Текст книги "Смерть в ''Ла Фениче''"

– Хорошо, – отозвался Брунетти и повернул влево. – Значит, синьору Петрелли мы оставим на закуску. – И, увидев улыбку Фоллина, невольно подумал, какое впечатление при первой встрече произвели друг на друга ретивый полицейский и сердитая примадонна.

«Франческо Дарди– Жорж Жермон» – гласил отпечатанный прямоугольник, прикнопленный к двери гримерной – первой по левую руку. Брунетти не успел стукнуть в эту дверь второй раз, как оттуда раздалось громкое: «Avanti!»[10]10
  Войдите! (ит.)


[Закрыть]

За маленьким столиком перед зеркалом разгримировывался тот самый баритон, чье имя входило в число известных Брунетти. Франческо Дарди оказался невысоким мужчиной с объемистым брюшком, упиравшимся в гримерный столик, когда певцу приходилось наклоняться к зеркалу.

– Прошу прощения, синьоры, что не встал вам навстречу, – проговорил он, аккуратно удаляя черный контур с левого глаза.

Брунетти в ответ лишь молча кивнул. В следующий миг Дарди оторвался от зеркала и посмотрел на вошедших:

– Да? – и тут же вернулся к прерванному занятию.

– Вы уже знаете, что произошло? – начал Брунетти.

– Вы насчет Веллауэра?

–Да.

Не удовлетворившись столь односложным ответом, Дарди отложил полотенце и обратился к полицейским:

– Могу я вам быть полезен, синьоры? – адресуясь главным образом к Брунетти.

Польщенный Брунетти любезнейшим образом улыбнулся:

– Полагаю, да!

И заглянул в программку, зажатую в руке, как бы припоминая, кто перед ним:

– Синьор Дарди, вы, по-видимому, уже слышали, что сегодня вечером скончался маэстро Веллауэр.

Певец признал этот факт легким кивком головы. Брунетти продолжал:

– Мне хотелось бы узнать от вас как можно больше о сегодняшнем вечере – о том, что происходило в течение первых двух действий оперы. – Он сделал паузу, Дарди снова кивнул, но и теперь ничего не сказал. – Вы сегодня вечером разговаривали с маэстро?

– Я видел его мельком, – сказал Дарди и, повернувшись в винтовом кресле обратно к зеркалу, принялся усердно удалять остатки грима. – Когда я входил, он что-то обсуждал с одним из осветителей, – что-то насчет первого акта. Я сказал ему «Виопа sera»[11]11
  Добрый вечер (ит.).


[Закрыть] и пошел к себе гримироваться. Как видите, – он указал на свое отражение в зеркале, – это занимает много времени.

– А во сколько это было? – уточнил Брунетти.

– Около семи, по-моему. Ну, может, чуточку позже, в четверть восьмого, но уж никак не позднее.

– И после этого вы его видели?

– Тут или за кулисами?

– И там, и там.

– Я видел его после этого единственный раз – со сцены, когда он стоял за пультом.

– Ас кем был маэстро, когда вы его видели?

– Я же вам сказал– с одним из наших осветителей.

– Да, я это помню. А еще с кем-нибудь?

– С Франко Санторе. В буфете. Они обменялись парой слов, но я как раз уходил.

Брунетти знал и это имя, но все-таки спросил:

– А этот синьор Санторе – кто он?

Казалось, Дарди совершенно не удивило старательно разыгрываемое комиссаром невежество: в конце концов, полицейский вовсе не обязан знать имя одного из знаменитейших в Италии театральных режиссеров.

– Режиссер, – объяснил он и покончив с вытиранием, швырнул полотенце на столик. – Постановщик спектакля. – Он потянулся за шелковым галстуком, лежавшим с правого края столика, аккуратно продел его под воротничок рубашки и тщательно завязал. – Что-нибудь еще? – поинтересовался он равнодушным голосом.

– Нет, думаю, этого достаточно. Спасибо за помощь. Если нам понадобится снова побеседовать с вами, синьор Дарди, где вас найти?

– В «Гритти». – Певец с некоторым недоумением глянул на Брунетти, будто хотел спросить: неужели в Венеции есть какой-нибудь другой отель? – но как-то побоялся.

Брунетти, поблагодарив, вышел в коридор.

– Что, теперь к тенору? – предложил он Фол-лину, заглянув в программку, по-прежнему зажатую в руке.

Кивнув, тот провел его по коридору к двери напротив.

Брунетти постучал, выдержал паузу, но ответа не услышал. Постучал снова – изнутри донесся какой-то шорох. Истолковав его как приглашение войти, он увидел в кресле маленького худенького мужчину, полностью одетого, – даже пальто было перекинуто через подлокотник, – сидящего с тем видом, который в классах актерского мастерства именуют «миной оскорбленной невинности».

– Ах, синьор Экевесте! – воскликнул Брунетти, подбегая к нему и протягивая вперед руку, чтобы избавить знаменитость от необходимости вставать с кресла. – Это огромная честь для меня – встретиться с вами! – что в тех же классах называют «демонстрацией трепета перед гением».

И, словно промерзший ручей под лучами мартовского солнца, ледяной гнев Экевесте таял под напором страстной лести Брунетти. С некоторым усилием поднявшись с кресла, молодой тенор вежливо кивнул.

– С кем имею честь? – спросил он с легким акцентом.

– Комиссар Брунетти. Я из полиции, синьор – я тут по поводу этого огорчительнеишего происшествия.

– Ах, да-да, – отозвался его собеседник так, словно что-то когда-то слышал о полиции, но так давно, что успел позабыть, чем она, собственно, занимается. – Так вы, значит, приехали сюда из-за всей этой… – он замолчал, вяло поведя рукой, словно рассчитывая, что кто-то просуфлирует ему нужное слово, – …этой неприятной истории с маэстро.

– Да, именно так. В высшей степени неприятной и огорчительной, – лопотал Брунетти, все время пристально глядя в глаза тенору. – Не затруднит ли вас ответить на несколько вопросов?

– Разумеется, нет, – ответствовал Экевесте, грациозно опускаясь в свое кресло, успев при этом поддернуть брюки на коленях, дабы не повредить их остро наглаженные стрелки. – Я буду рад вам помочь. Его смерть – колоссальная утрата для всего музыкального мира.

Перед лицом этой сокрушительной пошлости комиссара хватило лишь на немой почтительный кивок, после которого он отважился спросить:

– В котором часу вы сегодня прибыли в театр? Экевесте призадумался:

– Пожалуй, около половины восьмого. Я опоздал. Задержался. Вы меня понимаете? – произнес он с таким выражением, что возникла совершенно отчетливая, картинка; как волей-неволей приходится выскальзывать из смятых простыней и дивных женских объятий

– А почему вы опоздали? – спросил Брунетти, прекрасно понимая, что именно этого-то от него и не ждут, но ведь интересно же– как изменится картинка после вопроса.

– Я ходил стричься, – ответил тенор.

– А не назовете фамилию вашего парикмахера? – вежливо полюбопытствовал Брунетти.

Тенор назвал парикмахерскую всего в нескольких кварталах от театра. Брунетти покосился на Фоллина, тот записал. Пусть завтра проверит.

– А когда вы приехали в театр, вы видели маэстро?

– Нет, нет. Не видел.

– То есть вы не видели его в семь тридцать вечера, когда прибыли в театр?

– Нет. Насколько я помню.

– А вы вообще кого-нибудь видели или говорили с кем-нибудь, когда прибыли?

– Нет. Никого не было.

И не успел Брунетти заметить, что это несколько странно, как Экевесте пояснил:

– Видите ли, я прошел сюда не через служебный вход, а через оркестр.

– Я и не представлял себе, что это можно, – признался Брунетти и стал прикидывать, как оттуда пройти за кулисы.

– Понимаете, – Экевесте опустил взгляд на свои сцепленные пальцы, – вообще-то нельзя, но у меня есть приятель-капельдинер, и меня он пускает, так что я могу и не ходить через служебный подъезд.

– Вы не объясните мне, зачем вы это сделали, синьор Экевесте?

Тенор, высвободив руку, повел его лениво и плавно, словно надеясь, что она сумеет рассеять вопрос или сама на него ответит. Но поскольку ни того, ни другого не случилось, он положил ее поверх другой руки и просто ответил:

– Я боялся.

– Боялись?

– Боялся маэстро. Я уже опоздал на две репетиции, и он страшно рассердился, он кричал. Он бывал такой неприятный, когда сердился. И мне не хотелось, чтобы все это снова началось.

Брунетти подозревал, что исключительно уважение к усопшему не позволило тенору прибегнуть к выражению более сильному, нежели «неприятный».

– Так вы прошли этим путем, чтобы с ним не видеться?

–Да.

– А вообще вы сегодня общались с ним или хоть видели? Кроме как со сцены?

–Нет.

Брунетти поднялся и снова очень театрально улыбнулся:

– Огромное спасибо, что уделили нам время, синьор Экевесте!

– Мне очень приятно, – отозвался тот, тоже вставая. Он посмотрел на Фоллина, потом снова на Брунетти, и спросил: – Я могу идти?

– Конечно. Если бы вы еще сообщили нам, где вы остановились.

– В «Гритти», – ответил он с таким же недоуменным видом, как прежде Дарди. Этого было вполне достаточно, чтобы уже всерьез озадачиться – может, и правда в Венеции нет других отелей?

Глава 3

Выйдя из гримерной, Брунетти обнаружил, что его уже дожидается Мьотти. Молодой полицейский объяснил, что Франко Санторе, режиссер, ждать отказался, заявив, что все, кто хочет с ним поговорить, найдут его в отеле «Фениче», что рядом с театром. Брунетти кивнул, с некоторым даже удовлетворением оттого, что, оказывается, в городе все-таки есть и другие отели.

– Значит, остается сопрано, – проговорил он, устремляясь в глубь коридора.

Стандартная прямоугольная карточка, приколотая к этой двери, гласила: Флавия Петрелли – Виолетта Валери. Под ней виднелась какая-то черточка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся строчкой китайских иероглифов, выведенных тонкой черной ручкой. Комиссар постучал, сделав головой знак обоим спутникам, чтобы подождали снаружи. И, услышав «Avanti!», открыл дверь.

В этой комнате его ждали две женщины, и, поражаясь сам себе, комиссар понял, что не может определить, которая, собственно, из них сопрано.

Нет, конечно, как истый итальянец, он не мог не знать «La Petrelli»[12]12
  Самой Петрелли (ит.).


[Закрыть] Но своими глазами Брунетти видел ее на сцене только раз, и то несколько лет назад, да еще пару раз – на нечетких газетных снимках.

Одна из женщин, посмуглее, стояла спиной к гримерному столику, другая сидела на деревянном кресле с прямой спинкой у дальней стены. Когда он вошел, ни одна не проронила ни слова, и Брунетти воспользовался этой паузой, чтобы хорошенько рассмотреть обеих.

Той, что стояла, он дал бы лет тридцать. На ней был фиолетовый свитер и длинная черная юбка, доходящая до черных кожаных ботинок на низком каблуке. Ботинки были из великолепной перчаточной кожи, и Брунетти припомнилась витрина Фрателли Россетти, и возмущение жены: это же безумие– тратить полмиллиона лир за пару ботинок! Вот они, те самые ботинки. Черные волосы до плеч, волнистые от природы– такие ни одному парикмахеру не испортить при всем старании. И при такой оливковой смуглости совсем неожиданные глаза– зеленые; как стекло, подумал Брунетти, но вовремя сделал поправку на ботинки: как изумруд.

Сидевшая в кресле казалась чуть старше. Ее волосы, в которых сквозило несколько седых прядок, были коротко острижены, как у римских императоров периода упадка. Эта суровая мужская стрижка только подчеркивала женственность всех черт. Сделав несколько шагов по направлению к сидящей, Брунетти сделал неопределенное движение, которое при желании можно было истолковать как поклон.

– Синьора Петрелли? Та лишь кивнула.

– Встреча с вами– огромная честь для меня, жаль только, что встретились мы при столь печальных обстоятельствах. – Обращаясь к исполнительнице главной партии сегодняшнего спектакля, комиссар не мог не поддаться искушению заговорить цветистым оперным стилем, словно тоже играя свою роль.

Она снова кивнула, ни словом не облегчив ему тяжесть ведения беседы.

– Я хотел бы поговорить с вами о смерти маэстро Веллауэра. – Он глянул на другую женщину и добавил: – И с вами тоже, – оставив на усмотрение любой из них сообщить имя этой другой.

– Бретт Линч, – сообщила прима. – Моя подруга и секретарь.

– Имя, по-видимому, американское, – предположил комиссар, обращаясь к его обладательнице.

– Да, – ответила за нее синьора Петрелли.

– В таком случае, может быть, нам лучше продолжить беседу по-английски? – предложил он, втайне гордясь легкостью, с какой умел переключаться с одного языка на другой.

– Нам будет проще это сделать на итальянском, – наконец проговорила американка, продемонстрировав идеальное, без тени акцента, владение им. Его реакция, совершенно непроизвольная, не ускользнула от внимания обеих женщин. – Если только вы не предпочитаете говорить по-венециански, – добавила она, небрежно перейдя на местное наречие, которым тоже владела прекрасно. – Но тогда Флавии будет трудно следить за нашей беседой. – Это была жестокая оплеуха, и Брунетти понял, что нескоро теперь ему захочется снова блеснуть своим английским.

– Тогда давайте по-итальянски…– Он обернулся к синьоре Петрелли. – Вы не могли бы ответить на несколько вопросов?

– Разумеется, – ответила она. – Не желаете присесть, синьор…

– Брунетти, – подсказал он. – Комиссар полиции.

Этот титул не произвел на певицу особого впечатления.

– Не хотите ли присесть, Dottore[13]13
  Принятое в Италии обращение к людям, имеющим высшее образование.


[Закрыть] Брунетти?

– Нет, благодарю вас– Он достал записную книжку, вытащил ручку, заложенную между страничек, и приготовился изображать, будто записывает, без чего на самом деле предпочитал обходиться, стремясь во время предварительного опроса дать максимальную свободу глазам и интеллекту.

Дождавшись, пока он снимет с ручки колпачок, синьора Петрелли спросила:

– Что именно вы хотели бы знать?

– Скажите, сегодня вечером вы видели маэстро, говорили с ним? – начал Брунетти и добавил, не дав ей переспросить: – Не считая, конечно, того, что вы видели его со сцены.

– Не дольше, чем нужно, чтобы успеть сказать ему «Виопа sera» при встрече, когда я вошла, и пожелать друг другу «In>bоса al lupo»[14]14
  Букв.: В волчью пасть (ит .) – пожелание, эквивалентное русскому «Ни пуха, ни пера».


[Закрыть]. Вот и все.

– И это был единственный раз, когда вы разговаривали с маэстро?

Прежде чем ответить, она бросила взгляд на другую женщину. Комиссар не сводил взгляда с певицы, так что не знал, что выразило в этот момент лицо той, другой. Пауза затянулась, и он уже решил повторить свой вопрос, когда сопрано наконец ответила:

– Нет, я больше с ним не виделась, – не считая, разумеется, того, что, как вы отметили, я видела его со сцены, – и больше с ним не разговаривала.

– Совсем?

– Совсем, – тотчас же ответила она.

– А в антрактах? Где вы находились?

– Здесь. С синьориной Линч.

– А вы, синьорина Линч? – спросил Брунетти, произнеся ее имя с минимально возможным акцентом, что стоило ему неимоверных усилий. – Где вы находились во время спектакля?

– Здесь, в гримерной – почти все первое действие. В конце спустилась на «Sempre libera»[15]15
  «Всегда свободна» (ит .). Знаменитая ария Виолетты из первого действия оперы Дж. Верди «Травиата», принятый русский текст– «Быть свободной, быть беспечной…»


[Закрыть], а потом опять пришла сюда. И сидела тут до самого конца спектакля, – преспокойно отвечала та.

Брунетти огляделся– чем можно было заниматься столько времени в этой почти пустой комнате. Перехватив его взгляд, она вытащила тоненький томик из кармана юбки. На обложке красовались китайские иероглифы вроде тех, что он уже видел на дверной табличке.

– Я читала, – объяснила синьорина, протягивая ему книжечку, и одарила дружеской улыбкой, выразившей полную готовность поговорить и о книжке, если ему захочется.

– А с маэстро Веллауэром вы сегодня не разговаривали?

– Синьора Петрелли уже сказала вам– мы с ним поговорили, когда пришли, но после того раза я его больше не видела. – Брунетти так и подмывало напомнить, что синьора Петрелли, между прочим, ни словом не обмолвилась насчет того, что они пришли вместе, но он подавил это искушение. – Из-за кулис, где я стояла, мне его не было видно, а во время обоих антрактов я была здесь, в гримерке.

– Вместе с синьорой Петрелли?

На сей раз американка выразительно взглянула на свою приятельницу, прежде чем ответить.

– Да, вместе с синьорой Петрелли, как она и сказала.

Брунетти закрыл записную книжку, где накарябал лишь американскую фамилию, словно попытавшись самой графикой передать всю хищную жуть этого варварского сочетания согласных.

– На случай, если появятся еще вопросы, где мне вас найти, синьора Петрелли?

– Каннареджо[16]16
  Один из девяти районов (квартиере) Венеции, в северной части города.


[Закрыть], шестьдесят один– тридцать четыре. – К его удивлению, она назвала не отель, а обычный жилой район.

– Там у вас квартира, синьора?

– Не у нее – у меня, – перебила американка. – Вы там и меня тоже найдете.

Снова открыв свою книжечку, комиссар записал адрес и тут же, заодно уж, спросил:

– А телефон?

Ему сообщили и телефон, заметив попутно, что в справочнике его нет и что дом находится неподалеку от базилики Санти-Джованни-э-Паоло.

Он снова принял официальный тон, чуть поклонился:

– Очень благодарен вам обеим, синьоры, и понимаю всю сложность вашего положения.

Если его реплика и показалась дамам странной, ни та, ни другая виду не подали. Любезно попрощавшись, он вышел из гримерки и в сопровождении двух полицейских, присоединившихся к нему за дверью, спустился по узкой лестнице за кулисы.

Третий полицейский уже ждал их внизу.

– Ну как? – сразу же спросил его Брунетти. Тот довольно заулыбался.

– Оба, и Санторе, режиссер, и сама Петрелли разговаривали с ним у него в гримерной. Санторе зашел перед началом спектакля, а она – после первого акта.

– Кто вам сказал?

– Один из рабочих сцены. Он сказал, Санторе вышел из гримерки сердитый– но это только его личное впечатление: кричать он не кричал и вообще ничего такого.

– А синьора Петрелли?

– Он вообще-то не был уверен на все сто, что это La Petrelli – но она была в чем-то голубом.

– У нее в первом действии голубое платье, – перебил Мьотти.

Брунетти посмотрел на него озадаченно.

– На той неделе я слушал репетицию, синьор. – Надо же – Мьотти потупился, прежде чем заговорить! – В первом действии у нее точно голубое платье.

– Выражаю вам благодарность, Мьотти, – ровным голосом произнес комиссар.

– У меня девушка, синьор, так ее двоюродный брат поет в хоре, и он достал нам билеты.

Брунетти с улыбкой кивнул, подумав, что лучше бы парню не делать таких признаний. Полицейский, которого перебили, поддернул рукав и глянул на часы.

– Продолжайте, – велел ему Брунетти.

– Он сказал, что видел, как она вышла ближе к концу антракта, и еще сказал, что она была очень-очень сердитая.

– В конце первого антракта?

– Да, синьор. Он в этом уверен.

– Что ж, время позднее, – согласился Брунетти с прозрачным намеком подчиненного, – и я не уверен, что сегодня мы еще что-то успеем, – Двое других оглядели опустевшее пространство театра. – Завтра попробуйте найти еще кого-нибудь, кто бы ее видел. Или видел, что туда входил еще кто-нибудь. – При слове «завтра» все заметно приободрились. – На сегодня все. Можете идти. – Но когда все уже двинулись к выходу, он окликнул: – Мьотти, а что, тело уже увезли?

– Не знаю, синьор, – виновато отозвался тот, словно испугавшись, что эта оплошность сведет на нет только что полученную похвалу.

– Подождите меня, – попросил его Брунетти, – я схожу узнаю.

Он вернулся в гримерную и распахнул дверь, не удосужась постучать. Оба санитара развалились в креслах, положив ноги на столик. А рядом на полу, покрытый простыней, никому не нужный, лежал один из величайших музыкантов столетия.

Оба поглядели на комиссара, как бы не узнавая.

– Можете увозить в госпиталь, – сказал он и вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.

Мьотти стоял на том самом месте, где его оставили, и просматривал записи в записной книжке, очень похожей на записную книжку самого Брунетти.

–Пошли выпьем, – предложил Брунетти. – Наверное, теперь открыто только в отеле, – он устало вздохнул. – А мне бы сейчас это совсем не помешало.

Он повернулся и пошел влево, но тут же понял, что идет на сцену. Лестница словно куда-то подевалась. Он пробыл в этом театре так долго, столько мотался тут вверх-вниз по лестницам и взад-вперед по коридорам, что, оказывается, совершенно потерял ориентацию и теперь попросту не знает, как выбраться наружу. Мьотти легонько коснулся его локтя:

– Сюда, синьор, – и провел его налево и вниз по той самой лестнице, по которой они оба вошли сюда больше двух часов тому назад.

Внизу portiere, заметив форму Мьотти, сунул руку под стойку, за которой сидел, и, нажав там на кнопку, открыл турникет на выход, – показав жестом, что им остается только толкнуть рамку. Зная, что Мьотти уже допросил вахтера обо всех, кто входил и выходил из здания театра, Брунетти даже не стал задавать тому вопросов – просто вышел мимо него из служебного подъезда на пустынную теперь кампо. Но прежде чем они свернули в узкую улочку, ведущую к отелю, Мьотти спросил шефа:

– Простите, синьор, а я вам для этого нужен?

– Да не волнуйся, мало ли что ты в форме – можешь выпить, ничего страшного.

– Я не о том, синьор!

Наверное, парнишка просто вымотался.

– А о чем же?

– Такое дело, синьор– этот portiere друг моего отца, и я вот думаю, что если я сейчас вернусь и уговорю его выпить со мной, то, может, он мне еще чего-нибудь расскажет. – Не услышав ответа Брунетти, молодой полицейский поспешно пробормотал:– Это так, синьор, – просто мысль пришла. Я не имел в виду…

– Это хорошая мысль, Мьотти. Даже очень. Возвращайся и потолкуй с ним. Увидимся завтра утром. Кстати, по-моему, завтра на службу раньше девяти являться необязательно.

– Спасибо, синьор, – радостно улыбнулся Мьотти и браво отсалютовал, Брунетти в ответ небрежно махнул рукой, и парень устремился обратно—в театр и далее, к вершинам полицейской карьеры.