Текст книги "Улица милосердия"

Его панибратский тон удивил Виктора. Он никогда бы не подумал, что Уэйн может водить дружбу с копом, и уж тем более – с черным.

– Только через час. – Коп склонился над прилавком. – Пока что я просто покупатель.

Виктор склонил голову пониже и продолжил писать. Тонкий ручеек пота лизнул ему спину. Права Рэнди лежали прямо на виду, в двадцати сантиметрах от руки копа.

– Вижу, продажи идут, – сказал коп Уэйну. Он взял «Ругер» со стола и на секунду прижал к плечу. – Хорошее оружие.

У Виктора уже взмокла вся спина.

Коп вернул «Ругер» Уэйну, а затем заметил права на столе.

– А это что?

Уэйн резко встрепенулся.

– Да я недавно проверял одного парня, и этот дурень забыл свои права.

Виктор нехотя изумился. Он уже записал Уэйна в туго соображающего пустозвона. Кто бы знал, что он умеет соображать на ходу.

Коп сунул права в карман.

– На входе есть пункт с забытыми вещами. Занесу за тебя.

– Спасибо, – ответил Уэйн.

Когда коп отошел от стола, Уэйн встретился с Виктором взглядом.

– Господи, Виктор, чуть не попались.

– Да, прости. – Виктор был слегка напуган. Он с тоской поглядел на «Ругер». – Он уже ушел. Можешь быстренько все проверить? Я записал все номера.

Уэйн запаниковал.

– Виктор, дружище, если меня на таком поймают, я могу потерять лицензию.

– Да господи ты боже мой, – сказал Виктор.

В эту секунду затрещала система оповещения и прозвучало объявление: Рэнди Тибодо, пожалуйста, подойдите в пункт забытых вещей. Рэнди Тибодо.

Виктор буквально почувствовал, как его лицо вспыхнуло красным. «Оно того не стоит», – подумал он. Не хватало еще, чтобы ему влепили обвинение за хранение оружия.

Он очень хотел тот «Ругер».

– Мне надо выдвигаться, – сказал он.

ДОМОЙ ОН ЕХАЛ В ДУРНОМ РАСПОЛОЖЕНИИ ДУХА, думал о «Ругере». Думал об Л. Вашингтоне – вооруженном черном мужчине, которого бессмертное государство вооружило всей полнотой власти. Думал о том, что скажет Рэнди, когда тот попросит назад свои права.

Он старался найти во всей этой ситуации плюсы. Все же поездка оказалась не совсем бесполезной. На парковке какой-то малый за наличку продал ему винтовку Мосина в идеальном состоянии. В Пенсильвании проверять документы были обязаны только зарегистрированные предприниматели.

Этот закон был безнадежной ошибкой. Разумеется, он сильно усложнял Виктору жизнь. Ему приходилось охотиться в неудобное время, чтобы не наткруться на егерей. Он избегал оружейных магазинов и был вынужден закупаться только на выставках. Когда ему удавалось сговориться о выгодной сделке, он всегда предъявлял водительское удостоверение Рэнди; именно его номер соцстрахования продавец вбивал в базу данных ФБР. Тот факт, что его сводный брат не отличит дуло от курка, в глазах закона не играло никакой роли. Рэнди мог покупать себе все, что пожелает: за исключением одного эпизода вождения в нетрезвом виде шестилетней давности никакой криминальной истории у него не было. Для Виктора – завзятого охотника, военного снайпера и знатока всех постулатов безопасного обращения с оружием – подобная несправедливость была возмутительна. Он был лучшим стрелком из всех, кого ему доводилось знать, не считая одного сослуживца из Кентукки – парня, который вырос с ружьем в руках, в тех местах, где мужчины, неспособные охотиться, уже давно вымерли.

Несправедливость была просто невыносима. Подобно всем его столкновениям с государственной системой, она ввергала его в слепую ярость.

Бюрократия его поимела. Жалкие правила коррумпированного и незаконного федерального правительства.

Его поимела – и продолжает иметь – Барб Вэнс.

ОНИ ПОЗНАКОМИЛИСЬ ЛЕТОМ, ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ПОСЛЕ ТОГО как он вернулся из Вьетнама. Она работала барменшей в отеле для коммерсантов: ей уже исполнилось достаточно лет, чтобы разливать напитки, но совсем недавно. Рыжеволосая лисичка с веснушками по всему телу и сиськами школьницы, которые исчезали, когда она ложилась на спину. Она ругалась, как матрос, и поначалу Виктору это нравилось. Ее брань заводила его, вызывая нестерпимое желание тут же преподать ей урок.

Как-то ночью она без всякой на то причины, или по крайней мере так тогда казалось, натравила на него полицию. Была пятница, конец мая, начало праздничных выходных в честь Дня памяти. Они с Барб пошли выпить, а потом завалились к ней, чтобы потрахаться. Сразу после они, по обыкновению, начали скандалить. Если они не трахались и не скандалили, значит, они только что потрахались и вот-вот должны были начать скандалить, или же только что поскандалили и собирались потрахаться.

В ту ночь, как и в большинство других, череда секса и скандалов пошла на новый круг.

Ссора была жаркая, но у них случались и похуже. Когда Виктор поднял на нее руку, он не хотел причинить ей боль, объяснял он местному копу. Барб была настоящей фурией. Он всего лишь защищался.

Коп отказался принять его аргументы. Виктора увели в наручниках. Из-за праздников районный суд был закрыт до следующего вторника. Четыре ночи он провел за решеткой безо всякой на то причины, или по крайней мере так тогда казалось. Пока он сидел за решеткой, Барб сходила на прием к врачу в Питтсбурге. В тот день, когда она убила его ребенка, он даже не знал, что она была беременна.

Он бы вообще ничего не узнал, если бы не ее сестра, которая отвозила ее на прием. Когда она рассказала ему, Виктор сразу понял, что это правда. Все совпадало: когда Барб натравила на него копов, она уже была записана в клинику в Питтсбурге. Она специально втянула его в скандал, а потом упрятала за решетку, чтобы он не мог ей помешать.

Когда в ту ночь Барб вышла из отеля, он поджидал ее на парковке. Как ты могла? Что тебе сделал этот ребенок?

К его изумлению, она не заплакала, не извинилась.

О, Виктор. Она говорила так, будто его вопрос ее позабавил, и отвечала устало, словно это он был ребенком, который говорит глупости. А что мне было делать?

Не на такую реакцию он рассчитывал. В ней не было ни печали, ни раскаяния за ее поступок.

(Если бы она подошла к нему, если бы дотронулась до него. Мне так жаль, Виктор. Прости меня, Виктор. Если бы она проронила хоть одну слезинку.)

Я бы женился на тебе, – сказал он.

Да кто выйдет за такого больного ублюдка?

Было очень поздно, на парковке не было ни души. Убить ее голыми руками было бы так просто, это было бы самой естественной вещью на свете. При всей ее дерзости, она была тощей и маленькой. Он бы удавил ее за пару минут.

Но он пошел более сложным и расчетливым путем. Он выждал. Никому не понять, чего ему это стоило, какой нечеловеческой выдержки.

Его отправили в тюрьму, в исправительную колонию в округе Эри, в жопе мира. Судья дал ему семь лет. Поскольку помещение было жилым, ему предъявили обвинение в поджоге первой степени. Не важно, что Барб даже не было дома, когда он сгорел; что она в это время носилась по городу и смотрела салюты с новым приятелем, который теперь ее трахал. По чистой случайности Виктор поджег дом во время другого патриотического праздника. Он выбрал время бессознательно, а быть может, и нет. Совпадение казалось многозначительным. Он еще много лет пытался понять его смысл.

В тюрьме его нашел бог. Это единственная часть истории, которой он немного стыдится: своей внушаемости, легковерному подчинению фантазиям. Тюремный капеллан подловил его в момент слабости. Какое-то время спустя Виктор пришел в себя, но тогда все это казалось ему реальным. Он отчаянно хотел верить.

Поначалу он упирался. До этого у них с богом не было опыта отношений. Они вращались в разных кругах, общих знакомых у них не было, а Виктор не имел привычки открывать незнакомцам. В большом мире он бы бежал от милости; умер бы, пытаясь. Но в тюрьме бежать было некуда.

Зачем он был нужен богу? Зачем ему вообще кто-то нужен? Он жил, как домашний скот в крошечном закутке. Каждое утро он гадил в бетонный нужник, в полуметре от места, где прикладывал голову. Не было ни одной божьей заповеди, которой бы он не нарушил. В Сайгоне он заплатил девице, которая подарила ему триппер. Он прелюбодействовал с Барб, когда та была беременна его ребенком.

Его непродолжительное, истерическое обращение в веру не дало никаких негативных последствий, но дало одно позитивное: с подачи капеллана он начал рисовать. В то время сюжет у него был один – ребенок, которого у него отняла Барб Вэнс, его кроха сын (он был уверен, что это был сын), забитый в утробе.

Он отсидел весь срок. Комиссия по досрочному освобождению отказалась взглянуть на ситуацию с его стороны. Осужденный не демонстрирует раскаяния.

Для Виктора это было высшим оскорблением. Барб Вэнс убила его ребенка, чтобы продолжить трахаться. Это Барб Вэнс не демонстрировала никакого раскаяния.

Несправедливость была невыносима. Это действительно было больше, чем он мог стерпеть.

Виктор сожалел о потерянном времени, о навсегда ушедших семи годах его молодости, но он не жалел о том, что сделал. Выйдя из тюрьмы, он стал сильнее, больше во всех смыслах. Они его не сломали. Они лишь укрепили его решимость.

Ему было тридцать три, возраст мифического Иисуса. За работу дальнобойщика хорошо платили, и впервые в его взрослой жизни рядом не было ни сержанта, выкрикивающего приказы, ни стоящего над душой начальника смены, ни надзирателя с его подколами. Он не стал ничего скрывать в анкете, но управляющему было плевать на его судимость. До тех пор пока грузы прибывали вовремя, никого не волновало, кто их доставлял.

В дороге он думал о Барб Вэнс. Сначала он пытался ее отыскать, но это оказалось невозможно. После пожара она переехала на юг, в Мэриленд или Вирджинию, там она вышла замуж, развелась, вышла замуж и развелась. Она меняла имена, становилась разными женщинами. Виктор видел в этом наивысшую несправедливость. Барб получила несколько жизней, в то время как он мог быть только собой.

Приговоренный пожизненно быть Виктором Прайном.

Он не знал, что бы сделал, если бы все-таки ее нашел.

В конце концов, несправедливость оказалась выносима. Он вытерпел ее, но и только. «Со временем станет легче», – говорил ему капеллан, но это оказалось неправдой. Когда Виктор умрет, лет через пять или десять, получится так, будто он никогда и не существовал. В мире ничего от него не останется.

Барб Вэнс стерла его одной левой. Через пару коротких лет он будет вымаран из истории человечества, его род оборвется. Виктор Прайн исчезнет без следа.

ОН МЕЧТАЛ О ЖЕНЩИНАХ ДНЕМ И НОЧЬЮ.

Он смотрел парад шлюх на бесконечном повторе. Убийство нерожденного ребенка – это не только убийство, это еще и кража. Всегда была еще одна невидимая жертва – мужчина, лишенный потомства. Самка, пытающаяся взять власть в свои руки, представляет собой извращение естественного порядка вещей. На короткий и очень страшный период времени она получает абсолютный контроль над наследием мужчины. Она может держать продолжение его рода в заложниках из-за глупости, развратности, лени или злобы. Их поместили на землю для единственной цели, единственной возвышенной цели. Но Барбы Вэнс этого мира упрямо и извращенно отказывались играть свою роль.

К подобным особям он относился так же, как и к хиппи, этим волосатым нытикам, которые жгли свои призывные повестки, в то время как он готов был отдать свою жизнь. Женщины, отказывающиеся быть женщинами, были ничуть не лучше, а намного хуже мужчин, отказывающихся быть мужчинами.

Женщина, убившая своего ребенка, была скверной. Она совершила зверство, худшее преступление против природы. В лучшем случае она была непоправимо больна, деформирована каким-то страшным психическим отклонением. Если бы вы увидели, как собака пожирает собственных щенков, вас бы это ужаснуло. Вы бы сделали что угодно, лишь бы эта болезнь не распространилась.

Чтобы защитить здоровье всей стаи, вы бы пристрелили суку.

Лейдан Б. было двадцать шесть, она приехала из южного Судана через Эфиопию. Ее имя, объяснила она Клаудии, означает «здоровая». Ее мать умерла практически сразу же после родов, успев лишь дать ей это имя.

– Мы уже опоздали. – Мэри Фэйи отдала Клаудии результаты УЗИ. – Двадцать четыре недели и три дня. Чуть-чуть не успела.

– Четыре дня! – У пациентки был примечательный голос, низкий и глубокий, слишком внушительный для крошечной комнаты. – Если бы я пришла четыре дня назад, никаких проблем, так?

Глаза у нее были красные от слез. Клаудия подтолкнула к ней коробку с бумажными салфетками.

– В Массачусетсе очень четкий закон, – сказала она. – Сделать аборт можно до двадцати четырех недель.

– Да, но четыре дня? – Лейдан утопала в дутой желтой куртке, которую ей выдали в церкви. Она не то что никогда не носила, но и не знала, что такая одежда существует, пока не приехала в Бостон. – Какая разница, это же всего четыре дня?

Это был справедливый вопрос. С точки зрения морали в законе не было никакой логики. В понедельник аборт сделать можно. В четверг – это преступление.

– Мне очень жаль, но у нас нет выбора. Это закон. – Клаудия уже говорила эти слова прежде и скажет еще. Она ненавидела эту часть своей работы, страшилась этих моментов сильнее всего.

Лейдан издала низкий гортанный звук, стон, превратившийся во всхлип.

– И что мне теперь делать?

– Мы можем это обсудить, – сказала Клаудия, чувствуя, как стучит сердце. – Но сначала я бы хотела понять, почему вы так долго тянули? У вас были сомнения насчет аборта? Вы уверены, что точно этого хотите?

– Никаких сомнений, – твердо ответила Лейдан. – Никакого ребенка. Я знаю, что это невозможно.

Она объяснила, что у нее уже есть ребенок: шести лет, родился еще там, когда у нее был муж. Мальчик был ее сердцем и душой, но жизнь с ним стала сложнее. Когда ты сама по себе, ты можешь жить где угодно и спать где угодно; ты можешь делать самую грязную работу, вроде уборки на станциях метро; ты можешь работать сутками напролет, потому что никаких других обязательств у тебя нет.

– С одним ребенком и так сложно, – сказала она Клаудии. – А с двумя просто невозможно.

Когда Клаудия спросила об отце ребенка, Лейдан презрительно отмахнулась.

– Ди его зовут. Он просто мальчишка.

На самом деле ему было столько же лет, сколько и ей; просто выглядел он моложе. «Кто родился в Америке, тот моложе», – сказала Лейдан.

Тем утром на просьбу охранника вытащить все из карманов Ди спросил: «Зачем?»

Ди хорошо ладил с ее мальчиком, но это не значит, что она теперь и с ним должна завести ребенка. Кем он работает? Откуда берет деньги? Ди отказывался надевать униформу, чтобы работать в «Бургер Кинге». Он кончит в тюрьме или в могиле, как ее муж, и ей что останется?

– Похоже, что вы точно все решили, – сказала Клаудия. – По поводу аборта. Но почему вы тогда так долго ждали?

– Я не ждала! – закричала Лейдан так громко, что ее, наверное, услышали и в приемной. – Я звонила насчет записи три месяца назад. Меня внесли в список. Сказали, что перезвонят. Ну, я ждала, ждала, но мне так никто и не перезвонил. Я позвонила еще раз, и мне сказали: ладно, но сначала нужна консультация. А потом на аборт нужна еще одна запись.

– Подождите, что? – Клаудия никак не могла разобраться в услышанном. – Кто вам такое сказал?

– Консультант. Кэти ее звали. Она разговаривала со мной по телефону. – Лейдан, похоже, была в замешательстве. – Она что-то напутала?

«О нет, опять, – подумала Клаудия. – Только не это».

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД В РАЙОНЕ ФЕНУЭЙ в трех километрах от Мерси-стрит открылась клиника. Как Клаудия потом узнала, «клиникой» назвать это место было нельзя, потому что никаких медицинских услуг там не оказывали. «Сеть женского здоровья» представляла собой центр кризисной беременности под управлением некоммерческой организации из Оклахомы «Проект «Полная семья». Она существовала ради единственной цели: обманом не дать женщинам сделать аборт. Там занимались мошенничеством.

Схема была простая. Когда женщина звонила, чтобы записаться на аборт, ее соединяли с одной из миленьких молодых консультанш, набранных из христианского колледжа на Среднем Западе. Ей назначали прием и делали УЗИ, причем снимок обрабатывали так, чтобы зародыш выглядел как полностью доношенный малыш – очаровательный пухлый пупс. После УЗИ следовала продолжительная беседа: агрессивное коммерческое предложение от христианского агентства по усыновлению. Если пациентка все же настаивала на аборте, ей предлагали прийти на вторую консультацию, которую потом отменяли и переназначали по несколько раз. К тому моменту, когда женщина понимала, что происходит, для аборта, как правило, было уже поздно. Это была не случайность. Таков был замысел.

Когда липовая клиника только открылась, Клаудия и Мэри отправились туда на разведку. Пройдя через главный вход, они испытали какое-то сюрреалистическое ощущение. «Проект «Полная семья» не пожалел ни денег, ни усилий на то, чтобы в точности воссоздать их рабочее пространство: те же растения в горшках, те же уютные кресла, зачитанные журналы на те же самые безобидные темы: кулинария, путешествия, дизайн. (Все едят. Все любят закаты. У всех есть диван.) Вывеска снаружи тех же цветов: голубого и солнечного желтого. Даже шрифт – округлый гротеск – один в один.

Для неискушенного глаза общее впечатление было весьма убедительным. Наметанный глаз сразу видел, что все не так. Там не было ни металлодетектора, ни камер, ни даже охраны. В настоящей клинике такие меры идут по умолчанию. В настоящей клинике сотрудники боятся.

А еще там были игрушки. Приемная скорее напоминала детский сад или комнату ожидания у кабинета педиатра. В одном углу стоял игрушечный верстак «Фишер-прайс» и гоночный трек для машинок, а в другом – миниатюрная кухонька с игрушечной плитой и мойкой. Игрушки для девочек, игрушки для мальчиков.

Постановка была поразительно продуманная, и, насколько Клаудия знала, иногда она срабатывала. Ее жертвами обычно становились бедные и молодые. Некоторые, как Лейдан, недавно приехали в страну. Ханны Рамси – богатые белые девочки, мечущиеся между Йелем и Дартмутом, редко попадались на эту уловку.

Липовая клиника проработала почти год, пока «Проект «Полная семья» тихонько не свернулся: его основатель угодил в скандал с переписками сексуального характера и с позором сложил полномочия. Здание в Фенуэйе несколько месяцев простояло пустым, а потом там открылась парикмахерская «Аведа». Клаудия несколько лет не вспоминала об этой липовой клинике, а теперь, судя по всему, где-то открыл двери еще один центр кризисной беременности.

ЛЕЙДАН НЕ МОГЛА В ЭТО ПОВЕРИТЬ.

– Но это же дикость! – сказала она, когда Клаудия все ей объяснила. – Зачем им так обманывать людей?

– В основном по религиозным сображениям. Они полагают, что на их стороне бог.

Лейдан сказала, что этот аргумент ей знаком. Все, что ее когда-либо заставляли делать, объяснялось тем, что так сказал бог.

Клаудию поразило ее самообладание. Для беременной, которая двенадцать часов ничего не ела и была обманом вынуждена сохранить ребенка, которого не хотела, она была удивительно спокойна. «Если бы она мне врезала, – подумала Клаудия, – я бы ее поняла».

Лейдан наклонилась и положила голову на стол Клаудии. «Я так хочу есть», – простонала она. Ее волосы были заплетены в мелкие косички, каждая тоньше карандаша, и блестели от масла для волос с запахом апельсина.

Клаудия залезла в ящик стола и протянула ей батончик с мюсли.

– Я чувствую себя такой дурой, – жуя, сказала Лейдан. – Надо было понять, что все слишком затянулось.

– Вы не дура. Вашей вины тут нет. – Клаудия дала ей еще один батончик. Первый она уничтожила в три укуса.

– Эта девушка-консультант была такая милая, – сказала Лейдан. – Кэти ее звали. Она даже дала мне свой мобильный номер. Сказала, я могу звонить ей в любое время.

– А у вас остался этот номер?

Лейдан достала телефон из кармана и провела пальцем по экрану. Пока она называла цифры, Клаудия записывала их на настольном календаре, который им каждый год дарил представитель фирмы медицинского оборудования.

– Так что мне теперь делать? – спросила Лейдан.

Это был единственный вопрос, имеющий значение.

Клаудия объяснила, что в некоторых штатах закон другой. В Вирджинии аборты разрешены до двадцать пятой недели.

– Ну что ж, тогда я поехала в Вирджинию.

Лейдан поднялась и осторожно потянула поясницу, словно готовясь поднять что-то тяжелое.

– А где Вирджиния? – спросила она.

КЛАУДИЯ ПРОВЕЛА НА ТЕЛЕФОНЕ ВЕСЬ ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ. Потребовалось приложить немало усилий и обменяться парочкой разгоряченных фраз с администраторами, но в конце концов ей удалось договориться о срочной записи в женской клинике в виргинской Александрии. Аборт там будет стоить две тысячи долларов – втрое дороже, чем на Мерси-стрит. Лейдан заплатит половину. Массачусетский «Благотворительный фонд репродуктивного выбора» покроет остаток и билеты на автобус до Александрии и обратно.

Разобравшись с организационными вопросами, Клаудия сделала еще два звонка. Один – Лейдан, а второй – по номеру, который она записала на настольном календаре. Она не знала, что собирается сказать администратору липовой клиники. Ей нужна была информация. В крайнем случае, хотя бы название.

После двух гудков звонок ушел на автоответчик. Молодой женский голос, сам солнечный свет: Привет! Вы позвонили Кэти из клиники «Женский выбор» в Бостоне. Сейчас я не могу ответить на ваш звонок. Оставьте сообщение, и я перезвоню вам при первой возможности. Хорошего дня!

Клаудию так и подмывало оставить сообщение. Желание было почти нестерпимое. Кэти, это Лейдан. Угадайте, что? Я все еще беременна. Проконсультируйте меня!

В конце концов она положила трубку, ничего не сказав. Она получила, что хотела. У нее было название.

«Женский выбор». Название было дано с расчетом сбить с толку. Клиника на Мерси-стрит называлась «Выбор женщины». В нескольких километрах к западу, в Бруклайне, был Центр женского здоровья «Выбор». На другом берегу реки, в Кембридже, был «Женский центр репродуктивной свободы».

Клаудия вызвала к жизни неповоротливый рабочий компьютер, которым почти не пользовались. Поисковый запрос «женский выбор бостон» привел ее на гладко причесанный сайт:

ЖЕНСКИЙ ВЫБОР

Бесплатные тесты на беременность

Ультразвуковые исследования на новейшем оборудовании

Индивидуальный подбор альтернатив

Внимательный подход, ориентированный на нужды пациенток

Клаудия полазила по сайту. Больше там особо ничего и не было, только основная страница и фотографии улыбающихся молодых женщин, притворяющихся беременными. Страница вполне ожидаемо была сделана так, чтобы в точности повторять сайт клиники на Мерси-стрит. Кто угодно поверил бы.

Клаудия почувствовала пульсацию где-то за левым глазом, первое предвестие головной боли – может, ПМС, а может, и нет. Ее цикл был непредсказуем. Даже спустя тридцать лет после ее подростковых заигрываний с недоеданием месячные все еще приходили неохотно, по своему собственному загадочному расписанию – то два раза в месяц, то ни одного. В этом заключалась основная, неоспоримая правда о жизни женщины: все, что когда-либо с тобой происходило, неизменно происходило в одних и тех же декорациях; нескончаемый спектакль скачущих гормонов. Каждый месяц, каждый благословенный год появлялись вопросы, требующие внимания; симптомы, требующие лечения, и выделения, требующие впитывающих средств.

Мэри отрывисто постучала по дверному откосу.

– Как прошло с Лейдан?

– Прошло, – ответила Клаудия. – В «Женском благополучии» все под завязку, но ее готовы принять завтра в «Женском здоровье».

– Боже, храни «Женское здоровье»! А она сможет туда добраться?

– Автобус в полночь. Я заставила Фонд репродуктивного выбора раскошелиться.

– Они еще существуют?

– Судя по всему. – Клаудия почувствовала, как на нее внезапно навалилась усталость. – Ей, конечно, ехать восемь часов на автобусе, но у нее шестилетний сын, две работы, ни больничных, ни семьи, ни детского пособия. Так что доберется, сама понимаешь.

– Боже, – сказала Мэри. – Но почему она так долго тянула?

– Она не тянула. Она несколько месяцев пыталась записаться на прием. – Клаудия развернула монитор экраном к Мэри. – К ним.

Мэри нахмурила брови. Ей хватило ровно десяти секунд.

– О господи, – сказала она. – Только не это опять.

– Эти на Шомут-авеню. Не могу сказать, как давно они открылись.

– Как она их нашла? – спросила Мэри, присев на край стола. – В смысле, почему сразу к нам не пришла?

– А как все всё находят? – Клаудия набрала в поисковике «аборт бостон», как, скорее всего, поступила и Лейдан, как поступила бы любая женщина в городе, узнав о нежелательной беременности.

Поиск занял две секунды. Первая ссылка вела на сайт Мерси-стрит, а вторая на тот, куда только что заходила Клаудия – на главную страницу фиктивной клиники «Выбор женщины». Мошенники явно понимали в программировании. По крайней мере, они достаточно знали о поисковой оптимизации, чтобы их сайт можно было легко найти.

Остальные результаты были ожидаемы. Клаудия пробежалась глазами по знакомым названиям: ссылкам на сайты больниц, настоящих частных клиник, многочисленных известных частных практик в Кембридже, Бруклайне, Арлингтоне и Ньютоне. Она уже собиралась закрыть браузер, когда заметила ссылку в самом низу страницы: Аборт. Взгляд изнутри.

Она кликнула.

Ссылка открывалась очень долго. Загрузившаяся страница выглядела явно самодельно. По центру экрана располагалась узорчатая рамочка – неловкий клип-арт из девяностых, времен неуклюжей зари веб-дизайна. Наверху страницы был заголовок рукописным шрифтом с завитушками:

Зал позора

Нажмите, чтобы начать слайд-шоу

Она кликнула по ссылке.

Медленно, пиксель за пикселем, в рамке появилось лицо. Молодая блондинка с хвостиком. Она была в бейсболке и наушниках, взгляд направлен в сторону от камеры.

– Мэри, глянь.

Они завороженно смотрели, как изображение рассыпалось обратно на пиксели и на его месте возникло другое. Еще одна женщина, но старше и рыжая. Она тоже не смотрела в камеру – явно не догадывалась, что ее фотографируют.

– Это что за хрень? – сказала Мэри.

Они молча вопросительно наблюдали, как одно изображение превращалось в другое. Неотредактированные снимки, слегка смазанные. Все фотографии были сделаны на улице, в разных местах: на людной городской улице, на парковке торгового центра. На одних были лица крупным планом, на других виднелся фон: припаркованные автомобили, пальмы, золотые арки «Макдоналдса» вдалеке.

– Что это за дичь? – сказала Мэри.

– Клиники, – ответила Клаудия. – Все эти женщины – пациентки.

Очередная блондинка на экране растворилась, превратившись в брюнетку в солнечных очках. У нее над плечом в некотором отдалении виднелась часть дорожного указателя, крошечные буквы едва читались: МЕРСИ-.

– Мэри, – сказала Клаудия. – Это же мы.

КОГДА КЛАУДИЯ ВЫШЛА С РАБОТЫ, БЫЛО УЖЕ ТЕМНО, шел мелкий снег. За левым глазом все еще пульсировало. Они с Мэри провели вторую половину дня на безумном сайте, пытаясь определить, какие из этих женщин были пациентками Мерси-стрит. Сделать это было непросто. В среднем за неделю Мэри проводила сотни процедур: аборты, мазки, спирали, анализы на ЗППП. В итоге они смогли определить девятерых. Все посещали клинику в течение последних пяти месяцев.

Клаудия остановилась у дверей клиники, присмотревшись к расположению видеокамер. Одна была направлена на Мерси-стрит, на участок тротуара, где обычно собирались протестующие, вторая – прямо на вход. Пациентка, пришедшая в клинику, должна была пройти мимо обеих. Если им повезет, кто бы ни делал эти фотографии, окажется на записи.

Она перешла улицу, глядя через плечо. Двое пешеходов на углу ждали, когда загорится зеленый. Парень в тайтсах стоял с велосипедом у обочины, оперевшись ногой на бордюр. Мужчина в фартуке курил перед кафешкой с дим-самами. Все они уткнулись в телефоны.

В каждый отдельно взятый момент времени у всего Бостона в кармане лежал мобильный телефон.

Это мог быть кто угодно.

НИ О КАКОМ СНЕ В ТУ НОЧЬ НЕ МОГЛО БЫТЬ И РЕЧИ. Когда Клаудия закрывала глаза, она видела толпу на Мерси-стрит, идущих на прием пациенток, протестующих с транспарантами. Безликий мужчина притаился у входа с телефоном наготове. Он был повсюду и нигде. Может быть – даже вполне возможно, – что она сама его видела.

В полночь она встала и включила телевизор. Она прощелкала реалити-шоу, комедии, магазин на диване и остановилась на повторе «Времени и места»[22]22
  Dateline – американский телевизионный новостной журнал, специализирующийся на криминальной хронике и юридических разбирательствах.


[Закрыть].

Повтору выпуска «Времени и места» она предпочла бы разве что новый выпуск «Времени и места». Новые выпуски выходили с черепашьей скоростью, раз в неделю. Во всем мире не хватило бы эпизодов «Времени и места», чтобы удовлетворить такого фаната как Клаудия, если ее можно было так назвать.

Но она не поглощала этот контент бездумно.

Строго говоря, то, что жертвами всегда оказывались женщины, не было виной шоу. Не создатели «Времени и места» убивали этих людей. По статистике, мужчин убивали чаще, чем женщин, но, очевидно, не такими занимательными способами.

Клаудия отдавала себе отчет в том, что это шоу поучаствовало в формировании ее жизненных взглядов. Она бы никогда даже не подумала застраховать свою жизнь. Она везде и всюду носила с собой права, чтобы облегчить полиции процесс идентификации ее тела, если вдруг возникнет нужда. Первые сорок восемь часов расследования были критически важны, и небольшое планирование со стороны жертвы могло бы спасти несколько драгоценных дней или недель.

А поскольку преступником почти всегда оказывался парень, муж или бывший муж жертвы, воздержание было еще одной здравой предосторожностью, над которой она всерьез задумывалась.

Парень, муж, бывший муж. Поскольку все зрители уже это знали, создателям «Времени и места» приходилось изворачиваться, чтобы создать интригу. Они вводили несколько подозреваемых, пускались в детали допущенных в расследовании ошибок. Какое-то время уделялось раскрытию характера жертвы. Добавлялись интервью с убитыми горем родителями, скорбящими братьями-сестрами, заплаканными лучшими друзьями.

Как любой серийный убийца, «Время и место» тяготело к определенному типу. Их идеальная жертва – любящая жена и мать – была ответственной и вызывала симпатию. Она не обязательно должна была быть состоятельной; ей достаточно было быть симпатичной, молодой и белой. Все скорбящие по ней неизменно соглашались с тем, что дети были центром ее жизни. Такая преданная мать совершенно точно не заслуживала быть застреленной, или забитой до смерти, или сброшенной с утеса.

Бездетным женщинам тоже иногда хватало наглости оказаться убитыми. Не идеальный расклад, но репортеры «Времени и места» выкручивались, как могли. Если жертва была достаточно молодой, они напирали на то, что она больше всего на свете хотела завести семью. В идеале она заявляла об этом с самого детства. В идеале она уже выбрала имена для своих детей.