Текст книги "Полководцы первых Романовых"

Но уж точно русский полководец не был пассивен.

Весной (только весной!) до русского осадного лагеря наконец-то добрались пушки… вот только пороха оказалось недостаточно для достойной артиллерийской борьбы и взлома мощных смоленских укреплений. В этом видна какая-то постоянная трагедия, соединяющая недостаток ресурсов с недостатком воли у стратегического командования. Начало осады: людей мало, больших пушек нет, пороха нет. Подходят люди. Добираются пушки. Пороха все равно нет. Порох подошел с обозами, но его слишком мало. Порох израсходовали, пробили стену, и тут он кончился. Неприятель заделал пролом. Стену взорвали пороховой миной… и тут опять порох закончился. Было бы смешно, кабы ошибки логистики не оплачивались кровью русских воинов. Смоленская война в целом – не столько тактические ошибки Шеина (он почти безупречен!) – сколько нищета российской логистики. Начали войну, имея мало всего; пока «партия войны» прилагала усилия, выжимая из страны мало-мальски достаточный ресурс, боевые действия шли с трудом, но всерьез. Потом и этот ресурс перестанет поступать на фронт…

Поневоле задумаешься: не рановато ли Россия начала реконкисту на западе? В достаточной ли мере страна восстановила экономический ресурс после Смуты? Возможно, нет. При благоприятном стечении внешнеполитических обстоятельств можно было воевать и в таком вот обнищалом состоянии. Но когда они изменились в худшую сторону и Россия осталась один на один с могучим врагом, стало ясно, до какой степени ей трудно ставить в строй новые полки, кормить, обеспечивать порохом. Людей, денег, хлеба, пороха не то чтобы на фронте было недостаточно, их по всей стране не хватало. А если еще и политическая элита колеблется – воевать ли до победного конца? Или притормозить боевые действия и вернуться к довоенному очертанию границ? Что ж, тогда на линии боевого соприкосновения буксовать будет все. Разве что двужильные русские люди на своей хребтине вынесут тяжесть подобной войны…

Михаил Борисович бросал полки на приступ четыре раза. Трижды в мае 1633 года и еще раз в июне. Шеина, как уже говорилось, подводило то, что он не имел достаточного запаса пороха и для пушкарей, и для военных инженеров, пытавшихся взорвать городские стены с помощью подземных минных галерей.

За халтуру по интендантской части фронт платил кровью.

Но измотать противника русский полководец сумел. Смоленск держался с трудом, там тоже обнаружилась нехватка во всем. Гарнизон молил о помощи польско-литовские войска, однако новых прорывов к городу Михаил Борисович не допускал.

Из-под Красного в тыл Шеину били неприятельские отряды, постепенно, с подходом новых и новых воинских контингентов, превратившиеся в крупную силу, в настоящий корпус. Постфактум русского полководца укоряли: почему он не разгромил эту внешнюю силу противника?

А он ее разгромил. Притом несколько раз. В феврале или начале марта 1633 года, еще не имея осадных пушек, Шеин нанес страшный удар врагу в его собственном лагере, на время рассеяв поляков с литвинами. Ниже, в конце главы, приводится шведское донесение, рассказывающее об этой победе русских.

Враг на время обессилел… но ему раз за разом подбрасывали новые отряды. Бог весть, не быстрее ли пополнялись его силы, чем осадная армия русских?

В мае – августе Шеина постоянно тревожит нападениями тот же самый летучий корпус королевской армии, стоявший под Красным. Составлявшие его литвины, ранее разгромленные, находились в тяжелом положении: им не хватало хлеба, фуража и денег (жалованье задерживалось). Соответственно, упал и боевой задор. Но его хватило на несколько ударов, поскольку деньги все же были присланы, а вместе с тем и очередные подкрепления.

Эти атаки извне пришлись на русские полки, осаждавшие Смоленск с западного направления. Общим для них воеводой стал князь Семен Васильевич Прозоровский. Под его командой к маю – июню 1633 года оставалось около семи тысяч ратников – поместной конницы, казаков, служилых татар, солдат, рейтар¹⁰⁰.

23 и 30 июля сравнимый по численности вражеский деблокирующий корпус, возглавляемый Гонсевским, нащупывал слабые места в обороне Прозоровского. Неприятеля успешно отбросили от русских позиций. Но к нему подходили подкрепления, и, соответственно, противник снова и снова пробовал на зуб Прозоровского. Новая атака – 13 августа, и снова неудача. Минула неделя, и уже не Гонсевский, а военачальник более высокого ранга, гетман Радзивилл, послал войска в атаку. Началось настоящее большее сражение. Битва продлилась полдня с перерывами, притом гарнизон Смоленска попытался помочь своим, отважившись совершить вылазку. Прозоровский на пути у врага стоял крепко, Шеин вышел с основными силами ему на подмогу, и гетману пришлось отступить с серьезными потерями.

Притом тактические задачи решались Шеиным в условиях, когда он должен был «с нуля» опробовать взаимодействие «старых» и «новых» войск, иначе говоря, старой поместной конницы и новых рейтар, старых стрельцов и новых солдат. Конница дралась с внешним врагом, пехота ходила на штурмы. И, в общем, взаимодействие столь разных составляющих Шеину с Прозоровским организовать удалось вполне достойно.

Итак, успех, победа!

Еще чуть-чуть, и Смоленск откроет ворота русским полкам.

Но очень скоро у Шеина появятся проблемы, намного более серьезные, чем противодействие Гонсевскому с Радзивиллом…

Войска короля Владислава подходят к Смоленску на излете августа 1633 года. Первое время вооруженная борьба не приносит решающего успеха ни одной из сторон. Шеин настроен биться до победного конца – одновременно с гарнизоном Смоленска и королевскими полками. А король привел не столь уж много людей, чтобы в одной генеральной битве решить судьбу войны в свою пользу. Запорожцы, мощно усилившие Владислава, подтянутся несколько позднее.

Шеину оставалось стоять под стенами Смоленска и драться, в стремлении отбить город. Возможно, он бы преуспел. При всех изложенных обстоятельствах у старого воеводы имелся шанс на победу.

Вот только русская армия устала. Она до смерти измучена долгой борьбой, особенно утомлены сотни дворянского поместного ополчения. Вот уже год люди в боях и походах. Русские полевые соединения столь долго не воюют, они для этого не приспособлены. За Владиславом – не только преимущество численности, но и, что даже более важно, преимущество «свежести» новоприбывших войск.

Сказалась и традиционная ненадежность иностранных наемников. Некоторые из них «шатались умами», размышляя о перспективах перехода в лагерь противника. Лесли, наиболее высокопоставленный иноземец на царской службе, принялся своевольничать. Он даже собственноручно убил другого наемного офицера, английского полковника Сандерсона, заподозрив в том склонность к измене. Поступил ли он на пользу делу? Безусловно нет. Лесли действовал без приказа Шеина и показал своим поступком, что собирается карать и миловать по своей воле, не согласуясь с планами русского командующего. Для воинской дисциплины подобные действия – величайший разрушитель.

Так или иначе, но в августе – октябре под Смоленском идет жесткая борьба.

Королевская армия атаковала сразу, почти что с ходу. Установила связь с осажденным гарнизоном, но наткнулась на упорное сопротивление русских и не смогла ни деблокировать Смоленск, отшвырнув русских, ни прорубить дорогу, по которой через русские позиции в город смогли бы зайти подкрепления. Шеин сумел заслонить от врага Смоленск.

Пока.

Новый удар противника был сильнее.

Ключевые позиции русских сил на Покровской горе не устояли. Королевские военачальники двинули в прорыв большой отряд подкрепления для осажденных, доставили продовольствие, прочие припасы.

Полки нового строя поднатужились и выбили противника с Покровской горы. Но к тому времени смоленский гарнизон оказался в достаточной мере усилен, чтобы угроза скорого падения крепости больше не нависала над королем Владиславом и его командованием.

Через две недели неприятель начал новое наступление на Покровскую гору. Бои шли страшные, изматывающие. Поляки с литвинами за любой успех расплачивались тяжелыми потерями. В конечном итоге они откатились. Но Шеин уже видел, насколько враг превосходит его численно и насколько легче ему вести наступательные действия, располагая свежими соединениями.

В боях за Покровскую гору полки нового строя проявили себя наилучшим образом. Они действовали слаженно, показывали стойкость, отлично владели оружием. Воинские контингенты старого образца оказали этой новой русской пехоте необходимую поддержку. До Шеина никому не приходилось командовать столь пестрой армией. Михаилу Борисовичу удалось – хотя бы на время – обеспечить боевую спайку.

Владислав, очевидно, ждавший недолгой борьбы и легкой победы, наткнулся на равного противника. Неприятный сюрприз! Современный историк Д. Н. Меньшиков дает полкам нового строя положительную характеристику. Он уверен, что «…в тяжелых боях под Смоленском полки нового строя в полной мере проявили свои боевые качества… За счет систематического обучения и муштры и наличия строевой дисциплины их боевые качества оказались в целом лучше, чем у войск русского строя, что было подтверждено в ходе боевых действий. Анализ боевого применения полков нового строя позволяет считать их боевые качества сравнимыми с польскими войсками».

Другое дело, что сражались русские уже в меньшинстве. А с приходом запорожцев к Владиславу численное соотношение сторон сделается безнадежным для Шеина.

Русский полководец решил снять блокаду с города. Он убрал остатки заслона с Покровской горы и сосредоточил все русские войска в одном лагере. Это произошло в середине сентября 1633 года.

Итак, теми воинскими контингентами, которыми Михаил Борисович располагал на указанный момент, он больше не мог взять Смоленск – ни штурмом, ни осадой.

Но Шеин и не отходил. Он сохранял основные позиции поблизости от Смоленска.

Почему? Дело-то вроде бы уже проиграно?

Причин две. Во-первых, Шеину никто из Москвы не отдавал приказа на отступление. Напротив, его призывали держаться за позиции под Смоленском, проявлять стойкость. Во-вторых, и это намного важнее, Михаил Борисович ожидал подхода свежих сил из Москвы. К нему так долго не добирались подкрепления, что он, надо полагать, рассчитывал получить всё, что ему недодали за год, в виде целой армии поддержки. И если бы она действительно подошла вовремя, как знать, не пришлось бы отступать Владиславу… Из Москвы писали, обнадеживая: «Придут к вам ратные люди из Новгорода, Пскова, Торопца и Лук Великих. И вы бы всем ратным людям сказали, чтобы они были надежны, ожидали себе помощи вскоре, против врагов стояли крепко и мужественно». Чего ж яснее?

Пока существовала возможность подхода крупного воинского контингента из Москвы, считать борьбу под Смоленском проигранной было преждевременно.

Михаил Борисович держался, поскольку имел надежду: его не бросят, армию не бросят, русский город Смоленск не бросят.

Не могут, не посмеют бросить!

И боевые действия продолжились…

Однако су́дьбы русской армии под Смоленском и ее предводителя получили еще один страшный удар, он-то и обрушил все дело. Осенью 1633 года скончался патриарх Филарет. Его железная воля обеспечивала полевому соединению Шеина поддержку на минимальном уровне – людьми, боеприпасами, продуктами. Но вот он ушел из жизни, и вся система доставки в осадные войска быстро хаотизировалась. Другие правительственные мужи не имели достаточно решительности, энергии, твердости, чтобы довести начатое дело до успеха. А может быть, не имелось у них и соответствующего желания: при дворе существовала как партия войны, куда входили патриарх с Шеиным, так и партия мира…

Без Филарета Михаил Борисович лишился даже малейших возможностей добиться перелома в свою пользу.

Добрым упованиям его на помощь своих из столицы не суждено было осуществиться.

Через некоторое время поляки перерезали дорогу на Москву, и Шеин оказался в тяжелом положении. Польский командир Пясечинский ворвался в Дорогобуж, разграбил его, захватил почти весь город, помимо цитадели, и предал городские строения огню. Затем сам король построил военные лагеря у Богдановой Околицы и на Жаворонковой горе, ставя под контроль сообщение между Москвой и станами Шеина под Смоленском.

Михаил Борисович контратаковал, пытаясь пробить заслон у Жаворонковой горы, но не преуспел. На его пехоту набросилась страшная польская тяжелая кавалерия. Часть русских солдат побежала, зато другая контрударом оттеснила врага. Затем обессиленные стороны разошлись. Шеин не прорвал кольцо, но и не дал себя раздавить. Его ратники все еще были способны драться мужественно, однако численное превосходство врага сказывалось все больше.

Иначе говоря, Шеин лишился и базы для снабжения, и связи со столицей.

Спустя некоторое время иностранные наемники начали то в одиночку, то группами перебегать в лагерь Владислава. Как уже говорилось, наемник воюет не по долгу, не за честь, а за прибыток. Ему нет резону на войне голову класть…

К середине октября Шеин со своей армией оказался в кольце и без достаточных ресурсов, чтобы не только пробить во вражеских позициях горловину, через которую восстановилась бы связь с Москвой, но и удерживать эту горловину на постоянной основе.

Возможно, он еще имел достаточно сил, чтобы одним мощным контрударом проделать брешь в блокаде. Но тогда ему пришлось бы выйти через эту брешь, ибо подобный успех мог иметь лишь временный эффект.

Лесли как будто стоял за такой вариант. Не ждать, пока королевская армия раздавит блокированные русские полки, а вырваться из клетки. Историк Александр Малов также с полной ясностью выразил эту идею: прорыв был возможен; Шеин не пошел на него. С этой точки зрения Михаил Борисович избрал проигрышную тактику.

Но положа руку на сердце – действительно ли он совершал ошибку?

Сомнительно.

Шеин исходил из сложившейся обстановки. А она не давала однозначного ответа на вопрос, пробился бы он или нет. Во всяком случае, подход из Москвы деблокирующей армии давал ему больше шансов. Но никто не сообщил Шеину из столицы, что ждет он напрасно. Допустим, чисто теоретически, Шеин прорвался бы и сам, без поддержки извне. Допустим. Какова цена прорыва? Раненых, всю артиллерию, все ценное имущество придется оставить врагу. Приказы из Москвы будут нарушены, а это измена. Кроме того, даже вырвавшееся на свободу полевое соединение русских двинулось бы очень медленно – все по тем же осенним хлябям, что и в прошлом году, когда оно шло к Смоленску. На дворе-то октябрь! И уж конечно, Владислав не постеснялся бы нанести Шеину арьергардный удар, который мог бы закончиться чем угодно, вплоть до полного разгрома отступающих. Опираясь на собственные укрепления, Шеин мог отбиться от атаки польской тяжелой кавалерии, в чистом поле – вряд ли.

Наше время нашло для подобных ситуаций удачное название: «тактическое окружение». А деблокировать Шеина со стороны русской столицы правительство и командование русскими вооруженными силами, стоит повторить, не торопилось. Да по большому счету и не очень могло – на безлюдье, лишенное возможности создать новый ударный кулак. Москва собирала новое полевое соединение, призвав на бранное поле героя времен Смуты, уже не юного князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Армия собиралась в дорогу очень медленно, можно сказать, в час по чайной ложке. Но все-таки помимо безлюдья было еще правительственное безволие, повлекшее печальные последствия.

Так ошибался ли Шеин, стоя на месте?

Или ошибка была сделана не им, под Смоленском, а кем-то в Москве?..

Тем временем Владислав попробовал развить наступление на восток.

Тот же неоднократно битый Гонсевский попытался отомстить за свои поражения: вышел за Дорогобуж, к Вязьме, но там не отличился ничем, помимо разграбления окрестностей. Пока Шеин сидел у Владислава в тылу, движение сколько-нибудь серьезными силами в восточном направлении могло закончиться тяжелым поражением поляков. Для блокады русской армии и одновременного ведения масштабных операций под Вязьмой и дальше, в сторону Можайска, у короля явно не хватало сил.

Но уж русские полки Владислав держал в смертельном объятии крепко. В лагере Шеина начался голод. На землю опустилась зима с ее морозами. Как писал классик русской истории Сергей Михайлович Соловьев, иностранцы на русской службе «не привыкли сносить голод и холод, как привыкли к тому русские»¹⁰¹. Иноземные наемники, на бесхлебье и безденежье, стали требовать от Шеина капитуляции; таким образом, теперь враг появился в собственном лагере воеводы.

Михаил Борисович, спасая гибнущую армию, вынужденно заключил с поляками соглашение о капитуляции. Он сдавал тяжелую артиллерию и боеприпасы, но хотя бы получил право вывести еще остававшиеся под его командованием войска. Более того, русский полководец выторговал право отступить, сохранив оружие и выведя из кольца врагов 12 артиллерийских орудий. К нему Владислав проявил уважение, сочтя Шеина врагом, как минимум, отважным.

16 февраля 1634 года Михаил Борисович подписал капитуляцию.

У шеинского соглашения имелось два позорных аспекта. Речь идет не о потере осадных пушек и не об утрате ценного имущества в осадном лагере. Дело в другом. Проходя мимо неприятельских войск, русские ратники должны были преклонить знамена. Это – срам, который взял на себя, на честь свою, на душу свою Михаил Борисович. Кроме того, он оставлял на попечение поляков и литвинов около двух тысяч раненых. Излечившись, они должны были вернуться домой. Но ведь по большому счету их оставление на волю победителя – такой же срам, если не больший.

Итог: в военно-политическом смысле пусть не катастрофа, но тяжелое военное поражение, на два десятилетия отсрочившее освобождение Смоленска. Иначе говоря, поражение стратегического уровня.

В нравственном смысле все сложнее. С одной стороны, склоненные знамена и оставленные раненые воины – грязное пятно на истории русского оружия.

С другой стороны…

С другой стороны, Шеин спас от неизбежной гибели или же от еще более позорного плена, уже безо всяких льготных условий и скорого возвращения домой, более восьми тысяч ратников – всё, что оставалось у него под командой к концу смоленской эпопеи. Он фактически принял на себя бесчестие, сохраняя тысячи жизней своих подчиненных.

Если задуматься, те молодые русские воины, кому в 1634 году под Смоленском было 17, 19, 20 или 25 лет, через два десятилетия вернутся сюда уже в возрасте зрелых мужчин и освободят город… Они сделают свое дело, пусть и с большой задержкой. Следовательно, у действий Шеина, о которых ни говорить, ни помнить не хочется, имелся смысл, раскрывшийся во всей своей полноте уже при следующем государе.

Так если бы Шеин бился до конца и в безнадежной борьбе положил своих людей, блюдя честь, лучше бы вышло? Или все-таки нет?

Совесть была у Михаила Борисовича. И здравый смысл.

Вокруг столь значительной фигуры в военной истории России, как боярин и воевода Шеин, давно ведется полемика. Ее ярким элементом стал широко известный текст Игоря Андреева, опубликованный на страницах журнала «Родина» в 1997 году¹⁰² и являющийся продолжением дискуссии, которая началась еще в XIX столетии.

Игорь Андреев посвятил статью «делу» воеводы Михаила Шеина, казненного по обвинению в «измене» после разгрома его армии под Смоленском в 1634 году. Автор статьи в подробностях показал борьбу «придворных партий» у подножия шаткого еще престола новой династии. Не столько неудачи на поле боя, сколько интриги, по мнению Игоря Андреева, роковым образом привели старого полководца на плаху.

Но трактовка самого Шеина как полководца с определенным, притом ярко выраженным тактическим стилем вызывает возражения. Кем предстает перед читателем в статье Игоря Андреева этот воин? Заносчивый, упрямый старик, медлительный и нерасторопный в решающих схватках с неприятелем, пассивный, да к тому же еще подверженный необъяснимым приступам депрессии. Как только ему доверили войско? «Незадачливый Шеин… пребывал в полной растерянности… утратил последние проблески воли… никуда не годен для штурма (курсив мой. – Д. В.)» – такими характеристиками буквально пестрит статья Игоря Андреева.

Для военачальника подобного ранга, инкорпорированного в военную машину Московского царства, столь полное и безоговорочное «несоответствие занимаемой должности» – огромная редкость. Особенно если учесть громадный боевой опыт этого воеводы. И обвинения, выдвигаемые в адрес Михаила Шеина Игорем Андреевым, да и некоторыми исследователями до него, напоминают инструкции современных журналистов и блогеров «как воевать», сыплющиеся, словно из рога изобилия, на боевых генералов.

Задолго до Игоря Андреева в исторической литературе началась полемика по поводу того, был ли Шеин изменником и сколь велики его полководческие дарования.

Сергей Михайлович Соловьев видел причины тяжелого поражения под Смоленском в «несостоятельности русского войска в борьбе со шведами и поляками, по недостатку искусства ратного», а также в отсутствии необходимой поддержки из Москвы. Историк не находил в действиях воеводы измены, считая обвинения в его адрес плодом недовольства Шеиным со стороны «многих сильных людей» – то есть части служило-аристократической верхушки двора. Вместе с тем Соловьев цитировал Хронограф, где отмечается высокомерие и несдержанный нрав полководца, немало вредившие делу¹⁰³.

Александр Николаевич Зерцалов напрочь отвергал боярские обвинения, выдвинутые против Шеина, и составил даже выборку приказных материалов, опровергавших вину воеводы пункт за пунктом. Он полагал, что причиной наветов явилась зависть бояр, а Шеин возбудил ее против себя в гибельных размерах, оскорбив вельмож в присутствии царя дерзкой речью, произнесенной при отправлении в поход. Михаил Борисович сказал, в частности, что в те времена, когда он верно служил государю оружием, «…бояре многие по запечью сидели, и сыскать… их было не можно…»¹⁰⁴. Имелась в виду осада Смоленска войсками Сигизмунда III в 1609–1611 годах.

Николай Николаевич Оглоблин заострил точку зрения Зерцалова, сделав Шеина «жертвой и мучеником боярских интриг», оклеветанного, а до того фактически брошенного Москвой на произвол судьбы с измученным, лишенным самого необходимого войском. Исследователь не считал возможным сомневаться в полководческом таланте Шеина «…уже по тому одному, что он со своим голодным, ослабевшим отрядом несомненно взял бы Смоленск, если бы Владислав не подошел туда вовремя, почти накануне сдачи Шеину смоленского губернатора…»¹⁰⁵.

Дмитрий Иванович Иловайский в реплике на статью Оглоблина высказал прямо противоположное мнение. Историк считал, что Шеин вообще был мало способен к военному руководству, медлителен, неповоротлив, не проявлял должной активности в борьбе с поляками; все эти качества воеводы привели к тому, что реальные действия его, по сути дела, были недалеки от измены¹⁰⁶.

На стороне Зерцалова и Оглоблина встал В. Корсаков, автор большой статьи о Шеине в Русском биографическом словаре. Он полагал, что под Смоленском в 1633 году «…с 4-го июня по 27-е августа включительно между поляками и русскими произошло на Покровской горе четырнадцать (!) сражений», притом Шеин несколько раз посылал войска против неприятеля и добивался успеха. Поражение его – следствие неудачи, а не измены. Армия Шеина терпела страшные лишения из-за отсутствия налаженной системы обеспечения и получала подкрепления с роковыми проволочками¹⁰⁷.

Евгений Дмитриевич Сташевский в своем фундаментальном труде о московской армии времен Смоленской войны отмечал крайнюю беспорядочность обеспечения войска Шеина, отсутствие опыта в организации боевых операций столь значительного масштаба, да и общий слабый уровень организованности вооруженных сил Московского государства. Таким образом, поражение Шеина имело предостаточно причин объективного характера¹⁰⁸.

Осип Львович Вайнштейн поддержал мнение Иловайского, настаивая на тактической бездарности Шеина, но отрицая измену. По мнению этого ученого, личное мужество и исключительная стойкость, которые помогли Михаилу Борисовичу за 24 года перед тем при защите Смоленска, теперь были недостаточны для того, чтобы добиться успеха в открытом поле¹⁰⁹.

Портрет Шеина как бесталанного неудачника покрывает бесчестьем его имя. Кроме того, из него вырастает публицистический миф, скверно влияющий на изучение Смоленской войны в целом.

Между тем иностранные источники, до сих пор не использованные в данной полемике, содержат свидетельства, способные окончательно снять с Михаила Борисовича это историческое обвинение.

Донесение шведа Хендрика Садтлера из русского военного лагеря, переведенное автором этих строк, позволяет взглянуть на тактический стиль воеводы иначе и восстановить честь знаменитого полководца. Оно было опубликовано Г. В. Форстеном еще в XIX веке, но не вводилось в научный оборот из-за отсутствия перевода со шведского языка¹¹⁰.

Думается, полезным будет привести его текст полностью:

«С самого начала Смоленск был обложен, и сейчас его повсеместно храбро атакуют, так что ни собаке, ни кошке не проскочить наружу. Говорят, что к русским перебежал из Смоленска капрал, семь лет назад захваченный поляками в плен. По словам бежавшего, в смоленском гарнизоне – не более четырех тысяч немецких солдат в эту кампанию[30]30
  В действительности значительно меньше.


[Закрыть].

Поляки ночью делали вылазку на палатку полковника Лесслера[31]31
  Речь – об упомянутом выше Лесли.


[Закрыть]. После того, как они (поляки. – Д. В.) допросили его, бо́льшая часть их была перебита между лагерем и крепостными сооружениями, остальные едва спаслись за воротами.

Гонсевский, стоявший с 6000 человек в девяти милях от Смоленска, вышел на рекогносцировку с целью разведать, каковы намерения противника и сколь велики его силы. В это же самое время русским полководцем послан был конный отряд в 2000 человек с приказом напасть на Гонсевского, как только они его обнаружат. Гонсевский же, уже собравший сведения, был вне лагеря. Он поставил свою армию в боевой порядок и принял русских таким образом, что не вернулось более 200 человек, положенных на месте или захваченных в плен. Эта потеря произвела на русского полководца тяжелое впечатление, и он послал более сильную партию в несколько тысяч человек, которая обрушилась на поляков в лагере и совершенно их разгромила. Те, кто не спасся бегством, были порублены, остальные были взяты в плен. Большой отряд из числа последних был, подобно скоту, отогнан в Москву. Там были и дворяне (знатные люди), и другие офицеры, но о Гонсевском неизвестно, пал он или спасся. Кроме того, в этой стычке поляки потеряли много знамен.

Через некоторое время из Москвы под Смоленск было привезено много тяжелых пушек, картунов и полукартунов, а также большие мортиры в достаточном количестве. Пушки известили о своем участии в осаде громом. Кажется, сам великий князь (царь Михаил Федорович. – Д. В.) присутствовал при их отправке. Посол великого князя, отправившийся в Швецию, не продвинулся еще далее Новгорода[32]32
  По всей видимости, имеется в виду посольство во главе с Борисом Ивановичем Пушкиным, Григорием Горихвостовым и дьяком Неверовым, которое выехало из Новгорода 22 ноября 1632 года.


[Закрыть]»¹¹¹.

К документу добавлен комментарий, проясняющий его историю: «Это донесение вложено в письмо Нильса Персона к регентам Швеции из Нарвы от 23 марта 1633 года».

Кроме того, необходимо учесть известия, содержащиеся в отрывках дневника другого участника смоленской осады (поляка), где сообщается, что Шеин еще на Рождество 1632-го, то есть в декабре, произвел первый штурм (без осадной артиллерии!) и далее не оставлял гарнизон Смоленска в покое¹¹².

Подобную манеру вести боевые действия пассивной назвать совершенно невозможно. И, следовательно, поражение московских войск у стен Смоленска в феврале 1634 года нельзя объяснять неспособностью Шеина к командованию, его «медлительностью», «неповоротливостью». Скорее наоборот, энергичная деятельность воеводы доставила немало трудностей противнику.

После отступления из-под Смоленска Шеин и его младший воевода окольничий Артемий Васильевич Измайлов попали под следствие по обвинению в измене. В апреле 1634-го его «дело» обсуждалось на заседании Боярской думы, где присутствовал и сам царь Михаил Федорович. Воеводу обвиняли как в акте капитуляции, так и – даже больше – в тяжелых, некрасивых условиях, которыми она была обставлена. Дескать, страшный урон нанесен был под Смоленском чести государевой! Урон-то уроном, все так, но следовало ли всю армия положить на месте? Или кто-то из Боярской думы мог предложить некий иной, остроумный выход из положения, не пришедший в голову Шеину с соратниками? Нет ответа.

Приговор: обоих, Шеина и Измайлова, «казнити смертью». Вместе с Измайловым смертную казнь присудили и его сыну Василию. Обширные имения Михаила Борисовича отписали в казну. Сына его, Ивана Михайловича Шеина, бившегося под стягами отца за Смоленск, а также ряд младших военачальников смоленской армии постановили отправить в ссылку.

28 апреля 1634 года приговор был приведен в исполнение.

Как было показано выше, никакой измены за Шеиным нет. И бесталанности, пассивности, стариковской слабости тоже не видно. Воевода боролся с неприятелем умело и энергично. Оставшись без поддержки из Москвы, с перерезанными коммуникациями, он попал в безнадежное положение. Правительственные круги были прекрасно осведомлены о несчастиях смоленской армии, более того, думается, столица отлично осознавала, что именно ее нерасторопность погубила русское дело под Смоленском. Так за что же в действительности его казнили, да еще с Измайловыми?

Очень хорошо выразился на сей счет блистательный современный петербургский историк А. П. Павлов. По его словам, лютая, несправедливая расправа была вызвана «необходимостью предотвратить вспышки недовольства в армии и народе и спасти авторитет царской власти, значительно подорванный неудачной Смоленской войной»¹¹³. Именно так!

Но…

Это полдела.

Есть еще кое-что… непроговариваемое. Великий Филарет, милостивец Шеина и жесткий политик, ушел в могилу. Казнью воеводы мстили ему – и за крутость характера, и за несгибаемость политического курса, и за твердость в кадровых вопросах – мстили мертвецу, уничтожая еще живого его любимца. А может быть, и Романовым в какой-то мере мстили – в среде высшей княжеской знати: «Вы не царская кровь, а воцарились! Пусть так; за власть свою пожертвуйте нам кого-нибудь из близких и драгоценных вам людей, а мы пожрем его, и на том чувство несправедливости, родившееся после оттеснения нас от престола, успокоится, не станет печь наши души с таким жаром». И дали им Шеина, спасая династию… Это, последнее, конечно, гипотеза, не более того. Но фактор зависти со стороны знатнейших Рюриковичей и Гедиминовичей совершенно исключать из общей картины нельзя. Михаил Федорович – первый царь из новой династии, царь не по крови, царь, чье положение шатко. Династия окончательно утвердится с воцарением его сына Алексея – «порфирородного», то есть царя, сына царя. А в 1634 году пребывание Романовых на троне еще можно было «переиграть». В этом смысле старый воевода стал жертвой в очень скверном, почти языческом смысле этого слова.