Текст книги "Дом Судьбы"

Жена

XIX

Отто и Нелла наконец‐то приходят к согласию хотя бы в одном – не выталкивать Тею обратно в мир, ради ее безопасности. Вот уже месяц, как она не покидает своей комнаты. После пяти дней, ставших для всех пыткой, лихорадка прошла, но в последующие недели Тея все еще слаба, почти ничего не ест и лежит, отвернувшись лицом к стене. Нелле было стыдно за свое затворничество в марте, и все из-за ссоры, в то время как племянница – по-настоящему больная по загадочной причине – не может толком стоять на ногах. Они стараются давать ей как можно больше спать.

Все чуть с ума не сошли от беспокойства, когда Тея не вернулась домой. После ссоры жизнь стала другой, и они заметили ее исчезновение только около шести вечера. Обнаружив, что комната девушки пуста, Корнелия бросилась в театр, посмотреть, не там ли Тея, но вернулась ни с чем, и семья поняла, что случилось что‐то плохое. Отто побежал в доки, проверить, не видел ли ее кто‐то из его знакомых в ОИК, а Нелла отправилась искать драгоценное дитя через Золотую излучину в Йордан. Когда оба вернулись мрачнее тучи, то обнаружили наверху Корнелию с Теей – дрожащей, почти без сознания. Несмотря на облегчение, заставившее и Отто, и Неллу вскрикнуть в едином порыве, было ужасно видеть, в каком она состоянии. Все спрашивали, что случилось, но Тея не отвечала. Побледневшая от страха Корнелия осадила их:

– Хватит спрашивать. Хорошо, что она в безопасности.

– Нам нужен врач, – спохватилась Нелла, – немедленно.

И пришли врачи. Они приходят уже четвертую неделю. Они вскрывают Тее вены, выпуская кровь. Ставят пиявок. Корнелия возмущается, зачем они это делают, а Отто тяжело на это смотреть. Тея, мокрая и слабая, ворочается в забытьи, что‐то бормоча о золотых домах и пустых палитрах, о младенцах в колыбелях и о двери, которую она все дергала и дергала, хотя не должна была открывать. Бред девушки был настолько реальным, что, слушая его, Нелла чувствовала, что начинает сходить с ума. Это плод воображения ее племянницы, а не то, что она сама боялась увидеть. Откуда Тее знать о младенцах в колыбелях и золотых домах? Какую дверь она толкнула, что привело к катастрофе?

– Никаких больше пиявок, – говорит Отто. – Я посылаю за Витсеном.

– Об этом не может быть и речи! – мгновенно вскипает Нелла. – Он садовник, а не врач.

Корнелия смотрит на них обоих с отвращением, словно не может поверить, что даже в такой момент они умудряются спорить.

Но теперь лихорадка отступила, на дворе – апрель. И пусть уже пришла весна, начали забивать ягнят, а каналы полностью избавились ото льда, жизнь в доме не вернулась в привычное русло, и нет никакой возможности пригласить Якоба на ужин в этих стенах. Никаких помех для выздоровления Теи. Нелла отправляет Якобу записку на Принсенграхт, солгав, что Тея ненадолго уехала навестить друзей в Антверпене, близких друзей со школьных времен. Она беспокоится, что письмо вскроет миссис Лютгерс и бросит в огонь прежде, чем ее хозяин успеет его прочесть, и Якоб останется в неведении относительно того, почему они внезапно перестали общаться. Но ван Лоос небрежным взмахом пера отвечает, что с нетерпением ждет встречи с Теей, как только она вернется. Всего лишь крошечный огонек в темноте. Они его еще не потеряли.

Тея выглядит изможденной. Она говорит с семьей лишь о пустяках, избегая всеми силами вопроса, что случилось в ту ночь, когда она вернулась едва живой. Разговоры быстро утомляют девушку. Всех знатоков медицины и мастеров скальпеля отправили восвояси, и семья мечется словно рыбы без воды, опасаясь, что Тее мог быть нанесен непоправимый ущерб. По утрам девушка сидит у окна, глядя в никуда, и рассеянно гладит Лукаса. Днем ее неизменно клонит в сон. Она понемногу читает книгу Якоба или семейную Библию. Играет на лютне, но без страсти.

Что случилось с их ребенком? Что она увидела? Почему тем, кому и без того не везло зимой, весной приходится страдать еще больше?

С тех пор, как Тея слегла, Корнелия больше не может в одиночку ходить на рынок. Она чем‐то сильно обеспокоена, но не говорит, чем именно, и Нелла предполагает, что это их общее волнение за Тею. Корнелия умоляет Отто пойти с ней за рыбой, но тот хочет остаться возле дочери на случай, если она начнет рассказывать о случившемся и у него появится шанс докопаться до сути и все исправить. Он изо дня в день дежурит у постели Теи, пренебрегая собственным сном. Отто ходит в помятой одежде, лицо его осунулось, у него измученный вид.

– Сходи с Корнелией, – говорит Нелла. – Тея все еще спит. Проветрись, тебе нужно. Девочка никуда не денется, она будет здесь, когда ты вернешься.

Произнося эти слова, Нелла боится, что они окажутся правдой. Что Тея никогда не покинет свою комнату, что всегда полная энергии племянница теперь так и будет жить в самом сердце этого дома. Она думает, сделает ли это счастливым Отто – возможно, да, ведь желание, чтобы Тея никогда его не покидала, сбылось. Нелла отбрасывает эту жестокую мысль. Ни один отец не пожелал бы своей дочери стать такой молчаливой и безвольной. Они всегда любили болтовню Теи, какой бы раздражающей она ни была в последние месяцы. Нелла думает, что сделала бы что угодно, лишь бы услышать, как племянница снова с ней спорит, и удивляется тому, как быстро могут меняться чувства.

Последние четыре недели Нелла надеялась получить весточку от миниатюристки. Какой‐нибудь знак непременно должен был прийти, что‐нибудь, что помогло бы ей пережить этот ад. Но ничего не приходило. Все, что у Неллы есть, – это миниатюрный младенец, которого она сжимает в кармане, когда точно знает, что Отто и Корнелия не смотрят. Нелла уверена, что миниатюристка была здесь, и отказывается верить, что, подразнив ее, та бросила Неллу навсегда.

Отто и Корнелия отправляются искать дешевых крабов, чтобы потушить их на ужин, а Нелла устраивается на стуле перед дверью Теи. Неожиданно она слышит стук в дверь. Весь месяц они волновались, что новость о недомогании Теи распространится по каналам, обернувшись грязной сплетней. Вот почему нельзя оставить стук в дверь без ответа, и как бы Нелла ни нервничала, приличия побеждают. Уставшая женщина поднимается на ноги и спускается вниз. Она распахивает дверь в надежде увидеть на пороге сверток или фигуру, исчезающую на дорожке у канала, но, к ее ужасу, перед ней стоит Каспар Витсен с потрепанной сумкой на груди и горшком со странным растением в руках.

– Мадам Брандт, – с озабоченным выражением лица говорит Витсен. – Как она?

Нелла замечает, что у гостя безупречно чистые ногти и что он потрудился провести расческой по встрепанным волосам. Она медлит. Нелла не хочет вести подобный разговор на пороге и не хочет, чтобы этот человек находился в ее доме, но ничего не поделать.

– Господин Витсен. Входите.

Нелла впускает гостя в прихожую. Оказавшись близко к нему, Нелла понимает, что уже забыла, какой он высокий и худой.

– Я принес вам алоэ, мадам, – говорит ботаник, протягивая свой горшок.

Нелла не может скрыть удивления:

– Это мне?

– В знак примирения.

Нелла не спешит брать горшок, и смущенный Каспар прикасается к одному из странных листьев.

– Вскройте лист, и вы получите охлаждающее средство. Его можно использовать при ожогах и воспалениях кожи. Его также можно добавлять в чай. Алоэ обладает успокаивающими и очищающими свойствами.

Каспар замолкает, словно сболтнул лишнего. Нелла смотрит на него.

– В этом доме не было пожаров, – произносит она, зная, что это неправда.

Каспар явно удручен, Нелла чувствует себя виноватой, и это ее раздражает.

– Спасибо, – говорит она, вздыхая и забирая из рук ботаника алоэ.

– Оно очень полезное, – начинает частить Каспар. – Алоэ – удивительное растение. Оно очень устойчиво к жизни, может удерживать влагу. Местность, где оно растет, сложная. У нас в университетском саду было много алоэ…

– Благодарю вас, мистер Витсен.

Нелла вертит горшок в руках, любуясь темно-зелеными колючками и мощью алоэ. Оно так неуместно смотрится на фоне деревянных панелей и черно-белого пола.

– Я не сильна в растениях, – негромко говорит Нелла, поднимая взгляд. – Но, думаю, вы уже это поняли.

Звучит как упрек, намек на его поступки неделями ранее, на его почеркушки, сделанные в том доме, где Нелла провела детство, на то, что строил планы, не спросив разрешения. Но Каспар Витсен улыбается. Это первая улыбка, которую Нелла увидела за последний месяц.

– Ах, мадам Брандт! – восклицает ботаник, – Мои знания точно так же находятся в зачаточном состоянии.

Какое‐то время они молча стоят рядом.

– Иногда, – продолжает Каспар, – я бываю легкомысленным человеком.

От правдивости его слов у Неллы щемит сердце, вспыхивает лицо.

– Я не хотел вас обидеть из-за дома в Ассенделфте, – говорит Каспар. – Земля важна, я понимаю. Дом вам дорог.

Нелла изучает результат его попытки расчесать волосы, смотрит на зеленый дар в горшке. Она слишком долго была лишена общения, тем более мужского. Его извинения звучат искренне. Настала ее очередь немного смутиться.

– Посидите со мной на кухне, – приглашает Нелла. – Тея спит, и я не хочу ее будить. Давайте попробуем выпить чаю с этим алоэ.

* * *

За кухонным столом Каспар смотрится как огородное пугало, принесенное из сада.

– Какой огромный дом, – говорит он. – Оставь я где‐то здесь пару ботинок, вовек бы не смог найти.

– Иногда такое бывает, – отвечает Нелла через плечо, вешая на крючок чайник, чтобы вскипятить воду. – Когда мне было столько же, сколько Тее сейчас, у меня была миниатюрная копия этого дома. Так было легче понимать, где что находится.

– Как очаровательно.

– Именно так. Свадебный подарок моего мужа. Все в миниатюре и умещалось в шкафчик.

– Он еще у вас? Было бы интересно посмотреть.

– К сожалению, у меня его больше нет, – отвечает Нелла. – Он был слишком маленький, чтобы в нем жить.

Витсен снова улыбается.

– Слишком большой или слишком маленький. Звучит как детская сказка. Содержать такой дом, наверное, очень дорого. Вам следовало оставить тот, миниатюрный.

– Мы справляемся, – коротко отзывается Нелла.

– Без сомнений, вы справляетесь, – тут же кивает Витсен, и его щеки вспыхивают. – Мне срезать лист?

– Это не повредит растению?

– Вырастет новый. В этом и заключается красота живых созданий. – Он медлит. – И потом, лучше лист, чем вены.

Оставив чайник висеть над огнем, Нелла подходит и садится за стол напротив Каспара. Луч апрельского солнца, падающий из окна на уровне улицы, ложится между ними на стол, освещая шрамы, десятками лет оставляемые ножами Корнелии.

– Отто рассказал вам, что Тея нездорова, – говорит Нелла.

Витсен становится серьезным.

– Я был очень огорчен, услышав это. Отчасти поэтому я здесь.

– Отчасти?

– Ну да. Я пришел, чтобы подарить вам алоэ.

– Вы переписываетесь с Отто?

Каспар выглядывает в окно, ему явно не по себе.

– Я на самом деле считаю его своим другом, мадам Брандт.

Чайник начинает свистеть. Каспар достает из сумки маленький нож и ловко срезает лист алоэ у основания.

– Смотрите, – говорит ботаник, делая надрез посередине.

Лист расходится пополам, и на поверхность выступает прозрачная густая жидкость.

– Похоже на клей, – говорит Нелла.

Каспар Витсен сосредоточен и не отвечает, а Нелла вынуждена признать, что ее завораживает наблюдать, как он берет лопаткой часть вязкой внутренности листа, похожую на слизняка, и опускает в заварочный чайник. Она начинает понимать, почему Клару Саррагон так привлекает особый опыт Каспара, и в ней расцветает маленький бутон удовлетворения от осознания того, что он бросил Саррагон, несмотря на ее богатство.

– Теперь добавим воду, – говорит Витсен.

Нелла приносит чайник и наливает кипяток в заварник. Мякоть алоэ тает, и Каспар размешивает ее ложкой.

– Это полезно для пищеварения. – Чуть помявшись, Витсен добавляет: – И для восстановления аппетита и избавления от меланхолии.

Нелла прищуривается:

– Вы намекаете на мой вес или на мое настроение?

Каспер озадаченно моргает, словно не понимает, каким должен быть правильный ответ.

– Отто рассказывает вам обо мне? – спрашивает Нелла. – О нас? О Тее и Корнелии?

– Иногда.

– И что он говорит?

– Уверен, ничего из того, что не сказал бы вам.

Ловкая увертка. Нелла не отвечает, но чувствует, как Витсен впитывает ее молчание, и это нервирует ее. Она ощущает себя такой же незащищенной, как лист алоэ, словно гость способен приставить нож к ее собственному боку и вскрыть тайны ее зеленой сердцевины.

Нелла сама не заметила, как похудела. Корнелия сказала ей, определив по тому, как стали свободны юбки. Служанка отнеслась к этому неодобрительно.

– Мы не можем себе позволить просто выкидывать еду, мадам, или раздавать ее сиротам, – ворчала она.

– Мы можем раздать ее сиротам и должны это сделать, – ответила Нелла, перебирая оставшиеся слоеные пирожки и холодные овощи, гадая, что им теперь делать, как выбраться из тупика.

Тея не выходит из комнаты, остальные потерянными тенями слоняются по дому. Лукас, должно быть, счастлив кусочком яйца, но они не смогут так жить еще восемнадцать лет.

– Попробуем? – спрашивает Каспар, вырывая Неллу из размышлений.

Он берет заварочный чайник и разливает напиток в две чашки.

– Откуда мне знать, что вы меня не отравите?

Каспар смеется.

– Я бы никогда этого не сделал. – Подув на чашку, он делает первый глоток.

Нелла следует его примеру.

– Совершенно безвкусно.

– Это хорошо, – кивает Каспар. – Некоторые отвары бывают отвратительными.

Они дуют на чай и пьют по маленькому глоточку, снова дуют и снова пьют. Хорошо, что у Неллы есть чашка. Ее можно использовать как опору, как маленький щит, чтобы держать этого человека на расстоянии. В нем есть упорство, какая‐ то кипучая энергия. Чего нет в Каспаре Витсене, так это вялости.

– Я всегда считал, что, если человек впадает в меланхолию, ему нужно набить живот, – говорит он. – Я не меланхолик.

Их взгляды встречаются, но Каспар не отводит своего, это Нелла опускает глаза.

– Голодание – признак горячки, мадам, – мягко продолжает он. – Нам следует пить сладкое молоко, есть свежий хлеб, хорошую баранину и говядину.

– Куда у вас это все девается, мне интересно, – приподнимает уголки губ Нелла.

Витсен улыбается, делая еще один глоток.

– Чай с алоэ. Красота равновесия. Мечта любого жителя Амстердама. Я верю в заботу о теле, – говорит он. – Возможно, чуть больше, чем в Бога.

У Неллы волосы на затылке встают дыбом.

– Смелое заявление.

– Ну нас же никто не слышит, мадам Брандт. Если только вы не планируете пожаловаться на меня ближайшему пастору.

Нелла смеется, чувствуя приятное освобождение. Прошло много времени с тех пор, как она смеялась в последний раз.

– Значит, вы не верите в Божий промысел? – спрашивает она. – В судьбу?

Каспар Витсен размышляет над этим вопросом, и его глаза сияют от возможности пофилософствовать.

– Я верю, что наши судьбы в большей степени находятся в наших собственных руках, чем мы готовы признать.

Отвар в чашке остыл, Нелла делает большой глоток.

– Забавно, что вы так думаете. Потому что я часто чувствую обратное. Как будто моя судьба в чужих руках.

Каспар кивает:

– Многие на это жалуются.

– Как ваша была в руках Клары Саррагон?

– Действительно.

Что она делает, сидя здесь, в глубине дома, с едва знакомым мужчиной? Нелла наклоняется вперед, ставя чашку, и луч солнца падает ей на макушку.

– Солнечный свет, – говорит Каспар. – Вот он вам точно был бы полезен.

Они снова встречаются взглядами.

– Вы прописываете мне солнце, словно я растение.

Витсен снова смеется.

– Возможно, я вернусь и увижу, как вы покрываетесь листвой. Ваши волосы – пучок травы, ваши глаза – пара цветков сирени.

– Растворение в зелени, – произносит Нелла, чувствуя себя сбитой с толку его поэтической речью.

Каспар улыбается, но смотрит на нее неуверенно, как будто она – книга, которую он, несмотря на весь свой ум, не в силах постичь. Может быть, она задела не ту струну – минорную ноту, раз он говорит об исчезновении, о растворении в листве, которую так обожает?

– Моя мать любила растения, – внезапно для самой себя говорит Нелла.

Она никогда не рассказывает о своей матери.

– В Ассенделфте? – заинтересованно спрашивает Витсен.

– Да, у нее был сад. В нем росло много опасных трав. Она прекрасно в них разбиралась, – улыбается Нелла. – А я хорошо помню их названия. Как из букваря для плохих детей.

Каспар смеется, а смущенная Нелла продолжает:

– Белладонна, блоховник, расторопша, окопник – мама говорила мне никогда не срывать их, даже не прикасаться. – Она смотрит на свои пальцы. – Иногда к ней приходили женщины. Они тихо разговаривали у задней двери кухни, мама передавала им сумку из рук в руки. Я всегда спрашивала, что они там делают, но моя мать никогда не рассказывала.

– Похоже, она была мудрым человеком.

– Может, и была.

На мгновение Нелла переносится туда, где ее мать трудилась особенно усердно. В их садах всегда много чего росло. Морковь, похожая на тонкие оранжевые пальчики, выдернутые из земли, бесформенные клубни картофеля и лук, месяцами лежавший в темноте. Порей и чеснок, горох и фасоль.

– Много выращивали? – интересуется Каспар.

– Много. Выращивали на продажу. И, что самое странное, никто из нас не умел готовить. Моей матери нравился процесс посадки, выращивания. Ожидание результата. Но готовка – никогда. Возможно, она не хотела портить урожай.

– Я это понимаю.

– И это говорит человек, который с таким удовольствием разрезал драгоценное алоэ. – Нелла делает паузу. – Вот почему я всегда восхищалась способностями Корнелии, учитывая, насколько они далеки от моих собственных. Корнелия будет самозабвенно рубить и резать, тушить и жарить. Она подчинит природу своей воле.

– И это я тоже понимаю. Но, уверен, вы к себе слишком строги.

– О нет. Я говорю чистую правду, – вздыхает Нелла. – Единственное, в чем я была хороша, – это уход за курами. У них были домики среди наперстянки. Я всегда заботилась о том, чтобы у кур было достаточно зерна и чистые гнезда для ночлега.

– Нет ничего лучше, чем яйцо.

– Так и есть. Для меня они всегда были чем‐то вроде маленького обещания, которое можно найти поутру в соломе. Идеальные желтки, шипящие на сковороде. К восьми годам я начала придумывать, как защитить кур от лис и кошек. Брала у матери травы с сильным запахом. Глубоко вкапывала в землю изгородь. Но иногда мы приносили курицу в жертву. Она жарилась с розмарином и тимьяном, и потом мы с братом и сестрой сидели на улице, жуя ее ножки и крылышки.

У Каспара такой вид, словно воспоминания Неллы его загипнотизировали. Она слышит свою искренность и нежность. И это внезапно заставляет ее ощутить себя очень уязвимой.

– Вы хотели проведать Тею, – говорит Нелла, пытаясь вытащить его из прошлого.

Каспар возится с сумкой, поставленной у ног.

– Я принес кое-что. Но нет нужды беспокоить ее прямо сейчас. – Каспар выпрямляется. – Я не знаю, что случилось с вашей племянницей, мадам Брандт. И я пришел не для того, чтобы выяснять это и распространять слухи по городу.

Нелла вспыхивает:

– Я не…

– Я понимаю вашу осторожность. Понимаю, почему вы не хотели, чтобы я стоял на пороге. Остерегайтесь мужчины, несущего алоэ.

Нелла внезапно чувствует, что у нее больше нет сил держаться. Она просто хочет все прекратить и не притворяться, что Тея в Антверпене, а не наверху, запертая в своем собственном мире.

– Все так… ужасно, – шепчет она.

– Могу себе представить.

– Я не знаю, что с ней случилось. Я не знаю, что делать.

– У меня есть то, что поможет. – Каспар открывает свою сумку и достает ряд крошечных бутылочек. – Настойки. Валериана. Белладонна, как у вашей мамы. Имбирь, анис. Есть и другие.

Он держит в руках бутылочку, и выражение его лица необычно серьезное.

– Вот эта поможет вам всем уснуть. Эта поднимет настроение. Несколько капель в бокал вина или в кашу для Теи. А еще есть настойки от меланхолии, мадам. На всякий случай. – Витсен помедлил. – Я сам их готовил. Самые лучшие вытяжки.

– Вы очень внимательны.

– Самое лучшее для семьи Брандт. Некоторые из этих растений творят чудеса, мадам, и я уверен, вы это знаете. Они могут быть тем единственным, что встанет между смертью и жизнью. Они привезены отовсюду – с мыса Доброй Надежды, из Бразилии, Суринама. Из Западной Африки, Эфиопии, с Молуккских островов. Ява, Джакарта, Маврикий. – Каспар широко разводит руки, словно желая охватить весь мир. – В университетском саду на окраине Амстердама растет более трех тысяч растений.

Для Неллы это огромное количество. Она смотрит в сияющие глаза Каспара, мысленно представляя себе джунгли, простирающиеся от стен сада до булыжной мостовой.

– Значит, намного больше, чем в Ассенделфте, – говорит она.

– Я не пытался как‐то принизить сад вашей матери, мадам, – отводит глаза ботаник.

– А я и не думала, что вы это делаете. Вы долго проработали в университете, прежде чем Клара Саррагон вас оттуда выдернула?

– Клара Саррагон, похоже, действительно считает, что я вырос там из луковицы. Но до этого у меня была другая жизнь. Я некоторое время работал в Ост-Индии. На самом деле, в ОИК, врачом.

– Отто знает об этом?

– Конечно. Мне не нравилась эта должность, но я получил от этой работы кое-что ценное – глубокое понимание того, насколько необычными могут быть растения. Насколько они разнообразны в разных землях по всему миру. Я привез эти знания в Амстердам, но использую их только в случае жизненно важных обстоятельств.

– Считаю, что настойки помогут Тее, – говорит Каспар мягко и добавляет через паузу: – Они помогут и вам.

– Как вы нашли эти растения, когда были в Индии?

– С помощью местных жителей.

– И рабов?

– Да, – говорит он. – И рабов тоже.

Нелла задается вопросом, что именно Отто рассказал этому человеку о своей жизни в Суринаме. Вполне возможно, что Каспар Витсен знает об Отто больше, чем кто‐либо из членов его собственной семьи.

– Местные жители показывали мне свои сады, – продолжает Каспар. – Свои огороды. Джунгли и фруктовые деревья. Они объяснили мне, на что способны эти растения.

– Вы сажали в тех землях свои семена?

Каспар делает глоток чая.

– Да. Мы посылали за нашими местными растениями, чтобы посмотреть, приживутся ли они на новой почве. Разный уровень осадков, интенсивность солнца и так далее. Увозили растения с Явы на Карибские острова и наблюдали, как им там. Затем наоборот. Я знаю, некоторые сотрудники ботанического сада пытаются вырастить кофейные зерна. Конечно, многие растения погибают в пути. Нужно чувствовать личную ответственность, ведь в это предприятие было вложено столько усилий. Любой неверный шаг сводит на нет целую историю.

– Но в чем смысл всего этого?

– Смысл? – удивленно переспрашивает Каспар Витсен. – Разумеется, все это делается ради удовольствия.

– Мистер Витсен, это Амстердам, – усмехается Нелла. – Я вдова купца. Могу вас заверить, в этом городе никто ничего не делает просто ради удовольствия.

Он улыбается:

– Тогда – знания. Мы делаем это ради знаний, потому что знание – сила.

Нелла представляет себе людей за рабочими столами и на клумбах, во влажной жаре, с лопаткой или пером в руках: они что‐то комментируют, культивируют, чего‐то ждут.

– Но что вы надеетесь узнать? – спрашивает Нелла. – Зачем эти знания?

– Чтобы люди могли беречь свое здоровье. Чтобы мы могли разнообразнее питаться, придавать особый вкус нашим блюдам. Мы хотим, чтобы мать-природа открыла нам свои секреты, а мы могли использовать их соответствующим образом.

– И как итог – продавать.

– Люди в этом городе твердят, что власть принадлежит гильдиям и бирже, церкви и докам. Но самый могущественный участок земли в Амстердаме – это два акра торфяника на окраине города, мадам. Этот сад – все, чем мы являемся, и все, чем мы могли бы стать. Мир, соединенный мякотью и серебряными листьями ананаса. Это будущее. Вы спрашивали, верю ли я в судьбу. Ну в каком‐то смысле верю. Судьбу в маленькой баночке с джемом, которую вы оставили на каминной полке. Ее можно есть ложками.

– Но чья это судьба?

– Судьба каждого, – отвечает Каспар. – В конечном итоге.

– И Теи?

Каспар Витсен поднимается на ноги и указывает на свои настойки.

– Тее просто нужен отдых, мадам. Нужно побыть одной, чтобы прийти в себя. Хорошая еда. И вы.

Нелла чувствует, как на глаза наворачиваются слезы, но усилием воли прогоняет их. Она терпеть не может плакать на людях.

Каспар вздыхает:

– Мне никогда больше не будет восемнадцать.

– И мне тоже, мистер Витсен, – качает головой Нелла. – И мне тоже.

Как давно с ней не были так добры, не проводили с ней столько времени за беседой? Нелла рада, что пригласила ботаника войти. Когда она поднимает глаза, Каспар Витсен ждет, готовый встретиться с ней взглядом.