Текст книги "Улица милосердия"

– Восемь-девять.

– Это же ненормально, – сказала Митч.

– Не сказал бы, что «ненормально», – вклинился Луис. – «Ненормально» это все-таки очень сильно.

– У нас не было этой игры, – сказала Флорин, заново наполняя свой бокал. – Но, знаете, нам это не мешало. У меня в двенадцать все уже было распланированно.

– Какой бред, – сказал Луис.

Мэри издала хриплый смешок:

– Хочешь сказать, мальчишки этим не занимаются? Разве у вас не было игры «Жених»?

– Ты прикалываешься?

По бару прокатился радостный возглас. «Брюинз» забили шайбу.

Митч взяла пустой питчер и пошла к бару за повтором. Флорин и Мэри вышли на перекур. Клаудия повернулась к Луису, внезапно вспомнив, о чем хотела ему рассказать.

Выслушав ее, он нахмурился.

– Кто-то ее сфотографировал? – спросил он. – Клаудия, ты уверена?

– Не совсем. – Она осушила стакан с пивом, к которому вернулся пивной вкус. – Это со слов пациентки, но она не самый надежный источник.

– Но зачем кому-то ее фотографировать? – Луис выглядел озадаченным. – На хрена?

Мир полнится знаками.

Excelsior11 вел машину сквозь ночь на юго-восток, в сторону Мэриленда, прижимая к левой стороне лица пакетик замороженного горошка. Позади сиденья были пристроены лопата, молоток и садовый бур. В кузове пикапа под чистым синим брезентом лежал штабель свеженарисованных табличек.

Он заехал в Хэджерстаун как раз перед рассветом. Улицы были пусты. Его интересовал участок муниципальной земли сразу за Камберлендом. Он предпочитал работать ночью, если была возможность.

Установка прошла гладко. Снег в Мэриленде подтаял: остались узенькие корочки по краям, но земля уже была мягкая и влажная.

Он закончил работу как раз с восходом солнца. У тридцать шестой трассы был еще один участок, на который он положил глаз. Если верить открытым данным, эта земля находилась в частном владении, а это усложняло дело. Он пламенно верил в священную неприкасаемость собственности. Он бы ни за что сознательно не посягнул ни на чьи имущественные права, даже во имя благого дела.

Место располагалось у залежного поля. Землю там не вспахивали уже несколько лет. Хозяин жил на другой стороне, в некотором удалении от дороги в крепком кирпичном доме с глубокой верандой.

Он припарковался на подъездной дорожке и позвонил в дверь. Широкая лужайка была утыкана садовыми украшательствами – гномиками, грибками-переростками, там же стоял миниатюрный цементный колодец желаний. Дверь открыла пожилая дама в халате.

– Доброе утро, мэм. Вы христианка? – Его речь звучала невнятно. Он старался не шевелить ртом.

– Да. – Женщина плотнее запахнула халат и внимательно вгляделась в гостя: грудь колесом, синие джинсы, джинсовая же рубашка и оранжевый охотничий жилет – он считал эту одежду своей униформой для рисования табличек. – А почему вы спрашиваете?

– Меня зовут Виктор Прайн, и я верю в сакральность каждой жизни. С вашего разрешения я бы хотел установить на вашем участке один из моих знаков.

Пожилая женщина казалась сбитой с толку:

– Что за знак?

– Позвольте показать, у меня в кузове их несколько.

Она вышла за ним на улицу. Он опустил откидной борт и скатал брезент. На самом верху лежал один из его любимых: темный силуэт беременной женщины. Раскрашено было только ее чрево и его содержимое – пухлый розовый младенец, светловолосый и голубоглазый. Ярко-розовая надпись заглавными буквами: ЭТО РЕБЕНОК, А НЕ ВЫБОР.

– Ох божечки, – сказала женщина. В чистом утреннем свете она выглядела очень старой, один глаз затянут белесой пеленой катаракты. – Малыш прелестный. Он что, машет ручкой?

– Именно, – ответил он.

Женщина не нашлась что ответить.

– У меня и другие есть, – сказал он, убирая первую табличку.

Три оставшиеся были идентичны друг другу, еще дюжина осталась дома, на чердаке амбара его сводного брата. Табличка гласила: АМЕРИКАНСКАЯ РЕЗНЯ.

– Святые угодники, – сказала женщина. – На что это я смотрю?

– Я сам сделал снимок. Это помойка на задворках комбината абортов в Сан-Антонио. – Он уже столько раз произносил эти слова, что они стали правдой; он почти что помнил, как делал эту фотографию, несмотря на то что на самом деле он утащил ее с пролайферского[15]15
  Пролайферы (от англ. pro-life) – сторонники запрета абортов и репродуктивного выбора.


[Закрыть] сайта, который считал своим конкурентом. Собственное жульничество его не смущало. Он же мог сделать эту фотографию. Так поди докажи обратное.

– Убирайтесь с моей территории, – сказала пожилая женщина.

ОН ПОЛЖИЗНИ ЗАНИМАЛСЯ УСТАНОВКОЙ ЭТИХ ТАБЛИЧЕК. За тридцать лет работы дальнобойщиком он понарасставлял их в национальных парках и на пастбищах, а однажды даже умудрился установить один на нефтяном месторождении в Уиллистоне, в Северной Дакоте. БОЖЕ СПАСИ ЕЩЕ НЕ РОЖДЕННЫХ ДЕТЕЙ. Фотографию этой таблички с нефтекачалкой на фоне, ритмично склоняющей голову к земле и словно попивающей из экзотического источника, он разместил у себя на сайте.

На западе земля была ничейной. В буквальном смысле сотни тысяч никому не принадлежащих гектаров земли. Виктор был твердо убежден, что деградировавшие федеральные власти не имели никакого права, ни юридического, ни морального, чтобы чем-то владеть. Он объяснил свою позицию шерифу в предместьях Ларами, который пригрозил оштрафовать его за незаконное проникновение и порчу общественного имущества.

А он всего лишь установил табличку.

Он воспринимал это так: каждая табличка была семечком, брошенным в землю. Ему было приятно думать о всех тех людях, которые видели эти знаки; о молодых матерях, решивших в итоге пощадить своих детей. Мысль о том, как всего за долю секунды можно спасти жизнь, вызывала у него трепет.

Позднее он усмотрел изъян в своих рассуждениях. Как много беременных разъезжали на машинах по пустынным западным штатам или загруженным грузовым маршрутам Северной Америки? За двухнедельный рейс ему не попалось ни одной женской особи, не говоря уже о беременной.

Шериф в Вайоминге его не оштрафовал. Он просто молча наблюдал, как Виктор убирал табличку.

В те годы он жил везде и нигде. Каждые пару недель он останавливался в Пенсильвании у сводного брата, чтобы отоспаться, постирать одежду и никого не видеть. Не считая охоты и редких вылазок на склад пиломатериалов, большую часть времени он проводил у Рэнди в амбаре: поднимал тяжести и рисовал новые таблички.

Он рассекал по стране и слушал радио – передачу Дага Стрейта на местных волнах Монтаны. Слушая ее, он начал понимать мир. Голос по радио был голосом зрелости, рупором суровой правды. Даг Стрейт не делал вид, что мир справедлив и щедр. Америка, о которой он говорил, была Виктору знакома – неблагополучное местечко, где он сам и вырос.

В те годы что-то витало в воздухе. Новостные выпуски полнились зашифрованными сигналами, сообщениями о не связанных, но, очевидно, ведущих к чему-то событиях. Европейские страны, собирающиеся в какой-то теневой альянс, поднимающий голову новый мировой порядок. Расовые беспорядки в Лос-Анджелесе; христианская семья из Айдахо, расстрелянная на своей суверенной земле. Хладнокровно казненное религиозное сообщество женщин и детей в Техасе, принесенное в жертву федеральными властями на деньги налогоплательщиков.

Паренек с солдатской стрижкой и лицом-кирпичом, это лицо он уже видел прежде.

Что-то витало в воздухе. Виктор винил во всем махающего ручкой пустышку-президента. Ему был знаком такой типаж: бойкий торгаш, умник и подхалим. Он ненавидел эту кафельную клинтонскую улыбочку, незаслуженную легкость, с которой тот шел по жизни, словно забыл, откуда вышел. Глядя на него по телевизору, Виктор думал: «Ты ничем не лучше меня. Такая же белая шваль».

ИЗ МЭРИЛЕНДА ОН УЕХАЛ С ЧУВСТВОМ ПОРАЖЕНИЯ. Неиспользованные таблички грохотали в кузове. В туалете на заправке он вгляделся в свое отражение в зеркале. Он видел лицо отца: те же щетинистые белесые брови, мясистые мочки ушей, закрученные усы. Сходство было поразительное. Превращение в отца не входило в его планы.

Никто никогда не говорил о том, что возраст делает с мочками ушей.

На челюсти появилась припухлость, как будто ему по ней кто-то съездил.

Пакетик с горошком нагрелся и размяк, вместо него он купил ведерко мороженого и вернулся в пикап. В кабине стоял крепкий человеческий дух, как будто кто-то несколько часов беспрерывно дышал, пердел и потел внутри, как, в общем-то, и было на самом деле.

Он вырулил на дорогу и пустился дальше, прижимая мороженое к лицу. Преступный зуб, дальний моляр, как партизан, распространил яд во все концы. Боль единым фронтом расползлась от челюсти к носовым пазухам, словно боевые действия захватили весь челюстно-лицевой регион.

Бог не наградил его хорошими зубами, но маниакальные чистки и полный отказ от сладкого помогли ему протянуть до шестидесяти, сохранив большую часть невредимыми.

Его сходство с отцом было не случайным. У природы, как уже неоднократно доказано, на все были свои причины. Рядом с выдающимся женским животом мужской вклад в популяцию был под вопросом. Сходство с отцом проявлялось по одной-единственной причине: доказать, что женщина не была шлюхой.

Виктор Прайн ни разу в жизни не видел зубной нити и даже не знал о ее существовании, пока не увидел ее на акционной полке в аптеке Форт-Беннинга.

Он все ехал и ехал.

В детстве у него был полный рот гнилых молочных зубов, как следствие небрежной гигиены и беспорядочного употребления «Юппи» – красного, оранжевого или кислотно-зеленого, – который его мать разводила в банке из-под майонеза и который они все хлестали, как воду. Молочные зубы же временные, поэтому считалось, что они не стоили неудобств в виде чистки и даже минимальных денежных затрат. Его отец, который махнул рукой на собственные зубы и к тридцати годам носил вставную челюсть, смотрел на стоматологов с провинциальным скептицизмом. Они ведь брали деньги за каждую дырку в зубе, поштучно, но где гарантия, что они же сами их там и не насверлили этой своей визжащей, действующей на нервы дрелью?

Его отец не был лопухом.

Его отец был шахтером. Лоуэлл Прайн спустился под землю в шестнадцать лет, и все мальчишеское, что в нем было, безвозвратно кануло туда же вместе с ним. Он на всю оставшуюся жизнь перестал охотиться и рыбачить. Он не смотрел спортивные матчи, не играл в карты, не бросал подковы, не читал газеты. Он даже не свистел. Насколько помнил его сын, все, чем он занимался, – это пил и добывал уголь.

Он не был лопухом. Как-то раз, работая под землей, Лоуэлл открыл свой контейнер с обедом и обнаружил флягу для воды пустой. Кто-то воровал его воду. С тех пор каждое утро, наполняя флягу, он кидал туда свою нижнюю вставную челюсть. Никто никогда больше не пил его воду.

ВИКТОР ПЕРЕСЕК ГРАНИЦУ ШТАТА, КАК ОБЫЧНО порадовавшись тому, что Мэриленд с его скоростными ловушками и идиотскими радиостанциями, транслирующими агрессивную музыку гневных черных людей, остался позади. В Пенсильвании голоса притихли, радио издавало лишь негромкий треск помех. Заасфальтированная отдельными участками дорога была приятно пустынна; каждые несколько метров колеса проходили по стыку. Это придавало движению ненавязчивый ритм, как стук лошадиных копыт.

Он съехал с шоссе и направился обратно в зиму, мимо промерзших полей и необъятной пустоты. Проповедник на радио призывал покаяться: конец света приближался. Шоссе по обочинам было усеяно телами мертвых животных, как бы в доказательство этому.

Дорога неслась и подпрыгивала, петляя между холмами. Повсюду в долинах виднелись покосившиеся дома, словно по горам прошелся великий потоп и оставил после себя эти обломки.

Он принялся переключать волны, пока не услышал сквозь помехи голос Дага Стрейта, звучавший теперь на национальной радиостанции. В эпоху спутников ты всегда оставался частью «Естественной нации». Даг всегда был где-то рядом.

Сегодня Даг говорил об отцах-основателях, это была его любимая тема. Их вторая поправка оказалась примером невиданной прозорливости. Отцы-основатели предвидели, что через несколько сотен лет простым гражданам понадобится приличная огневая мощь, чтобы защититься от государства, которое отцы-основатели в тот момент и создавали.

Задумка была именно такая, дорогие либерасты: чтобы каждый свободный человек был в полной боевой готовности, чтобы защищать жизнь и свободу, когда придет нужда.

Виктор не мог не согласиться. Как тут поспоришь? И все же именно отцы-основатели допустили изначальную ошибку.

Даг переключился на звонок в студию. Звонил Роджер из Бойсе. Виктор узнал протяжный высокий голос с западным выговором. Роджер из Бойсе до этого уже звонил на радио.

Ошибка была неоспорима, она уже вошла в анналы истории. Отцы-основатели, конечно, не изобрели рабство, но они его поощряли. Продемонстрировав фатальную недальновидность, они не усмотрели никаких негативных последствий в том, чтобы кораблями ввозить в страну захваченных людей из другой части света без всякой возможности отправить их обратно.

Если отцы-основатели и вправду были провидцами, они должны были бы задаться некоторыми вопросами.

Что будет, когда всем этим людям надоест пахать, как мулам, с перерывами на порки и побои; когда они решат, что не будут бесплатно возделывать ваши поля, собирать ваш хлопок и строить для вас вашу новую страну, на что в отсутствие систем орошения, газовых двигателей и даже простейших инсектицидов и инструментов уйдут столетия? М-м, отцы-основатели? Что тогда будет?

Виктор не винил черных, которые попали сюда не по своей воле. Их привезли силой, и теперь, хочешь не хочешь, но отделаться от них Америка уже не могла.

Радиостанция то появлялась, то пропадала в бодрых вспышках помех. Разглагольствуя о Второй поправке, Роджер из Бойсе, судя по всему, аж трусы намочил. По правде говоря, звучал Роджер из Бойсе как помешанный.

Пикап, пыхтя древним двигателем, взобрался на Саксонскую гору. На вершине стоял указатель: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОКРУГ САКСОН. Буквы за последние годы выцвели, прочитать указатель на скорости было невозможно. Он был олицетворением всего округа Саксон, места, которое уже давно никто не мог опознать. Отчетливо рассмотреть его можно было, лишь если ты знал, каким он когда-то был.

А может, буквы и не выцвели. Виктор не мог сказать наверняка. Врач из Вирджинии утверждал, что у него начинает сдавать зрение. «Брехня», – ответил он врачу, но в глубине души не удивился. В его возрасте жизнь представляла собой постоянно растущую череду физиологических унижений.

В конце концов, хоть зубы свои остались.

МИР ПОЛНИТСЯ ЗНАКАМИ.

В городке, в Бейкертоне, в это время было тихо. Там и в час пик делать было особо нечего.

Когда Виктор был мальчишкой, случилась подвижка: город ожил, а Двенадцатое шоссе в обе стороны заполонили машины. Теперь она ушла в далекое прошлое. Шахты закрылись целое поколение назад. Старое здание вокзала теперь функционировало как база пожарных-волонтеров. В отличие от большинства других зданий в городе, его хоть как-то использовали. На холме позади него стоял другой выцветший указатель: БЕЙКЕРТОНСКИЙ УГОЛЬ ОСВЕЩАЕТ ЗЕМЛЮ. В прежние времена краску на нем обновляли каждый год. Этот указатель был первым, что видели люди, въезжая в городок по железной дороге.

Он проехал мимо банка «Саксон Сэйвингз», который теперь с обеих сторон поджимали опустевшие витрины. На другой стороне улицы стоял старый мебельный магазин «Фридманс» – проклятое место, через которое в свое время прошла вереница прогоревших бизнесов: фруктовая лавка, церковь, свадебный салон. Недавно туда заехал новичок: ТАКСИДЕРМИЯ УГОЛЬНОГО КРАЯ, если верить самодельной вывеске.

В центре города за перекресток сражались два магазина: Главный долларовый и Долларовый аутлет. Тротуары пустые; мигающий желтый светофор регулирует отсутствующее движение.

Он проехал мимо закрытой заправки «Пеннц-ойл». Насосные колонки уже давно убрали, на их месте в земле зияли дыры. На одной из стен здания был нарисован мурал: силуэты мужчин в строительных касках. СУРОВЫЕ ВРЕМЕНА ПРОХОДЯТ, гласила надпись вопреки окружающим свидетельствам, СУРОВЫЕ ЛЮДИ ОСТАЮТСЯ.

Он прибавил газу на крутом подъеме. Двенадцатая дорога, петляя, тянулась вверх, брусчатка местами раскрошилась. Он свернул на новую объездную дорогу, проложенную газовой компанией, чтобы дать доступ буровым установкам. В конце старой дороги было шесть действующих скважин, которые пробурили на пике газового бума. Каждый месяц его сводный брат получал от газовой компании чек с роялти.

Он скользнул в узкий переулок. Пикап подпрыгивал, разбрасывая вокруг частички гравия. Где-то в глубине леса лаяли собаки. Дорога заканчивалась блокпостом: крепкими воротами на бетонных опорах, увенчанных камерами наблюдения. Ворота были увешаны табличками, которые он собственноручно нарисовал:

ВЫ ВТОРГЛИСЬ В ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ ПОЛНОПРАВНОГО ГРАЖДАНИНА

УЛЫБНИТЕСЬ, ВАС СНИМАЮТ!

Он припарковался на гравийном пятачке у дома. Позади стоял деревянный амбар с выцветшей надписью пятидесятилетней давности: ВИРГИНСКИЙ ЖЕВАТЕЛЬНЫЙ ТАБАК – ПОБАЛУЙТЕ СЕБЯ ЛУЧШИМ[16]16
  В 1891–1992 годах виргинская табачная компания предлагала владельцам амбаров небольшую плату за то, что размещала на стенах рекламу своей продукции. Всего за время кампании было расписано около 20.000 амбаров в 22 штатах.


[Закрыть]. Он достал из бардачка «кольт» сорок пятого калибра, ДПН (для повседневного ношения). Опустив задний борт, достал из пикапа оставшиеся знаки и отнес их в амбар.

Внутри было темно, пахло краской и уайт-спиритом. Перед отъездом он навел там порядок: листы фанеры сложены аккуратной стопкой, банки с краской расставлены на необработанных деревянных полках, к стене прислонены с десяток новых, еще не просохших знаков.

КАЖДАЯ ЖИЗНЬ СВЯЩЕННА

Он сгрузил привезенные из Мэриленда остатки: три одинаковых знака «АМЕРИКАНСКАЯ РЕЗНЯ» плюс один с довольным младенцем, машущим из утробы.

Он всегда был визуалом. Разложив перед собой работы, он наконец увидел очевидное: знак «АМЕРИКАНСКАЯ РЕЗНЯ» был непонятен. Младенцы на свалке не были похожи на людей. Они напоминали котлеты для гамбургеров. Кадр производил сильное впечатление, но только если знаешь, на что смотришь. А как догадаться, что там изображено, пролетев мимо такого на шоссе?

Это осознание удручало.

Это осознание лишь подпитало его отчаяние, его разочарование всей этой «знаковой» затеей, которая все больше походила на ярмарку тщеславия, архаичный досуг вроде изготовления свечей, – бесполезное хобби чокнутого старика.

ХИЖИНА БЫЛА САМА ГЕРМЕТИЧНОСТЬ, подогнанная как вакуумный контейнер. Виктор построил ее своими руками. Если закрыть входную дверь, окружающий мир тут же немел, а если открыть – раздавался чмокающий звук. Свет проникал внутрь через маленькие окошки размером с обувную коробку, расположенные высоко под потолком. Спальня, гостиная, кухня и небольшая комната, которую он использовал в качестве кабинета. Но самое главное, в хижине был подвал, защищенный стальной огнеупорной дверью, а люк в полу вел в полуподвал, где Виктор хранил оружие.

Подвал напоминал заставленный склад. Вдоль трех стен до самого потолка он установил полки, на которых громоздились стеклянные и консервные банки. У четвертой стены были составлены коробки, некоторые – подписанные: РИС МИНУТКА, ОВСЯНКА БЫСТРОГО ПРИГОТОВЛЕНИЯ, ПЕЧЕНАЯ ФАСОЛЬ, БУМАЖНЫЕ ПОЛОТЕНЦА.

Он постоянно поддерживал запас провизии на полгода. Если верить Дагу Стрейту, полгода – это необходимый минимум, хотя совет этот уже, пожалуй, устарел. С 1999 года условия успели измениться (именно в тот год Виктор начал обращать внимание), в тот год угроза стала очевидна. Это был год, когда он обзавелся первым компьютером: «Макинтош Плюс», найденным на гаражной распродаже. С помощью интернет-модема он ринулся прямиком в информационное поле, не предполагая, что это изменит его жизнь.

В группах Юзнета[17]17
  Компьютерная сеть, появившаяся в восьмидесятые, задолго до того как широкая публика получила доступ к интернету. Использовалась для общения и публикации файлов.


[Закрыть] он был уже не Виктором Прайном, деревенщиной-дальнобойщиком, развозящим грузы по всей стране. Он взял себе имя Excelsior11 и стал мятежным борцом за правое дело.

Юзнет в те дни гудел. Excelsior11 включился в общение в тревожное время. Программирование компьютеров тогда не отличалось дальновидностью, даты отображались в двузначном формате: 97, 98, 99. На исходе века казалось, что мир катится к пропасти, за границей которой просто не может быть никакого будущего.

Даг Стрейт разложил все по полочкам: с началом нового тысячелетия мир перестанет функционировать. Придет конец банковской системе, телекоммуникациям, электросетям. Граждане будут вынуждены прятаться в укрытиях. Надвигался Конец Времен, но не из-за вооруженных столкновений. Миру не суждено сгинуть в огне. Человечество падет в результате технической ошибки, сбое в работе машин, которым оно доверило управлять своим миром.

В преддверии нового начала были сделаны некоторые приготовления.

В последние дни 1999 года Виктор снял все свои сбережения со сберегательного счета. Он проверил и перепроверил аварийный генератор, закупил запасных батареек для очков ночного видения. Он запасся патронами и почистил оружие.

В любой ситуации он старался придерживаться Правила трех. Для каждой потенциальной проблемы он придумывал три возможных решения. Канистры с водой, таблетки для очищения воды, угольные фильтры. Ружье, пистолет, полуавтоматическая винтовка.

За десять минут до наступления нового тысячелетия он наполнил все ванны. Когда вырубится свет, Виктор Прайн будет готов. Он надел на голову галогенный фонарик, усовершенствованную версию того, что его отец носил под землей. Очки ночного видения лежали наготове у двери.

Но когда часы пробили полночь, свет никуда не делся. Телевизор даже не моргнул. Виктор вышел на улицу и увидел вдалеке фонарь, горящий на крыльце дома его сводного брата. Стояла ясная, холодная ночь.

Поначалу он был раздавлен разочарованием, но позже понял, что все это было искусной репетицией. Настоящий коллапс ждал впереди. Совсем скоро Говно Полетит На Вентилятор.

Америка была основана на принципе самостоятельности, но современный человек уже забыл все уроки. В понимании среднестатистического, вялого, изнеженного американца вода появлялась из пластиковых бутылок, а еда – из окошек выдачи. Отними у него телефон и интернет, и он станет беспомощен как дитя, а через три дня удавит собственную мать ради куска хлеба.

Человечество получило ясное предупреждение, и Виктору было абсолютно не жаль тех, кто предпочел его проигнорировать. В городе были люди, которые неплохо нажились, продав права на разработку недр на своих территориях, и спустили эти деньги на ветер. Один придурок, Уолли Феттерсон, бросил работу почтальоном, купил новый фургон и моторную лодку, а на заднем дворе вырыл сраный бассейн. Когда ГПНВ, он первый побежит клянчить у государства подачки. И это белый человек! Страна настолько деградировала, что даже у белых людей развилось дармоедское мышление, как будто государство им что-то должно.

Когда ГПНВ, Уолли Феттерсон прибежит стучаться к нему в дверь.

Надвигался крах. Забудьте про проблему 2000 года[18]18
  При наступлении 1 января 2000 года при двузначном представлении года после 99 наступал 00 год, что интерпретировалось многими старыми программами как 1900 год (или же 0 год), а это, в свою очередь, могло привести к серьезным сбоям в работе критических приложений. В свое время эта тема находила поддержку в СМИ и широко распространялась.


[Закрыть], про экологические катастрофы и ядерный Армагеддон. В конце концов все сведется к цифрам. Белой расе останется лишь уповать на милость необъятной вздымающейся бурой волны.

От конца света общество отделяло всего девять обедов.

Когда ГПНВ, Виктор будет в порядке.

Он немного помедлил, удовлетворенно оглядевшись. Вид припасов всегда его успокаивал. Он выключил свет и двинулся вверх по лестнице.

ВСЕ СВОДИЛОСЬ К ЦИФРАМ.

Это был организующий принцип демократии, истина, заложенная в ее основание: большинство всегда имеет меньшинство. В правильно функционирующей демократической системе меньшинство – это сучка для большинства.

Проведя сотни лет в меньшинстве, черные понимали это, как никто другой. И черные были не дураки. Они веками наращивали свою численность, трахаясь и размножаясь в индустриальных масштабах, и все их усилия в конце концов окупились. Они уже доминировали в профессиональном спорте, захватили колледжи и университеты, проникли в армию. Они даже избрали собственного президента.

Тут надо отдать им должное.

Легко было обвинять черных. Но Виктор знал, что вина лежит на его расе, которая промотала свое превосходство. Белые герои, приручившие дикие просторы Северной Америки, построившие величайшую в истории цивилизацию, превратились в исчезающий вид, обреченный на дальнейшее сокращение численности и в итоге вымирание. Белая раса уступила свое превосходство, даже не задумавшись о последствиях и потерях.

Если изучить статистику рождаемости, как сделал Виктор, то причина проблемы станет очевидна.

Одна черная женщина, рожденная в 1950 году, – в тот же год, что и Виктор, – в среднем произвела на свет четырех жизнеспособных отпрысков. Белая женщина того же года рождения – всего двоих. С тех пор ситуация стала только хуже. Сегодня одна и без того отстающая белая самка производила на свет всего лишь одного драгоценного европеоидного ребенка.

Ужасающие цифры.

Он узнал эти цифры напрямую от Дага Стрейта, его единственного достоверного источника информации.

Близились перемены. Белые люди, если и знали о них, не тяготились этим знанием. Они ковыляли по жизни, как дети-переростки: тратили, потребляли и хихикали над ситкомами – племя ожиревших полудурков в трениках, выпущенных под брендом Национальной футбольной лиги. Насколько Виктор мог судить, белые люди вообще ни о чем не догадывались.

Один жизнеспособный отпрыск. Вот и вся жалкая выработка, на которую оказались способны белые женщины даже после так называемой сексуальной революции семидесятых, поучаствовать в которой Виктору не довелось. В семидесятые все кинулись трахаться, как кролики: группами, с незнакомцами, во всех возможных составах и вариациях. И тем не менее, несмотря на всю эту еблю, показатели рождаемости рухнули, но только среди белых.

Виктору не довелось самому поучаствовать в этом, так как он провел большую часть того десятилетия в джунглях, но он был в курсе происходящего. Читал в тогдашних журналах.

Один жизнеспособный отпрыск. Он списывал все на лень. Беременность длится всего девять месяцев, а женщины при этом живут все дольше и дольше. За пару свободных десятилетий здоровая женщина могла бы выжать из себя целую бейсбольную команду. Но белая женщина по каким-то причинам отказывалась это замечать. Природа наградила ее удивительной силой, которой она так бездарно распорядилась. Белой женщине не хватало концентрации и дисциплины, практического мышления, чтобы понять, для чего ей дана жизнь.

КОГДА ПРИШЛО ВРЕМЯ УЖИНА, ОН ДОБРЕЛ ДО РЭНДИ, соблазнившись запахом жареного мяса. Его сводный брат жил в лачуге с жестяной крышей у подножия холма – квадратной коробке с наполовину отсутствующей кровлей. Даже сидя на куче ископаемых денег, которых хватило бы, чтобы снести и отстроить заново весь Бэйкертон, он продолжал жить так же, как привык.

Они были близки, как настоящие братья, хотя и не были связаны кровными узами. Их связало общее детство, когда их родители столкнулись, как два пьяных мотоциклиста, – следы торможения, визг шин, дождь из битого стекла. Мальчики выросли на обломках, а может, и сами были обломками. Странноватые, одинокие мужчины, которые шестьдесят лет старились вместе, пока, наконец, не состарились окончательно.

Виктор не был связан кровными узами ни с кем из известных ему живущих людей.

Рэнди сидел на кухне за старым карточным столом, накрытым клеенчатой скатертью. Под рукой у него стоял ужин: жилистая свиная отбивная, сдобренная кетчупом. Он, как обычно, таращился в ноутбук.

– Ты голодный? – спросил он. – Могу сделать тебе отбивную.

– Я не могу есть, – проворчал Виктор. – Гребаный зуб.

У Рэнди был старый ноутбук монструозных размеров, такой тяжеленный, что под ним прогибался стол. Он мог позволить себе новый, он мог позволить себе сто новых, но он был не из тех, кто заменяет старую вещь, пока та еще работает. Компьютер работал медленно, но его скорости хватало для нужд Рэнди, заключавшихся в покупке хлама на «Крэйглисте» и дрочке на порно.

– Лютер продает генератор. Наткнулся на «Крэйглисте», – сказал Рэнди. – Такая же модель, как у нас. Ты мог бы взглянуть.

ЭТО РЭНДИ ПОДАЛ ЕМУ ИДЕЮ. Прошлой осенью, когда Виктор вернулся со своего недельного марафона по установке знаков, он застал Рэнди за просмотром ленты «Ю-Эс-Эй тудей». Поскольку теперь газету можно было бесплатно читать онлайн, она стала его единственным источником информации. Его любимым разделом были «Новости наших штатов» – короткие заметки, собранные из местных газет по всей стране.

«Они устроили облаву на какой-то блядушник в каком-то зассанном городишке в Алабаме, – сказал он Виктору. – Ты посмотри на этого бедолагу. Его поймали с девчонкой и засунули его фотографию в газету».

Горечь в голосе, неподдельное сочувствие. После того как Рэнди получил свои первые ископаемые деньги, он заделался неистовым потребителем проституток. Интернет-аптека поставляла ему канадскую виагру, и раз в месяц он исчезал на все выходные, а возвращался с кучей крошечных упаковок мыла и шампуня из питтсбургских мотелей. Отвадить его от этой привычки смог лишь арест за нетрезвое вождение. Штраф выписали на восемьсот долларов. С тех пор он стал держаться поближе к дому, а его нужды теперь удовлетворяли неизвестные женщины с веб-камерами. Судя по всему, таких женщин по всему миру было полным-полно. Ежемесячная подписка обходилась ему дешевле, чем одна ночь в мотеле.

«На его месте мог бы быть и я, – сказал он Виктору. – Заставляет задуматься».

Виктор так и сделал. Он задумался. Стыд – он это знал – сам по себе был очень сильной мотивацией. Чувство стыда могло вынудить человека сделать практически что угодно.

ОН СОЗДАЛ САЙТ САМ, ЗА НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ. Он понимал, что технически в нем не было ничего сложного, и все же гордился своим детищем. У него на руках был только аттестат захолустной государственной школы пятидесятилетней давности – мало кто назвал бы его образованным человеком. Тем не менее с помощью «Веб-дизайна для чайников» он сумел претворить «Зал позора» в жизнь. Всему, что он знал, он научил себя сам.

Идея была проста в своей элегантности. Каждый день тысячи беременных белых женщин приходят в клиники на аборт; тысячи драгоценных белых детей оказываются тайно казнены. «Зал позора» прольет свет на эти преступления.

Аборциионисты занимаются своим ремеслом за закрытыми дверями, писал он. Те, кто совершает эти убийства, полагаются на конфиденциальность.

Писательство давалось ему легко. Он всегда ловко управлялся со словами.

Они выставляют себя благонадежными сотрудниками, соседями, женами и даже матерями. Вы узнаете эти лица?

Достать фотографии было несложно. В каждом крупном американском городе была клиника, где делали аборты, иногда не одна, а у каждого противника абортов в кармане лежал мобильный телефон. Виктор бросил клич на «Форчане». За пару часов набралась целая армия волонтеров. Такой отклик обнадеживал. Американский героизм был жив и здравствовал, страна полнилась благоразумными людьми, готовыми услужить. Их настрой «потому что я это могу» растрогал и вдохновил Виктора – совершенно незнакомые люди добровольно согласились потратить свое время и приложить усилия, чтобы сделать мир белее.