Текст книги "Улица милосердия"

Вечером в понедельник в начале апреля, как только он отправил Энтони очередное сообщение, он тут же испытал знакомое ощущение присутствия над и позади себя какого-то невидимого наблюдателя. То был момент просветления. Тогда он отчетливо осознал, как бы он выглядел в глазах такого мужчины, как Маквей, который, несмотря на его ошибки, умер «в сапогах». Тим Маквей остался солдатом до конца. А Виктор Прайн был стариком, который щурится в монитор.

Он встал с кресла, спустился в подвал и снял с крючка свою тревожную сумку. Она была набита всякими ненужными вещами, бесполезными в городском пространстве. Виктор выбросил оттуда таблетки для очистки воды, спрей, отпугивающий медведей, непромокаемое пончо. Так внутри оказалось достаточно места для карты Бостона, «кольта», кобуры, коробки с патронами и горстки кабельных стяжек. Понадобится ли ему что-нибудь из этого набора, предугадать было сложно.

С первыми лучами солнца он отправился в путь, пристроив на пассажирском сиденье тревожную сумку. Под сиденьем была припрятана винтовка Мосина. Глядя на то, как удаляется хижина в зеркале заднего вида, он задавался вопросом, вернется ли он туда.

ВИКТОР ПРАЙН В ДОРОГЕ.

Это была его естественная среда обитания; жизнь, для которой он был создан. Он не припоминал, чтобы выбирал ее. Он задумался о вождении. Не его ли имели в виду люди, когда говорили о счастье? Он не то чтобы чувствовал себя счастливым. Но он чувствовал себя абсолютно расслабленно.

Тридцать лет за рулем. На дороге его одиночество казалось в порядке вещей. Только сейчас он, лишившийся своего грузовика и изгнанный в обычную жизнь до конца дней, ощущал злость, безнадегу и растерянность. Женщина с тележкой у стеллажей в «Уолмарте», маленький ребенок, пристегнутый внутри. Школьные футбольные матчи, на которые собирается весь городок; мамы, папы, бабушки и дедушки, болеющие на трибунах. В такие моменты он ощущал себя несправедливо наказанным, словно когда-то давно кто-то или что-то решили, что ему не могут быть доступны даже простейшие человеческие радости.

Дети в костюмах, сладость-или-гадость. Машины с ленточками – МОЛОДОЖЕНЫ – и тянущиеся позади на веревочке пары башмаков.

На дороге таких картинок из жизни не существовало. Шоссе были забиты грузовиками, мужчинами, в одиночестве волокущими свои задницы по всей стране, как когда-то делал и Виктор. На протяжении тридцати лет он встречал их в закусочных, на стоянках, в дорожных домах, на станциях взвешивания. Куда бы ни поехал, он везде видел другие версии себя. Он никогда не разговаривал с ними; нужды не было. Достаточно было знать, что они где-то есть, что он не один.

КАЗАЛОСЬ РАЗУМНЫМ ДЕРЖАТЬСЯ ПОДАЛЬШЕ ОТ ШОССЕ, что не представляло большой проблемы. Виктор не имел ничего против объездных дорог. С его старым грузовиком такой маршрут был невозможен, но на «Форде» класса F‐150 он ощущал себя легким и проворным, пикап шустрил, как спорткар. На станции техобслуживания он купил кофе, пакетик арахиса и моментальную лотерейку.

Дорога опускалась и вилась, петляя по горам. Он поискал на радио Дага Стрейта, но услышал лишь помехи.

Лотерейный билет оказался проигрышным, но попытка никогда не пытка.

Не успел он проехать и восьмидесяти километров, как у него разболелся зуб. Несколько недель он по большей части вел себя смирно – спасибо диете из супов, овсянки, фруктового желе и стряпни Рэнди, перебитой в пюре. Теперь же боль без предупреждения решила вернуться. Он винил в этом арахис.

Самым эффективным средством был бы, конечно, стаканчик виски, но трезвый образ жизни оставлял ему не так много вариантов.

Вырви ты уже его.

Он подумал, услышал или, быть может, сказал эти слова вслух каким-то напряженным, не своим голосом.

Все разваливалось.

ОН НАХОДИЛСЯ НА ТОМ ЭТАПЕ ЖИЗНИ, КОГДА ЧЕЛОВЕК уже смотрит назад. У него позади было так много жизни и – что бессмысленно было отрицать – так мало впереди.

Он не сожалел о бурной юности: ни о двух срочных службах, ни о девицах, которых он имел, ни о заварушках, которые устраивал. Слово «сожаление» сюда не подходило. Хотя, если бы он знал тогда то, что знал теперь, он бы сделал все совершенно по-другому. Он бы выбрал благоразумную женскую особь, женился как можно раньше и посеял столько семени, сколько она бы ему позволила. Он слишком поздно понял, что только это богатство имело значение: саженцы, которые его переживут.

Если бы ему довелось начать все сначала, он бы позаботился о своем роде.

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД, НАКАНУНЕ СВОЕГО ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЯ Виктор Прайн понял все про свою жизнь. В группе сослуживцев в юзнете он нашел товарища, с которым вместе был в тренировочном лагере, кентуккийца по имени Ларри Свит. После Вьетнама Ларри вернулся на родину, в горный городишко Минерал. Прибегнув к помощи лупы, Виктор сумел найти его на карте.

Тем летом он разгрузился в Луисвилле и доехал до этого местечка. Свит жил в обветшалом фермерском домике в конце изрытого колеями переулка, по бокам окруженного гигантским огородом. Подъезжая туда на своем грузовике, Виктор заметил женщину в соломенной шляпе, на коленях пропалывающую грядки. Когда он объяснил, кто он такой, жена Свита, казалось, обрадовалась ему. Ларри поехал в город, но скоро вернется. Виктор, разумеется, мог его подождать.

Дома она налила ему лимонад. Он пил его в полумраке старомодной гостиной и разглядывал фотографии, которыми были увешаны все стены. Его приятель был на каждом снимке: длинное лошадиное лицо, оттопыренные уши и примечательный прикус. На некоторых фотографиях он как будто был запечатлен дважды: подростком и глубоким стариком – то наверняка был отец Свита или дед. Для Виктора это было какое-то чудо: одно и то же лицо, бесконечно повторяющееся из поколения в поколение, неизменное и не меняющееся.

Ужинали они на застекленной веранде, три поколения за одним столом: Свит и его жена, их молодой сын, дочка-подросток и престарелая мать Свита, жившая на холме. Когда они взялись за руки, чтобы прочесть молитву, в левой руке Виктора оказалась рука жены, а в правой – дочери. Молитва оказалась нескончаемым хитросплетением восхвалений и благословений, но Виктор был не против. Он мог бы сидеть так часами. Впервые за много лет он коснулся женского пола.

Ту ночь он провел на раскладном диване в душной комнате на втором этаже, которую жена Свита использовала для шитья. Лежа без сна, Виктор улавливал в комнате ее запах. Она произвела на него неизгладимое впечатление: бойкая, практичная женщина, которая работала акушеркой, выращивала овощи, запекала бобы и собственноручно шила все детские вещи. Он видел, что Свит сделал свой выбор с умом. Заполучить такую женщину было все равно что вложиться в генератор, важнейший источник энергии.

Когда в тот вечер они за столом передавали друг другу блюда, он кое-что осознал. Выбор спутницы жизни был не таким сложным, каким он сам его сделал. Женские особи в большинстве случаев были именно теми, кем казались. Виктор выбрал ту, что разливала выпивку посторонним мужчинам, ругалась, как матрос, и одевалась, как шлюха. Слепой бы сказал, что это плохо кончится. Но при этом он все равно искренне удивился, когда она убила его ребенка.

Он лежал без сна и думал о спавшей за стенкой дочери Свита. Когда он взял ее за руку во время молитвы, на ощупь она была точь-в-точь как материнская, и эта деталь показалась ему очень важной. Обе руки были теплые и нежные, словно принадлежали одной женщине. Их руки были абсолютно одинаковыми.

Он встал рано и уехал до рассвета, пока вся семья еще спала. Он больше никогда не видел Ларри Свита. Он запомнил ту жаркую летнюю ночь и девочку-подростка, спавшую через стенку, на всю оставшуюся жизнь.

Надо было ее забрать, думал он.

Задним числом такое решение казалось ему очевидным. Дочка Свита была маленькой и худенькой. Она весила не больше, чем средняя собачонка.

КОГДА ОН ПЕРЕСЕК ГРАНИЦУ НЬЮ-ЙОРКА, ДЕСНУ УЖЕ НАЧАЛО ДЕРГАТЬ. Он осмотрел лицо в зеркало заднего вида. Он пожалел, что не взял с собой аспирин, хотя, пожалуй, он бы уже не помог. Дома в аптечке у него было единственное средство, которое иногда помогало: гель для младенцев, у которых режутся зубы.

Да вырви ты его уже.

Он произнес эти слова вслух; он узнал голос. Это не был голос бога, или Дага Стрейта, или Тима Маквея, раз уж на то пошло. Он говорил голосом своего отца.

Все разваливалось.

ОН ДО СИХ ПОР НЕ ЗНАЛ ТОЧНО, ЧТО ДОЛЖНО СЛУЧИТЬСЯ НА МЕРСИ-СТРИТ.

При первом и самом удачном сценарии он попадет в клинику без сопротивления. Но надеяться на это не стоило. Виктор не мог сказать, насколько вероятен был такой исход.

При втором, теоретически самом неудачном, сценарии, он столкнется с вооруженным сопротивлением. Но Виктор Прайн никогда не бежал от опасности. В душе он все еще был солдатом, морально и физически готовым сделать то, что нужно сделать.

Челюсть ритмично пульсировала.

Третий сценарий был самым сложным. В третьем сценарии он будет вынужден перестроиться. Если он не сможет найти Коламбию, в клинике было еще много ценных мишеней – включая, но не ограничиваясь, самих аборционистов.

Третий сценарий, надо сказать, оставался для него туманным. Непонятно было, как он станет искать аборциониста и как его узнает. Здесь помогли бы разведданные, верный сержант, который собрал бы для него информацию. Что ему было нужно сильнее всего, так это наземные войска.

Разумеется, с наземными войсками отпала бы вся надобность этой миссии. Эта мысль была ему не в помощь.

В четвертом сценарии, самом лучшем, он обнаружит Коламбию и загонит ее в замкнутое пространство.

Он подумал о лани, которую упустил в лесу у озера Грэнтем, и о дочери Ларри Свита. Больше он такой ошибки не допустит.

Вырви ты его уже.

В туалете заправки на севере Нью-Йорка он сунул в рот пальцы и вырвал зуб.

ВИКТОР ВЕРНУЛСЯ НА ДОРОГУ.

Рот горел огнем. Удаление зуба не решило проблему. Удаление зуба ввергло его в новую пучину боли.

Вырви ты его уже. Голос отца сбил его с пути. Он проходил этот урок много раз и уже должен был бы запомнить: только дурак следует советам Лоуэлла Прайна.

Он беспомощно вспомнил о геле для младенцев. В его уязвимом состоянии от одной этой мысли на глаза навернулись слезы. Он представил, что он плачущий от боли младенец, а красивая молодая мать успокаивает его. Представил нежные пальцы у себя во рту, втирающие гель ему в десны.

Он свернул в ближайший съезд и увидел неподалеку аптеку. Припарковавшись, он зашел внутрь. В зале почти никого не было. Он походил по рядам, пока не заметил то, что искал. «Ора-гель Экстра», для облегчения боли при прорезывании зубов. На упаковке была фотография круглолицего младенца с широкой улыбкой, демонстрирующей единственный зуб.

Сотрудница за кассой листала журнал. Дородная, круглолицая девица, уже не в расцвете, с мясистыми плечами и упругой полкой грудей, выдающихся, как фигура на носу корабля. Обычная женская особь, ничего особенного. Такой никогда не светило оказаться в «Зале позора».

– Вы нашли, что искали? – спросила она, практически не отрывая глаз от журнала. Рука, переворачивающая страницы, казалась пухлой и мягкой, ногти выкрашены в жемчужно-розовый цвет.

– Да, мэм.

«Посмотри на меня, – подумал он. – Пожалуйста, посмотри на меня».

Он не смог бы объяснить, почему это вдруг оказалось так важно.

– Хорошего дня, – сказала кассирша, протягивая ему сдачу.

Вернувшись в пикап, он осмотрел десны в зеркало заднего вида; на месте зуба зиял чудовищный кратер. На него даже смотреть было больно, не говоря о том, чтобы коснуться.

Он подумал о пухлых, белых руках кассирши. Он мог бы вернуться и попросить ее намазать ему десны. Его остановил здравый смысл. Он пока еще был достаточно вменяем, чтобы понимать, что это плохо кончится; что она, скорее всего, вызовет полицию.

ДОРОГА ЕГО УСПОКАИВАЛА. Когда он въехал в Массачусетс, дорога начала взбираться все выше и выше, чему он удивился. Северо-восточный сектор страны был для него неизведанной территорией. Он тридцать лет руководствовался своим водительским предубеждением и избегал восточных маршрутов, нескончаемых потоков машин по ту сторону Миссисипи. Он представлял совершенно другой пейзаж: плоский и перегруженный, необъятные просторы, застроенные торговыми центрами и гипермаркетами, – гнетущую, разросшуюся типичную американскую застройку.

Но ничего подобного в западном Массачусетсе не было. Западный Массачусетс, к его величайшему удивлению, оказался красивым местом. В будний день после обеда на дорогах не было никакого внушительного движения. Он обогнал плетущийся в правой полосе снегоуборщик с мигающими желтыми лампочками.

«Господи Иисусе, апрель же», – подумал Виктор.

Как раз в этот момент пошел снег. На лобовое стекло посыпалась крупа, мелкая, как сахар. Небо и линия горизонта слились в одном цвете, сажевые, зернистые. Дорога казалась выбеленной, покрытой соляной марлей.

Дорога все взбиралась и взбиралась вверх. ГОРА ГРЕЙЛОК, НАИВЫСШАЯ ТОЧКА В МАСС. Жесткий порыв ветра хлестанул по пикапу.

Он проехал указатели на горнолыжные спуски и смотровые площадки. Снег вихрился по тротуарам, зависнув над землей, как загадочный пар или призрак. Он с тоской вспомнил о цепях для шин, которые не додумался взять и которые так остались висеть на крепких крючках в амбаре Рэнди.

От боли он начал потеть. По спине потекла струйка. Ему бы стоило раздобыть пакет со льдом или что угодно, чтобы можно было бы приложить к челюсти.

Поперек шоссе пронесся тощий олень. Виктор ударил по тормозам и тут же пожалел об этом. Колеса заскользили как безумные.

Дорога была затянута невидимым слоем льда.

Пикап скользил и катился, не мог сцепиться с дорогой. Первого апреля он сменил резину на летнюю, как делают все адекватные люди.

Давя на тормоза, он оправдывался. Боль распространилась до левого уха, сомкнув свои пальцы у него на горле. «Мерси», – думал он. Когда он доберется до места назначения, Коламбия ему поможет. Мысль была почти невыносима: ее руки у него на лице, ее пальцы у него во рту.

Челюсть пульсировала, как второе сердце.

Он вспомнил упаковку «Ора-геля». У малыша была такая прелестная и доверительная улыбка, словно вся его боль ушла.

Он мечтал наконец потерять сознание. Он устал от ожидания. Если говно все-таки собиралось накрыть вентилятор, он хотел бы, чтобы это случилось побыстрее. Пятнадцать лет он готовился и планировал. Он не рассчитывал, что будет старым, когда все случится. Старый мужчина, один в этом мире – бессупружный, бездетный, беззубый и, возможно, слепой.

Мерси.

На крутом подъеме, казавшемся бесконечным, он поддал газу. Взобравшись на холм, он увидел – слишком поздно и слишком близко – красные габаритные огни.

Мир побелел.

Весна

Много позже того момента, когда ее приход казался уже неизбежным, наступила оттепель.

В последнюю неделю апреля заключительный шторм собрал влагу с Карибского моря. «Ну вот, опять», – сказал метеоролог «Эн-И-Си-Эн» с усталым видом. Но в этот раз предсказания оказались ошибочны. Антициклон выдавил холодный воздух на север; передарил, как неудачный рождественский подарок, от Новой Англии – Канаде, земле лосей, закусочных «Тим Хортонс» и умеренных хороших манер. Последний северо-восточный монстр той богом забытой зимы обрушился на Большой Бостон проливным дождем.

Яростный дождь, мелкий, как иголки. Снежные башни съежились и сжались, размякли до холмиков. А холмики были преданы забвению тысячей игольных уколов. Вся порода, наросшая на дорогах за этот несчастный сезон, хлынула в стоки: дорожная соль, машинное масло, незамерзайка, слезы сотни водителей автобусов. На Кенмур-сквер был слышен рев подземной реки, и всем было абсолютно безразлично, куда она текла и с чем сливалась.

На северном и южном берегах штормовой прилив приобрел грандиозные масштабы. По пропахшим рыбой улицам неслись соленые потоки. Встречный ветер разрезал воду.

Дождь шел три дня и три ночи. Поезда метро и электрички прибывали вовремя. Как по волшебству вдруг появились парковочные места. Бостон вернулся к привычному графику, диким пробкам и будничной угрюмости. Ворчание, брань, кривые лица, тирады и нытье.

Два с половиной метра снега. После уборки пятисот тысяч километров городских улиц – почти двенадцать окружностей Земли – бостонские дорожные команды, наконец, сказали «Снято».

Оттепель стала хорошей новостью для всех. Для нового губернатора, занявшего пост аккурат перед первым штормом; для городского совета и членов городского управления, которые израсходовали весь годовой бюджет на уборку города, и еще немного авансом до того, как разразился второй. Для водителей автобусов; вообще для всех водителей. Для измотанных родителей, потративших весь годовой отпуск на сидение с неугомонными детьми, которые в какой-то полузабытой жизни проводили дни в школе.

В конце мая «Глоб» и «Гералд» в один день опубликовали снимок одной и той же кучки снега на дальнем углу парковки «Данкин Донатс» в Биллерике, – кучки, покрывшейся таким слоем копоти и мусора, таявшей и замерзавшей столько раз, что ее нарекли несокрушимой.

Не исключено, что она все еще там.

НА КВАРТАЛЬНОЙ ВСТРЕЧЕ СОВЕТА ДИРЕКТОРОВ «ВЕЛЛУЭЙЗ» в Чикаго обсудили меры по обеспечению безопасности, и в бостонское подразделение была инвестирована внушительная сумма. В клинике на Мерси-стрит установили новую систему.

Система получилась неповоротливой. В смотровых и процедурных установили стальные двери с датчиком отпечатков пальца. Датчики оказались гиперчувствительные, их сбивал с толку даже лосьон. После того как Флорин раздала всем соответствующие памятки, сотрудники стали приходить на работу неувлажненные.

В комнате ожидания и колл-центре повесили дополнительные камеры. Наняли еще одного охранника, чтобы следить за мониторами, в то время как Луис перебрался к металлодетектору проверять содержимое сумок и самих пациентов металлоискателем, прежде чем пускать их внутрь.

Но, несмотря на все эти меры, некоторые вопросы так и остались без ответов. Клаудия и Мэри несколько месяцев следили за «Залом позора», но фотографии там не обновлялись. Мужчина в бейсболке «Рэд сокс» (мой приятель-фотограф, как называл его Луис) больше не появлялся. Насколько можно было судить, он ни разу не возвращался на Мерси-стрит.

Насколько можно было судить.

Тем временем происходили и другие события. Город обратил внимание на политику и предстоящую президентскую гонку. В Нью-Йорке какая-то второразрядная знаменитость спускалась по эскалатору, красуясь перед папарацци. Мир продолжал вращаться.

Летом «Зал позора» ни с того ни с сего исчез.

Вопросы остались. Кто его создал? И зачем? Кто владел доменом? Корпорация «Веллуэйз» инициировала внутреннее расследование. Их юрисконсульт разослал официальные запросы, но все они остались без ответа.

Приятель-фотограф Луиса больше не возвращался, хотя кто знает. Может быть, он там прямо сейчас, топчется на тротуаре в другой бейсболке.

ЖИЗНЬ ДВИГАЕТСЯ ШАЖКАМИ. ПЕРВЫЕ ЛЮДИ ПОНИМАЛИ ЭТО и поэтому изобрели время, как способ структурировать вечное.

Распорядок является чрезвычайно важной составляющей правильной жизни, одним из необходимых условий исцеления.

Энтони работал в утреннюю смену, с семи тридцати до двух, с десятиминутным перерывом утром и получасовым на обед. Шажки времени, наполненные продуктивной деятельностью.

Работу он не искал. Она сама нашла его посредством двоюродного брата Сэла, который, пережив стремительный взлет в «Стар Маркет», перебрался в «Фуд стар», где теперь управлял отделом заморозки и откуда распространял незримое влияние. Он подал божественное ходатайство, взмолился высшим силам. В ответ на это снизошла благодать. Анкету Энтони рассмотрели в ускоренном режиме. В рекордные сроки его приняли в команду на полставки в качестве сотрудника гастрономического отдела. По окончании испытательного срока в девяносто дней он сможет рассчитывать на большее количество часов. В воздухе витала перспектива полного рабочего дня. Никто ничего не обещал, но Энтони умел читать между строк.

Работа его устраивала. Зарплата не впечатляла – в конце месяца у него на счету было меньше денег, чем он имел на пособии, – но были и плюсы. Бесплатная форма, скидки для сотрудников. Страховки не было – пока что, – но его это не расстраивало. Врачи все равно не смогли ему помочь.

Другие плюсы. В масштабах великого порядка вещей процесс нарезания ветчины на ломтики толщиной с бумагу не имел значения, Энтони это понимал. И все же он каждое утро просыпался с чувством, что у него есть цель. Вместо того чтобы идти в церковь Святой Димфны, он шел в «Фуд стар», где его присутствие было ожидаемо и необходимо. За прилавком отдела он расчехлял слайсер, проверял сроки годности, перекладывал ассортимент. В семь тридцать приходили первые покупатели – в основном старики. Некоторые постоянные клиенты приветствовали его по имени.

Беседовать с ними было не обременительно. Ему никогда не приходилось подыскивать слова. Дружеское приветствие, словечко о погоде, хотите что-нибудь еще? Когда он протягивал покупателям их завернутые нарезки, они его благодарили. Его улыбка освещала им день.

Это было совсем не похоже на работу в интернете, починку битых ссылок и исправление опечаток безликого отца Реналдо, который забрасывал его резкими командами и никогда не бывал доволен. Он подал заявление об увольнении по электронной почте, единственному каналу связи с отцом Реналдо, и тем самым лишился удовольствия уволиться лично «в связи с более интересным предложением». Через два дня ему пришел куцый ответ: ОК, исправь вот эти ошбки перед ухдом пжлст. Твой во Христе, О.Р.

Раньше он мог провести целый день, таращась в монитор. Теперь же он проверял почту разве что раз в неделю. Его онлайн-друзья быстро его забыли. Люди все время то появлялись, то исчезали, меняли имена, аватарки, возраст, пол, личности. И все это на самом деле было чистой выдумкой. Никто там не мог стать кем угодно, как и он.

Его второй лучший друг в мире Excelsior11 совсем пропал, и Энтони никогда не узнает почему. Он знал лишь, что рисковал собственной шкурой и провел немыслимое количество часов, притаившись у клиники на Мерси-стрит. Теперь это казалось совершенно бессмысленным занятием, пустой тратой времени. Он отправил этому мужчине (предположительно это был мужчина) десятки, а может и сотни фотографий. Кто знал, что он с ними делал.

В супермаркете Энтони встречал соседей по району – одноклассников, друзей родителей. Несколько раз в неделю он замечал кого-нибудь из церковных знакомых: миссис Макган и ее дряхлого мужа; миссис Паоне, опирающуюся на тележку вместо палочки. Миссис Моррисон сообщала ему последние новости о своей бесплодной дочери из Аризоны. Все как в старые добрые времена.

Теперь, когда у него был «Фуд стар», Святая Димфна была ему уже не нужна. Если верить миссис Макган, Квентина Скорого отправили возглавлять приход в Леоминстре. По нему Энтони нисколечко не скучал.

ОН ЗАМЕТИЛ ЕЕ В ОЧЕРЕДИ У РЫБНОГО ОТДЕЛА, всего в паре метров. Они не виделись пятнадцать лет. Разумеется, она изменилась за годы: набрала вес и солидности. Ее волосы были светлее, чем он помнил, а уголки губ повисли в выражении хронического разочарования. Он подумал, что она, должно быть, провела много времени хмурясь, раз ее лицо приобрело такой вид. В некотором извращенном смысле это доставило ему удовольствие. Годы, проведенные с другим мужчиной, не принесли ей удовлетворения. Если бы она выбрала Энтони Бланшара, ее лицо могло бы застыть в выражении вечной радости.

Он рассеянно извинился перед покупателем, который попросил нарезать потолще полфунта копченой индейки. Энтони нарезал тонко.

Краем глаза он увидел, как парень из рыбного завернул фунт трески, который она заказала. На сколько человек она готовила? Два фунта – это на семью, а один может пойти и туда и сюда.

Он отложил в сторону стопку копченой индейки и попытался еще раз. Если получится, он сможет впихнуть ее другому покупателю: копченая индейка в ту неделю продавалась со скидкой и уходила на ура. А если не сможет, ее стоимость вычтут у него из зарплаты.

Фунта трески может хватить на ужин для двоих. Но она все-таки женщина добротных размеров. На вид она запросто может уговорить фунт трески.

Кольца нет, заметил он, когда она потянулась за рыбой.

Год назад он бы упустил этот момент, а потом укорял себя. Год назад он бы подавился словами. Но новый и улучшенный Энтони Бланшар не боялся возможностей.

– Морин! – позвал он чуть громче, чем было нужно. В его сторону повернулись головы. Он обратил внимание на играющую музыку – джаз-версию «Ты знаешь, как попасть в Сан-Хосе?»[25]25
  Do You Know The Way To San Jose – песня американской певицы и композитора Дайон Уорвик.


[Закрыть].

Она обернулась с несколько испуганным видом.

– Морин, привет! – Его лицо вспыхнуло жаром. – Сколько лет.

– О, привет… – она бросила быстрый взгляд на его бейдж, – Энтони. Мы знакомы?

Такой вопрос мало от кого хочется услышать, тем более от женщины, которая посвятила тебя в мужчины. Но Энтони это не остановило.

– Энтони Бланшар, – сказал он. – Я живу на Лисбон-авеню.

– Ах, Энтони, – сказала она. Ему показалось, или у нее покраснели щеки? – Как поживаешь?

– Хорошо, – ответил он. – Все хорошо.

Морин нахмурила брови, словно пытаясь поместить его на линейку истории.

– Это с тобой произошел несчастный случай? На стройке. А может, я тебя с кем-то путаю. Одного парня приложило по голове.

– Это я и был. – Не то чтобы это была заявка на популярность, едва ли кто-то захочет быть известным чем-то подобным, но это было лучше, чем ничего. – Теперь вот тут работаю. В деликатесах.

– Вижу, – сказала Морин.

Энтони поднажал:

– Наверное, тебе брат рассказывал. О моей голове.

– Ты знаешь Патрика?

Он и забыл, что был еще один.

– Нет, Тима. Мы с ним лучшие друзья. – Энтони вспомнил, что надо дышать. – Ты так и живешь в Нью-Гэмпшире?

– Жила. Сейчас на время перебралась к матери.

В этот раз ему точно не показалось, в этот раз она и правда покраснела. Чудесным образом он сразу придумал, что сказать:

– Слушай, а Тим что, сменил телефон? Я несколько раз ему писал, но он так и не ответил.

Морин наклонилась поближе. Теперь она была почти что в трех шагах – достаточно близко, чтобы он мог почувствовать запах лака для волос и мятной жвачки у нее во рту.

– Тимми в тюрьме, – сказала она тихо.

– В тюрьме, – по-идиотски повторил он. Конечно, для Тимми в этом не было ничего хорошего, но сам он отчасти почувствовал успокоение. По крайней мере, товарищ не игнорировал его. Он не отвечал на его сообщения, потому что у него была причина.

– Наверное, это должно было рано или поздно случиться, – сказала Морин. – Учитывая, чем он занимался.

– Где он? – спросил Энтони. – Я могу его навестить?

– Только если захочешь съездить в Джорджию. Его там арестовали. Говорят, он перевозил наркотики. Говорят. – Она выразительно пожала плечами. – Я с ним не разговаривала. Это что я знаю от дяди. Ладно, мне пора. – Она посмотрела на треску у себя в руках, словно бы гадая, как она там оказалась. – Рада была встрече, Энтони.

– Погоди. – После стольких лет он не собирался ее упустить. – Можешь передать ему, что Энтони спрашивал о нем? Ну, если вдруг будешь с ним разговаривать.

– Это вряд ли, но да, конечно.

– И держи меня в курсе, ладно? Я же говорю, он мой лучший друг. Я могу дать тебе свой номер.

– Да не нужно, – быстро ответила она. – Я могу просто заскочить сюда. Ты здесь каждый день?

– Со вторника по субботу, – сказал Энтони. – До двух.

– Хорошо. Тогда еще увидимся.

Это, конечно, было не свидание, но он точно увидит ее снова, и в следующий раз она его вспомнит. Он преисполнился благодарности. Ему было жаль Тима, но по большей части он все-таки был благодарен. Тим, его лучший друг, подарил им тему для разговора.

И СНОВА ВИКТОР ПРАЙН БЫЛ В ДОРОГЕ.

По субботам сводный брат Рэнди возил его к Лютеру; благодаря его крепкому пандусу это было единственное место в округе Саксон, где он мог передвигаться самостоятельно. У дома Лютера он выбирался с пассажирского сиденья и терпеливо ждал, пока Рэнди достанет из багажника ходунки. Затем поднимался по деревянному пандусу, стучал в дверь и снова ждал. Через какое-то время к двери подкатывал Лютер.

Они сидели на кухне, слушали игру по радио, нянча по банке пива. Только по субботам Виктор позволял себе эту маленькую слабость. Он никогда не выпивал больше одной банки, просто потому что от пива он ссал, как скаковая лошадь. Хоть к старости он научился пить умеренно. Он не мог представить лучшего аргумента в пользу умеренности, чем страх обмочить штаны.

По субботам он выпивал и слушал Лютера. Конечно, на данный момент вирус Эболы удалось сдержать, но у Лютера, естественно, были теории на этот счет. Он болтал про способность вируса к мутации, тайные злодеяния международных корпораций, о непостижимых мотивах Глубинного государства. Виктор не соглашался, но и не спорил. Он был рад положиться на Лютера в этих вопросах, на которые тот потратил целую жизнь.

В пять часов Рэнди возвращался за ним. Медленно, с болью он прокладывал себе путь по пандусу. Он с осторожностью забирался в форсированный «Крайслер Крузер» Рэнди. Проведя почти всю жизнь за рулем грузовика, ему было некомфортно кататься на пассажирском сиденье. Дорога проносилась под ними как конвейерная лента: так быстро и так близко. Виктор смотрел на мир через окно и читал знаки.

Вернувшись в хижину, он опускался на диван в гостиной – измотанный, словно пробежал много километров, – и включал телевизор.

ДЕТАЛИ АВАРИИ ОСТАВАЛИСЬ ЕМУ НЕ ЯСНЫ, они существовали где-то в измерении слухов и догадок. Машина, в которую он влетел – «Тойота Приус», – была полностью разбита, но водитель не пострадал. Он очень расстроился, когда узнал, что за рулем была беременная женщина, хотя он и не понимал, что за женщина подвергнет себя такому риску и поедет одна через Беркшир в таком положении. Беременные должны лучше о себе заботиться.

Когда он пришел в себя в первый раз, сотрудники службы спасения вытаскивали его из перекореженного пикапа. Во второй – он лежал на каталке за пластиковой шторкой с узором из мелких ракушек. Виктор подтвердил свое имя, дату рождения, религиозную принадлежность и сказал им, кому можно позвонить.

«Мой сводный брат, – сказал он. – Мы не кровные родственники».

Впоследствии его перевели в другую палату с другой шторкой: цвета шпатлевки с узором из звездочек и полумесяцев. За занавеской отовсюду слышались голоса мужчин, разговаривавших по телефону. Голос слева, похоже, принадлежал мексиканцу; Виктор узнал несколько испанских слов: mucho, hombre, gracias, nada. Голос справа говорил на каком-то певучем языке, словно лишенном отдельных слов и похожем на нечленораздельный поток звука.