит в силах, люди московские «шатаются умами». Борис Лыков оказывается перед лицом того самого «царя», которого сам когда-то призывал на свою голову и на Москву, и сейчас обязан драться с ним насмерть, к Москве не подпуская. Смута парадоксальна. Лыков – нет. Он полевой командир, который готов теперь сражаться за царя истинного, к тому же родного.

И Борис Михайлович очень хорошо держит оборону. Пока перед ним авангарды противника, пока нет плотной блокады Можайска, он предпринимает все усилия, чтобы тормозить вражеское наступление, бьет малые отряды Владислава. Ему сопутствует удача. По словам летописи, «…многие бои с литовскими людьми были, и острожки у литовских людей во многих местах взяли, и изменника ротмистра Ивана Редрицкого взяли отряд».

Лыков из Можайска сообщает в столицу утешительную новость: 20 ноября он посылал в рейд на врага воеводу Григория Валуева, любимца и товарища, а с ним большой отряд из детей боярских, казачьих станиц, служилых татар, и Валуев близ села Олешни (60 верст от Можайска) на следующий день разбил наголову литовскую заставу[50]50
  В данном случае «застава» – авангардный отряд.


[Закрыть]. Притом поражение противника было до такой степени полным, что русским достались документы из полевого штаба, знамена, а также… небольшой военный оркестр – как инструменты, так и музыканты. Враг понес тяжелые потери убитыми, ранеными и пленными (в том числе «ротмистры», «порутчики», «хорунжие», то есть офицерский состав). На фоне крайне тяжелой фронтовой обстановки донесение Лыкова не могло не порадовать правительство.

Подход основных сил Владислава заметно ухудшил положение Лыкова в Можайске, но тот продолжал удерживать позиции. Пройти через него королевич со всеми своими огромными силами не мог.

Польское войско, выдвинувшись из Вязьмы, заняло позиции между Можайском и Калугой. Прежде чем идти к Москве, Владиславу требовалось взять Можайск, иначе русская группировка в Можайске будет нависать у его армии сначала над флангом, затем над тылом. А для взятия Можайска требовалось сначала захватить ключевые укрепления на подступах к городу, в частности, Борисово городище с его каменными стенами и сильным гарнизоном – орешек почище самого Можайска. Борисово городище русские во главе с воеводой Федором Волынским держали крепко. Стремительные атаки неприятеля вязли в русской стойкости. Владислав мечтал вызвать Лыкова в открытое поле и там раздавить атаками тяжелой кавалерии, но Борис Михайлович держался за укрепления и под удар не лез.

Борис Лыков запросил из Москвы подкреплений. К нему направили армию князя Д. М. Черкасского из-под Волока и передвинули поближе – от Калуги к Боровску еще одну армию, князя Д. М. Пожарского. Черкасский дошел до Рузы и там поставил острог, растягивая фронт Владислава. У польско-литовского воинства появилась серьезная проблема на фланге. Но этих мер оказалось недостаточно. Армию Черкасского пришлось перевести непосредственно к Можайску.

Лыков и Черкасский, если сложить их силы, имели около 11 тысяч ратников, плюс небольшой гарнизон Можайска. Силы противоборствующих сторон стали сравнимыми. Но за Владиславом имелось преимущество в качестве: он располагал большим контингентом европейских наемников, отлично вооруженных, к тому же высоких профессионалов войны. Русским силам стало трудней отражать натиск неприятеля, когда его армия придвинулась к городу.

Владислав использовал сильный козырь: скученность сил, оборонявших Можайск, где к гарнизону Бориса Лыкова добавилась армия Д. М. Черкасского, позволила ему наносить большие потери русскому воинству артиллерийским огнем. Черкасский получил тяжелое ранение и фактически отошел от командования. Его пришлось вывозить. В дальнейшем Лыков осуществлял тактическую работу за двоих.

Можайск держали долго. Город защищался героически, хотя имел очень скромные фортификационные сооружения. Лыков в этом смысле отличился. Князь, опираясь на древо-земляные укрепления – остроги, завалы, палисады, – не пускал врага вперед. Борис Михайлович отражал атаку за атакой. Он дал государю и правительству время, чтобы как следует приготовиться для обороны Москвы.

Владислав нес обидные потери – еще не добрался до русской столицы, а уже положил немало народу.

Но все же… силы человеческие небеспредельны. Продуктов нет, боезапас ограничен, потери от вражеских пушек велики. Русская армия изнемогает в неравной борьбе. В столице решают, опираясь на так и не взятые врагом укрепления Борисова городища, вывести из осажденного Можайска крупные полевые контингенты, оставив там лишь малый гарнизон, который все еще будет притормаживать Владислава – сколько сможет. А чтобы благополучно осуществить операцию по выводу людей Лыкова и Черкасского из-под удара в Можайске, царь направляет им на подмогу и для своего рода «страховки» армию Пожарского.

Летопись сообщает: «Царь… Михаил Федорович, услышав, что в Можайске собралось людей много, а от литовских людей утеснение великое и голод, послал с Москвы в прибавку к боярину, ко князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, окольничего князя Григория Константиновича Волконского, а с ним дворян московских и жильцов, и повелел государь идти боярину князю Дмитрию Михайловичу и окольничему князю Григорию со всеми людьми в Можайск, чтобы вывести из Можайска бояр [Черкасского и Лыкова] и ратных конных людей, а в Можайске оставить осадных людей пеших. А к боярам [было] писано о том же. Прослышав про то, воевода в Борисове Константин Ивашкин, покинув город Борисов, пошел со всеми людьми в полки к боярину князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому. Князь Дмитрий же, услышав, что Борисов городок воевода покинул, послал голову Богдана Лупандина с астраханскими стрельцами. Богдан же едва захватил Борисов от литовских людей… И боярин князь Дмитрий Михайлович и окольничий князь Григорий Константинович пошли к Можайску. Сотни же послали под Можайск, а сами встали в Борисове. Бояре же и воеводы со всеми ратными людьми пошли из Можайска. Боярин же князь Дмитрий Михайлович Пожарский пропустил бояр и всех ратных людей можайских сидельцев и сам пошел за ними же; и по милости Божией [вышли] из Можайска все благополучно. Воевода же в Можайске остался Федор Васильевич Волынский, и станы пожгли все. И бояре пришли в Пафнутьев монастырь, а князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского [раненого] вывезли из Можайска перед этим».

Русские полки в августе благополучно отступили к Москве, при этом Можайск не был сдан врагу, вот суть дела.

Царь Михаил Федорович отблагодарил князя Лыкова по заслугам.

У стола монаршего 9 августа 1618 года была «говорена речь», где прославлялись его храбрые деяния. Источники донесли до нас официальный текст речи. Думается, имеет смысл привести здесь этот довольно значительный по объему документ почти полностью, с незначительными сокращениями. Ведь он исключительно важен и для судьбы полководца, и для оценки его деятельности будущими поколениями.

Вот поздравительные слова: «Боярин князь Борис Михайлович! Великий государь царь и великий князь Михайло Федорович, всеа Русии самодержец, велел тебе говорить: был еси на нашей службе против недруга нашего литовского королевича и против польских и литовских людей и нам служил… стоял и в посылках над ними многие поиски чинил, и на многих боях с ними бился, и многую службу и дородство[51]51
  В данном случае «дородство» – стойкость, крепкость.


[Закрыть] и храбрость свою показал, польских и литовских людей побивал и с тех боев многие языки к нам присылал, и нашим и земским делом радел и промышлял. И как по нашему указу велено тебе из Можайска идти к нам к Москве, и ты своим промыслом и раденьем отшол со всеми людьми здорово. И то сделалось Божьею милостью, а нашим царским счастьем, а твоим боярина нашего промыслом и раденьем, ратных людей прямою к нам службою и дородством. И мы тебя за твою службу жалуем».

Михаил Федорович наградил князя Бориса Лыкова серебряным позолоченным кубком «с крышкою» да драгоценной шубой атласной на соболях с серебряными позолоченными пуговицами. По тем временам, в условиях скудости казны, – действительно царская награда. Но не одни только бытовые свойства двух пожалованных предметов дарили душе князя радость. Куда важнее для него было признание, милость государева, публично направленная на его персону.

Окончание можайской эпопеи получило отражение в официальных документах 1618 года: «Июля в 20 день пришол из-под Борисова королевич [Владислав] и гетман со многими с польскими и с немецкими людьми под Можаеск и стали на три таборы[52]52
  В данном случае «табор» – укрепленный лагерь.


[Закрыть] и, покопав осыпи (насыпные валы. – Д. В.), поставили за осыпью наряд (артиллерийские орудия. – Д. В.), и стреляли по обеим острогом и по городу из наряду и из ручных пищалей, и воеводы Федор Волынской с товарыщи, сидя в осаде, с литовскими людьми бились. А как по государеву указу велено стольнику и воеводам князю Дмитрию Мамстрюковичу Черкасскому да боярину и воеводам князю Борису Михайловичу Лыкову с товарыщи из-под Можайска идти Москве, а им, воеводам Федору Волынскому с товарыщи велено быть на государеве службе в Можайску в осаде. И как воеводы отошли, и польские и литовские и немецкие люди Можаеск осадили со всех сторон накрепко, стоял королевич и гетман со всеми людьми под Можайском июля з 26 числа… сентября по 6 число… и приступы были многие… Божьею милостью, а государевым счастьем у приступов и на вылазках многих литовских людей побили и языки (пленников. – Д. В.) поимали… Королевич и гетман со всеми людьми от Можайска отошли прочь сентября в 6 день». Итог: Борис Лыков успешно вывел основные силы русской армии из-под удара к Москве, а Владислав не сумел взять даже такой, ослабевший Можайск, где резко поубавилось гарнизону.

В целом – удача, львиная доля заслуг тут явно за Борисом Михайловичем. И правительство Михаила Федоровича за заслуги князя нескудно жалует ему земельные владения.

А потом Бориса Михайловича вновь отправляют за воинскими контингентами – в Нижний Новгород. Полков, выведенных из Можайска, и полков, накопленных к тому времени в самой Москве, все еще не хватало для защиты города.

Тем временем Владислав со своим изрядно потрепанным, голодным и недополучившим жалованье войском в сентябре 1618-го двинулся от Можайска к Москве, занял Звенигород и добрался до стен русской столицы. Так и незахваченный Можайск остался у него за спиной. В октябре королевич осмелился штурмовать Москву, но потерпел поражение. Скоро начнутся переговоры, которые в итоге завершат русско-польскую войну.

Но для Бориса Михайловича все это – события, происходящие в отдалении. Ему хватало и других забот.

Добравшись до Нижнего, Лыков, помимо обычной военно-административной работы, должен был совершенно неожиданно заняться работой другой, а именно той, от которой он уже начал отвыкать и которая была ему, видимо, не особенно приятна. Лыкову досталось… вновь усмирять казаков.

Вторжение Владислава активизировало мятежную часть казачьих масс. Враг всячески прельщал казаков бросить службу у Михаила Федоровича, не надеяться на его милости, перейти на сторону его противника. И казачество русское опять шатнулось. Кто-то и впрямь перебежал к королевичу, иные просто покинули действующую армию, принялись грабежами, вымогательством и разбоем добывать средства к пропитанию. Казалось, опять Смута входит в свои права…

В Вязниках (Ярополческая волость) у них образовался лагерь, откуда выходили отряды, контролировавшие окрестные земли и обиравшие крестьян. Там же даже появился острог – казачья цитадель. Специалисты считают, что близ Вязников могло собраться 2,5–3 тысячи человек ратной силы¹⁴⁵. В тылу русской армии, едва-едва выдерживавшей натиск Владислава, мятежное казачье воинство создавало губительную угрозу.

В октябре Борис Лыков вел тяжелые переговоры с вязниковским казачеством. Именем правительства он обещал многое: взять на службу, не разбирая, кто из холопов, а кто нет, выдать повышенное жалованье, оставить казакам награбленное имущество, простить всех и за всё. Наверное, ему было противно идти на такие уступки, но на сей раз собрать мощную карательную армию, как в 1614-м, не представлялось возможным, а значит, приходилось склониться перед казачьими атаманами. Борис Михайлович даже предоставил им право самим выбирать, под чьи знамена они отправятся служить: к нему, в Нижний, или к князю Черкасскому в Ярославль. Завершив переговоры к своей пользе, казаки пошли к Ярославлю.

Борис Лыков по большому счету прошел осенью 1618 года через бездну унижений. Но… задачу он выполнил. Так или иначе, мятежная армия рассосалась. Действия князя опять имели спасительный для Русской державы итог.

С 1619 года для князя Бориса Лыкова наступает мирная жизнь. Как полководец он более не знает ни дальних походов, ни больших сражений. Звездные часы в его жизни исчерпаны.

Это не значит, что Борис Михайлович совершенно избавлен от воинской службы. Нет, время от времени ему дают воеводский пост. Только во всех случаях подобного рода должность воеводы не потребовала от Лыкова вести какие-либо боевые действия.

В начале 1620-х годов ему пришлось два года провести на воеводстве в Казани. Дело не только почетное, но и весьма ответственное. Смутное время возбудило в регионе брожение. Умы нравственно нестойких людей наполнились идеей: а не стоит ли Казанской земле жить отдельно от Москвы, от России? Ведь еще несколько десятилетий назад так оно и было…

Борис Лыков, страж династии, как видно, имел задание утихомирить сепаратистские настроения. Он правил спокойно, обойдясь без карательных акций, не применяя чрезмерной жестокости, не провоцируя на бунт, но и не позволяя мысли об отделении хоть сколько-нибудь задержатся в общественном мнении местных жителей.

Прочие военные его службы не столь знамениты: строил в Нижнем Новгороде острог с башнями, мост; в Можайске проверял качество каменной крепости недавней постройки; собирал чрезвычайные налоги в 1634 году – для спасения русской армии под Смоленском; но армию ту, как уже говорилось выше, спасти не удалось.

Перед самой Смоленской войной Лыкова назначили вторым по значимости воеводой в полевое соединение, которое готовили для наступления на Смоленск и которое впоследствии повел Михаил Борисович Шеин. Но выше Лыкова, командующим, поставили князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, и Борис Михайлович взбунтовался. Надо ли вести войска на Смоленск, не надо ли, а он в подчинение к Черкасскому не пойдет, или, как говаривали в XVII веке, в «товарищах»[53]53
  В данном случае «товарищ» – заместитель, помощник.


[Закрыть] у него числиться не желает. Более того, Лыков обвинил Черкасского в том, что тот слишком полагается на волю других людей, и те, мимо воли самого Дмитрия Мамстрюковича, управляют войском. Разозленный Черкасский подал жалобу царю. Михаил Федорович велел князю Лыкову все же идти в подчинение к Черкасскому. Тот наотрез отказался. В местнической иерархии того времени Лыков стоял, безусловно, ниже Черкасского. Вообще князья Черкасские считались намного более родовитым семейством, нежели Лыковы-Оболенские. Подчинение Черкасскому нисколько не наносило ущерба его родовой чести. Борису Михайловичу, однако, было наплевать, кто по местническим счетам выше, а кто ниже. Он, как видно, не уважал Черкасского ни как человека, ни как военачальника; возможно, сам метил в командующие.

Взбешенный настойчивостью правительства, принуждавшего его покориться, Борис Лыков повел себя как одержимый, против всех правил и обычаев своего времени: «Приходил в Соборную церковь к великому государю Святейшему Патриарху Филарету Никитичу Московскому и всеа Русии, и говорил в Соборной церкви… такие слова, что всякий человек, кто боится Бога и помнит крестное целованье… таких слов говорить не станет… Наряжался он на государеву службу год, а как службе время дошло, что итти на службу, и он, князь Борис, для своей бездельной гордости и упрямства… бил челом… на боярина на князя Дмитрия Мамстрюковича Черкаскаго, что ему, князю Борису, на государеве службе быть с ним не мочно, что у боярина у князя Дмитрия Мамстрюковича нрав тяжелой и прибыли, как ему быть с боярином в государеве деле, не чает[54]54
  В данном случае «не чаять прибыли» – не ждать успеха.


[Закрыть]. Теми своими гордостными бездельными челобитьем и упрямством службу свою отказал, и боярина князя Дмитрия Мамстрюковича обезчестил, и в государеве службе учинил многую смуту»¹⁴⁶. В конечном итоге обоих отставили от воеводства, назначили в ударную армию других начальников, а на Лыкова возложили умопомрачительно большой штраф «за бесчестье» Черкасского.

Уж подвел так подвел царя Михаила Федоровича князь Лыков! Раньше не подводил, а тут сорвал большое дело. Возможно, конечно, Черкасский и впрямь не подходил на роль командующего… но больше похоже на то, что гордость застилала глаза Бориса Михайловича.

Возможно, как уже говорилось выше, он сам хотел возглавить. Но в итоге оказался ни к чему не прикосновен.

Или он был все-таки прав и своим упрямством спас русскую армию от горшего, чем то, что случилось при командовании Шеина, поражения?

Невозможно дать четкий ответ на этот вопрос: само время расплывается под пристальным взглядом историка. В любом случае, Борис Михайлович отверг данный ему судьбой и Господом Богом шанс совершить исторически масштабное дело.

Лишившись возможности сослужить России новую великую службу, Лыков тем не менее не лишился власти и почета при дворе. Он считался, похоже, не только выдающимся полководцем, но и превосходным, надежным администратором. В разное время Борис Михайлович возглавлял Разбойный, Сыскной, Ямской, Монастырский и Каменный приказы; бывал в судьях (так именовали главу учреждения) в Приказе Казанского дворца и в Сибирском. Участвовал в дипломатических делах, сам вел переговоры со второстепенными внешними контрагентами Московского царства. Лыков считался своего рода фаворитом или, иначе, «приятелем» самого патриарха Филарета. Это поднимало князя на недосягаемую для многих иных вельмож высоту. На двух царских свадьбах ему поручали почетную должность конюшего, он с саблей наголо охранял сон монарха, сидя на коне. Не раз был жалован земельными владениями.

Борис Михайлович к закатной поре жизни сделался весьма богатым человеком, намного богаче Пожарского. Помимо родовых владений он располагал пожалованиями Василия Шуйского, польских властей[55]55
  Позднее, при Михаиле Федоровиче их поменяли на другие земли, но именно что поменяли, а не просто отобрали.


[Закрыть], Михаила Федоровича, в том числе драгоценной землей в ближайшем Подмосковье, рядом с селом Хорошевом, и в самом Кремле. По данным за 1638 год, Лыкову принадлежало 7770 четвертей земли – поместий и вотчин. Если собрать воедино, то получится небольшой город: 800 дворов, где жили более тысячи работников, не считая их жен, детей, стариков… Притом в 1613 году за Борисом Михайловичем числилось 3084 четверти земли, а значит, царь Михаил Федорович громадно увеличил своими пожалованиями богатство Лыкова, да тот еще, не будучи стесненным в средствах, сделал несколько приобретений, «округлив», тем самым, свои владения¹⁴⁷.

Историк московской старины Иван Егорович Забелин приводит о бытовой стороне жизни вельможи следующие сведения: «Лыков распоряжался в своем дворе (в Кремле. – Д. В.) по-боярски, самовольно, заделал даже и всход на Никольские ворота особо выстроенною палаткою и возле ворот у городовой стены построил каменную церковь во имя Всемилостивого Спаса и Владимирской Богородицы. Долгое время… после его смерти его двор прозывался Лыковым двором. При царе Алексее Михайловиче на этом дворе, вероятно уже по кончине боярыни, вдовы Лыкова, было устроено так называемое Архангельское подворье. Оно так именовалось по поводу принадлежности его Архангельским владыкам, митрополитам, архиепископам и епископам, которые присваивали себе это наименование не от города Архангельска, тогда бы они прозывались Архангелогородскими, а от Архангельского Московского собора, где они учреждались для почетного поминовения по усопшим великим князьям и царям».

Уже отсюда видно: при всей горделивости нрава, при всей переменчивости в делах политических, Борис Михайлович порой демонстрирует черты характера, присущие доброму христианину. Близ двора своего в Кремле он построил каменный храм. В поместной деревне Черепково (до XIX века называли Черевково) Лыков возвел большую деревянную церковь Святой Троицы с приделами, освященными во имя святого Николая Чудотворца, а также святых Фрола и Лавра. По монастырям Борис Михайлович раздавал вклады о здравии супруги да на помин души отца, Михаила Юрьевича, «убиенного на рати», и матери, схимницы Евфимии. 23 декабря 1636 года с разрешения царя Михаила Федоровича князь отдал свою вотчину в Ржевском уезде сельцо Кравотынь в Пафнутьев Боровский монастырь. Наконец, вотчину в Нижегородском уезде, в Закудимском стане, по реке Киржач, князь Лыков завещал Макарьевскому Желтоводскому монастырю.

Дореволюционный историк М. Н. Макаров сохранил для национальной исторической памяти еще несколько эпизодов, свидетельствующих о благочестии Лыкова. В 1614-м или 1615 году Борис Михайлович исполнял главное дело своей жизни – боролся с мятежными казаками. Так вот, собираясь выступить против армии Захарьяша Заруцкого, он послал некоего старца Иоакима в ростовский Борисоглебский монастырь к затворнику Иринарху[56]56
  Местное почитание преподобного Иринарха, затворника Ростовского, установилось в конце XVII века; он пользовался громадным духовным авторитетом еще при жизни.


[Закрыть] за благословением. Иринарх передал ему благословение и просфору. Несколько месяцев спустя, направляясь по следам атамана Баловня к Москве, Лыков лично приехал к Иринарху за новым благословением и в обители его вознес молитвы святым Борису и Глебу. Надо ли говорить, что на подобные поступки способен лишь истинно верующий человек? Дерзец, гордец, буян, перебежчик, но… перед Богом князь Борис Михайлович был смиренником¹⁴⁸.

* * *

Борис Михайлович Лыков-Оболенский ушел из жизни мирно, в чести и славе, как один из влиятельных вельмож. Он пережил первого монарха из династии Романовых и скончался 2 июня 1646 года, уже в царствование Алексея Михайловича. Его погребли с почетом в особом каменном склепе на территории Свято-Пафнутьева Боровского монастыря. Супруга пережила его на девять лет.

Опуская занавес над судьбой этого недюжинного человека, остается еще раз помянуть его добрым словом. Да, это было живое воплощение Смуты в русском народе. Лыков был поднят к верхам старомосковского общества обстоятельствами Смуты и жил так, словно девятый вал смутного действия ударил его грудь и рассыпался мелкими хрустальными осколками, часть которых проникла меж ребер и зажила своей жизнью в сердце князя. Храбрый, дерзкий, горделивый честолюбец, легко изменявший в видах собственной выгоды, он все же имел от Бога талант большого полководца, стойкость, веру и решительность государственного человека, потребного в условиях рушащейся державы. Оставаясь верным одной лишь великой родне, он ее защитил и вместе с нею возвеличился. Горячий в добре и зле, Лыков был одним из тех русских исполинов, которые подняли ураган Смуты и сами же заставили его утихнуть. Большой человек! Страшный порой в своих изменнических страстях, Лыков все-таки заработал от отдаленных поколений нашего народа поклон: когда надо было, он приходил и ломал историю через колено, спасая царство.