Текст книги "Дом Судьбы"

Тея оглядывается вокруг: огромное голубое небо, низкая и бескрайняя земля. Так это и есть Ассенделфт. Подумать только, здесь выросла ее тетя. Сколько раз тетя Нелла кричала здесь? Или она держала все в себе?

«Ты уже зашла так далеко, – убеждает себя Тея, спотыкаясь. – Просто продолжай идти». Но теперь девушка боится, что дом в Ассенделфте может оказаться просто сказкой, выдуманной тетей, чтобы объяснить ее собственное бегство в город мечты – Амстердам. Чтобы оправдать горечь многих лет, когда эта мечта не сбылась. Возможно, никогда не существовало пьющего отца и матери, утонувшей в озере. Никогда не было брата и сестры. Никогда не было дома настолько ужасного, что тетя Нелла в него не вернулась. Все могло оказаться ложью, и Тея вляпалась в это, не имея ничего, кроме сумки с одеждой и двух миниатюр.

Тея решила податься в Ассенделфт, потому что знала – отец не подумает, что она способна на такое путешествие, а Корнелия вряд ли может представить, что она захочет поехать сюда. Ее тетя никогда не приедет сюда в поисках племянницы, потому что это место преследует ее в кошмарах и она поклялась никогда сюда не возвращаться. Тея пришла в междумирье, где, как ей казалось, она будет в безопасности. Но спустя несколько часов она отчаянно хочет, чтобы ее нашли.

Стоит Тее почувствовать, что она вот-вот расплачется от осознания масштаба собственного провала, как она видит это. Не выдумку, не плод воображения тети, а реальность. Вдалеке виднеется силуэт дома, его все еще кажущиеся крошечными трубы поднимаются к небу. Должно быть, это дом детства тети Неллы, потому что поблизости нет других домов. Июньское солнце освещает его, как драгоценный камень, обрамленный облаками. Словно чья‐то рука капризно уронила его с большой высоты, чтобы проверить, как он будет смотреться в этом клочке пространства.

Сердце Теи бьется чаще. Ноги шагают по земле, а мир вокруг наполняется красками. Девушка начинает бежать. Дом становится все больше, в нем два широких этажа с толстыми стенами, кирпичная кладка – цвета запекшейся крови. Приближаясь и затаив дыхание, Тея видит огромную дыру в крыше, в нескольких трубах не хватает кирпичей, а те, что еще стоят, дышат на ладан. Она останавливается у прогнившего забора, тяжело дыша, в голове все плывет и кружится. Все окна заколочены. Дом слеп, связан, входная дверь тоже заколочена несколькими крепкими досками. В окнах первого этажа вьется плющ, а палисадник перед домом зарос и одичал.

Тея проскальзывает между прогнившими столбами забора. Несмотря на странную тишину, царящую в доме, трудно не почувствовать, что за ней наблюдают. Может, кто‐то подглядывает из-за досок? Тея смотрит по сторонам и ждет. Но до нее доносятся лишь жужжание пчел, шелест ветра в листве, жалобное пение птиц в кронах деревьев, названий которых девушка не знает. Здесь нет коров. Нет кур. Нет ни овец, ни диких лошадей. Здесь растут фруктовые деревья, такие, какими их описывала тетя Нелла: одни низкие и корявые, другие пышные. Пробивающиеся сквозь густую траву маки похожи на красные пятна краски в зелени.

Но дом, в котором прошло детство тети Неллы, уже не тот, что раньше. Тея смотрит на древние стены, и, пусть ее тянет к ним, в сердце растет страх. Ловушка готова захлопнуться.

XXX

Над Амстердамом занимается рассвет, но небо все еще усыпано звездами. Нелла складывает нижнее белье, пару блузок и несколько хлопковых чепцов в кожаную сумку. На этот раз она обойдется без дорожного чемодана и без попугая в громоздкой клетке, как в том, отзеркаленном сейчас путешествии. Она кладет в сумку деньги, вырученные от продажи «Кораблекрушения» Марин. Прежде чем успевает передумать, сворачивает план дома своего детства – места, которое то появлялось, то исчезало из ее мыслей с тех пор, как Нелла поняла, куда могла направиться Тея, – и кладет туда же, в сумку. Поцеловав миниатюру младенца, сует его в карман. Она пишет записку Отто и Корнелии, потому что, хотя ее исчезновение и не вызовет столько волнения, как пропажа Теи, она не может уйти просто так. Нелла надеется, что они смогут разобрать ее каракули и понять, почему она так торопилась.

Внизу, в прихожей, Отто все еще спит на стуле, побежденный усталостью. Кусок куриного пирога съеден, но судя по крошкам, рассыпанным по полу, это постарался Лукас. Нелла не может представить, насколько надо устать, чтобы заснуть в такой неудобной позе, но на мгновение, в полумраке прихожей, она боится, что он только притворяется спящим и будет настаивать, чтобы пойти с ней туда, куда она должна отправиться одна.

Затаив дыхание, Нелла выжидает, но Отто по-прежнему – в мире сновидений. Она надеется, что там на него снизойдет благословение и он сможет отдохнуть, прежде чем вернется в настоящее и вспомнит вчерашний день. Он может рассердиться на Неллу за то, что ушла без него, но она остается непреклонной и на цыпочках спускается в кухню, где оставляет записку.

Нелла складывает в сумку побольше припасов, приготовленных для свадьбы, и что‐то попроще – из кладовой Корнелии. Достав острый нож для овощей из ящика, засовывает его в ботинок. Потом тихонько открывает дверь, через которую приносят посылки, и по крутой лестнице поднимается на Херенграхт.

Нелла быстро идет по дорожке вдоль канала, как, должно быть, прошлым утром бежала Тея, и ей интересно – не решат ли Отто с Корнелией, что она тоже сбежала. Но им придется ей довериться. Она уверена, что их будущее сбежало в Ассенделфт, смешавшись с ее прошлым.

Нелла вспоминает, как восемнадцать лет назад высадилась на этом канале со второй по величине баржи Йохана.

«Ты не обиделась? – спросила Марин. – Вторая по величине в этом доме по-прежнему означает свежую краску и каюту, обшитую бенгальским шелком».

Нелла думала, что новая краска и бенгальский шелк – это знаки его любви, но это были слова гордости, прикрывавшие трещины. Она думает о вдовах, за которыми наблюдала на каналах все эти годы, об их дорогостоящей жизни и таинственном существовании. Она так долго стремилась к богатству, но этой мечте не суждено было сбыться.

Нелла направляется в Йордан, к конюшням на Рестраат. Вывеска «Четыре подковы», рядом с одноименной гостиницей. Нанять лошадь – проще простого. Нелла сообщает конюху, что возьмет гнедую кобылу на день и ночь, но потом спохватывается:

– На три дня. Вообще‐то на пять.

Дом в Ассенделфте кирпичик за кирпичиком вырастает в ее груди, и вместе с ним приходят страх и волнение. Там ей потребуется больше времени, чем просто день и ночь.

Нелла ловит себя на том, что машинально проверяет глаза и ноздри кобылы, все четыре копыта, осторожно прикасаясь к телу животного: привычные движения, удивляющие конюха. Благородная дама из Золотой излучины склонилась над красивым боком животного, проверяя, не поражена ли нога гнилью. Но конюх знает свое дело – его животные хорошо ухожены, лоснятся, с крепкими мускулами. Гнедая покладиста, но сильна, настоящая красавица.

Нелла слышит доносящиеся из гостиницы голоса запертых мужчин, которые пьянствовали всю ночь напролет. Она вспоминает, куда повезет ее эта лошадь, и крепче сжимает поводья.

– Во сколько она мне обойдется? – спрашивает она.

Конюх приподнимает брови. Еще слишком рано для торговли, но он амстердамец, привычный к сделкам на рассвете и утренним побегам.

– Даю двадцать, – произносит Нелла, прежде чем он успевает озвучить свою цену. – Включая седло и снаряжение.

– Тридцать.

– Двадцать пять, это мое последнее слово.

Гнедая стоит не меньше сорока, но конюх берет деньги Неллы.

– Она довезет вас, куда пожелаете, – сулит он. – А потом вернет обратно.

Нелла подхватывает кобылу под уздцы и ведет по окраине города больше мили, пока дорога не расширяется. «Возможно, я не вернусь», – думает она, нежно поглаживая бархатный нос кобылы. Но то, что может ждать ее в Ассенделфте, не имеет ничего общего с тем, что было, и имеет прямое отношение к тому, что случится после.

Земля сухая, дует легкий ветерок, и солнце еще не начало припекать. Нелла поражается, что до сих прекрасно помнит, как ездить верхом. Это удивило бы Корнелию, Отто и Тею тоже. Жители Амстердама не ездят на лошадях, когда можно прогуляться пешком, или посидеть в экипаже, или прокатиться по водным каналам. Но как она могла забыть, насколько это чудесно? Когда Амстердам скрывается из виду и Нелла чувствует, что ее больше не преследуют никакие неодобрительные взгляды, она пришпоривает кобылу, и та вытягивается, свободно припуская через поле. Ей кажется, что она может летать. Как будто эта кобыла – не результат быстрой покупки у усталого конюха, который всю ночь подавал эль печальным старикам, а сам Пегас, рожденный из поверженного тела горгоны Медузы.

«В любой момент, – думает Нелла, – я могу обрушить свой гнев на небеса».

Но все же она замедляет шаг, понимая, что плохо знает эту лошадь и ни одной из них не пойдет на пользу, если гнать слишком сильно и слишком быстро. Перейдя на рысь, Нелла чувствует возбуждение. Она поворачивает направо и видит, что движется вдоль водного пути – одной из многочисленных систем барж, которые идут из города по естественным и искусственным каналам. На воде качаются низкие баржи, и Нелле почти больно смотреть на них; они напоминают о ее собственном путешествии в Амстердам восемнадцать лет назад. Потянув поводья, она возвращает кобылу на дорогу. На этот раз должно быть по-другому. Если нет, то они все пропали.

Приближаясь к ландшафту своего детства, Нелла начинает узнавать его по высоте неба, по тому, как земля все глубже уходит за горизонт, а облака собираются все выше и выше в сгущающейся синеве. Нелла выросла в этом почти сферическом ощущении пространства, раздвигая его, чтобы уместиться в аккуратных комнатах и еще более аккуратных шкафчиках, с ровными фасадами домов и математически выверенными водотоками. Контраст между настоящим и прошлым глубоко потрясает. «Ты прекрасно справилась, – говорит себе Нелла, – ты привыкла жить без свободы, как утка в закрытом пруду».

И тут она чувствует это. Мурашки бегут по спине: знакомое ледяное ощущение постороннего взгляда. Это не игра воображения, потому что кобылу тоже что‐то тревожит. Несмотря на предыдущую покладистость, она встает на дыбы, издавая звук, от которого у Неллы сводит зубы. Она успокаивает кобылу и держит ее, направляя строго вперед. Животное ржет, неуверенно переставляя ноги. Дорога впереди пуста – что бы там ни было, оно находится позади.

Нелла, выжидая, по-прежнему не оборачивается. Легкий ветерок треплет ей волосы. Птицы здесь поют громче: черный дрозд, зяблик, голубь. Где‐то далеко кричит сапсан, паря за пределами ее взгляда. Трель коноплянки, прячущейся в живой изгороди. Нелла нащупывает в кармане миниатюру младенца и представляет, как поворачивается и протягивает его на ладони. Она почти делает это, но что ждет ее там, позади? Это не любовь. Не просветление. Не более чем серая, размытая по краям фигура, слишком далекая, чтобы с уверенностью опознать в ней человека. Мираж, возникающий в жару. Этот нечеткий образ сбил бы Неллу с толку. Поддаться страстному желанию увидеть, кто там, вернуться верхом туда, откуда приехала, значило бы испортить ход этой истории. Не может быть двух сюжетов. Нужно выбрать один.

Нелла снова смотрит на дорогу перед собой. Там ее ждет мать. И сестра. Обе умерли много лет назад, но их уход был настолько незаметным, что, кажется, сейчас они возвращаются к жизни. Позади себя Нелла представляет Марин и Йохана. И миниатюристку. Она чувствует, как что‐то болезненно сжимается в груди, как пальцы стискивают надежную крепость миниатюры младенца, который был у нее на протяжении стольких лет. Всегда ли она будет думать об этих призраках?

Всегда. Она будет чувствовать, что он где‐то рядом с ней, в дороге – всегда. Потому что это и есть любовь. Позади нее на расстоянии мерцает желание. «Пусть другая женщина предъявит права на миниатюристку, – думает Нелла. – Пусть Марин и Йохан уйдут. Я обходилась без них восемнадцать лет. А впереди ждет человек, которому я нужна каждый день».

Нелла не оборачивается. Она кладет младенца обратно в карман, пришпоривает кобылу и скачет вперед. И тут она видит их, спустя восемнадцать лет разлуки. Вдали на горизонте показываются трубы Ассенделфта.

XXXI

Нелла закрывает глаза, позволяя лошади самой выбирать дорогу. Она хочет услышать, прежде чем увидеть, вспомнить, как все было до того, как началась новая глава. Каким прекрасным был этот ветерок! Нелла и забыла. Как непривычно, что нет чаек, а небо наполнено пением жаворонков. Нелла жаждет почувствовать аромат шиповника живой изгороди и дикого чеснока. Копыта кобылы отбивают по земле гипнотически ровный ритм, и Нелла подстраивает биение собственного сердца под музыку лошади. Она вне времени, ей пятнадцать, ей пять. Ей шестьдесят, она пожилая женщина, знающая землю, откуда она родом. Нелла всегда твердила Отто, что земля вокруг Ассенделфта – сплошная трясина, которая не меняется круглый год. Сегодня утром это далеко от правды. Был ли у нее такой яркий июнь до восемнадцатилетия? Детство любит погреться на солнышке, но Нелла не припомнит подобного.

Она слышит отдаленное жужжание шмелей, танцующих над лавандой. Пчелы ее матери, должно быть, давно одичали, их ульи прогнили и опустели. Мать Неллы была хорошим пчеловодом и разговаривала с пчелами лучше, чем с людьми. Нелле никогда не приходило в голову подойти к матери и сказать: «Ты отлично умеешь разводить пчел. Ты хорошо умеешь обращаться с землей, так научи меня этому».

То, что раньше лежало неподъемным камнем на языке, кажется теперь простым замечанием. Нелла ни разу не высказала матери восхищения, уверившись, что госпожа Ортман, полностью погрузившаяся в заботу за аккуратными шестиугольниками сладкой патоки и закрывшая глаза на хаос в доме, не заслуживает этого. Пьянство и ярость, переходящая в отчаяние. Но, может, это не было удовольствием? Может, это были смирение и беспомощность?

Когда Нелла спросила у матери, сможет ли она полюбить Йохана, та всплеснула руками:

«Посмотрите-ка, она хочет и персики, и сливки, – сказала миссис Ортман, как будто такое сочетание было невозможным, хотя на самом деле, это был пример наивности дочери, а вовсе не стремление получить все и сразу. – Девочка хочет любви!»

Нелла открывает глаза и слегка натягивает поводья. Теперь она сама знает, что такое смирение и беспомощность. И больше не хочет этого знать. Нелла соскальзывает со спины кобылы, привязывает ее к дереву и скармливает пару овсяных лепешек из запасов Корнелии.

Идя с сумкой через поле, Нелла внезапно натыкается на дальний берег озера матери. Она останавливается словно перед могилой. Но отвращения, которого она так боялась, все же нет. Водное зеркало – куда меньше, чем она помнит. В ее памяти озеро огромно, а теперь она видит, что его можно обойти за какую‐то четверть часа. Поверхность сверкает, как лист благородного металла, завораживая своей красотой. Нелла уже забыла, как оно прекрасно, зато помнит, что рассказывала Тее о матери. О том, как миссис Ортман с трудом держалась за реальность под конец жизни. «Возможно, истинная проблема, – думает Нелла, глядя на воду, – в том, что моя мать слишком легко воспринимала реальность. Таким солнечным днем под голубым небом, на этой земле, библейски изобильной, было легко скользнуть под усыпанное драгоценными камнями бликов водное покрывало, встретить живущих там форель и щуку и решить никогда не возвращаться».

Застарелая печаль грозит выплеснуться наружу. Нелла идет дальше, к сердцу земель своей семьи, заставляя себя не медлить и думая прежде всего о Тее. Тея должна быть где‐то здесь. Потому что если ее здесь нет, то Нелла останется в полной растерянности и, возможно, они никогда больше не увидятся. Впереди граница, за которой начинаются фруктовые сады, а за ними – сам дом. Нелла с трудом может вынести этот вид и ловит себя на мысли, что задерживает дыхание.

Дом снова скрывается за густыми садами, и она выдыхает, старается успокоиться, ведь когда она приближается к яблоням, прошлое снова дает о себе знать. Нелла точно помнит, где надгробие ее отца – под его любимым деревом, и направляется к нему, словно притягиваемая неведомой силой. За восемнадцать лет многие молодые деревья поменяли свой облик, но дерево ее отца осталось прежним – и оно по-прежнему крепкое. Могильная плита покрыта лишайником и следами слизняков, но имя отца все еще видно.

Нелла смотрит на нее, и перед ее внутренним взором появляются два образа отца. Каким он был в день своей смерти и каким – за несколько лет до этого. Как он приводил своих троих детей в эту рощу – надо было таскать огромные ивовые корзины, собирать валежник и фрукты для сидра. Отец стоял и с удовольствием наблюдал за ними, хваля ловкость их маленьких худеньких ручек. Если Нелла обернется, она, возможно, даже увидит его: солнечные лучи отбрасывают на него то свет, то тень, три маленькие фигурки снуют вокруг, бросая яблоки в корзины.

Рядом с отцовской – могилы матери и Арабеллы. Три прощальных фразы, в которых нет ничего, кроме имен и дат. Нелла отмечает, что у ее брата Карела нет надгробия. Она чувствует вину из-за того, что его уход остался незамеченным, и не осталось никого, кто мог бы ей сказать, почему так случилось.

Нелла опускается на колени перед останками своей семьи, размышляя, что нужно сказать. Может быть, прочесть молитву? Но у нее нет привычки общаться с этими усопшими. Поблагодарить за прожитые жизни? Они так долго лежали здесь без привета от нее, что пытаться заговорить теперь кажется неправильным.

Нелла кладет руку на траву у подножия могилы матери.

«Может быть, завтра, – думает она. – Может быть, я вернусь завтра и расскажу им, где была». А где именно она была? Несмотря на то что она жила только в одном месте, Нелла не знает, с чего начать описывать все годы, которые стали основой ее жизни. Она никогда ничего не рассказывала им об Амстердаме. О потере Йохана, смерти Марин, рождении Теи. Нелла уехала из Ассенделфта и притворилась, что его не существует, что не было и ее жизни здесь.

Нелла покидает надгробия и идет дальше по садам. Здесь рядами растут груши, сливы, айва, их ветви создают плотную тень, закрывая солнце. По краям начинают появляться кусты крыжовника и черной смородины. Нелла удивлена, как много всего цветет, учитывая, что агент рассказывал о мертвой земле. Он приезжал сюда зимой? Наверное. Сейчас, со всеми этими событиями, Нелла не может вспомнить. Буйство вокруг сулит богатство, на которое никто не претендовал годами. Никто не собирал фрукты и ягоды, чтобы положить их в пирог, пока не сгнили в земле.

Дальше Нелла проходит мимо лавандовых полей, простирающихся намного дальше аккуратнейших границ, которые установила ее мать. Госпожа Ортман среза́ла стебли, высушивала их, а семена ссыпа`ла в холщовые мешочки, которые дети клали под подушки. Три маленькие головки благоухали всю ночь. Нелла вспоминает, каким ароматным был здешний сон. Не всегда тревожным и рваным.

Сердце Неллы начинает биться чаще, когда она проходит мимо защитной фруктовой стены, за которой раньше росли персики. Горло сжимается, и она с трудом может сглотнуть. Здесь, на свежем воздухе, Нелла пусть и с трудом, но может справляться с навязчивыми мыслями. В доме все будет по-другому. Заставляя себя сосредоточиться на деталях, лишь бы не думать о том, что ждет впереди, Нелла замечает, что присланный сюда человек был прав насчет трав и огородов. Исчезли мята и розмарин, тархун и шалфей. Белладонна и блоховник. Ничего не осталось.

Нелла вспоминает о Каспаре Витсене, о том, как она рассказывала ему об этом месте, о саде своей матери. Она не говорила, как здесь было красиво, но даже сейчас, когда все опустело, сад по-прежнему радует глаз.

* * *

Дом остался таким, каким Нелла его помнила, и одновременно с этим – нет. Вокруг старых кирпичных стен и окон никогда так не разрастались спутанные виноградные лозы и кусты, а краска на закрытых ставнях никогда не была такой облупленной. Особняк выглядит заброшенным: заколоченные окна, чахлая жимолость, засохшие кусты клубники по краям здания. Никакого сходства с позолоченным домиком, который держала в руках Тея. Из-за этой миниатюры, брошенной на кровати Теи, Нелла впервые, возможно даже не осознавая этого, задумалась, что племянница – в Ассенделфте. Позже, лежа в одиночестве в собственной постели, она подумала, что это мог быть знак от миниатюристки – отправить их обеих в место воспоминаний, чтобы оно снова стало реальностью. Память привела Неллу сюда, но мог ли золотой домик привести сюда и Тею?

А что, если нет? Что, если это всего лишь фантастическая склонность Неллы желать того, чего нет, строить вечно неопределенные заговоры и планы? Не совершила ли она ужасную ошибку, приехав сюда?

Фасад дома неприступен. Входная дверь заколочена несколькими досками, и Нелла, спотыкаясь, идет вдоль стены. Одна ее часть противится, но другая уверена, что нужно попасть внутрь, независимо от скрывающейся внутри правды. Нелла видит, что в угловом окне выломаны доски, гнилое дерево треснуло. Стекло разбито, в нем зияет темная дыра. Сердце Неллы бешено колотится, она прикидывает, что дыра достаточно большая, чтобы в нее пролез взрослый человек, а не просто лесное животное, забравшееся сюда в поисках логова. Разбитое стекло выглядит жутковато, но, с другой стороны, даже у Неллы нет ключей, так чего же она ждала?

Какое‐то мгновение она колеблется. Войти внутрь – через окно или дверь – значит открыть коробку, которую она держала запертой много лет. Если она это сделает, то, возможно, уже никогда не сможет выбраться отсюда. Нелла клялась себе, что никогда не вернется в этот дом.

Она думает о Корнелии и Отто в Амстердаме, о том, как они напуганы и обеспокоены. О том, что они в долгу у ростовщиков этого огромного города и это может уничтожить их привычный образ жизни. Но прежде всего Нелла думает о Тее, бегущей перед рассветом навстречу будущему, которым она не в силах управлять, с разбитым сердцем и преследуемая шантажом.

Нелла забрасывает свою сумку в окно и лезет следом. Осколок стекла рвет ей юбку. «Это не золотой дом, пока точно нет, – чертыхаясь себе под нос, думает Нелла. – Этот дом – темный и странный. Нужно будет отодрать все доски и смахнуть мелкие осколки. И найти подходящий ключ».

Нелла изо всех сил пытается привыкнуть к недостатку света. Первое, на что она обращает внимание, – это запах. Она боялась чего похуже – вони мертвых животных, гнили, но пахнет сыростью и затхлостью. Внутри прохладно по сравнению с палящим солнцем разгорающегося июньского дня. По сравнению с пением птиц, жужжанием пчел и других насекомых в траве за окном здесь царит тишина. Это место похоже на могилу.

– Тея? – зовет Нелла; собственный голос возвращается к ней эхом. – Тея, ты здесь?

Ответа нет.

Стараясь не думать о плохом, Нелла оглядывается по сторонам, пытаясь оценить обстановку в скудном солнечном свете, проникающем сквозь разбитое окно. Каменные плиты пола, огромные и холодные, встречают ее шаги как старые друзья. Нелла оказывается в игровой комнате. Здесь по-прежнему бесформенные груды мебели, накрытые чехлами от пыли, картины с изгрызенными кое-где полотнами, прислоненные к стенам. В углу стоит спинет [20]20
  Небольшой домашний клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина.


[Закрыть].

Глядя на заброшенный инструмент, Нелла невольно вспоминает сверкающий клавесин в безупречной гостиной Якоба, движения его ловких пальцев, обманчиво мягкие звуки. Она словно прошла сквозь зеркало в эту комнату, сестру той гостиной, старую, усталую, заброшенную версию, где никого не должно быть.

Нелла пытается представить, каково было Арабелле жить здесь вдвоем с матерью. Чем эти две женщины занимались здесь каждый день до того, как Арабелла нашла госпожу Ортман в озере и осталась здесь жить одна? Хотела ли она, чтоб сестра вернулась? Арабелла могла бы сидеть в этой самой комнате, глядя на поля, высматривая на плоском и бесконечном горизонте следы своей исчезнувшей сестры.

«Не думай об этом, – приказывает себе Нелла, – все равно я вернулась сюда слишком поздно со своими рассказами о городе».

Оставив сумку, Нелла идет дальше по коридору, в прихожую, глотая слезы и ощущая странную тошноту. Оленьи головы все еще торчат из стен, их стеклянные глаза затянуты паутиной. Солнце пробивается сквозь прибитые доски где только может, и у Неллы возникает ощущение, что она идет сквозь нити золотого света, разгоняющие тьму.

Она поворачивается, чтобы проверить кабинет и комнату для гостей. По-прежнему не видно ни следа Теи. Коридор выходит в прихожую, и Нелла видит огромный старый камин, его почерневшие кирпичи, перекладину с фамильным гербом и буквой О, обозначающей «Ортман», в переплетении виноградных лоз и полевых цветов. Длинный стол на ко́злах, вокруг которого они бегали, дрались и шутили, все еще стоит на своем месте. Нелла почти видит их всех, сидящих, как раньше. Как будто это она призрак, а семья по-прежнему живет здесь. Она проводит пальцем по столешнице. Ее покрывает толстый слой желтоватой пыли, к которой не прикасались годами.

– Тея? – зовет Нелла, но ответа снова нет.

Нелла пересекает прихожую, направляясь по боковому коридору к северной лестнице, и вдруг замечает что‐то в тени на столе. В полумраке пальцы Неллы натыкаются на что‐то шершавое и немного колючее, и она тут же отдергивает руку. О чем она думала, трогая дохлую мышь? Но, приглядевшись в темноте, Нелла понимает, что это вовсе не мышь. Она вновь робко трогает идеально твердый предмет идеального размера. Нелла узнает качество и совершенную структуру. Чувствует руку, которая его создала. Неллу охватывает паника, она берет предмет в руки и подходит к центральному окну, чтобы лучше его рассмотреть. И застывает.

На ее ладони, освещенный одной из немногих полосок света, лежит миниатюрный ананас. Размер плода, его аппетитный, почти натуральный вид, потустороннее ощущение от маленького тела, из которого торчат плотные листья. Нелла держит ананас неподвижно, выглядывая в просвет между досками и напрягая глаза, чтобы разглядеть землю за ними. Потом поворачивается обратно к северной лестнице.

– Тея? – зовет она с нарастающим страхом. – Тея, ты здесь?

Ничего не происходит. Нелла прячет ананас в карман юбки и быстро доходит до лестницы, без труда отыскав ее в полумраке. В коридоре на верхнем этаже она открывает дверь за дверью, но в комнатах темно.

– Тея, я здесь! – громко говорит Нелла. – Я приехала!

Но Тея по-прежнему не отвечает. «Почему она не отвечает?» – недоумевает Нелла, и холодный, болезненный страх начинает растекаться по ее телу. Осталась только одна комната – ее собственная.

Она подходит к своей старой двери, сердце сильно бьется. Миниатюры ананаса и младенца так и лежат в ее кармане. Последний раз в этой комнате Нелла была юна и полна надежд. Игра на лютне принесла ей успех. Она привлекла мужа из города, мужчину из Амстердама, его семья ждала ее на Херенграхт. Нелла сама собрала чемодан, впервые посадив своего попугайчика в клетку. Она не знала ничего о том, что ее ждет.

Берясь за ручку двери, Нелла думает о Йохане и о мужчине по имени Вальтер Рибек. Тайный любовник Теи, забравший ее сердце. Что хуже – когда на твоем пути встретился Йохан или Вальтер? Две человеческие противоположности: тот, кто взял все, что смог, или тот, кто не хотел брать ничего?

Собравшись с духом, Нелла поворачивает ручку двери. Ставни закрыты. Кровать стоит ровно там, где она ее оставила. Занавески на столбиках задернуты. Нелла останавливается на пороге и закрывает глаза. Она слышит, как поет отец, слышит, как мать зовет ее. Шарканье ног Карела по каменным плитам. Смех Арабеллы.

Затем Нелла подходит к балдахину. Взявшись за бархат, она резко раздвигает занавески.